Мой гений

С величайшей осторожностью перепрыгивая со ступеньки на ступеньку по винтовой лестнице, чтобы те не скрипели, Айрин выглянула из-за стены, окидывая любопытными синими глазками аптеку. Газовые рожки в это вечернее время уже были потушены, на прилавке горела высокая толстая свеча, бросая огоньки и отблески на колбы, пузырьки и цилиндрические банки из матового стекла. Тусклый колеблемый свет освещал и бледное, изнеможденное и ужасно осунувшееся лицо отца, сидевшего с закрытыми глазами на стуле. Его руки висели как плети, бедный папочка так ослаб за последние дни, что почти не занимался приготовлением лекарств, с трудом бродя по дому, вместо него за прилавок встала миссис Миллиган. Силы аптекаря нещадно подтачивал червь, убивавший медленно его изнутри, имя которому salmonella typhi, брюшной тиф. Роберт и Этельберта самоотверженно боролись с болезнью, но борьба эта была неравной. Мистер Миллиган потерял сон и аппетит, лихорадка практически его не отпускала, на шее и руках выходили красные пятна. В этот вечер жар ненадолго отступил, аптекарь попробовал взяться за привычные дела за чашей Петри, но руки тряслись от тремора и не слушались, а ноги и спина уставали за полчаса работы так, будто он таскал мешки с углем. - Папочка, - Айрин мышкой пробралась к мистеру Миллигану и легонько тронула его за рукав, - папочка… С трудом разомкнув веки, аптекарь повернул раскалывающуюся от боли голову к маленькой дочери и постарался улыбнуться. - Мое золотце, - губы его едва шевелились, а голос был таким тихим, что девочка придвинулась ближе, - мы с тобой сегодня и словечком не обмолвились… Как поживает мой маленький рыцарь в платьишке? Айрин ужасно хотелось попросить папу почитать ей перед сном Вальтера Скотта, замечательно описывающего неукротимую шотландскую природу и отважных воинов. Но мама сказала, что папу сейчас нельзя тревожить, поэтому она воздержалась от просьбы. - У меня все хорошо, папочка. А ты как? Тебе лучше? Ты скоро поправишься? - Айрин! – раздался нестрогий оклик с лестницы, и через мгновение к ним спустилась миссис Миллиган. – Детка, пойдем в кроватку. Я тебе сегодня почитаю, нашему папе нужен отдых. Отец приподнялся и жестом остановил супругу, собиравшуюся увести Айрин наверх. - Это не к чему, милая Этельберта, ты, право, из меня дряхлого старика делаешь. Я еще не настолько ретировался перед какой-то дрянной заразой, чтобы лишать себя удовольствия провести время в обществе такой очаровательной маленькой леди. Айрин, уютно устроившись в своей постели, неотрывно смотрела за отцом, ловя каждое его слово и рисуя в своем воображении ожившие картины рыцарского поединка. Прочитав главу и прокашлявшись, мистер Миллиган положил книгу на прикроватную тумбу и поправил одеяло, укутав потеплее дочь. - Скажи-ка мне, как ты смотришь на то, чтобы завтра отправиться с миссис Мюррей в Алфристон? Помнится, они нас звали погостить там с недельку, вот и поезжай с ними. Деревушка Алфристон лежала в Восточном Суссексе, примерно в 80 милях от Лондона. Такое предложение было принято со стороны Айрин с воодушевлением и радостью, у Мюрреев было пятеро ребятишек, а живописные просторы Суссекса располагали к веселым играм и шалостям целые дни напролет, там ее ждали настоящий деревенский дом с молочной фермой и речка. - А разве вы с мамой не поедете? - Нет, принцесса, - с грустью отозвался отец, - тебе предстоит отправиться в путешествие самой… Мистер Миллиган понимал, что ему осталось недолго. Накануне у них был с Этельбертой непростой разговор о том, как быть дальше. Он упрашивал жену поехать вместе с Айрин в Эдинбург, но она наотрез отказалась покидать супруга. К тому же, она многозначительно