***
Как только Лэньон скрылся из виду, Эдвард Хайд скривил гримасу ему во след, понося самыми нелестными словами, положил цилиндр рядом с ящиком из лаборатории и бросил пальто на спинку стула. Заложив руки за спину и сутулясь, он принялся расхаживать по гостиной, как шакал в запертой клетке, раскачиваясь на каблуках штиблет. Задержавшись у серванта с витражными дверцами, Хайд взглянул на лестницу и, убедившись, что старый доктор еще ищет чертову мензурку, вытащил из деревянной ниши графин с вишневым ликёром, который был предметом гордости Хэсти Лэньона и который хозяин обычно предлагал самым дорогим гостям. Плеснув себе рюмочку, он ухмыльнулся своему отражению в стекле серванта. - Что вы вытворяете, вы, бессовестный... - Гостеприимство твоего дружка, Джекилл, переплюнет разве что тюремщик в Тауэре. Если я сейчас же не промочу себе горло, то ему глотку перережу точно! Надо отдать должное, в напитках старик знает толк, в отличие от медицины. От него на винокурне было бы больше пользы, чем от жалких статеек и бубнежки перед прыщавыми пустоголовыми студентами. Хайд, осклабившись, с размаху поднес рюмку к тонким стеклам, отчего по пустой гостиной пролетел жалобный звон. - Твое здоровье, друг ты мой любезный! Оно нам обоим ох как понадобится, - и залпом опрокинул горячительные содержимое, чувствуя, как оно приятно заструилось по жилам. - Никакой вы мне не друг, зарубите себе на носу! - Какой же ты неисправимый зануда и ханжа… - мистер Хайд налил себе новую порцию ликёра, подмигнув отражению, - каких-то пару месяцев назад ты со мной чуть ли брататься был готов, доверял как самому себе, оставил свое наследство… А теперь нос воротишь от истинного воплощения своего «я». «Нет! Вы – не я! Вы – никто! Вас нет и никогда не было! Лишь отголосок моих прошлых грехов, которые я впредь не совершу… И я загоню вас обратно туда, откуда вы выползли». Эдвард на эту тираду лишь иронично усмехнулся, второй раз приняв на грудь ликерчика, и наполнил свой кубок в третий раз. Разгоряченная кровь бурлила в нем. Поигрывая тростью и держа рюмку на вытянутой руке, он прошелся вдоль стены с фотографиями, столь любимыми Лэньоном. Выхватив взглядом рождественское фото мисс Миллиган, Хайд остановился и, прислонив трость к стене, поднес руку к ее счастливому лицу с сияющими глазами и застенчивой улыбкой. - А знаете, доктор, досадно, что сегодня я не застал вашу очаровательную невесту дома. Мы с ней толком и не побеседовали, не представилось удобного случая. То она заявляется ко мне без приглашения, то вдруг подворачивается случайной свидетельницей. Не высунула бы тогда свой любопытный веснушчатый носик из окна, мне бы не пришлось разыгрывать этот дешевый спектакль перед ее туповатым старым дядюшкой. Ну да ничего, теперь, когда мне не нужна больше тинктура, случай представится очень скоро! Позови-ка ее завтра на ужин, Джекилл. А еще лучше на вечернюю прогулку в сумрачный парк… Мистер Хайд провел своим острым ногтем поперек шеи фотографической мисс Айрин. - Я знаю много тихих мест, увидев которые душечка Айрин просто задохнется от восторга…. А ты помнишь, когда впервые ее увидел тогда, на вечере у этого старого индюка? Я тогда пообещал тебе, что вдоволь наиграюсь с этим маленьким Светлячком… «Все ваши грязные игры окончены, Хайд…» - А что это у вас вдруг голос дрогнул, а, мой бесстрашный Фауст? Ты ведь знаешь, что игра окончена только для тебя, да и мне уже поднадоело с тобой вошкаться, ты безбожно скучный и предсказуемый, хиляк, даже не пытаешься отбиваться… А вот с ней я только начал играть, и, не будь я Эдвард Хайд, эта игра стоит свеч! Хайд осушил третью рюмку, буквально пожирая взглядом ничего не подозревающую юную леди на фото в красивом белом платье с ниткой жемчуга на тонкой шейке. Услышав приближающиеся медлительные шаги, он в одно движение оказался у серванта и быстро замел следы своей небольшой попойки, водрузив графин и рюмку на место. «Молитесь, чтоб Лэньон не заметил, что к его любимому ликеру кто-то прикладывался! Иначе вас не спасут даже дежурящие поблизости констебли».***
