Племянница нашего мэра

— Я бы попробовала, — обрадовалась Аличе. — Моника, разрешаешь? — И думать не смей! — рассердилась Моника. — Гилберт, вечно эти твои штучки… Доедай лучше индейку или все остальное — Аличе очень старалась, так что выбор у нас богатый… — Черт возьми, я же совсем забыл про подарок! — спохватился Гилберт, голодными глазами оглядывая столик и бросая такой же взгляд на Аличе. — Держи, сеструха, а то ходишь с портфелем, как дипломатка! — заявил он, и, гордясь собой, протянул Монике вместительный рюкзак. — Рюкзак — это намного круче, я точно знаю! — Спасибо, я именно такой и хотела. Сегодня все подарки такие, будто ты планируешь выгнать меня из дома, и я должна привыкать жить на лоне природы, — пошутила Байльшмидт, и Гилберт похлопал ее по плечу, а Аличе нежно заверила: — Ты всегда можешь переехать жить ко мне! Я буду очень рада! — отвлекаясь от хозяйственных хлопот, она подошла к сидящей на стуле Монике, обняла ее сзади обеими руками и нежно просопела в макушку: — Вее… Моника такая хорошая… Я побежала, принесу перемену блюд! — О господи, еще, — улыбнулась Моника, стараясь скрыть смущение, которое стало почти привычным. — Аличе, что у тебя еще запланировано? И во сколько ты встала, чтобы все это приготовить? — В шесть тридцать два, — охотно ответила ей мисс Варгас. — Еще твой именинный торт — должна же ты загадать желание! Моника стала совсем пунцовой — она слишком хорошо знала, какого труда Аличе стоит подняться утром. Впрочем… Байльшмидт уже успела убедиться, что ее девочка способна практически на все, хотя обычно она и оставалась рассеянной и беспечной. — Я же тебя люблю, — искренне удивлялась Аличе в ответ на слова Моники о том, что право же, не стоило так о ней беспокоиться… — Разве может быть по-другому? — и, догадываясь о причине смущения подруги, она принималась объяснять — с жаром и сияющими глазами — что для нее ей это совсем не сложно, а даже наоборот, приятно, что когда Моника улыбается, она чувствует тепло в сердце, что она мечтает, чтобы ее Моника была счастлива, и хочет сделать для этого что-нибудь… Ну разве можно было обижаться на ТАКУЮ Аличе, даже когда она несла откровенный бред или забывала о чем-нибудь очень важном? — Веее, это пиво совсем невкусное, — с обычной непосредственностью врываясь в ее мысли, поморщилась Аличе, сноровисто запивая «светлое нефильтрованное» душистым чаем. — И что, вы правда это пьете? И даже часто? — Итальянка, — хмыкнул Гилберт, — никогда не сможет оценить такой крутой и древний благородный напиток… — Аличе, я же велела тебе не пробовать! — опять рассердилась Моника, забывая про нежное течение своих мыслей, и, недолго думая, отобрала у нее большую кружку, специально охлажденную в морозилке. — Ты говорила там что-то еще про торт… — Конечно же! — Аличе заливисто засмеялась, и Моника посмотрела на нее с подозрением — конечно, пиво было очень крепким, другое «крутой братец» точно бы не купил, но не могло же девчонку унести с одного глотка! — Я сейчас его принесу! — торжественно провозгласила Аличе, и через пару минут на столе появился кремово-шоколадный торт, украшенный вишенками, дольками шоколада и ананасами. Ажурными буквами посередине торта было выведено шоколадным сиропом «~МОНИКА~», и Аличе, сопя от ответственности момента, принялась зажигать все восемнадцать свечек.  — Герр Байльшмидт, пожалуйста, погасите свет! — попросила она нежным голоском, и Моника снова ревниво уставилась на своего брата. — Для Великого Меня это пара пустяков, — согласился Гилберт, хитро подмигивая Аличе, и, недолго думая, выключил торшер и верхнее освещение. — Моника! — торжественно начала мисс Варгас, и ее глаза заискрились в неровных бликах свечей. — Я так долго дожидалась этого дня, потому что… потому что твой праздник всегда будет для меня особенным. Я очень люблю тебя просто потому, что ты есть, потому, что ты очень хорошая и добрая — ты самая лучшая на свете! Я так хочу, чтобы ты больше никогда не расстраивалась… пусть все твои желания сбываются как можно скорее и пусть всегда везет! Веее, Моника, с Днем рождения! Раньше, чем Моника успела растрогаться от пламенной речи и подыскать слова благодарности, Аличе тут же запрыгала на месте и захлопала в ладоши, грозя зацепить длинными волосами какую-нибудь тарелку. — Задувай! Задувай-задувай свечки скорее, Моника! Загадывай желание — оно непременно сбудется! — Да сейчас, сейчас, — хмыкнула Байльшмидт, властным движением отодвигая госпожу Варгас на безопасное расстояние для ее кос и праздничного стола. «Я хочу только одного — чтобы мои сны про Аличе сбылись, и все было хорошо!» — промелькнуло в мыслях у Моники, и она легко задула все свечи на именинном торте. — Ура! — Аличе снова захлопала в ладоши и потянулась к выключателю, но тут же весело рассмеялась. — Моника, а куда подевался Гилберт? — Учись, сестру-уха, — отозвался почему-то чавкающий голос из коридора. — Старший брат знает, как вовремя и эффектно скрыться! — Ты что, не будешь пробовать мой торт? — ничуть не удивившись, спросила Моника, открывая входную дверь — подобные «очень крутые» выходки дорогого братца были ей совсем не в новинку. — Ны-т, я пофол то-мой, — прочавкал Гилберт и браво отсалютовал обеим хозяйкам комнаты. Только тут Моника заметила, что он держит в руках огромную ножку хрустящей запеченной индюшки.

