Мой гений

Предупредительно постучавшись и дождавшись разрешения войти, Хэсти Лэньон оказался в комнате своей воспитанницы, обители своего Светлячка. Комнатка эта была под стать своей хозяйке, каждая вещь в ней красноречиво говорила о характере обретающейся здесь барышни. Книги в кожаных обложках, поблескивающие тиснеными корешками, гордо и с достоинством взирали со своих пьедесталов на полках, в библиотеке мисс Миллиган можно было обнаружить вперемешку немецкие баллады и французские романы, поэмы Байрона и легенды Шотландии, переводы русской литературы, альбомы с сухими цветами и целые кипы журналов по рукоделию. Над кроватью висел пейзаж рыцарского замка в зеленой холмистой долине у бурной реки, который доктор Лэньон специально заказал для своей маленькой воспитанницы у художника из Глазго. Сама мисс Айрин, как водится, сидела на широком подоконнике, прислонившись спиной к подушкам и мечтательно глядя на безоблачное звездное небо. Именно в такой позе, почти каждый вечер, вот уже на протяжении десяти лет находил своего Светлячка доктор Лэньон. - Айрин, слезай сейчас же, не делай мне инфаркт, - повторил он фразу, уже ставшую крылатым в их доме выражением, но по своему воздействию сравнимую с кружевным зонтиком против ливня. Разумеется, он произносил это невсерьез... Пожилой доктор, старый холостяк и ворчун просто не мог осерчать на свою милую озорницу, такую забавную, любимую и родную. Лэньон сам не заметил, как это рыжеволосое существо поселилось в его огрубевшем сердце прочно и навечно. Крошка Айрин, его маленький Светлячок, всегда казалась доктору Лэньону необыкновенным ребенком, то чересчур шаловливой и непоседливой, то не по годам серьезной и вдумчивой, то ангелочком без нимба и крылышек, то лепреконом из мятежной Ирландии. Господи, сколько ему довелось пережить курьезных ситуаций и смешных историй со Светлячком, у которой на первых порах был просто талант попадать в неприятности! Всех и не упомнишь... И всякий раз, когда доктор Лэньон, который вообще никогда не одобрял вольтерьянского поведения и был скор на расправу, собирался прочесть нотации юной проказнице, стоило лишь ему посмотреть в пару огромных и чистых, как шотландские озера, глаз, глядящих на дядюшку Хэсти с искренним сожалением и трогательной невинностью, весь гнев как рукой снимало. Айрин, какая бы она ни была легкомысленная, несдержанная и шебутная, всегда оставалась нетронутой лукавством и пороком, в ней не было ни тени притворства и криводушия, которые с младых ногтей внушались в викторианских семьях. И доктор Лэньон, старый дядюшка, был готов бесконечно прощать подрастающей мисс Миллиган все ее шалости и причуды, лишь бы она подольше оставалась такой - невинное дитя со светлой душой, его маленькая девочка, его маленький Светлячок.... Она всегда казалась ему ребенком... А теперь вдруг он с оглушительной внезапностью обнаружил, что Айрин выросла. Доктор Лэньон прекрасно понимал, что этот день неотвратимо настанет. Он видел, как мисс Айрин меняется, взрослеет, становится серьезнее, но со своим дядюшкой все так же задорно и заразительно смеется, поверяет ему свои тайны и болтает без умолку. И дядя Хэсти, позабыв о своем хваленом рационализме, как любой родитель, свято верил, что так будет до скончания века, покуда звезды не погаснут. Лэньон ни на мгновение не забывал о своем обещании, данном безвременно ушедшим родителям мисс Миллиган, он обещал всегда оберегать и защищать Светлячка. И до сего дня держал свое слово. Но теперь доктор Лэньон чувствовал, что у Айрин появилась та самая тайна, такая заветная и волнующая, всепоглощающая и огромная... Та самая тайна девичьего сердца, которую не доверишь даже любимому дядюшке. Тайна, которой вскоре суждено встать между ним и его маленьким Светлячком, тайна, которая преобразит мисс Миллиган навсегда, тайна, столь чудесная и великая, что связывает два сердца священной клятвой, делая двух совершенно непохожих людей одним целым. Это есть неизменная, непреложная, неизбежная истина жизни, над которой никто не властен. Рано или поздно, приходит пора маленькой девочке превращаться в охваченную смутным пробуждением женственности даму чьего-то сердца. Стоит лишь Айрин предстать перед этой тайной, как все тотчас переменится, бесповоротно, маленький Светлячок, смешливая и взбалмошная поскакушка исчезнет. Растворится в белой дымке, навеки поселившись на желтовато-серых полотнах фотографий или в светлой неземной обители, именуемой память, хранящей самые драгоценные сокровища человеческой жизни, легко воскрешаемой в воображении, но безвозвратно утерянной. А на ее место под праздничный перезвон колоколов и нежные скрипичные переливы вальса встанет чья-то невеста, по-прежнему юная и невинная, но окруженная ореолом этой тайны и