***
- Замолчите немедленно! – Лэньон едва удержался, чтобы не употребить в адрес этого разнузданного молодчика крепкое забористое словцо, одно из тех, что имеется в арсенале любого воспитанного джентльмена, если довести его до белого каления. - Правда глаза колет, а? – посыльный Джекилла гаденько улыбнулся и отвернулся от старого доктора, подойдя к другим фотографиям мисс Айрин. – Странное дело, все высшее общество испытывает такой пиетет, глубокомысленно рассуждая о правде, воспевает ее и превозносит, в ее честь звучат тосты на любой великосветской пирушке, а эти бараны в Парламенте, просто только и делают, что упражняются в том, кто кого перещеголяет в идиотических монологах о правде. А как некоторые субъекты, вроде вашего долговязого пыльного дружка Аттерсона, любят выискивать правду о других и соваться в чужие дела, и из-за этого все летит в тартарары. Но стоит кому-то вдруг лицом к лицу столкнуться с правдой о себе, как он шарахается от нее, как черт от ладана! Вы так привыкли жить в своей лжи, вам так удобно изображать из себя благочестие и утешать себя, искать оправдания - Молчать! – пророкотало в гостиной, но тощий господин и ухом не повел. - А знаете, что самое забавное… - продолжал он, - вы так запутались в своем вранье, что не видите, как наступаете на одни и те же грабли. Как знать, если бы вы были более настойчивы и добились расположения своей возлюбленной, она не умерла бы в нищете от тифа, а мисс Миллиган была бы вашей родной дочерью. Но нет! Вы решили играть джентльмена до конца и отдали ее этому шотландцу, утянувшему ее за собой в могилу. А теперь история повторяется, только уже с вашим Светлячком… Подойдя ближе к витражному шкафу и украдкой выхватив отразившееся в стеклах исказившееся лицо пожилого доктора, мистер Хайд удовлетворенно прищелкнул пальцами. Лэньон вдруг неровным лихорадочным движением расстегнул верхние пуговицы высокого тугого воротника, словно ему грозило удушение и сглотнул, зажмурившись, будто пытался подавить приступ неконтролируемой ярости и внезапного испуга. «Остановитесь! – мелькнула на отражающей поверхности мина Генри Джекилла, такая же возмущенная и испуганная. – Чего вы добиваетесь своим словоблудием?! Если вам не терпится смешать меня с грязью – валяйте к дьяволу, рассказывайте! Но ворошить его прошлое… Остановитесь или вы его убьёте!» «Ах, гляньте, как трогательно… Ты вдруг в кой-то веки начал задумываться о чем-то, кроме своих амбиций и утех. А раньше, помнится, ты сам мысленно желал вцепиться в глотку этому маразматику, когда он разносил твои труды в пух и прах. И сколько раз ты был готов припомнить ему в отместку эту историю с мамашенькой Айрин! И ты держал язык за зубами, Джекилл, не потому что так тревожился за сердце старика, а боялся, что схлопочешь по своей надменной физиономии! Я лишь продолжение твоей воли, так ты говорил?» «Я бы никогда в жизни не опустился до такой мерзости…» «Вот это уже похоже на правду! Только до конца договаривай, дружок, меня-то ты не проведешь. Конечно, ты б не отважился, потому что ты жалкий трус. Что, думал, то, что ты шептал неистово в темноте, никогда не выйдет на свет Божий? Я лишь привношу красок в твои унылые мыслишки, которые ты лицемерно прятал. А вот насчет пойти на попятную, уволь. Это даже оскорбительно слушать! Ты меня так и не вызнал за эти месяцы. Это лишь прелюдия, я еще даже инструменты для инквизиции не доставал, только во вкус вошел. Даже любопытно, насколько Лэньона хватит…» Как раз на словах об участи мисс Айрин, дублирующей судьбу ее бедной матери, доктор Лэньон и не выдержал. Забыв о занывшем в дурном предчувствии сердце и заготовленном револьвере, он не помня себя шагнул к собеседнику и с силой развернул его к себе, отбросив все неуместные реверансы. Когда его взгляду предстало довольное, ухмыляющееся в подлом восторге мертвецки бледное лицо, Лэньон лишился всех остатков своего хваленого здравого смысла и миролюбия. Обычно он ограничивался в пикировках нравоучительным монологом или бойким выражением, бьющим не в бровь, а в глаз. Но сейчас ему нестерпимо хотелось попасть в эти бессовестные глаза чем-то поувесистей метких слов. - Да вы… - доктор своими большими кулаками схватил нахала за лацканы свисавшего жилета, едва не порвав материю, в слепой готовности переместить