Когда доктор Лэньон возвратился с мензуркой и отчужденным строгим выражением лица, его гость уже без верхней одежды стоял и внимательно разглядывал фотографии. Его остальные предметы гардероба тоже имели весьма странный вид – рукава рубашки были закатаны до локтей, обнажая неестественно тощие и бледно-желтые руки, поросшие жесткими черными волосами, но все равно обвисали. Коричневый жилет должен был доходить до бедер, но спускался гораздо ниже и буквально висел на его фигуре. В другой ситуации такой вид непременно вызвал бы у старого доктора приступ смеха, но у Лэньона это вызывало лишь негодующее недоумение и отторжение. Одежда этого человека была прекрасно пошита, явно за приличные деньги, что выдавало его принадлежность к высшему свету. Но повадки господина, эту одежду носящего, были как у отъявленного головореза. Принципиально решив свести общение к минимуму и намекая, как можно, что пора бы закругляться, доктор Лэньон молча поставил мензурку к остальным пузырькам в ящике. Гость теперь был само спокойствие и неторопливость, очевидно, решив, что спешка ни к чему, хотя совсем недавно просто весь дрожал от нетерпения. То, как он пристально вперил свои наглые глазенки в фотопортреты дорогих ему людей, пробудило в старом лекаре самые дурные чувства, это было равносильно святотатству. - Вы можете приступить к приготовлению своего лекарства, сэр, - произнес Лэньон сдержанно, но с затаенным возмущением. - О, вы очень добры… - улыбнулся незнакомец, неспешно подойдя к столу. Он начал добавлять и смешивать разные вещества, строго соблюдая одному ему известную последовательность. Лэньона снова охватило любопытство. Он смотрел, как жидкость в мензурке меняет оттенки, подсвечивается, начинает бурлить и выделять резкий запах. В уме он сделал себе заметку не забыть расспросить Джекилла о составе этого лекарства и его предназначении. Когда тинктура сделалась синей, молодчик прекратил свои манипуляции, довольно потирая руки. Затем он посмотрел на Лэньона, словно ожидая от него вопроса. Но старый лекарь демонстративно фыркнул и притворился, что его больше интересуют обои гостиной. - Вы, должно быть, хотите спросить, что было приготовлено на ваших глазах, доктор Лэньон? – спросил тот тоном змея-искусителя, предлагающего Еве запретный плод. - Не испытываю ни малейшего интереса, - последовал короткий ответ. Господин, затянув потуже красный платок на тощем кадыке, улыбнулся еще шире и хитрее. - Не умеете вы лгать, доктор…. Вас просто раздирает любопытство, но вас останавливает просьба вашего друга в письме, что вам доставили сегодня утром! - Попрошу не забываться, сэр! – Лэньон был так возмущен вольностью и развязным поведением, что даже забыл спросить, откуда, черт подери, ему известны подробности письма Генри Джекилла. – Если вы более не нуждаетесь в моих услугах, то не смею вас задерживать. - Как вы деликатно выразили свое желание вытолкать меня взашей! – нахальный посыльный поставил мензурку с тинктурой на стол и развернулся к фотографиям. – Что ж, воля ваша, похвально, что вы так трепетно относитесь к дружбе. Вы всегда старались вести себя, как подобает верному другу и джентльмену своего слова, не так ли? Вы поступили так благородно, приютив бедную сиротку, дочку Миллигана, так скоротечно сгоревшего от тифа. Растили ее, как нежный цветок в оранжерее, оградив от всех бед, защищая. Как и обещали ее покойному отцу… Он посмотрел многозначительно на Лэньона. - И матери… Этельберте. Когда с его мерзких губ слетело ее имя, Лэньона просто в жар бросило, его будто ударили наотмашь. Он побагровел и раскрыл рот, не зная, что сказать на такую бесцеремонность. - Вы, доктор, потрудились на славу над своим цветочком, точнее, Светлячком, - невозмутимо продолжал этот мерзавец, - мисс Айрин просто расцвела! Он вальяжной походкой приблизился к фотографии семейства Миллиган. - Да… Выросла настоящей красавицей, просто глаз не отвести…. – он перевел