готовая вступить в совершенно новую жизнь. Юная воспитанница повернулась к старому доктору, одарив того рассеянной мечтательной улыбкой и опустив ноги в тканевых домашних туфельках на ковер. Он и прежде ловил с такой улыбкой и взглядом, устремленным куда-то в голубую даль поднебесья, когда Айрин, начитавшись романов Жюля Верна, Вальтера Скотта, Александра Дюма и Стивенсона, воображала себя героиней приключенческой волнующей повести. Сначала ее богатая фантазия рисовала картины из «Острова сокровищ» с ее участием, причем маленькая шотландка непременно желала командовать кораблем и сражаться на саблях с флибустьерами. Однако в момент самой жаркой схватки, как всегда некстати, на палубе появлялся разъяренный адмирал-дядюшка Хэсти, реквизировал зонтик-клинок и отсылал на гаупт-вахту – переписывать нудные сонеты Шекспира или разыгрывать гаммы на австрийском фортепиано. Потом Айрин вдруг загорелась желанием переодеться мальчишкой и отплыть в Австралию или Южную Америку, или обосноваться на каком-то необитаемом острове, объявив это шотландскими владениями. Как всякий здравомыслящий человек и опытный путешественник, умная девочка решила всерьез подготовиться к предстоящей экспедиции и стала запасаться крекерами и мармеладом, самым необходимым в дальней дороге. Дядяюшка как-то раз нечаянно обнаружил ее тайник. И поди ж ты объясни этим взрослым, какое это важное и благородное дело – открывать новые земли во славу страны. Нет же! Ее вновь посадили за проклятущее немецкое фортепиано, ставшее для Айрин замком Ив. Когда мисс Миллиган стала постарше, робким надеждам дядюшки на прибавление у юной леди разумности и практичности вновь не суждено было сбыться. Оценив по достоинству книги Джейн Остин, Маргарет Митчелл и Гюстава Флабера, которые когда-то считала пустыми и скучными, в часы отдыха от занятий в пансионе Айрин предавалась иным мечтаниям, твердо избрав свой идеал джентльмена, сотканный из книжных образов мистера Дарси и Рета Батлера. А уж когда пятнадцатилетняя любимица доктора Лэньона с упоением проглатывала творения Достоевского, она решила абсолютно точно – когда-нибудь она всенепременно отыщет несчастную надломленную душу вроде Родиона Раскольникова, облагородит и отогреет своей любовью. Она поселится с возлюбленным возле реки в лесах, оставив весь показной блеск и ведя простую безгрешную жизнь и любуясь закатным солнцем в нежно-золотистых объятиях облаков, и так будет до скончания времен. Или пока не придет дядюшка и не посоветует выкинуть из головы всю эту слащавую романтичную белиберду. Но к семнадцатым именинам своего Светлячка доктору Лэньону стало ясно, что сердечные дела и амурные приключения тревожат барышню не больше судебных процессов мистера Аттерсона. Не найдя воплощение своих книжных, моральных и шотландских принципов, Айрин вообще не озадачивалась пресловутым матримониальным вопросом. Ей было уютно в своем мирке, заботливо выстроенном дядюшкой Хэсти, - книги, ученики, сладости, вышивка гладью и вечерние прогулки с доктором Лэньоном, общество которого было в тысячу раз приятнее любого званного ужина с чванливыми аристократами, и с которым можно было быть самой собой, не заботясь о производимом впечатлении. Им было очень хорошо вдвоем, но, как бы Хэсти Лэньону ни хотелось подольше удержать эти драгоценные мгновения отеческой любви, скоро все это должно было остаться в прошлом. И лишь только он увидел эту улыбку на маленьком личике Айрин, то сразу догадался – их прежней жизни пришел конец, а для Светлячка наступила новая. Но это совсем не отменяет его обещания Этельберте. Старый лекарь не отличался особой щепетильностью в подобных щекотливых и деликатных делах, но его искренняя любовь и забота об Айрин взывала, что в сей момент его долг – поговорить с ней по душам, как у них было заведено, ведь Светлячок никогда ничего не скрывала от дорогого дядюшки, а Лэньон в свою очередь отвечал ей всегда прямо и откровенно, пусть порой и жестковато. Но на одну тему им говорить еще не доводилось. - Мы верны своим традициям, мой Светлячок, - шутливо заметил дядя Хэсти, дабы сгладить серьезность предстоящей беседы, ибо серьезность и мисс Айрин плохо ладили, - однако, должен тебя предостеречь, сидение на подоконниках вряд ли будет красить супругу доктора Генри Джекилла. Веснушчатые щеки мисс Миллиган мгновенно сделались почти одинаковыми с ее волосами. Лэньону никогда не приходилось видеть свою озорную воспитанницу в таком смущении. - Полагаю, сегодняшний вечер прошел не так уныло и однообразно, как ты того боялась, и ты не жалеешь, что мы посетили Хьюбертов? - Да, дядюшка, - он устроился на стуле, а мисс Айрин, ловко соскочив с подоконника, подбежала к нему и обняла сзади за плечи, положив подбородок на седеющую шевелюру, а он накрыл