Игры с рабами

У Юнги руки затекли, совсем их не чувствует. Саднят сдёртые коленки об ненавистный старый ковёр. Солнце продиралось сквозь щели в недавно поставленных жалюзях, тянулось своими пальцами с серебренным волосам. Хочется лечь, выгнуться, что угодно, только бы сменить позу. Но этому «хочется» претит факт «должен». Шуга должен терпеть. Он так давно не был со своим господином, давно не слышал его голос, что когда служанки пришли, чтобы забрать Мина на подготовку ко встречи с Намджуном, несчастный налодник, чье сердце теперь билось ради Кима, едва не упал в обморок. Сегодня Шугу ждало нечто новое: запах геля и шампуня, масла, укладка, легкий макияж и платье. Шелковое платье горничной, пошитое специально для Юнги. Ткань приятно холодит кожу, чулки обтягивают тонкие ноги в шрамах и синяках. Юнги смотрит на себя в зеркало, и ему нравится. И он так хочет налеяится, что понравится Намджуну. Шугу вели по длинному коридору оцеплением — две служанки спереди, две сзади, все молчаливы, смотрят вперед. У дверей кабинета, в котором Юнги частенько бывал, когда только прибыл в поместье семьи Ким, его ждала личная служанка Ким Намджуна. Она рассмотрела раба и одобрительно кивнула, открывая дверь и пропуская всю молчаливую процессию в помещение. Место и роль Шуги были расписаны женщинам до последнего. Намджуна в кабинете не было. Служанки поставили Юнги на колени. Личная служанка господина наблюдала за окончательными приготовлениями и лишь говорила, что и где завязать, как усадить. Затем подошла к Шуге и что-то шепнула на ухо. Затем юношу оставили одного. И вот, предоставленный сам себе до появления господина, Юнги чувствовал как постепенно немеют и ноги, как затекают плечи и шея. Губы пересохло, бери и срывай тончайшие пласты кожицы, чтобы кровь по подбородку тонкими струйками текла. В тишине чуткое ухо уловило шаги, тяжелые, словно шёл солдат, и щелчок, словно предохранитель. Сердце замерло. Все замерло. И в голове пронеслась мысль, что не просто так его, Шугу, разодели так. Платье, чулки. На смерть надо идти красивым. Конечно, красивым, если это смерть от рук господина. А шаги ближе и ближе. Вот опускается ручка, скрипит открывающаяся дверь и в проеме чернеет высокая фигура. Но не Намджуна. — Привет, сладкий. — Чужие, уже ненавистные губы расползаются в усмешке. Черная форма, черные ботинки, бронежилет и пистолет в руке, чужие волосы красные, как кровь, и Шуга уже ненавидит их. Дверь закрывается за незнакомцем с глухим хлопком, но Юнги не смотрит на мужчину, он уже ненавидит его. Он сжимает челюсти до боли в висках. Плевать на «должен», «обязан», «не имеет права». Кто этот человек, так спокойно вошедший в кабинет господина? Почему странное чувство бьет в нос запахом Кима? Шуга не замечает, как незнакомец оказывается вплотную к нему, носки ботинков касаются колен Мина. — Вижу, твой господин не научил тебя быть вежливым с гостями? — чужие пальцы вплетаются в волосы. Юнги молчит, а сердце разрывается от боли, от осознания предательства, не господина, а своего. Он считает это предательством. С Чимином такого не было, Чимин не пах Намджуном, лишь кровью и потом, а этот человек… — Как тебя зовут? — незнакомец пропускает чистые серебрянные пряди меж пальцем, словно решил причесать раба. — Как тебя зовут, детка? Тихое сопение. Мужчина рычит, сжимает в кулаке пряди и ударяет «заложника» об стену головой. Юнги издает писк, задушенный такой. Перед глзами всё красным маревом с черными мелкими точками, внутри всё гудит. — Как. Тебя. Зовут? — Шуга… Я Шуга. — Незнакомец приседает и впивается в чужие губы, собирая остатки слов, словно нектар, на вкус пробует, а Мин не двигается. Он не отвечает, не издает звуков. Даже не дышит. Он ненавидит, он закричал бы об этом, но вместо крика какой-то тупой паралич. Ступор, страх. Чужие губы целуют непривычно мягко, и нутро отзывается на давно забытое ощущение. О таком не попросишь господина, о таком только мечтать можно. Такое даровано только ему, Хосоку. Шуга же сам должен дарить эту нежность своему господину, и ответом будет только улыбка, которую видит он так редко. Чужая рука всё ещё держит пряди в кулаке больно оттягивая, голова постепенно перестает болеть, но кожа головы огнем горит, вторая рука убирает пистолет в кобуру и хватает Шугу за горло. Задушить, как раз плюнуть. Сломать? Да как нечего делать. Но Хосок убивать не хочет. Он ещё несколько секунд так чужое горло сжимает, затем ослабляет хватку, начиная гладить, слушая, как дыхание его жертвы становится тяжелым, томным. В смеси с поцелуями эти прикосновения заставляют возбуждаться и дрожать. Член уже возбужден, истекает естественной смазкой, пульсирует и требует внимания. — Будь послушным мальчиком, Шуга. Это приказ твоего господина Намджуна, — шепчет мужчина, разрывая поцелуй. А на глаза юноши слёзы наворачиваются, и Шуга не знает, от ненависти, или от нежности. Он скольщит взглядом по лицу незнакомца, он все сильнее ненавидит эти красные волосы, этот голос, эти руки и черный цвет.