взгляд на совместное фото Айрин и дядюшки Хэсти, сделанное в Дебришире на фоне цветущего сада, как раз накануне отъезда мисс Миллиган прохождения экзамена учительской семинарии, который она выдержала с отличием, получив приглашение в Эдинбург. Девушка стояла в белом летнем платье из тонкого муслина и своей любимой деревенской соломенной шляпке, из которой выбились рыжие локоны, обвив руками любимого дядюшку, сидящего в кресле-качалке и преисполненного гордости за своего Светлячка. Гость повернулся к хозяину дома спиной, делая вид, что увлеченно разглядывает снимок мисс Айрин. И не увидел, какая буря отразилась на лице добродушного обычно доктора Лэньона, какая-то необузданная ярость клокотала в нем, когда это отродье нагло начало глазеть на его девочку. - Позвольте… - Лэньон уже терял терпение. Стараясь сохранить лицо при этой противной сцене, он быстро перебирал в уме хлёсткие, но пристойные выражения, доходчиво объясняющие, что если этот господин не приструнит свой разгулявшийся язык и сию же минуту не испарится со своей синюшной баландой из этого дома, ему не поздоровится, это я вам, сэр, как доктор заявляю. - Знаете, милейший доктор Лэньон, мне вдруг с горечью подумалось, что же будет с вашим маленьким Светлячком, если вас внезапно не станет, - пропуская мимо прикрытых черными клоками волос ушей, преспокойным тоном продолжал молодчик, стоя руки в боки у фото Айрин, - с вами она, безусловно, под защитой и опекой, вы все эти одиннадцать лет только и делали, что устраивали вокруг вашей ненаглядной воспитанницы ритуальные пляски и старательно рисовали картинку из слезливого французского романчика, в которую эта глупышка сама поверила. А жизнь ведь это не молочная речка с пряничными берегами, а гнилое зловонное болото… Не боитесь, что ваш Светлячок угодит в лапы какого-нибудь паука? И кто ей тогда поможет? Вы уже в более чем солидном возрасте, доктор, да и сердечко у вас пошаливает… Чутка переволнуетесь и хлоп! Он резко вскинул жилистую руку, поднеся ее к семейному портрету Роберта, Этельберты и малютки Айрин, щелкнув своими когтями по изысканной рамке. От этого щелчка она слегка наклонилась вбок, неровно повиснув. Фотография, к которой сам Лэньон никогда бы не посмел даже притронуться или неуважительно глянуть. Старый доктор был готов размозжить ему голову прямо на месте. Но отчего-то ледяные кольца страха сдавили ему горло… - Откуда…. Откуда вы знаете… - испарина выступила на его вытянувшемся лице. – Про Айрин… Про мое сердце… - О, будьте уверены, я много чего занимательного знаю…. – снова прозвучал мерзкий смех с ехидцей, - к примеру, что ваша верность джентльменскому слову и эта лицемерная щепетильность не раз выходила вам боком! Вам и сейчас не терпится размазать меня по вашим же безвкусным гобеленовым обоям, но вам мешают пресловутые приличия нашего хваленого общества притворщиков. Вы никак не можете решиться, Лэньон, когда у вас все козыри на руках, а миндальничаете и говорите истертые пошлые фразочки, прикрывая этой дешевой ширмой свои истинные мысли и намерения! Совсем как тогда, когда ваша возлюбленная была у ваших ног, а у вас не хватило храбрости взять желаемое...***
- Сэр, к вам посетительница, - дворецкий Хокинс, стоя в дверях кабинета хозяина, поклонился. Доктор Лэньон, который только что раскурил свою любимую пенковую трубку с искусной резьбой, привезенную из самого Стамбула, слегка нахмурился, выпустив из широких ноздрей колечки дыма. Он прекрасно знал о пагубном действии табака на организм и крайне редко курил, однако, наблюдая за дымком, испускаемым трубкой, лучше сосредотачивался на своих научных работах и лекциях. И он терпеть не мог, когда в часы раздумий его прерывали. - Она чем-то больна? - Нет, сэр, но говорит, что пришла по личному делу, очень важному. - В таком случае, - Лэньон, покусывая тонкий черенок трубки, снова взял большую тетрадь с записями, - передайте ей, что сегодня у меня неприемный день. Пусть соблаговолит прийти завтра, если она не пациентка. У