ее ладошки своими морщинистыми руками, - я сделала прелюбопытное наблюдение. Мистер Томас превзошел меня в своих монологах, я заметила, он говорил про угольные забастовки ровно семнадцать минут! Но вечер мне очень понравился, правда… Он понял, что его маленькая хитрая девочка намеревается перевести разговор в другое русло, зная, как любит дядюшка высказывать мнение о поведении своих знакомых, и ожидая лекции на тему болтовни генеральского сына. Как ни велик был соблазн устроить разбор полетов, старый доктор воздержался. - Я заметил, - многозначительны тоном отозвался Лэньон, - и во многом благодаря одному джентльмену, его скрасившему. Смею также думать, что Джекилл тебе тоже понравился. Айрин отошла от развеселившегося дядюшки, продолжая пылать и в крайнем недоумении глядя на него. Она была настолько сбита с толку, что не находила слов. - Милый дядюшка, - произнесла она наконец в последней жалкой попытке убежать от этой темы и обратить все в шутку, - вашим остроумием можно в осажденном замке от врагов отбиваться. Но вы правы, с доктором Джекиллом очень приятно беседовать. Он обладает такими широкими познаниями и так красноречив, и у него такие необыкновенные глаза, как будто он очень многое пережил, он смотрит на всех с таким сочувствием и пониманием…Он очень добрый и хороший, я так хочу, чтоб Господь освятил счастьем ему путь Когда Айрин заговорила о Генри Джекилле, ее лицо озарилось такой искренней радостью и таким лучезарным светом, какой Лэньону доводилось видеть только раз в жизни. На прекрасном лице Этельберты, когда она говорила о Роберте Миллигане. - Я знаю, что вы не одобряете его теории… - поспешно заметила юная леди, приняв пристальный взгляд опекуна за осуждение своей вольности и уже собираясь извиниться за фамильярное поведение, но дядюшка вдруг замахал руками. - То, что о нем думаю я, сейчас не имеет никакого значения, - проговорил он, если б его сейчас услышал генерал Хьюберт, то был бы очень разочарован, - твое мнение заботит меня гораздо больше. Как сказал один мой приятель, замужество равносильно тому, чтобы бежать на большую дистанцию в одном мешке или застрять в лодке посередь реки, главное, чтоб твой собрат по испытанию и несчастью хоть сколько-то тебе нравился… Доктор Лэньон не договорил, внезапно расхохотавшись, вообразив Джекилла и Светлячка прыгающих в мешке через препятствия или орудующих веслами. Мисс Миллиган последовала его примеру, залившись звонким смехом и отчасти приняв дядины намеки за очередное проявление его специфического врачебного чувства юмора, которое порой некоторых приводило в замешательство, а ей было уже привычно. Она продолжала старательно изображать, что разговоры о замужестве к ней не относятся. - О, дядя, доктор Джекилл не может не понравится… - сказала Айрин, когда их дружное веселье поутихло, - я от всей души желаю ему обрести свою любовь и семью. И махнуть вверх по Темзе на лодке! Она все еще улыбалась, однако взгляд голубых глаз затуманился легкой печалью, ибо она осознавала, что в одной лодке судьбы ей и доктору Джекиллу не по пути. Он гений, недосягаемый, непостижимый и необыкновенный, таких больше нет во всем свете. А мисс Миллиган… Она уже достаточно пожила на этом свете, чтобы знать свое место, она понимала, что всем обязана исключительно доброму доктору Лэньону, ей и думать нельзя о том, чтоб когда-либо встать на одну ступень с Генри Джекиллом или хотя бы приблизиться к сиянию его славы и ума, а уж тем более стать его достойной. Лэньон мгновенно прочел ее мысли как открытую книгу. Его бедная девочка всегда испытывала за собой неловкость. Она видела, что непохожа на своих сверстниц и далека от эталона викторианской молодой леди как обликом, так и поведением. В почете лондонского высшего света были либо воздушные существа с постными лицами, плачущие сами не зная, о чем, падающие в обморок от любого хлопка, либо загадочные и томные дамы, стреляющие глазками из-под черной сеточки вуали и с взирающие на вас с легкой, но ощутимой надменностью и цинизмом, будто видят вас насквозь или приходятся родственниками физику и спиритисту Вильгельму Рентгену. Айрин Миллиган была совершенно иной. Да и самому пожилому доктору часто приходилось наблюдать, что маленький Светлячок выделяется среди своих подобных подруг. Она болезненно переносила клеймо непохожести и страшно переживала из-за своих волос, веснушек, роста, шотландского акцента, который было не вытравить керосином, своего воображения и таланта попадать в разные переплеты, своей несдержанности порывов, идущих от сердца… Айрин чувствовала себя этакой рыжей вороной среди соловушек, ласточек, голубок и изящных лебедушек. Но для доктора Лэньона она была скорее маленькой свечечкой с живым огоньком среди искрящих и бьющих по