Игры с рабами

Парень вырывался, кричал, пытался кусаться и царапаться, но руки двух мужчин держали крепко. Пара пощёчин усмирили мятежника. Глаза наполнились слезами слабости и отчаяния. Лицо горело от боли, дрожали губы. Он Чимин. Пак Чимин, единственный сын маленькой семьи, промышляющей парфюмерией и оказавшейся в долгу у семьи Ким. Условие поставленное главе семьи Пак было жесточайшим, а именно: «Или деньги, или сын», и сумма была слишком крупной. Сроки, что дали на сбор суммы были ничтожно малы. Ни слёзы матери, ни просьбы подождать ещё немного не смягчили Намджуна. Ничего не оставалось делать, кроме как отдать единственного и такого любимого сына. И теперь Чимина ведут по узкому и длинному коридору второго этажа, плача от обиды и страха. Гулкие шаги разлетались по всему поместью, молчаливому и темному. Чужой и холодный дом. И эта жизнь больше не его, не чиминова. И имя больше не его. И самого Чимина больше нет. Нет. Рабство не жизнь, это унижение. Моральное, физическое. А сексуальное рабство — смерть, один из её ликов. Ты более не человек. Никто. И зовут тебя никак. Коридор стал расширяться и теперь перетёк в огромный зал с колоннами из мрамора, с полом, выложенным кафелем, стены обклеены красивыми красными обоями с позолоченными завитками. Помещение было заставлено мягкими креслами и уголками, журнальными столиками, книжными полками. В красивом и мягком кресле сидел он, Ким Намджун. Вокруг суетились рабыни, подавая ему чай и сладости. — Можете идти, — скучающим тоном произнёс молодой человек, даже не удостоив девушек взглядом; те молча удалились, коротко поклонившись хозяину. Чимина все ещё вели и вели. Свет зала больно резанул по глазам после полутёмного коридора. Но что Чимину тот яркий свет; глаза широко раскрылись от ужаса, увидев этого человека в кресле. Пак обладал хорошей памятью на лица, и он видел этого человека в доме родителей. Внутри всё вскипело от ненависти и злобы. — Ненавижу, — прошептал юноша. — Ненавижу тебя, собака! Мразь! Урод! — Чимин уже кричал, брызгая слюной, снова начав попытки вырваться, но его лишь кинули на пол и придавили ногой в тяжелом ботинке, заставив умолкнуть. Мускулистая и мозолистая рука схватила за волосы и резко подняла голову на уровень «ненавистной собаки». Намджун закинул ногу на ногу и довольно забавно склонил голову вправо. — Красивый. Я не прогадал, — его голос утратил нотку скуки, и преисполнился игривостью. — Жалко тебя уродовать, так что будь паинькой. За это ты получишь награду. — Мне ничего не нужно от тебя, урод! — Заткнись, — всё так же произнёс Ким. — Ты теперь себе не принадлежишь, запомни это. Отныне ты раб, мой раб, как и все в этом доме, и будешь мне подчиняться. Это место покажется тебе раем за послушание и адом, если будешь вести себя плохо. Уведите и подготовьте. Я присоединюсь скоро.

***

Комната была похожая на гримёрную: туалетные столики с огромными зеркалами, куча косметики, парики, костюмы висели длинными рядами на вешалках, духи, обувь, разного вида секс-игрушки. Всё это выглядело до дрожи омерзительно. Чимин опустил глаза и поджал губы. Меж лопаток ещё болело. Перед тем, как попасть в эту комнату, парня хорошо выкупали, размяли и натёрли маслами. Теперь ему предстояло перевоплотиться. Заботливые и нежные руки девушек приносили приятные ощущения, и на время приготовления Пак забылся. Ему выкрасили волосы, предварительно подровняв кончики, нанесли лёгкий макияж, затем на голое тело одели портупеи черного цвета. Больше на Чимине не было ничего. Когда всё закончилось, те самые мужчины снова пришли за парнем. Теперь его вели по широкому коридору к лестницу, и вниз, в подвал. Оттуда вонял сыростью, чем-то очень кислым и даже, как показалось парню, трупами. Лестница начала раздваиваться. Чимина уволокли в другую от вони сторону, но запахи не исчезли. В нос било жаром, сухостью и горелой плотью. Всё ближе и ближе. Вся троица вошла в огромное помещение, напоминающее то ли крематорий, то ли кузницу. Посреди стоял огромный металический стол с ремнями для фиксации рук, ног и головы. Недалеко была печь, у неё возились несколько очень мускулистых мужчин в черных робах, их руки были покрыты шрамами, а головы выбриты на лысо. И всё это место внушало такой ужас, что Паку захотелось заорать (он так делал, когда ему снились кошмары). Но что это ему даст сейчас? Он снова начал вырываться, понимая, что толку всё равно нет. Надежда умирает последней, значит может и повезёт, но ответом на попытки была пощёчина. Чимина уложили на этот стол и крепко связали по рукам и ногам. Где-то в стороне лестницы послышались шаги, и в помещении появился Намджун с каким-то парнем, ползущим на четвереньках, как животное. — Господин, — сказал один из тех, что волок Чимина, — мы готовы нанести клеймо. Какой номер вы дадите ему?       Н…номер? Я Пак Чимин. Единственный наследник семьи. Мамин любимчик, папин мальчик. Я рос, как цветок, в заботе и любви, не знал бедноты и горя. Но что за грех я совершил, за который теперь нахожусь здесь, в этом проклятом месте, в ожидании клейма, самого унизительного, что со мной могло произойти. Я Чимин. Я не верю в Бога, мне некому молиться сейчас, некого просить о спасении. Я один. Во всём мире. — Пусть будет семнадцать, — безразлично сказал Ким, поглаживая по голове трущегося об его ногу Шугу. Юноша не понимал, зачем хозяин взял его с собой, но не имел права оспаривать, даже мысленно, желание Намджуна. Один из мужчин повернулся к печи спиной, и Чимин смог рассмотреть в его руках тот самый ужас, светящий и шипящий. Остальные громилы обступили стол, для надежности почти вжав несчастного в холодную поверхность. Кожей Пак ощущал жар опускающегося в левой ключице клейма — римской цифры семнадцать.