меня много работы. Как она назвалась? - Миссис Миллиган, сэр. Лэньон хотел было сделать себе пометку на полях, что завтра надо кого-то принять, но лишь только он услышал имя своей внезапной гостьи, как перо само собой выпало из его руки. Доктор, вынув трубку, оторвался от своих бумаг и привстал с кресла. - Хокинс, прошу, передайте миссис Миллиган, что я немедля приму ее. И накройте в столовой к обеду. - Слушаю, сэр, - дворецкий бесшумно закрыл за собой дверь. Доктор буквально вскочил с рабочего места, быстро спрятав трубку и прибрав свои записи, пытаясь придать своему письменному столу, и так всегда блистающему порядком, еще более приличный вид. Подойдя к овальному зеркалу на стене, он критически оглядел немолодого приземистого джентльмена с крупным носом и добрыми глазами и, кляня себя, что не надел парадный сюртук или костюм из черного твида. Поправив зеленый жилет и застегнув пуговицу под горлом, Хэсти Лэньон пригладил густые жесткие вихры волос, шевелюру время почти не тронуло, хоть одно утешение среди безвозвратно ушедших лет и ускользающей молодости. Он постарался придать своему раскрасневшемуся лицу более сдержанное выражение, но не преуспел - скрыть неподдельное волнение и трепет было невозможно. Он чувствовал себя как двадцать с лишним лет назад, на первом экзамене в университете, когда он вдруг позабыл латинские названия болезней и нес околесицу. Чуть вздрогнув и разволновавшись еще больше при раздавшемся нерешительном стуке, доктор Лэньон устроился в кресле, стараясь придать своей позе непринужденный вид. - Прошу вас! - Добрый день, доктор, - Этельберта вошла вошла в кабинет, темно-синий сатин грациозно проплывал над натертым воском пакетом, это платье миссис Миллиган надевала только для важных визитов, поэтому Лэньон сразу понял, что пришла она и вправду не для праздной беседы или чаепития, - я прошу меня извинить за вторжение, знаю, как вы заняты, это нарушает все правила... И я бы никогда не посмела вот так заявиться к вам... Лэньон старался не поднимать на нее взгляд, но лишь только она заговорила, как ноги сами собой заставили его встать и подойти к гостье. Тихий и умиротворяющий голос миссис Миллиган, полный радости и бесконечной доброты ко всем, теперь дрожал и был преисполнен не просто грусти, а отчаяния. Она стояла перед ним, опустив голову, как будто стыдилась собственного появления здесь, на Кавендиш-сквер, поглаживая своими тонкими пальчиками пианистки ажурные перчатки, многократно перештопанные. До сих пор Этельберта ни разу и не взглянула на него. - Что случилось, миссис Миллиган? - без лишних церемоний и увертюр спросил доктор Лэньон, остановившись в нескольких шагах от женщины, чтобы не смущать ее сильнее и не будить нехорошие воспоминания. - Что-то с Робертом? Ваша дочь больна? Этельберта устремила на него свои глаза, и только теперь, глядя на ее смертельно бледное, застывшее в испуге лицо, он заметил, что они красные и припухшие от пролитых слез. Она прижала руки к дешевым стеклянным бусам на груди, ее покатые плечи затряслись от внезапно начавшегося приглушенного рыдания. - Силы небесные... - Лэньон ненавидел женские истерики и всегда своим жестким требовательным словом врача пресекал их у пациенток, но этот почти беззвучный плач и стон были такими надрывными, что у него не хватило духу даже сказать что-то утешительное. - Присядьте, мисс Миллиган... Она молча покачала головой. Проявив завидное мужество и заставив себя успокоиться, Этельберта заговорила. Обычно дамы в стесненных и щекотливых обстоятельствах говорили сбивчиво и путано, нервно теребя платочки и шляпки, но супруга шотландского аптекаря была педантична и собрана, говоря кратко и ясно, без суетливости и перескакивания с темы на тему. Но в ее глазах цвета васильков в Хайленда таилось не просто томление духа, а что-то более ужасное ... - Намедни к нам заглянул мистер Кент, домовладелец. Говорил, будто домом, где мы сейчас квартируем, интересуются, не первый раз уже спрашивают. Мистер Кент