…

— Тебе действительно все понравилось? — простодушно поинтересовалась Аличе, отвлекаясь от мытья посуды и заглядывая в глаза Моники, которая снова решила спрятаться — на сей раз за влажной тарелкой и полотенцем. — Мне еще никто и никогда не устраивал такого праздника и не заваливал так подарками, — отозвалась Байльшмидт, тщательнейшим образом вытирая тарелку и ставя ее на полочку. — И… я не знаю, как мне тебя отблагодарить… — Ты можешь поцеловать меня, — предложила Аличе, и, будто подавая пример, обняла ее за шею и страстно поцеловала, прижимаясь так крепко, что у Моники захватило дух. — А-аличе… — к щекам Байльшмидт мгновенно прилила краска. — Аличе, что ты творишь? — целуя ее в ответ, выдохнула она, призывая остатки всего своего терпения. — В-варгас, нам нужно д-домыть посуду… — Ой, точно! — спохватилась госпожа Варгас, преспокойно возвращаясь к прерванному занятию. — Еще две кастрюли и сковородка! — Д-да, — согласилась Моника, доставая из холодильника первую попавшуюся бутылку и делая несколько глотков. — Жарковато тут, я бы, хм, сказала… — Ага, я, пожалуй, надену что-нибудь полегче, — кивнула Аличе, с новым напором принимаясь скрести щеткой стенки кастрюли. — Вот ведь нахальство, не отмывается!

