— Ч-что? — судорожно сглотнула Моника, забирая из его рук свой собственный блокнот. — Бонфуа, ты сошел с ума?
— Прочитай сама, — Франциск дернул плечом и решительно развернулся в другую сторону. — Может, ты считаешь, что я подлец, но у тебя ведь должно быть сердце…
Моника резко раскрыла большой блокнот и увидела, что после ее собственных записей бегут быстрые неровные строчки, написанные очень знакомым почерком…
«Я знаю, что сама во всем виновата. Госпожа Эдельштайн всегда говорила, что я редкостная бестолочь, дура и идиотка, и теперь я точно вижу, что это так. Моника, моя Моника, зачем только я встретила тебя?..
Знаешь, ведь иногда я думаю, что было бы, если бы я не приехала в эту школу и не познакомилась с тобой. Может быть, так было бы полегче? Не так сильно болело бы внутри, не сжималось сердце… Раньше я не знала, где же находится душа, но теперь-то знаю — там, где она болит…
Я полюбила тебя с первого взгляда, моя Моника, моя радость, мое сокровище… Почему я этого сразу не понимала? Если бы я вовремя обо всем додумалась, я бы не ходила гулять с Франциском… но теперь мне все время кажется, что если бы не Франциск, ты бы не испугалась за меня, не стала жалеть и оберегать…
Моника, моя ласковая, обо мне никто еще так сильно не заботился, знаешь, никогда-никогда. Я боялась, что в школе меня будут обижать, как обижали в детстве, но я поняла, я сразу почувствовала, что ты этого не позволишь… Ты такая добрая и необыкновенная — я сразу прочитала это в твоих глазах. Мне так хотелось сделать для тебя что-нибудь хорошее, но у меня совсем ничего не получалось…
Ты думаешь, что я ничего не знаю? Да, пускай я совсем ничего не знаю, но я вижу, чувствую, какая у тебя нежная душа, и никто, никто, никто в целом мире еще не додумался приласкать тебя… Только поэтому ты такая хмурая и всем недовольная — ты не хочешь ни перед кем показаться слабой…. А когда ты кричишь на меня, я знаю, что на самом деле ты на меня не злишься — просто ты совсем не умеешь действовать по-другому…
Я хотела бы сказать тебе, моя Моника, какая ты необыкновенная и чудесная, сказать все-все-все, что у меня лежит на душе. Но ты сразу краснеешь и убегаешь… Скажи, почему ты не веришь мне? Ведь я очень люблю тебя… люблю… и всегда любила…
Родная, ты очень, очень, очень красивая… я люблю твои руки, твои глаза и твою улыбку…. Я люблю смотреть, как ты спокойно спишь, как учишь уроки или составляешь очередной план, которому я все равно не сумею следовать… Иногда я просыпаюсь и долго-долго смотрю на твое лицо… Знаешь, Моника, когда ты улыбаешься во сне, я улыбаюсь тоже… я бы очень хотела тебе присниться — хоть чуточку, хоть когда-нибудь, и наверное, это было бы справедливо — ведь ты же все-таки снишься мне.
Когда ты заболела, мне показалось, что если с тобой что-нибудь случится, то я…. То меня просто не будет тоже… Я очень просила Бога, чтобы ты поскорей поправилась и больше не болела — никогда-никогда, ни разу… Я не знаю, есть Бог или его нет, но если он есть, он же должен тебя беречь, потому что без тебя мир был бы таким ужасным... А мой мир навсегда погас. Потому что… потому что я бы не смогла жить без тебя… Я не знала, что так бывает на самом деле…
Я так волновалась, когда увидела твоего брата! Я даже не знала, что же ему сказать, потому что ты так ценишь его мнение, и потому что он тебя воспитал… Мне так хотелось сказать ему спасибо за то, что у меня есть ты, только я, конечно же, не смогла… У меня никогда-никогда ничего толком не получается!
Знаешь, Моника, может быть, если бы не Антонио, я бы, наверное, так и не поняла, что люблю тебя, хотя теперь мне кажется, что я всегда это знала и просто ждала, когда тебя наконец-то встречу…
Знаешь, какой день в жизни был для меня самым-самым дорогим и самым-самым счастливым, моя Моника? Это было двадцать третье сентября, вторник, когда ночью была гроза... Если бы каждая ночь была похожа на ту, звездную и волшебную, и пускай небо было затянуто противными свинцовыми тучами, ведь я же спала с тобой...