глазам электрических лампочек, манящих и привлекательных, но на поверку дешевых и штампованных, совершенно одинаковых. Или быстрокрылым мерцающим Светлячком среди пестрых бабочек-однодневок. - Мне кажется, Айрин, сегодня он нашел свою любовь и счастье, - серьезно заметил Лэньон, глядя ей прямо в глаза, - только если вы предпримите вместе сплавляться по Темзе, будь добра, дай мне знать, чтоб я оповестил все близлежащий шлюзы и полицейские участки отсюда до Марло быть начеку и выловить вас, в случае чего, иначе вы утопите друг друга. Хотя нет, для верности отправлюсь с вами, лодочная гребля и Генри Джекилл – понятия диаметрально противоположные. - Ваши тревоги напрасны, дядюшка… Доктор на меня и не посмотрит. Все сегодняшнее – не более чем красивые благородные жесты добропорядочного джентльмена. Дядюшка при этих словах был готов взбелениться. Нет, ну неужто его воспитанница и впрямь такая глупышка или мастерски прикидывается?! Произнеси такую фразу кто-то другой, он бы и бровью не повел, только презрительно усмехнулся ее избитости. Эти слова у кокеток и любительниц пустить пыль в глаза были более ходовым товаром, чем горячие мясные пирожки за два пенса тут за углом. Но видя бесхитростное и простодушное лицо своей девочки, он был уверен, что она говорит всерьез. Поэтому доктор Лэньон встал, забыв о радикулите, решительно подошел к Айрин и слегка тряхнул ее за плечики. - Да он глаз с тебя не сводил, смотрел как завороженный, а в затылок этого болтуна Томаса вообще едва бокалом не запустил. Я уж пожалел, что не захватил свои инструменты, думаю, сейчас начнется битва при Ватерлоо, и беднягу Хьюберта придется зашивать прямо на столе с ветчиной и запеченной рыбой… Безусловно, он должен был это сказать хотя бы для того, чтоб посмотреть, какие большие удивные глаза сделает Светлячок. Сначала в них плескалось безмерное изумление. А потом ее глазки заискрились, подобно шутихам и фейерверкам на праздник Гая Фокса, который когда-то безуспешно пытался спалить к чертям Парламент, и доктор Лэньон, случись это в теперешние времена, горячо бы поддержал его инициативу, учитывая, что дела британского правительства идут из рук вон плохо, спасти унылый политический курс может только большая взбучка или взрыв нескольких бочек пороха… Прошу простить, мы слегка уклонились от нашей истории. Так вот, глаза мисс Айрин просияли таким неподдельным торжеством, а ее лицо в один миг так преобразилось, как будто ее собирались возвести на английский престол, как некогда королеву Елизавету, что у Лэньона не осталось ни малейшего сомнения – его милая маленькая разбойница стала взрослой молодой леди, окрыленной порывом первой и настоящей любви. - У меня нет ничего дурного в мыслях, дядюшка… - поспешила заверить его Айрин, по-прежнему не в силах стереть с личика выражение неземного счастья, она прекрасно помнила опыт Лидии, младшей из семейства Беннет, и знала, к чему может привести неопытность и неосторожность. Из-за глупого девичьего легкомыслия даже самая красивая романтическая повесть может превратиться в печальную историю о разбитых надеждах и вечном позоре, которые, к несчастью, в Лондоне уже стали банальностью и встречались повсеместно, даже в хваленых благопристойных семействах, ибо искушения избегнут немногие. - Вот за это я ни капельки не переживаю! – рассмеялся Лэньон, поцеловав мисс Миллиган в рыжую макушку. – И ты не должна, моя дорогая, чувствовать за собой вину, думая о своем будущем браке. В твои годы всех посещают такие мысли, главное, чтоб мысли о кавалерах не вытеснили здравый смысл и чувство собственного достоинства. Это в порядке вещей, мой Светлячок… Дети чертовски быстро растут. Оглянуться не успею, как поведу тебя под венец. Вместе с Генри вы совьете свое гнездышко, у тебя появятся свои хлопоты, и ты благополучно забудешь про своего старого сварливого дядюшку… - Что вы такое говорите! – Айрин тоже в шутку нахмурилась, а потом пристроила свою кудрявую вертлявую головку пожилому лекарю на широкое плечо. – Я вас никогда не оставлю, дядюшка…И вы единственный настоящий мужчина в моей жизни. Как я могу посметь забыть все то, что вы для меня сделали? Если вы только скажете, я никогда не выйду замуж! - Какая же ты лиса, ой лиса, хитрющая подлиза… - в душе доктор Лэньон был очень растроган ее признанием. – И я никогда не забуду, что ты сделала для меня… - Дядюшка, - Айрин устремила на него серьезный взгляд, - а вы не жалеете, что взяли меня к себе? Этот вопрос терзал ее все эти годы, счастливые годы, которые она провела под кровом дядюшки Хэсти. И порой Айрин не знала, как выразить свою глубочайшую признательность, как отплатить ему за все… Ведь доктор Лэньон не просто обеспечил ей безбедное и беззаботное существование, он подарил ей тепло семейного