руки на алую повязку на горле и затянуть потуже, - сию же секунду убирайтесь или я… - Что? – переспросил тот без тени страха или раскаяния, казалось, он был рад-радехонек, что довел почтенного пожилого хирурга до осатанения. – Прикончите меня прямо здесь, в собственной гостиной? Предпочтете душить меня или побоитесь замарать ручки и пристрелите? А как же клятва Гиппократа? Ведь я в некотором роде пациент вашего друга… - Джекиллу придется пережить пару неприятных минут в покойницкой на опознании, - отозвался совершенно серьезным тоном разъяренный доктор Лэньон, хорошенько тряхнув этого, с позволения сказать, джентльмена так, что тот немного стукнулся затылком о шкаф. - А как насчет вашей юной воспитанницы? – руки, сжимающие его грудки, ослабли. – Как ей вы объясните труп в вашем доме? Мисс Миллиган уже приходилось, к несчастью, видеть душегубство, сие неприглядное зрелище может непоправимо повредить ее впечатлительной тонкой натуре… На пару мгновений Лэньон замер, словно опомнившись, потом сделал глубокий судорожный вдох и медленно разжал побелевшие пальцы. Визитер с совершенно будничным видом поправил помятую жилетку и щегольски разгладил свой шарф, будто дразня еще рассерженного доктора и призывая превратить его в удавку. Кровь болезненно ударила в виски, пожилой врач, стиснув зубы, коснулся головы, в ушах противно зазвенело. В груди начало жечь. - Всегда ценил в вас благоразумие и милосердие, доктор Лэньон! Вы бы, кстати, поберегли себя, такие состязание вам уже не под годы, у вас же слабое сердце… Хотите, сюда капельки ваши принесу? - Я хочу, сэр, чтоб вы отсюда свои ноги унесли, - произнес Лэньон тихо, но придав интонациями этой фразе такое угрожающее звучание, что щепетильные люди бы умчались после нее без оглядки, - будьте так любезны, покиньте пределы моего дома и никогда более не приходите! Уж не знаю, откуда, черт подери, вы берете ваши бредни и всю эту галиматью, но я этим сыт по горло. Всего доброго! Гость фыркнул и с важным видом принялся одеваться, будто нарочно не торопясь, как обычно делают, прощаясь в дверях с хорошими друзьями и еще беседуя. Это подействовало на нервы доктору Лэньону, с которого для одного вечера потрясений было предостаточно. Он отвернулся, ругая про себя этого подлеца на чем свет стоит и уже в красках представляя, какую головомойку устроит Генри Джекиллу за сегодняшний аншлаг. Ну, знаете, за это надо ответствовать! Послать в его приличное жилище какого-то негодяя с большой дороги. Что творится в голове у этого человека? А если б Айрин была дома…Лэньон сделал пару глубоких вдохов, приводя разум и чувства в порядок, огонь в груди поутих. Его давно так не колотило и не лихорадило, эта скотина в цилиндре чертовски попала в точку, как бы сердце не прихватило… Последний раз сердечный приступ настиг его, когда Хэсти Лэньон узнал, что Этельберты Миллиган больше нет. И его постигла бы та же участь, если бы не маленькое рыжеволосое создание, которое в прямом смысле вытащило доктора с того света. Тогда он был еще в расцвете сил, но жизнь вдруг показалась настолько пустой и беспросветной, что он предпочел бы умереть. Первый год после ухода лучшего друга и его супруги более походил на кошмар, эту боль было ничем не унять. Время оказалось паршивым лекарем. Вылечила его Айрин, маленький Светлячок, ради которого он жил все эти годы. Благодаря ей он вновь научился улыбаться, смеяться, шутить и читать нотации в своей манере. Радоваться каждому новому дню, с первыми лучами которого в его кабинет огнецветным вихрем влетала озорная девочка и с ликующим возгласом «Дядюшка!» повисала на шее у моментально добреющего грозного доктора, которого боялась вся детвора в околотке. И он все смотрел в эти большие смешливые глаза с немеркнущим светом и диву давался, откуда в этой пигалице столько радости и энергии, бьющих ключом, которыми она заражала все живое в радиусе нескольких сотен ярдов. Учителя и гувернантки, да и просто знакомые Лэньона, поначалу приходили в глубокое замешательство от неугомонной юной шотландки, но после так горячо привязывались к ней, что уже не могли представить жизни без нее. Ученики мисс Миллиган просто обожали, ибо с детьми она находила общий язык почти сразу. Но, равно как у самого доктора Лэньона, боль от столь ранней и невосполнимой