О чем пела мельница

      На западе занималось красное зарево закатного пожара, и прямо на него во весь опор скакали черные всадники. Горьким дымом вилась серая пыль из-под копыт коней, а кафтаны были чернее дымного горя погорельца. Мрачных всадников могло быть семь, а могло быть семью семь, а могло быть еще семижды столько же: никто не знал. Да и сколько их ни было бы, появление хоть одного означало одно: взовьется скоро над чьим-то родным кровом жадное жаркое пламя – и не зальют его слезы горькие, сколько бы ни точились.       Впереди всех скакал такой удалой красавец – ни в сказке сказать язык не повернется, ни пером описать рука не подымется. Был он юн, как ангел, и красив, как бес, всем опричникам опричник. Белы были его руки, да по локоть в крови, в синих глазах плясали огоньки лукавые, черные кудри пропитались душным дымом, а сердца, пожалуй, что вовсе и не было, и на прекрасном челе дрожали нечистые отблески далекого зарева. Поди пойми, закат ли шутил так злобно али пламя будущего пожара укусить стремилось дерзких, что духа огня ото сна пробудили. А может, и вовсе напоминало о себе адское пекло, в которое и неслись чернокафтанные во весь опор: казалось даже, будто кони вороные стелются над землей, не касаясь ее копытами.       Весело было юному красавцу. Эх, до чего хорошо и привольно нестись вскачь – разгуляй, колдовская душа! Горячо кипит кровь, буйства да оргии просят молодые силы. Геенна огненная ему что дом родной, и живая смола кудрей не уступит той, что кипит в котлах преисподней, и улыбке сам дьявол позавидует. Бледный тощий месяц над левым плечом осадил бы беспечную хмельную удаль, напомнил бы батюшку с его строгим взглядом, да только батюшка сам скакал ошую и поглядывал на сына с усмешкой: веселишься? Веселись, волчонок, покуда весело. Надвинется скоро темная теплая ночь, обнимет ласково затянутые в черное плечи, будто матушка. Да с севера поперек злой туче людской не туча ли небесная – грозовая ползет? Да залить ли она хочет пожар буйной силушки али гнев Господень вместе с гневом властителя земного на град стольный обрушить? Перед зарей западною зарница северная не оплошает! Громы да молнии, братья да сестры вы мои родные, закружите же хоровод на все четыре стороны света вокруг большого костра, а я вам жара в него поддам, чтобы удалее да слаще плясалось. Доскачем – воистину праздник будет!       А одесную молодого колдуна несся тенью другой опричник с душою еще более черствой и глазами вовсе бешеными. Тот другое знает – не веселье, а горечь с собой несет. Точит его сердце змея лютая, любовь злая, и в том он такой же побратим чернокудрому, как и в пролитой вместе крови. Ответь, Боже, зачем нужна величайшая добродетель Твоя, если она страдания такие несет? Юдоль земная – не райские кущи, но в муку смертную зачем при жизни ввергаешь, сердце ядом пропитываешь равно князю и беспрозваннику? И кого любят они – тоже не различаешь, Господи, пылью да полынью оборачиваешь и служение государю, на которое душу и тело положить не жалко – ведь в воле царской не твоя ли воля себя являет, Царю небесный?! – и поклонение деве земной, чистой, на которую взгляд грешный возвести, и то страшно от хрупкости ее. Гарью горькою оборачивается завещанное: возлюби. А оттого ни себе, ни другим добра не желаешь! Сам горишь – да гори заодно и весь свет жарким пламенем.       Гойда-гойда! Быстрее ветра несется недобрым вестником клич вперед.       Говори-гуляй, столица! Говори да приговаривай! А нам с тобою вместе гулять недосуг. Нам дóлжно дальше скакать – жечь, жечь, жечь... А кого жечь? А опальников царских – опалить их царской немилостью, чтобы другим неповадно было, а себя тем потешить, что государеву волю несем, как верные псы, и тем, что любо ему, равно и себе глаз да сердце радуем. Днем пожар черен, гарью да горечью чадит на свету Божьем – да ночью красен, рассыпается искрами драгоценными да поет колоколами звонкими. Да колокола ли то медные али золотые холмы московские? Набатом гудит не вся ли земля русская под копытами злых, как черти, коней, что несут опричников бедой черной на чью-то голову? Ветер может унести тучу, которую сам и пригнал, но эту грозу ни крест, ни молитва не отвратят...       Гойда!       – Отворяй ворота, боярин, гости ко двору твоему пожаловали!..