ни проснуться, ни остановиться
4 июля 2018 г. в 00:29
Примечания:
Аушка с предположением, что Басманова не казнили, а сослали.
На самом деле это уже какая-то Молли Малоун. Но пусть будет.
Ой ты, гой еси, царь-государь православный Иван Васильевич! Не вели казнить, вели слово молвить холопу твоему, Федору Алексееву сыну Басманову. Вели басней себя потешить о странах дальних да временах прошедших. Рассказывали ли тебе, государь мой, про немцев да прочих басурман, кои Божий град на земле искали? Ходили они, дескать, из города в город да спрашивали: не Иерусалим ли это? Известно, что им отвечали... Нахрапом града Божия не возьмешь и случаем мимохожим на него не наткнешься, его найти можно только в своем сердце, да только что делать тому, чье сердце разбито? Да что там разбито – и было каменным, и раскрошилось давно каменной крошкой да осыпалось прахом бесполезным под чьи-нибудь безразличные шаги.
Да дозволь еще, царю, о своих странствиях горемычных слово мне молвить. Ведь где я только не был, куда только не толкала меня судьба тяжкая... Бывало – ноги резал о морской лед, а бывало – в иссушенной степи о землю жегся. Али сам не знаешь, как душу опустошает предательство? Не пытки меня сломили, не ссылка меня смирила. Ты. Все ты, любый мой, и того ни простить, ни забыть не смогу я. Источила мне сердце, пусть и каменное, обида твоя, не почел я за милость десять казней после того, как душу свою ради тебя десять раз погубил.
Холодно мне, любый мой, холодно. До мозолей истрепала душу мне тоска злая, четки персты мне до мяса стерли, слезы горькие прожгли лицо прекрасное до кости. Не выдержал я волю твою тяжелую на себе, рванулся к солнцу светлому чрез стены монастыря, что тюрьмой мне стал, да взвился в последний раз в вольный воздух. Брожу теперь местами, где ни один человек не ступал и не ступит, да кляну жизнь свою, что тянется сном тяжелым, меня не спрашивая. Ты по безвестию думаешь – смирился я? Пожалуй, что и думаешь. Кто же тебе доложит, что полюбовник твой приказа твоего ослушался да погребения заживо не возжелал.
То без различия мне, что далек и мучителен путь до тебя. Идти-то становилось все легче и легче, а особливо да после того, как на одном привале оставил я позади все пожитки нехитрые, да вместе с ними и тело измученное. С тех пор да налегке, кажется мне, все четыре стороны света обошел я, да лишь с одним вопросом на устах.
«Не Москва ли это?»
Известно, что им отвечали...