не в восторге, что Роберт принимает больных в его доме, он весьма брезглив и не жалует бедноты, да и, по его убеждению, аптека приносит весьма скудный доход, а вы знаете Роберта, он так близко все принимает к сердцу, никогда не откажет в помощи, особенно страждущим, которым не по средствам заботиться о своем здоровье. Это была святая правда. Миллиган был бессеребренником и чудаком, над которым злые языки не уставали насмехаться и издеваться. Он мог потратить все свое жалование на слабогрудую горничную или работягу, надрывающемся на вонючем закопченном заводе. Однажды он нажил себе врага в лице мистера Олсена, владельца текстильной фабрики, несколько рабочих с которой пришли к аптекарю за настоем от жутких легочных болей. Произведя осмотр, Миллиган с ужасом понял, что легкие и дыхательные пути бедолаг просто забиты от ядовитых испарений из смердящих цехов и красильных чанов. Отпустив лекарство с небывалой уценкой, Роберт наведался к фабриканту, вежливо, но решительно разъяснив, что в таких условиях людям трудиться нельзя, механизмы проветривания устроены из рук вон плохо, это равносильно дышать угольной пылью или угарным газом, он обрекает своих работников на медленную и мучительную смерть. Олсен, попыхивая папироской, смерил шотландца презрительным взглядом и посоветовал возвращаться к своим травкам и порошкам, в грубой форме ответив, что с техникой безопасности у него на производстве дела обстоят прекрасно. Тогда Миллиган, уговорившись с рабочими, попросил их привязать к отверстиям на трубах отрезы белого хлопка с этой же фабрики, с меткой Олсена, а спустя неделю вернулся к опешившему фабриканту и предъявил ткань, почерневшую до безобразия. Мистер Олсен, почуяв, что дело запахло керосином, демонстративно поднял Миллигана на смех, но условия на своей фабрике все же улучшил, не то этот идиот, чего доброго, раздует скандал, людишки падки на газетные утки. Олсен, помимо всего прочего, еще и владел некоторыми питейными заведениями в Лондоне. И надо же было такому случиться, что он облюбовал себе новую пивную именно в квартале, где находилась аптека Роберта Миллигана, и не где-нибудь, а на этот самом месте. - Мистер Кент ясно дал понять, что наше присутствие в его доме нежелательно... Новый съемщик посулил ему плату втрое больше нашей теперешней. Мистер Кент поставил вопрос ребром - либо мы к будущему месяцу отдаем ему заблаговременно сумму на полгода вперед не ниже той предложенной... По ее щеке прокатилась хрустальная слеза. -... либо освобождаем его дом немедленно. Роберт ничего не знает, он отлучился тогда в город за сушеными травами для своих лекарств. Этельберта умолчала и еще об одном. Мистер Кент, вдруг проявив аттракцион невиданной щедрости и сострадания, передал на словах еще одно предложение мистера Олсена лично, адресованное миссис Миллиган, при согласии на которое фабрикант мог повременить с приобретением аптеки под пивную. Но принять это кощунственное непристойное предложение для верной своему супругу красавицы Этельберты было не просто невозможно, а немыслимо. Она твердо ответила беззубо улыбающемуся лысому мистеру Кенту, что скорее будет ютиться с крысами в сыром подвале, нежели исполнит просьбу Олсена. - Я просила об отсрочке, но мистер Кент был неумолим... Прошло уже три дня, а я никак не могу заставить себя рассказать все Роберту. Он и так работает на износ, доктор Лэньон, не щадит себя ради меня и Айрин. Он тайно разгружал мешки с мукой в порту, чтоб подарить мне вечер в опере на бельэтаже и ужин при свечах в дорогом ресторане с огромным букетом ландышей на столе на годовщину нашей свадьбы. А на мои последние именины он встал спозаранку, до рассвета, и когда я распахнула ставни, у нашей аптеки стояла целая тележка подсолнухов. Если Роберт узнает про деньги, он просто вгонит себя в могилу, это баснословная сумма... От моего шитья одни гроши, нам неоткуда взять столько за такой короткий срок. У маленькой Айрин слабое здоровье, она часто простужается... Я как представлю, что