потери никуда не исчезла из ее светлой души. И дядя Хэсти лично неусыпно заботился о том, чтобы ей не пришлось вновь испытать больших огорчений, поэтому чуть с ума не сошел, когда к нему явился Аттерсон с новостью о том, что Айрин лишилась чувств в доме доктора Джекилла, поскольку накануне ночью стала свидетельницей чудовищного убийства. Теперь, слава Богу, все тревоги миновали… Однако… Что он имел ввиду, говоря, будто мисс Миллиган рискует разделить участь своей матери? К какому пауку может попасть его Светлячок? Да нет, это просто бред умалишенного, и задумываться нечего… Но, все-таки, откуда он все это знает?... - Вы верно в своем воображении подвергли меня самым страшным казням, какие только знавала история? – прозвучал за спиной у Лэньона саркастический голос. – А зря, милейший. Я ведь проявляю достохвальное участие в вашей судьбе и судьбе мисс Миллиган. «Идите вы, сэр, знаете, куда…» - не сдержался в мыслях старый лекарь, но твердо решил не реагировать на сию провокацию. - Это очень мило с вашей стороны, - сухо заметил доктор Лэньон, подойдя к покосившейся фотографии семьи Миллиган и бережно поправив ее, - но не утруждайте себя излишними тревогами. О моей воспитаннице будет кому позаботиться и после моей кончины. - Да неужели? Уж не на доктора Джекилла ли вы возлагаете надежды? - Простите, сэр, а это уже вас не касается! – Лэньон, чувствуя, как нервы вновь заходили ходуном, сел за стол, сцепив руки в замок. Поздний гость вдруг рассмеялся грубым утробным смехов во весь голос, будто находился не в доме уважаемого служителя медицины, а где-то в дешевом пабе на окраине Лондона. - Пардон, не смог сдержаться, - весело отозвался мистер Хайд, застегнув все пуговицы до единой на пальто и надев цилиндр, будто бы собираясь уходить. – Жаль, вы не можете оценить всю соль истории по достоинству… Вы ведь совершенно ничего не знаете о человеке, которому доверяете свое чадо. - Не мелите чепухи! – стукнул по столу Лэньон, отчего склянки в ящике зазвенели. – Я знаю Генри Джекилла много лет, еще с его покойным отцом мы были друзьями… И, в толк не возьму, вам-то что за дело? Я не допущу в своем доме сплетен о своем друге и коллеге. Это вы ни черта не знаете… - О, дорогой Лэньон, я-то знаю… - протянул Хайд, слегкая разбалтывая содержимое мензурки в своей руке. – Я знаю Джекилла куда дольше и лучше вас, даже лучше его самого… Устав от всей этой ереси, доктор Лэньон предпочел хранить гробовое молчание, чем вступать эту бессмысленную дискуссию. Эдвард Хайд, не прощаясь, направился в прихожую, но почти у самых дверей вдруг обернулся, небрежно бросив, как бы невзначай. - Я знаю, к примеру, что доктор Джекилл провел эксперимент, дабы доказать свою теорию о двух началах в человеческой натуре, против которой вы так яростно возражали… - Быть того не может! Он выдержал паузу, наблюдая, как изменился в лице пожилой хирург. - …а вы ведь его просили бросить все это нечестивое дело. Тот вечер, здесь, в вашей же гостиной, когда Джекилл просил вашего благословения на брак с мисс Айрин, припоминаете? Вы сказали, что дадите согласие, если он даст слово отказаться от опытов над душой человека. А нюх ведь вас не подвел, его предприятия действительно попахивало дъявольщинкой. Хм, момент… Что же вам ответил доктор Джекилл? Хайд сделал вид, что задумался, театрально потирая лоб и хмуря брови над сверкающими диким блеском глазами. - Ах, точно… Он побожился, что ради своей любви остановится. Но тормоза и совесть ему отказали. Впрочем, опустим, это и впрямь не мое дело. Спасибо вам за помощь. Au-revoir! Он приподнял цилиндр и уже собирался выйти, как вдруг Лэньон окликнул, встав из-за стола. - Вернитесь сейчас же! – мистер Хайд молча подчинился. Доктор Лэньон стянул очки и свирепо глянул на улыбающегося молодчика. Внезапно возникшее чувство страха за Айрин заставило его пересилить свою раздражительность. - Немедленно расскажите все, что вам известно относительно дел доктора Джекилла, - спокойно, но требовательно проговорил старый доктор. - А как же ваш принцип не обсуждать своих друзей и коллег? – деланно невинным тоном поинтересовался Хайд. – И это ведь меня не касается… - Говорите, черт бы вас побрал! – Лэньон, сам изумившись тому, что вышел из себя, осекся и схватился за сердце, словно ощутив укол ножом. – Хватит