отогнула высокий воротник рубашки, открывая глазам отчаявшегося мужа красные пятна. Несчастный Миллиган, покрывая белое лицо своей любимой жены жаркими поцелуями вперемешку с горячими горькими слезами. Айрин пребывала в блаженном неведении… Но если они не могут спасти себя, их долг – обеспечить своему ребенку достойное будущее. Им удалось скопить кое-какие средства, которых бы хватило на первое время. Было решено отослать Айрин с семейством Мюррей, дабы она к ним попрывыкла и не видела умирающих родителей. - Папа, - вдруг нарушила тягостное молчание девочка, - а помнишь, ты говорил, что страшно, это когда не можешь помочь? - Да, моя радость, - несмотря на нарастающую ломоту отозвался мистер Миллиган, он сел к дочери на кровать, - а почему ты вспомнила это? - А ты не можешь придумать такое лекарство, чтобы вылечить страх? Порой аптекарь диву давался, откуда в детском сознании рождаются такие взрослые философские вопросы. И он старался отвечать на них серьезно и осмысленно, беседуя со своей маленькой девочкой на равных. - Исцелить страх…Нет, не могу, - промолвил он, пристально глядя ей в глаза, - и никому это не дано. - А почему, папочка? Немного помолчав, папа взял ее ладошку, какая она была крошечная по сравнению с большой рукой аптекаря. - Потому что рецепт уже написан в твоем сердце, Айрин, но разобрать его повинна только ты. - А вдруг у меня не получится? – Айрин нахмурила бровки, задумавшись. – Я же не знаю вашего докторского языка… - Латынь, что ли? Так дело не в ней. - А в чем? – любопытству девочки не было предела. Отец заговорщически улыбнулся и прищурился, а затем поцеловал ее в лоб. - Хочешь, открою один секрет, самый главный, который знают только истинные лекари? – мистер Миллиган перешел на таинственный шепот. - Он не только применим к медицине, но и к любым жизненным перипетиям. - Хочу! – так же, вполголоса с готовностью ответила Айрин. – Скажи, пожалуйста. - Самое главное для доктора это не знание медицинских дисциплин, а любовь, милосердие и сострадание. Любить не так-то просто, при желании латынь и анатомию можно освоить, а вот научиться любить гораздо труднее, на это может уйти вся жизнь. Есть такая старая поговорка «век живи, век учись». Я бы лучше выразился, «век живи, век люби». Но если ты научишься любить, то будешь смотреть на больных не как на casus incurabilis*, а как на живого человека, неповторимое создание, со своими горестями и болью. Если ты научишься любить, то никогда не пройдешь мимо чужого страдания. Ты будешь помогать людям не за тем, чтоб получить жалованье или превознести себя в чьих-то глазах, не ради того, чтобы прослыть добросердечным, я знаю сам таких господ, что творят благие дела напоказ. Что незримо для людей, то замечает Бог. Если будешь с любовью делать то, что должно, благодарность и уважение сами придут к тебе. Как только ты овладеешь языком любви, Айрин, то сможешь прочесть рецепт, написанный в твоем сердце. Любовь исцеляет страх. Впоследствии Айрин смутно помнила последние дни, проведенные с родителями и на ферме семьи Мюррей. Туманно в ее детской памяти и отложился тот роковой, скорбный день, когда она с миссис Мюррей вернулась в их небольшой домик с аптекой. Маленькая Айрин, напевая песенку и шагая вприпрыжку, несла коробочку с засушенными цветами, которые она собирала в окрестностях Алфристона, чтобы подарить маме с папой и рассказать, какая это была увлекательная и чудесная поездка. Подходя к дому, Айрин сразу же заметила, что в окнах аптеки погашены огни, это бросилось в глаза. С чего бы вдруг? Папа всегда оставляет свет… Из их дома вышла какая-то незнакомая дама в платье прислуги и с большой корзиной в руках. Корзина была