…

Перед сном Моника отправилась на пробежку — ей очень хотелось немного побыть одной и обдумать все события этого длинного, хотя и приятного дня… Кроме того, прохладный ветерок должен был остудить ее мысли и пылкое воображение — то ли принесенное братом «светлое нефильтрованное» сделало свое дело, то ли всему виной были объятия Аличе и ее голубое платье, украшенное весьма симпатичным вырезом, но весь день Монике пришлось отгонять интересные мысли, приходящие за компанию с радостными и явно намекающие хозяйке, что Аличе в голубом платье, конечно, весьма красива, но вот Аличе без… «Интересно, если бы ко мне пришел товарищ с такой проблемой, как у меня, и вдруг попросил моего совета, — серьезно задумалась Моника, — что я бы ему сказала, если не «НЕ СМЕЙ СОВАТЬСЯ КО МНЕ С ТАКИМИ СМУЩАЮЩИМИ ВЕЩАМИ»? — сбавив темп, Моника задумалась — а что бы сказала ему Аличе? «Наверняка, — хмыкнула Байльшмидт, — она предложила бы ему поесть пасты — чтоб лучше думалось, не иначе, а потом посоветовала прийти и признаться в своих чувствах, желательно, встав на одно колено…» Моника тяжело вздохнула — ну почему у нее не может быть все так просто? Со своим желанием всегда действовать по инструкции и доверять только официальным фактам она едва не угробила любимого человека, свою Аличе, так горячо и искренне любившую ее… Мысли об Аличе, сейчас наверняка устроившуюся с какой-то книжкой, согрели Монику и заставили ее невольно повернуть к дому. Что за чудесный праздник… что-то похожее оставалось смутным воспоминанием ее детства — подарки, спрятанные по всему дому, шарики и фруктовый торт… Откуда Аличе могла узнать, что когда ее родители были живы, они всегда клали подарки ей на подушку, чтобы день начался с приятного впечатления… Пожалуй, главным было уже то, что Аличе старалась, изо всех сил старалась доставить ей удовольствие… Даже если она немного перегибала палку — ну, хотя бы в количестве шариков и еды — Моника была не просто благодарна, а абсолютно счастлива… Ей все еще было немного непривычно и непонятно — неужели так можно заботиться о ней, Монике Байльшмидт? Почему Аличе полюбила ее — раздражительную, колючую, резкую, привыкшую командовать и строго выговаривающую за каждое несоблюдение ее правил? Покраснев так, что встречный ветер обжег холодом горящие щеки, Моника внезапно подумала, что Аличе — нравилось подчиняться. Хотя ее далеко не всегда устраивал характер предъявляемых требований, она обычно смотрела на нее такими глазами, что Байльшмидт ощущала, будто кто-то довольно урчит внутри. «Посмотри, ведь она твоя, вся, целиком твоя, — без слов шептал какой-то непонятный внутренний голос, — разве не этого ты всегда хотела?» «Этого, только отвали, — привычно ругалась Моника. — Почему мой внутренний голос такой кошмарный извращенец?» Вздохнув, Моника затянула шарф и пробежала по внутреннему двору, на котором еще так недавно Аличе пела ей серенаду — ну, может быть, не ей и не серенаду, но текст той песни был исключительно приятным… «Теперь быстренько в душ и спать, — скомандовала себе Байльшмидт. — Насчет завтрака — пару недель будем доедать пирожки, индюшку, сосиски и прочие деликатесы — как только Аличе удалось втиснуть все в наш маленький холодильник? Надо бы вести себя тише — она, наверное, уже спит… Гилберт все же оригинал и порой балбес, — хмыкнула она, вспомнив братца, улетевшего из их гнездышка с картиной под мышкой и индюшачьей ногой в руках. — А вот Варгас должна хорошенько выспаться — ну шутка ли, с шести утра для меня старалась…» Моника легко поднялась по лестнице, открыла ключом их дверь, уже давно украшенную подковой и натюрмортом — чтобы все, кто приходил в гости, случайно не сунулись к их соседям, и неслышными шагами пробралась в комнату. В углу комнаты мягко светился необычный ночник Аличе. Еще в первый день она привезла с собой легко крепящиеся на стену звездочки, которые горели мягким и ровным светом, и хотя Моника поворчала по поводу непрактичности такого изобретения, она оказалась не права — в случае надобности можно было легко встать с кровати и зажечь одну из звезд над нужным сектором комнаты, при этом не разбудив соседку… Теперь две таких звезды светились над входом, еще пара — на пути в ванную, и одна звезда чуточку освещала ее постель, на которой уютно устроилась дремлющая Аличе. «Это намек, что сегодня мы будем спать вдвоем или намек на то, что она хочет махнуться со мной кроватью?» — хмыкнула Байльшмидт, осторожно снимая куртку и ботинки и неспешно проходя в ванную. Судя по всему, первое предположение госпожи Байльшмидт было куда более верным, так как на кровати Аличе сидел медвежонок Мюллер и были сложены все декоративные подушки и подарки, полученные Моникой. «Ладно, намек я поняла, — покачала головой Байльшмидт и невольно улыбнулась, посмотрев на сладко спящую Аличе. — Какая она милая и красивая…»