очага, он дал ей самое ценное, что может дать родитель своему чаду – любовь. И Лэньон тоже не раз задавался вопросом – все ли он сделал для Айрин Миллиган, что полагается отцу? - Не было ни дня, Айрин, - отозвался доктор, чувствуя, как глаза предательски защипало, - чтобы я не благодарил Бога за то, что Он послал мне маленького Светлячка. Но, чего греха таить, были дни, когда эта благодарность переходила в немой вопрос – за что мне такая непомерная радость… К примеру, когда случайно отстригла себе прядь… Или ухитрилась сесть на покрашенную скамейку… Или разрисовала учебник анатомии, который у меня одолжил потом мой коллега и был в форменном восторге от твоих бабочек в кишечнике и цветочков в легочных альвеолах... - Или когда я залезла на старую вишню, чтобы спасти жутко дорогого персидского кота леди Бекингсвилл, а она обвинила меня в котокрадстве, и меня привели сюда под конвоем инспектора из Скотланд-Ярда! – подхватила девушки и они оба в очередной раз за этот вечер засмеялись. – Почтенная леди еще изрекла, что не завидует моему будущему супругу… Айрин вдруг закашлялась и стушевалась, словно мысленно решаясь на что-то. - Дядюшка… - неуверенно начала она, - а все-таки, что вы думаете о докторе Джекилле? Я знаю, что вы всегда честны и откровенны… - Что ж… - из всего того, что думал о Генри Джекилле старый доктор, можно было легко составить увесистую монографию в пять томов, а если вы предпочитаете краткость и лаконичность, - выразить одним названием романа Достоевского, столь любимого мисс Айрин, о несчастном князе Мышкине. - Мы с Джекиллом уже сто лет знаем друг друга, и я думаю, что если он и дальше продолжит заниматься своими нелепыми фантазиями и ставить опыты над человеческой душой, я брошу практику и уеду в Аргентину, разводить коров и ходить в пончо, лишь бы не лицезреть сего джентльмена, ибо просто-таки руки чешутся выбить всю эту ненаучную дурь из его мозгов в прямом смысле. - О, вот как… - разочарованно протянула мисс Миллиган, расстроившись, что дядюшка опять взъелся на предмет ее восхищения и не понимая, к чему был весь этот разговор о женитьбе, - ясно… - Да, профессиональные отношения у нас обстоят сейчас не лучшим образом…Но! – Лэньон многозначительно поднял палец вверх. – Это не мешает мне искренне любить Генри и гордиться его дружбой. Я считаю его лучшим человеком во всем Лондоне, он обладает острым умом и человечностью, он честный и справедливый, много работает и не стремится кого-то перещеголять в свете или убивать время в пустых развлечениях. Пускай про него говорят, будто себялюбивый, заносчивый и скрытный, но я знаю его как облупленного. Джекилл не болтлив, поскольку знает цену своим словам и держит себя с достоинством, он не станет пыжиться, пытаясь произвести на кого-то впечатление, он самодостаточен. Что же до сдержанности, ему это привил отец, профессор Александр Джекилл, Генри неукоснительно чувствует тонкую грань между дозволенным и непотребным. Вспомнив Джекилла-старшего и его муштру, Лэньон вдруг отчего-то задался вопросом, а любил ли тот своего единственного сына и наследника? Генри всегда внушалось, что он должен во что бы то ни стало оправдать возложенные на него надежды, вести себя безукоризненно, быть примером для подражания во всем и блюсти честь, любыми средствами. Он стал лучшим учеником в привилегированной школе, золотым выпускником университета, одним из самых молодых в английской науке доктором медицины, филантропом и более чем достойным респектабельным джентльменом. Но Генри Джекилл как будто жил в зазеркалье, вечно оглядываясь на свое отражение в глазах других людей. Это зеркало его души было гладким и блестящим, и в нем отражалось всегда лишь то, что хотели в нем видеть, ни одной кривой линии, ни соринки, ни трещинки. Зеркало было идеальным, но холодным… Таким холодным, что на похоронах отца молодой Джекилл не проронил ни слезинки. Доктор Лэньон украдкой взглянул на внимательно слушающую его воспитанницу, которая тоже залюбовалась отражением Генри в лондонском свете. Нет, ее душа не была ровной зеркальной гладью. Это было бескрайнее озеро, бурное, с вечно набегающей рябью, белыми шапочками кувшинок и глубоким дном, непредсказуемое и непокорное, но чистое и теплое, ибо эти воды были нагреты солнечным светом любви шотландского аптекаря и ворчливого доктора, оттого и сверкали пуще серебра. Быть может, Айрин разглядела в Джекилле не мертвое стекло, а нечто иное. - И почему доктор Джекилл обратил на меня внимание? – вслух произнесла мисс Миллиган, озадаченно хлопая речничками, - он просто олицетворяет порядок и совершенство, а я… Рыжее шотландское недоразумение, вот кто! - Девочка моя, Генри – отнюдь не поэтический образ, а человек из плоти и крови, не спорю, он замечательный, но, как