доверху забита одеждой, с одного края свисал голубоватый длинный рукав с белым манжетом. - Это же мамино платье! – воскликнула Айрин, отпустив руку миссис Мюррей и подбегая к этой женщине. - Куда вы их несете, сударыня? – строго спросила миссис Мюррей. - Мистер Кент распорядился сжечь все вещи, - коротко ответила она, с сочувствием глядя на маленькую девочку. - Что за околесица! – начала сердиться миссис Мюррей. – Это вещи хозяйки! - Боюсь, что уже нет… Мистер Кент очень брезглив, велел перемыть весь дом и все сжечь, боится тифом заразиться. Хотя как по мне, если одним таким жестокосердным скрягой станет меньше, дышать будет легче… Аптекарь с женой еще наверху лежат, а он уже новых квартирантов ищет, крохобор! Бедолагу Миллигана жалко, бессеребренник и добряк был… Миссис Мюррей вдруг изменилась в лице и так и застыла с раскрытым ртом. Айрин стрелой понеслась в дом. Она уже имела представление об этом джентльмене. Мистер Кент сдавал этот дом семейству Миллиган и часто заявлялся с требованием платить ему больше и на полгода вперед, хотя было уговорено по кварталу, и грозился выгнать их, поскольку аптекарь принимал у себя «всякую грязную, вшивую голодрань», а у него здесь «приличный дом». И теперь этот противный мистер Кент вдруг вздумал жечь мамины платья и выселять их! Конечно, папа этого не допустит. Айрин вбежала в аптеку и с изюмлением обнаружила, что как таковой аптеки и след простыл. Шкафчики и полки стояли пустыми, не было весов, мешочков и колбочек, все было в запустении! У бывшего прилавка стоял тощий желчный старикашка с жидкими волосами и бороденкой, постоянно закрывающий сморщенное лицо платком, это был мистер Кент собственной персоной, а рядом с ним находился возмущенный и раскрасневшийся господин коренастого телосложения с густой шевелюрой и изящными позолоченными очками на крупноватом носу, он яростно жестикулировал и распекал мистера Кента. Айрин не сразу его признала, это был друг ее отца, они бывали раз у него в гостях, его роскошный дом произвел на девочку сильное впечатление. - Да-да, это все крайне душещипательно, доктор Лэньон, - выслушав обличительную тираду, скрипучим голосом произнес мистер Кент, - но у меня здесь не богадельня! Миллиган не расплатился со мной за будущий квартал, я и так великодушно простил отдавшему концы, неблагодарному субъекту долг, себе в убыток, между прочим. За сим разрешите откланяться, дальнейшая судьба его отродья меня не касается. - Сие означает, что у вас хватит духу вышвырнуть осиротевшего ребенка на улицу, как побитое молью пальто? – негодующе восклицал доктор, сжимая свои руки в увесистые кулаки. – Да у вас сердце тверже портлендского цемента, милостивый сударь! - Почему же на улицу? – ничем не смутившись, ответил старикашка. – Разве сиротские приюты и работные дома отменили? Милостью ее величества, недостатка в них нет, девчонку определят туда. - Работный дом? – ужаснулся Лэньон. – Но Айрин там не выдержит… - Значит, будет как по гипотезе вашего ученого коллеги, мистера Дарвина, естественный отбор, - хмыкнул Кент, - загнется одна сиротка, что же? Люди мрут как мухи каждый день, любезный доктор, вам ли это не знать? - Вы – мерзейший человек! –Доктор Лэньон побагровел, не скрывая презрения. - А вы, гляжу, возомнили себя святошей? – едко ухмыльнулся мистер Кент. – Ну, раз вы такой сердобольный, так поселите эту девчонку к себе! Лэньон в запальчивости хотел сказать этому лысому дьяволу еще пару ласковых словечек, но в эту минуту заметил детскую фигурку в шляпке с коробкой в руках, стоящую в дверях и слышавшую весь разговор. - Айрин… - начал он, но слова застряли у него в горле. - Где мама и папа? – глаза девочки наполнились, голосок