Скажи, Моника, ты не рассердишься, что я не возвращаю тебе блокнот?.. Ван Яо сказал, что ты его выбросила, и что мне лучше не пытаться его вернуть, потому что ты страшно разозлишься… Мне так хочется быть хоть немножко ближе к тебе… Мне каждый раз так жалко надеть футболку, которую ты мне подарила… Я буду очень-очень ее беречь!
Знаешь, мне хотелось бы быть для тебя самой, самой, самой-самой-пресамой лучшей — такой, чтобы ты тоже меня любила… Я сегодня же все-все тебе расскажу!
_______________________
Что я делаю не так? Неужели я все делаю не так?!.. Наверное, все дело в том, что я некрасивая?.. Как же это обидно и несправедливо — одни люди рождаются хорошенькими, а другие почему-то нет… И косички у меня немодные… Ну кто, кто сегодня носит косы?! Мне так хочется быть красивой… и любимой… я бы всегда заботилась о тебе…
_______________________________
Значит, дело совсем не в косах… Ты перестала обращать на меня внимание потому, что не хочешь, чтобы тебя любила такая дурочка… Я понимаю… понимаю… ты еще могла как-то терпеть такую бесполезную надоедливую подружку, но ты найдешь себе любимого человека себе под стать — умного, сильного и красивого, который не будет терять ключи и списывать геометрию… Тебе нужен рядом человек, на которого бы ты могла положиться…
_________________________________
Милая Моника, не сердись, что я избегаю тебя и скрываюсь в библиотеке. Я все так же люблю тебя, просто я еще не умею себя вести… Мне почти все время хочется заплакать и утешиться пастой и самым большим мороженым, но я обязательно отучусь, честное слово, Моника!
Не могу же я совсем ничего не стоить… Я обязательно научусь быть такой, какой ты хочешь, только… только не прогоняй меня… ну пожалуйста…»
Руки Моники предательски задрожали. Она с трудом удерживала полностью исписанную тетрадь с подклеенными страницами, на которых тут и там растекались от слез чернила. В горле стоял комок, и в глазах Моники сами собой заблестели слезы. Так вот, кому доверяла Аличе все свои горести и беды — ее старому выброшенному блокноту… ради нее… она все делала для нее…
— Аличе, что же ты натворила! — почти простонала Моника, не решаясь снова открыть блокнот. — Аличе, моя Аличе…
…
— Вернуть гитару? Я очень рад, — в это самое время говорил мисс Варгас сеньор Антонио. — А что случилось, почему вдруг такая спешка?.. — поинтересовался он, внутренне напрягаясь — от новой версии Аличе можно было ожидать любых неожиданностей.
— Я уезжаю, знаешь, — опустив ресницы, ответила ему Варгас. — Прости меня, ладно?.. Я так долго думала… я не могу тут жить… — она горестно села на чемоданчик, и только тут Антонио заметил раскрытые дверцы шкафа и аккуратно разложенные вещи.
— ЧЕ-ГО-О? — выпучил глаза господин Карьедо. — Алиса, прости, ты сошла с ума? С чего это… ты ведь говорила, что тебе тут ужасно нравится!
— Мне здесь нравится… — губы Аличе дрогнули, и она, не выдержав, закрыла лицо руками. — Прости… п…прости меня, Антонио, ты… ты замечательный друг… Такой милый, добрый и хороший… Но я… я не могу больше ничего… я больше ничего не способна сделать… Я так старалась, — с трудом выдавила она сквозь рыдания, сжимаясь в комок и не замечая, как с волос падает заколка, и они рассыпаются по плечам. — Я так хотела… я так мечтала…
— ВАРГАС! — раздался за дверями громовой голос, и дверь распахнулась, повиснув на одной петле. — Аличе, черт возьми, как ты могла молчать!
— Моника… — пролепетала Аличе, пряча лицо в ладонях, и Байльшмидт, насильно отнимая их от ее лица, прильнула к ее губам страстным горячим поцелуем.
Покалеченная дверь опять едва слышно скрипнула — это Антонио Фернандес Карьедо незаметно покинул комнату.
