Когда её не было

Валет и дама пик с тоскою сожаленья О мертвой их любви болтают меж собой. Бодлер. Цветы зла

В какой-то момент Майк упал, да так и остался лежать. В луче света вилась, играя, пыль, достаточно близко, чтобы он сумел её разглядеть. В тишине каждый звук казался особенным, гулким, будто умноженный многократно. Скрипит дерево. По улице проехала поливалка, где-то далеко, в другом конце. Макс дышит - быстро и как-то рвано. Он сам - медленно и глубоко. То состояние, когда, кажется, ощущаешь всё, знаешь всё, и при этом пуст до самого дна. Так бывает, если чувствуешь слишком много и сильно за очень короткое время. Майк очень давно ничего не чувствовал. И страшно измотан этим с непривычки. - Мне привязать тебя к кровати? Он качает головой. В лежачем положении это даже приятно, хотя волосы цепляются за истертый паркет. - Потому что, знаешь, я могу. Если ты не оставил идею с ножами. Или закричу, что ты на меня напал, тебя посадят, а в камере отнимают даже шнурки. - Прямо посадят? - Твое слово против моего, патлатый. А ты странно себя ведёшь. И любой полицейский скорее поверит хорошенькой девушке. Губы Майка разъезжаются в улыбке. - Так уж и хорошенькой. - Да крышесносной вообще. - Ты себя разбалуешь. Она съезжает к нему на пол и проверяет рукой лоб. - Ты вернулся? - Нет. Я пропал. Без вести. Макс молчит и просто сидит рядом. Потом встаёт, ищет что-то и, наконец, находит. Надевает на него очки. С ними все кажется ещё более странным, настоящим. Но это ведь не может быть настоящим. - Я какой-то другой Майк Уиллер. - Но ты - он? - Не знаю. - Объясни мне. - Не могу. Макс задумывается. Ложится на пол рядом, но не касаясь. Майк скашивает на неё глаза. - Давай играть в игру, - предлагает Макс. - Какую? - Ты говоришь мне всякие там штуки, ну, кто ты, а я говорю: да или нет. - Ладно. Только смотри на меня, а не в потолок. - С чего бы? - Я пойму, если ты врёшь. Она поворачивается и смотрит. Он обводит её лицо глазами, как карандашом: покрасневшие веки, нежный круг кончика носа, трещинки на губах. Широкие скулы, прямые брови. Она обычная, правда, совсем обычная. Но есть в Макс что-то, чему он не может найти названия, отгадать, дать имя. Если сможет - его обязательно отпустит. Все вернётся на круги своя. Но он не может. - Я - Майк Уиллер. - И сам в этом не уверен. - Да или нет? - Да. - Мне семнадцать. - Да. - Я живу в городе Хокинс, штат Индиана. - Да. - У меня полная семья и две сестры: Нэнси и Холли. - Да. - Мои лучшие друзья: Уилл Байерс, Дастин Хендерсон и Лукас Синклер. - Да. - Я люблю Джейн Хоппер. Макс не меняется в лице, но то, как застыла её улыбка, даёт Майку понять: он сделал ей больно. - Отвечай. - Я не знаю. Наверно. - Ты должна знать. - Я не понимаю, о ком ты говоришь. - Когда мне было одиннадцать, я прыгнул в карьер, но Джейн спасла меня. - Ты не говорил. - Тогда же я сражался с чудовищами и видел своего друга мертвым. - Что? - Когда мне было тринадцать, это повторилось и ты была там. И ты воткнула в Билли шприц со снотворным, а потом угрожала битой. - Нет. Твердое нет. - Мы спускались в лаз под городом и взрывали логово этих тварей. - Нет! - И это дало тебе право думать, что ты одна из нас, хотя оно было только у Джейн. - Нет. - Я видел, как ты заигрывала с ними, даже с Уиллом, блядь, с Уиллом! - Нет. - Что именно ты пыталась доказать? Что круче? Что можешь помыкать нами? Что моё слово ничего не значит, когда я говорю: ей здесь не место? - Майк. - Ты хотела взять на поводок и меня? Ты поэтому пошла с Харрингтоном? Или просто мы для тебя мелковаты? - Полудурок! Стив живёт с Нэнси в Айдахо и до сих пор, когда приезжает на праздники, дарит мне мягкие игрушки! - Нет. - Да! И это ты ходил за мной хвостом, и творил не пойми что, и умолял меня жить здесь, и притащил этот чертов барабан, и ластился, и ныл, и заговаривал зубы, кстати, ты всех девушек берешь измором? - Прости? - Нет! Не дождешься! Твои ужасные песни, и как ты скрипишь их, и как всегда берешь последнюю сигарету, не спрашивая, и занимаешь ванну на полчаса, и хвастаешься любой мелочью, и разбрасываешь вещи, и записываешь на мои кассеты то, что тебе нравится, и прямо умираешь, как тебе нужно внимание, и влюбляешься во всех актрис, и закидываешь на меня ноги во сне, и не даёшь мне нормально порепетировать, и пересказываешь сюжеты всех книг с концовками! - Мы вместе? - Три года! - И живём здесь? - С шестнадцати! - Как мои родители согласились? - Ты поставил им ультиматум. И платишь ренту. Принципиально. Когда она кричит, то придвигается к Майку, он тоже тянется к ней, жадный до слов, до другой жизни, до вот этого, неназванного. До себя - в ней. Они так близко, что едва не стукаются лбами, но пока не замечают этого. - Почему я плохо вижу? На секунду она замирает, это как мгновенный просвет, что-то между грустью и нежностью, что показывают только близким. Уязвимость. - Потому что ты бываешь хорошим человеком. Но очень неловким. - Я упал? - И это тоже. - Ты видела? - Я вызывала тебе скорую! Не сосчитать, сколько раз, если подумать. В дверь стучат, у мамы, кажется, бессонница. И слишком любопытные уши. - Вы что, ссоритесь? - Нет, мам, это называется полемика, - говорит Майк и забывает закрыть рот. Это не его фраза. Не совсем его. Он ловит взгляд Макс и она так близко, что Майк не раздумывая тянется к её губам. Она отвечает инстинктивно, как говорят "алло" или поправляют волосы. Всё так просто. Словно вернулся домой. Словно ты в безопасности. Почему-то поцелуи чувствуешь всем телом, как боль. И Майк целуется: губами, языком, да, но и руками, и кожей, и лёгкими, и сердцем – каждой своей частью. Он забывает слова, лица, запахи, он забывает саму память. Он – вкус. Тело. Движение. И время не кончается, и где-то приходит весна, и весь мир маленький, он внутри тебя, знаешь? Они жили бы долго и счастливо, если бы его очки не съехали на её нос. - Нет, - говорит Макс и садится. - Почему? - Ты ведь ненавидишь меня, помнишь? - Точно. - Ну вот и спи. Майк послушно засыпает. Ему ещё никогда не было так спокойно.