предательски задрожал. – Ведь с ними все хорошо, правда? - Дитя мое, - доктор Лэньон подошел к малышке и обхватил ее за плечи, присев на корточки, - их… больше нет… - Неправда! – вырвалось у Айрин. Не выпуская коробку с цветам из рук, она побежала вверх по лестнице. - Айрин, постой! – кричал ей вслед доктор. – Не ходи туда! Девочка добежала до родительской спальни и с силой толкнула дверь. - Айрин! – слышался с лестницы плачущий голос миссис Мюррей. Она мельком видела обедневшую обстановкой комнату. На столе догорала свеча. На кровати лежали неподвижно лежали Роберт и Этельберта Миллиган с белыми застывшими лицами, опечатанными масками вечного покоя. Миссис Мюррей резко схватила ее за руки и вывела из комнаты. Все дальнейшее было как в страшном сне. Траурное платьице, пронизывающий ветер на кладбище, два холмика с надгробиями. Сухие цветы она оставила на могиле родителей, как последний подарок. Айрин ничего тогда не замечала, не видела она и то, как на похоронах доктор Лэньон внимательно смотрел на нее и все время переговаривался шепотом с стоящим рядом с ним высоким джентльменом с моноклем и бакенбардами. Девочка так выбилась из сил морально и физически, что уснула на руках у папиного друга.

***

Доктор Лэньон сидел в своем экипаже, бережно прижимая к себе щуплое детское тельце и стараясь уберечь спящую Айрин от тряски. - Вы приняли окончательное решение, друг мой? – спросил тихо сидящий напротив него нотариус. – Это весьма серьезный шаг. - Да, Аттерсон, - уверенно проговорил Лэньон, убирая с щеки девочки прядь, - знаете, а ведь мы с ней похожи, я – стареющий и ворчливый, одинокий холостяк, я нуждаюсь в семье не меньше, чем Айрин. Когда бедный Миллиган, да упокоится его душа, был у меня в гостях, он светился неподдельной радостью, ибо жена и дочь освящали его жизнь. Как знать, может быть и Айрин освятит мою…

***

Письмо было без подписи, но в том не было необходимости, мисс Миллиган с первых слов поняла, кто его автор. Она так и застыла с листком в руках, а Филипп Преображенский тревожно вглядывался в ее лицо, чтобы понять содержание письма, несет ли оно радость или беду. Едва дочитав, Айрин оперлась рукой о спинку стула, покачнувшись. - Мисс Айрин! – Филипп мгновенно взметнулся, деликатно подхватив юную леди под локоток. – Что с вами? Присядьте, прошу вас! Он налил ей стакан воды и уже приготовился нащупать пульс, но она мотнула головой, дав понять, что это лишнее. - Не тревожьтесь обо мне, господин Преображенский, скажите, пожалуйста, в котором часу сегодня вы могли бы меня принять? Мне не хотелось бы напрашиваться к вам в гости и нарушать приличия, но поверьте, это вопрос жизни и смерти. Этим же вечером мисс Айрин ровно в семь часов, как было условлено, стояла на пороге меблированной квартиры, расположенной на Олд-стрит в Сити. Эта округа была весьма респектабельной и пользовалась большим спросом у обеспеченных гостей Лондона, подыскивающих пристойное, со вкусом обставленное жилье не на задворках города, но и не по ценнику гостиницы «Ритц-Карлтон». Это был опрятный домик из светло-кофейного кирпича с красной черепицей и балкончиком, с которого открывался чудесный вид. В этот час улицы близ реки были укутаны пеленой тумана, из-под пледа которого выплывал и высился гордый купол Собора святого Павла, словно паря над синевато-сизой дымкой. Поднявшись по полукруглым ступеням к зеленой ребристой двери, Айрин три раза стукнула дверным молотком. Дверь отперла пожилая экономка в пышном, надвинутом на голову чепце, напоминающем турецкую чалму, и с подозрением покосилась на припозднившуюся гостью. Приличные молодые девушки в такой час в одиночку по домам не ходят. Когда мисс