у всех, у него есть свои недостатки. Не стоит его идеализировать и принимать за романтического героя из твоих книг. Жизнь далека от нашего воображения. Я не желаю, чтоб ты испытала горькое разочарование. Но жизнь тем и хороша, она преподносит такие подарки, о которых мы и не мечтали. «Но сколько надо пройти испытаний, чтобы это понять…». - А что до тебя, мой Светлячок, ты ему понравилась, потому что Джекилл увидел в тебе то, чего нет в других. - А что это? – шепотом спросила Айрин. - На свадьбе у него сама спросишь, - ответил дядюшка, потрепав ласково за обе щечки свою любимицу, - но посиделки на подоконниках надо прекращать, если хочешь стать миссис Айрин Джекилл. Светлячок бросилась ему на шею, абсолютно невинно подумав, что ее имя с фамилией Генри неплохо смотрится. - О, обещаю, дядюшка, отныне я буду очень разумной и серьезной, вы меня просто не узнаете. - Мне все-таки бы хотелось видеть в тебе моего Светлячка… - заметил доктор Лэньон, его взгляд вдруг погрустнел. – Не старайся стать другой, Айрин. В конце концов, Генри полюбил тебя такой, какая ты есть. Не придав словам дядюшки особого значения, мисс Миллиган, в которой дух озорства разыгрался не на шутку, аккуратно сняла с его горбатого носа очки и нацепила на свой. - По такому случаю, сэр, - проговорила она гнусавым и официальным голосом, вытягивая лицо и прикрывая глаза, - не соблаговолите вы составить мне компанию в столовой и побаловать себя чаем с чабрецом? В чрезвычайно серьезной обстановке и за крайне серьезной беседой? - Почту за честь, миледи, - Лэньон отвесил ей полупоклон, насколько позволяло грузное телосложение и больная спина, и взял под локоток, - провести время в такой славной компании – истинное наслаждение! Прислуга уже разошлась по комнатам, но мисс Миллиган прекрасно управлялась с чайником и плитой самостоятельно. Они спускались по лестнице вниз, обсуждая планы на завтрашний день, как вдруг на последней ступеньке доктор остановился как вкопанный и скорчился, буквально повиснув на перилах обмякшим телом. Его румяное лицо побелело и исказилось, на лбу выступили росинки пота. - Дядя Хэсти! –звонкий и веселый голосок Айрин чуть не сорвался в крик ужаса. – Что, сердце? Я сейчас сбегаю за каплями… Стиснув до скрипа зубы и стараясь перетерпеть огонь, буквально испепеляющий грудь, Лэньон посмотрел на нее и небрежно рассмеялся. - Тебя хлебом не корми, дай побегать и на одной ноге поскакать. Ничего страшного, только кольнуло. Я сегодня лишний бокальчик опрокинул, да и ты меня насмешила. Айрин внимательно посмотрела на выпрямившегося дядюшку и выдохнула, улыбнувшись. Но страх в ее глазах был заметен. Лэньон знал, что боязнь кого-то потерять и остаться одной очень глубоко засела в душе его Светлячка. Она была так привязана к нему… Да, мисс Миллиган быстро выросла. Но и доктор Лэньон очень быстро состарился. Он и сам не заметил, как устает, как подводят глаза, как болит сердце. Болит за Айрин. Что же с ней будет, когда он умрет… И уже не «если», а «когда»… Недавно доктор получил письмо от своего племянника Артура из Америки. Все традиционно – жалобы, долги, просьбы выслать денег и обвинения, что родной дядя тратит бешеные суммы на безродную, уличную, грязную… И в конце он справлялся о дядином здоровье… Лэньон хорошо понимал, что Артур спит и видит, как бы «старый ворчун» скорее отправился на тот свет. Лишь Лэньона вынесут за порог, племянничек быстро нарисуется и начнет проматывать свое наследство. А маленький Светлячок… Даже думать страшно, что ее ждет, ведь у нее никого не осталось, никакой защиты. Само собой, Айрин об этом не думала, не думала о состоянии старого доктора, о его алчном племяннике, о том, что ее могут выставить на улицу прежде чем его тело остынет в могиле, а ей придется барахтаться одной в житейском море. Она лишь боялась потерять любимого дядюшку. - Знаешь, Светлячок, какое для меня лучшее лекарство, - сказал Лэньон, когда она помогла ему доковылять до кресла в гостиной, - сыграй-ка мне, будь добра… Музыка всегда была для мисс Миллиган сродни испанскому сапогу. Она хорош танцевала, говорила на языках, с упоением вязала и вышивала, выдумывала разные истории и, совсем как покойный отец, неплохо держалась в седле. Но петь и играть, увольте! Но урок музыки были тем, в чем дядя был непреклонен. Айрин кивнула, искренне желая хоть чем-то подбодрить благодетеля, и села за фортепиано, тихая гостиная наполнилась голосами клавиш. Маленькие пальчики лихо бегали по инструменту, а глаза не отрывались пюпитра, поэтому Айрин не видела того выражения, с которым слушал эту музыку Хэсти Лэньон. Его больное сердце трепетало и сжималось, то падая камнем на миноре, то взлетая птицей на высоких нотах. Он закрыл глаза и представил, что для него играет Этельберта.

