О чем пела мельница

      Холодно в Слободе, да на сто окрестных вёрст не лучше. Всем найдется дело – кто крамолу выгрызает, кто измену выметает. Царь тоже не без дела сидит: то занят делами государственными, а то веселиться прикажет. И когда ему весело, веселье то мрачнее долгого студёного вечера. Частенько снег на дворе кипит и дымится под чужой кровью – то звериной, а то человечьей. Как вкусно, как ярко окропить ею ясный день! Любой за праздник покажется, когда между белыми сугробами да черными ветвями увидишь такие скоромные краски.       А иной раз бывает мирно. Подобреет природа, придет оттепель – и все, у кого оказалась свободная минутка, бегут на двор валяться в снегу да липкие пригоршни метать друг в друга. Тогда и без крови весело. Меткое белое пятно на черном кафтане – ай, здóрово, ай, красиво!       И снежинки в чьих-то волосах – как звезды на ясном небе...       Густо, густо сыплет метелица, укрывает землю пуховым одеялом да баюкает до самой весны, черные кудри да угольные ресницы щедро украшает. Холодная диадема тает, когда Федька входит со двора в теплый терем, и блещет вовсе уж ярко – куда там шапке Мономаха. Та хоть и украшена дорогими каменьями, однако же не все чистейшими алмазами. Басманов, вишь, богаче царя себя украшает! Да и в руке держава – голубоватый снежок. Зимний королевич...       От прикосновения не растает, конечно, и много раз оба в том убеждались. А от солнышка весеннего не растает ли наследник зимнего престола? Еще как растает, скалится Федька. А что ж останется?       А я сам, говорит, и останусь.       Трогает холодными пальцами – больно обжигает жаром. Потом не то отогревается, не то остывает да вправду кажет себя без ледяной маски. Красивый, не любая девка рядом встанет, а скажешь об этом – обидится. И так, говорит, меня Федорой дразнят. И разве ему объяснишь, гордому: звезды, мечи, корабли – все-де самое красивое, сильное и опасное называется женскими именами. Солнце мое зимнее, ведь сражаешь без промаха! Зарница синих глаз – как проблеск чистого холодного неба – в самое сердце – наповал, да не насмерть. Обожжешь да раскалишь докрасна – и сам утешишь. Заморозишь добела да испугаешь, что вдвоем придется весной таять, – да сам отогреешь и заставишь забыть все страхи.       Опасный да беспечный ты. С тобой так не хочется помнить, что снаружи мир болен холодом да предательством до нутра изгрызен. Глаза застилает алым бешенством: измена! Все хотят власть вырвать да на тот свет спровадить... А на твоем кафтане алого и не видать, хоть горстями плещи кровь повинную – вся растворится в спокойной черноте без остатка, как крик в вечернем мраке.       Пытаешься выпытать у него тайну этого спокойствия: что ты такое знаешь, чего я не знаю? А он только бросит взгляд синий да блеснет зубами белыми: хоть казнить вели, а ответа не ведаю. Говоришь ему – колдун ты, а коли волшбу от государя скрываешь – то еще не значит, что государь не догадается. Насквозь тебя вижу. А он смеется и наверняка не верит. И прав – куда уж проглядеть через такого? Он сам как зимний вечер.       Как алмазный гвоздь, на котором одном весь мир крутится.       Не ускользнешь из рук талой каплей, не испаришься звонкой льдинкой. Как уйдешь, как отпущу, если без тебя – ни веселиться на пирах, ни в душегубстве свирепствовать! Сладость во горечи вседневной, зеленый звездный всполох в огромном темном небе, тепло сердечное в кромешном ледяном мраке неверности.       Отрада моя единственная.