Миллиган сказалась о себе и убедила строгую домоправительницу, что хозяин изволил сам ее пригласить, ей было позволено войти. - Рад вас снова видеть, милейшая мисс Айрин! – с искренней теплотой поприветствовал ее Филипп, вышедший из раскрытых остекленных дверей гостиной. – Не угодно ли вам обождать меня в гостиной? Я почти закончил вашу тинктуру, но мне был нанесен неожиданный визит. Я был удостоен посещения очень высокого гостя и интереснейшего собеседника из нашей русской миссии. С вашего позволения, я оставлю вас ненадолго и вскорости вернусь с лекарством! Видимо беседа с нечаянным гостем Преображенского была действительно приятной, поскольку он был преисполнен радости и не заметил, как дрожат сплетенные руки девушки. Кивнув и понимающе улыбнувшись, Айрин пошла в гостиную, в которой весело потрескивал огонь в камине, и на стене висела большая картина с кораблем на волнах. Оставшись в одиночестве, мисс Миллиган дала волю своим скорбным мыслям, окончательно овладевшим ею. Она не без содрогания думала о предстоящей очередной встрече с Хайдом и бедняжке Люси. То, что Эдвард Хайд угрожал ее жизни, меняло все коренным образом, последние робкие надежды вернуть Генри Джекилла таяли на глазах. Теперь Айрин окончательно убедилась, несчастный доктор полностью подвластен злой воле мистера Хайда, и эти цепи разорвать невозможно. Ее мучили страшные сомнения, тысячи вопросов роились в ее сознании. «А что, если Генри исчез навсегда, и вернуть его действительно невозможно?» - был самым главным из них. Она читала в записях доктора, что ему приходилось принимать удвоенные, а то и утроенные дозы, чтобы остаться самим собой и не дать вырваться на свободу мистеру Хайду, и действие соли угасало, будто у его второй натуры выработался иммунитет. Еще тогда, в лаборатории, вглядываясь в искаженные злобой и ненавистью черты Эдварда Хайда, мисс Миллиган пыталась уловить хоть одно мимолетное движение своего возлюбленного. Но тщетно! Если сквозь бренную оболочку ослабшего доктора то и дело проглядывалась коварная сущность убийцы, и путем неимоверной силы воли Генри с трудом сдерживал его натиск, то мистер Хайд будто собственноручно запечатал все пути и выходы, заключив Джекилла в карцер с замком крепче, чем в Тауэре, и Генри теперь не вырваться из этой тюрьмы. Слышал ли он ее, когда Айрин со слезами к нему взывала? Мыслит ли он еще как Генри Джекилл, или же все его существо порабощено Эдвардом Хайдом, а ее жених исчез, словно дыхание на глади зеркала. Навсегда… Надо ли скрывать, что ей было страшно. Страшно, что ничего изменить нельзя. Страшно за мисс Люси Харрис. Страшно за несчастного Генри, чью душу поглотил мистер Хайд. Страшно, в конце концов, за себя, ибо нет никаких гарантий того, доживет ли сама мисс Миллиган до рассвета, увидит ли когда-нибудь малютку Сару, доброго мистера Аттерсона, верных слуг доктора Джекилла, Артура и Элизу… Или последнее, что она увидит в своей жизни, будет гадкая, кровожадная ухмылка демона в человеческом обличии? И она никогда больше не увидит Генри и не сможет сказать, как его любит, несмотря ни на что. Мисс Айрин подошла к картине над камином, чувсвуя, что тонет, не в силах справиться с волнами своих мыслей. Неужели и Генри вот так захлебнулся в водовороте своих страстей, и теперь на его место навечно встал мистер Хайд? По теории доктора Джекилла, человек двоичен, в нем живут две сущности, так неужто сущность Хайда вытеснила сущность Генри? - Откуда же в человеке такое зло? – вслух, словно в пустоту сказала мисс Айрин, вопрос был более риторическим, нежели требующим ответа. - Из человеческого сердца, дитя мое… - вдруг ответом прозвучал тихий голос в пустынной гостиной.