***

Миссис Миллиган просто изумительно пела и владела инструментом. В те редкие мгновения, когда они с мужем бывали в гостях, ее непременно просили усладить слух своим голосом. А как она восхитительно исполняла шотландские баллады… Лэньон готов был слушать ее целую вечнось и просто смотреть. Смотреть и ощущать счастье лишь от того, что она есть. Она дышит, она живет, поет, смеется и любит… И никогда не будет ему принадлежать. Он полюбил ее с первого взгляда и на всю жизнь, когда увидел в Эдинбурге на благотворительном базаре для больницы. Он был много ее старше, грубоватый военный хирург, закоренелый холостяк, чей порог никогда не переступали женщины, за исключением пациенток, да и то не умеющий даже разговаривать с ними, чтобы не заклеймили медведем. Она не догадывалась о его чувствах, а он не знал, как с ней объясниться. А когда он узнал, что Этельберта помолвлена с его лучшим другом, так и вовсе отступил в сторону, чтобы не бередить свою рану и не рушить чужое счастье, ушел с головой в медицину, будто желая зашить крепким швом свое раненое сердце. Когда Миллиганы приехали в Лондон, Лэньон предлагал Роберту свою помощь, но тот был гордым. Путь шотландского аптекаря, талантливого, но не имеющего ни нужных знакомств, ни умения льстить и лгать, был тернист, но он шел напролом, не унижаясь и не жалуясь. И от его супруги тоже не прозвучало ни единой жалобы и упрека, она всегда была приветлива и добродушна. Этельберта была образцовой викторианской женой, скромной, понимающей, молчаливой, преданной своему мужу и готовой жертвовать ради семьи всем. Это при том, что она была ослепительно красивой! Когда она в церкви пела на клиросе, все взгляды были устремлены на молодую белокурую женщину с кроткой улыбкой. Многие прогрессивные дамы посчитали бы ее жизнь серой и никчемной, но Этельберта обладала таким внутренним стержнем вкупе с добрым сердцем, что рядом с ней все суфражистки казались доктору Лэньону просто глупыми школьницами. В тот вечер он заглянул к Миллиганам по делу, надо было что-то обсудить с Робертом. Он задерживался у больного, Этельберта угостила доктора чаем и предложила обождать. Она сидела за шитьем, а он сидел напротив. Они вели дежурный разговор, миссис Миллиган рассказывала о делах мужа с такой гордостью и любовью и словно не видела, как на нее смотрит гость. Лэньон уже не помнил, почему упала свеча, погрузив крошечную столовую на первом этаже в полумрак. Он нагнулся, чтобы поднять ее, Этельберта сидела вполоборота, положив в ожидании руки на подол платья. Это было какое-то наваждение или опиумный дым, он вдруг резко перестал отдавать отчет себе в своих действиях. Очнулся доктор Лэньон только тогда, когда стоял на коленях и в исступлении покрывал страстными поцелуями руки оторопевшей женщины, исколотые и огрубевшие от готовки и уборки, ибо Миллиганам было не по средствам приглашать даже поденщицу. Но эти руки были нежны как лепестки розы. - Я вас обожаю… - шептал он Этельберте как безумный. Она была так растеряна и напугана, что не сразу нашлась, что делать. В этот момент наверху заплакала их маленькая дочка и принялась звать маму. И Лэньон будто пришел в сознание и с ужасом понял, что творит. Его словно окатили ледяной водой. Он резко встал и отошел от Этельберты, от стыда не смея поднять голову и не зная, какие слова подобрать, чтобы она хотя бы заговорила с ним. Миссис Миллиган, эта мудрая и милосердная женщина, первая подошла к доктору Лэньону. Ее легкая рука легла ему на плечо. Только тогда он осмелился посмотреть в ее прекрасные глаза, полные сочувствия. - Мне нужно к Айрин… - произнесла она своим тихим и мелодичным голосом. – Уже поздно, мистер Лэньон, мне кажется, вам пора домой, Роберт сегодня вернется поздно… Ему впервые в жизни было настолько мерзко и паршиво на душе, что хотелось застрелиться. Он твердо решил на пушечный выстрел не приближаться к аптеке Миллигана. Он столько раз приказывал себе, запрещал, но ничего не мог с собой поделать, он любил ее, безвозвратно и безнадежно, но даже помыслить не смел, чтоб эта любовь принесла кому-то боль. Он все стерпит, а счастливая семья не должна страдать. - Что такой понурый, сэр? А хотите, развлеку? – размалеванная девица в дурацкой шляпке с ощипанными перьями и в кричащем платье не по погоде, прицепившаяся к нему, когда доктор Лэньон пешком возвращался на Кавендиш-сквер и забрел в какой-то неприглядный квартал, даже отшатнулась, увидев его потемневшее лицо. - А-а, какая-то леди обидела, да? – снова проворковала она, протягивая ему руку в рваной перчатке из черного кружева. – Как несправедлива и жестока эта жизнь, хоть в петлю лезь… А я могу освободить вас от этой удавки. - Возьми и не трать на меня время! – огрызнулся Лэньон, отдернув ее руку от себя и отдав гинею. – И бросай свое ремесло, иначе сама в петле окажешься. Мадам ваша докторов приглашает? - Ага, держи карман шире, да она удавится, - отозвалась ночная пташка, пряча деньги в корсет, - докторишки нынче ушлые пошли, только деньги требуют. - Я сам доктор, попрошу без оскорблений, - Лэньон достал из маленького футляра свою карточку со своим адресом, - придешь завтра ко мне, я осмотрю, денег не возьму. И ради всего святого, оденься прилично, могут превратно истолковать. - Вот-те на… - только и сказала барышня, приподнимая вуаль, - не все господа мрази, оказывается… Спасибо, сэр! И забудьте вы о вашей зазнобе, если уж дала отставку, это надолго. - Ну-ка прикуси язык! – побагровел доктор Лэньон, сжимая кулаки. – Это не твое дело, да и ее сердце несвободно, там нет места для такого старого осла как я… - Не кипятитесь, доктор, тогда тем более ловить нечего, - она сочувственно на него посмотрела и вдруг поцеловала, оставив след от рубиновой помады на щеке, - если женщина кого-то настолько любит, чтобы пренебречь туго набитым кошельком, то это навсегда.