мы окажемся на улице.... И в этот момент бедное, переполненное страхом и страданиями сердце миссис Миллиган не выдержало. Издав пронзительный вопль, она разрыдалась. - Господи, будь милостив... - из последних сил возопила она к Небесам. - Мы будто в западне, нам некуда деваться... Доктор Лэньон, я не вижу иного выхода, кроме как просить вас... Она не смогла это сказать вслух, захлебнувшись слезами, смешанными со стыдом и отвращением к самой себе. Хэсти Лэньон, не проронивший доселе ни слова, едва ощутимо положил ей на плечо свою большую ладонь, а вторую протянул со сжатым носовым платком. Сердце этого сурового, но доброго хирурга обливалось кровью, переполненное состраданием и искренним желанием помочь. - О какой сумме идет речь, миссис Миллиган? - без обиняков спросил он. Этельберта назвала цену вопроса. Лэньон, вновь предложив гостье устроиться в кресле для удобства, поскольку она стояла как мраморная статуя, не шелохнувшись, достал верхнего ящика письменного стола чековую книжку, быстрым росчерком написал что-то в ней пером и подошел к миссис Миллиган с чеком. - Обратитесь в банк Кутса, когда вам будет удобно, и незамедлительно получите все деньги. Она стеклянными глазами уставилась на желтоватую бумажку с внушительной цифрой и подписью доктора, будто не веря, что он это делает. - Мы нескоро сможем рассчитаться с вами, доктор Лэньон... - только и сказала Этельберта, глядя на него с благодарностью, но даже не сделав движения в сторону протянутой руки. - Это не в долг, а по дружбе. - Неужели дружба с полунищими шотландцами стоит так дорого? - Я дорожу дружбой с Робертом и вами больше, чем если б мог назвать другом премьер-министра, - Лэньон сам удивился своей искренности и красноречию, - возьмите, миссис Миллиган, от чистого сердца. - Я не могу... - прошептала Этельберта своим ровным и нежным голосом, которым пела колыбельные своей маленькой дочери, - вы не представляете, что делаете для нас... Но я не могу, сэр, вот так... Взять такие большие деньги за просто так. - Мне ничего не нужно от вас... - тоже вполголоса произнес Лэньон. - Примите эту помощь от меня. В этот момент Этельберта резко вскинула голову и посмотрела ему прямо в глаза, впервые за весь их разговор. Она смотрела так пристально и проникновенно, казалось, заглядывала в самые потаенные уголки его души и знала все его тайные мысли. Доктор хотел было отвести взгляд, но просто не смог, это было не в его власти. Он все более жадно вглядывался в ее удивительно красивое лицо и эту бездну синих глаз, и никак не мог наглядеться. Казалось, все вокруг перестало быть важным. И вдруг в этих чистых женских глазах появилось нечто такое, чего он никогда не видел ранее. Они разом сделались иными. Как у солдата, который решается пожертвовать собой и броситься под пули, чтобы его отряд смог спастись и вырваться из окружения. - Я не могу принять вашу помощь, - повторила она, не пряча взгляд, - это слишком дорогой подарок, я этого не стою, я не достойна... Этельберта говорила медленно и отрывисто, будто каждое слово забирало ее душевные силы и наносило раны, которым не суждено зажить. Но она знала, куда и зачем шла. Дрожащей рукой она вытащила несколько шпилек, удерживающих ее тугую пшеничную косу на затылке. Выпущенные на волю волосы золотым водопадом заструились по синей ткани платья. Внутри у доктора Лэньона все обмерло. Сердце заколотилось как сумасшедшее, рискуя пробить грудную клетку, а разум снова заволокла пелена. Как тогда, в скромном маленьком доме Миллиганов, когда он в исступлении целовал ладони своей возлюбленной. И сейчас она, женщина, которую он любил до умопомрачения, до самозабвения и беззаветности, стояла перед ним с распущенными волосами и пронизывающим взглядом, молча ожидая, когда он взыщет с нее себе причитающееся. - Этельберта... Лэньон поднес свою ладонь к ее лицу. И оно побелело как полотно в один миг. Она плотно сжала губы, с которых в любую секунду был готов слететь стон, но промолчала, не отводя глаз...