***

Доктор Хэсти Лэньон вдруг остановился в нерешительности в прихожей. В дверь постучали громче и нетерпеливее, словно нанося удары. Дело принимало неожиданный и неприятный оборот. Он подошел к висящей картине с зимним пейзажем и снял ее, обнажая железную дверцу потайного сейфа. Быстро отперев замок, доктор вытащил свой старый армейский револьвер и проверил барабан. Спрятав на всякий случай заряженное оружие в карман, он водрузил картину на место и только тогда двинулся открывать входную дверь. На улице было темно, хоть глаз выколи, стоял хмурый февральский вечер, в лицо Лэньону ударил холодный ветер, перекатывающий снежную пыль у порога его особняка. В темноте он не сразу разглядел фигуру, притулившуюся к фонарному столбу у крыльца, едва освещенную тусклы светом. Силуэт подрагивал то ли от ветра, то ли от злости. - Вы ко мне? – крикнул в вечернюю мглу доктор Лэньон. Незнакомец затряс головой и, не дожидаясь приглашения, вихрем ворвался в дом, бормоча что-то себе под нос. Можно было подумать, что за ним кто-то гонится. «Наконец-то! Старый мешок с костями, какого черта так долго шел?!». Как только его поздний гость оказался в прихожей, Лэньон почувствовал растущее чувство раздражения и какой-то необъяснимой антипатии с одной стороны, и сильнейшее любопытство с другой. Пока визитер стоял к нему спиной, доктор воспользовался этим мгновением, чтобы быстро рассмотреть его. Он был маленького роста, его сгорбленные плечи и худые руки все время дергались, из чего Лэньон сделал вывод, что тот страдает каким-то нервным расстройством. На голове криво сидел блестящий цилиндр, из-под которого выбивались угольные волосы, спутанные и торчащие в разные стороны. На светло-коричневом пальто лежал сырой снег, но оно смотрелось на нем как-то странно, оно явно было велико ему. Рукава были закатаны, полы, которые должны были доходить до колен, чуть ли не волочились по полу. Посетитель резко развернулся к доктору Лэньону, показав свое лицо. Этот человек был молодым, лет 20-25 на вид, в таком возрасте обычно черты лица дышат юностью и благородством. Но в его лице крылось какое-то уродство, невидимое для глаза, но настолько ощутимое, что Лэньон даже отошел назад. Несмотря на неприязнь, ему захотелось узнать побольше об этом странном джентльмене. В том, что он принадлежал к их числу, доктор не сомневался, его одежда была дорогой и со вкусом пошитой… Однако в его облике было что-то отталкивающее, в его лице он видел черты, присущие одновременно и преступникам, и душевно больным и циникам. «Какие занятные у Джекилла знакомства»…- подумалось Лэньону. Он хотел расспросить молодчика о том, какое отношение он имеет к его другу и всей этой таинственной передаче лекарств, но вспомнив о просьбе Генри, воздержался. Должно быть, это его пациент. Надо будет все выведать у Джекилла при встрече. - В доме больше никого? – быстро выпалил посыльный, подозрительно озираясь по сторонам, словно их кто-то мог подслушать. – Вы принесли то, о чем вас просил Джекилл? - Во-первых, - начал доктор Лэньон, глядя назидательно поверх очков, вольное поведение ему никогда не нравилось - добрый вечер, молодой человек. Во-вторых, я не имею чести быть с вами знакомым и не имею права обсуждать дела моего близкого друга, не зная, с кем говорю… Рот молодчика вдруг скривился в волчьем оскале, а глаза с суженными зрачками полыхнули таким огнем ярости, какого Лэньон не видел доселе ни у кого. Такие припадки гнева он встречал обычно у обитателей сумасшедшего дома. И у него были все основания полагать, что этот субъект – один из них. Посетитель резко шагнул к доктору, буквально дыша нетерпением и злобой. - Вы принесли это чертово лекарство или нет? – процедил он и вцепился рукой в плечо Лэньону, да так, что его длинные ногти почти впились в кожу. – Оно у вас?! Доктор Лэньон был не робкого десятка, война и тяжелая практика его закалили, но в этот момент ему сделалось жутко настолько, что он потерял дар речи, так и не ответив. Его собеседник, казалось, впал в неистовство, вращая глазами и непрестанно обнажая заостренные зубы. В другой руке он держал трость, но ни разу не оперся на нее. - Держите себя в руках, сэр, прошу вас,- спокойно, но настойчиво произнес Лэньон стряхивая руку со своего плеча, - в таком тоне я не стану продолжать наш разговор и не смогу ничем вам помочь. - Где лекарства, Лэньон?! – молодчик вдруг занес над ним трость, словно намереваясь нанести град ударов или вовсе забить до смерти. «Если ты сейчас же не скажешь, это тебе никто не сможет помочь… Последуешь за старикашкой из Парламента!»