ходить вокруг да около. Я хочу знать правду! - Вы уверены? – молодчик, не выпуская из рук мензурку, устроился поудобнее в любимом кресле доктора Лэньона с видом зрителе в партере. – Я могу рассказать вам такое о вашем так называемом друге, что сам ад содрогнется… А могу уйти сейчас со своим лекарством без промедлений и лишних разговоров. Выбор за вами, не торопитесь, Лэньон, подумайте хорошенько…. Действительно ли вы хотите знать жуткую правду, которая поколебит неверие Сатаны, и, возможно, послужит избавлением вашей милой девочке. Может, лучше оставить все, как есть? Вы не будете ни богаче, ни умнее, ни моложе… Мисс Айрин так и будет пребывать в блаженном неведении, до самого венчания, а потом уже будет поздно… Что вам по вкусу? Сладкие грезы, несущие в конце концов ей смерть, или горькая правда, которая может стоить жизни вам? - Я хочу знать правду… - повторил пожилой доктор тихо и отрывисто. – Говорите… - А вы мне, все-таки, симпатичны, несмотря на то, что вы – старый надутый брюзга и непроходимый тупица… А потому пускай Джекилл вам сейчас все и расскажет, считайте это моей ответной любезностью! - Что?.. – доктор Лэньон, чье терпение уже гудело подобно пароходу трансатлантической линии, обогнул стол и направился к гостю с твердой решимостью прибить его на месте за все издевки. – Вы не в своем уме! - Да это ты скорее слетишь с катушек после сегодняшнего представления! – Эдвард Хайд залпом выпил синюю тинктуру в мензурке, уронив стекло на пол. – Нет, ну это же умора… Ты ведь такой же, как и Джекилл… Все вы одной грязью мазаны! Он снова зашелся сардоническим нечеловеческим хохотом, от которого у Лэньона застыла кровь в жилах. - Ты же тоже был готов удавить своего дружка и вдавить ему его же песне в глаза…. Задыхался от зависти, когда Джекилл получил степень. Еще бы! Какой-то сопляк удостоился таких почестей, ради которых ты горбатился почти всю жизнь. И решился на то, о чем ты только мечтал. После вашей гулянки на Рождество, едва дверь за тобой закрылась, так и впился с жадностью в пухленькие губки твоего Светлячка… Хотя этот бы тоже не сдюжил, если б не я… Ах! Он вдруг вскочил на ноги, отчего цилиндр полетел в сторону, и вцепился в воротник пальто, буквально раздирая дорогую ткань, пуговицы градом посыпались к ногам опешившего Лэньона. Глаза молодчика расширились до таких пределов, что вот-вот могли вылезти из орбит, из перекошенного рта вырвался хрип и стон, абсолютно другой по тембру и звучанию. Как будто… Как будто кто-то другой кричал изнутри. - Ты… тоже… лжец и притворщик…. - из последних сил выдавливал из себя мистер Хайд, перемежая глухой смех криками пульсирующей боли перевоплощения. – Маски… сброшены… Ты солгал своей драгоценной… Этельберте! И Светлячка твоего ничто не спасет… Я ее… Тут он упал на подкошенных ногах обратно в кресло, размахивая руками и изойдя на такой вопль, что Лэньон, не соображая, что делает, вытащил свой револьвер, направив на бьющегося то ли в агонии, то ли в экстазе человека. И увидел, как тот меняется… Одежда больше не висела на его субтильном теле, медленно разглаживаясь и плотнее облекая руки, волосы на которых исчезли. Ногти приняли естественный и ухоженный вид, волосы стали короче и светлее. Ладони, закрывающие лицо, утратили бледность и костлявость. А голос вовсе сделался совсем иным, до боли знакомым… Крики стихли, перейдя в затухающее подвывание. Доктора Лэньона прошиб холодный пот. В кресле, подрагивая и шаря руками, как мертвый после воскрешения, сидел Генри Джекилл. Спустя час Джекилл уже стоял на ногах, опустив голову в жгучем стыде и переводя дух после своего печального монолога, а Хэсти Лэньон, обессиленно опустившись в кресло, молча внимал каждому слову, сосредоточенно глядя на револьвер в своих руках. На молодого ученого и врача он так и не смог поднять глаз… - Пусть меня повесят, если это не так… - закончил Джекилл свою печальную повесть об эксперименте по разделению добра и зла, бормоча слабым голосом и оправдываясь скорее перед собой, нежели перед товарищем, - видит Бог, я не хотел. Я и подумать не мог, каким кошмаром все обернется. Но клянусь своей могилой, Лэньон, я найду способ прекратить эти метаморфозы, изменю формулу сыворотки, удвою концентрацию той редкой соли! Я еще могу избавиться от Хайда навсегда. Я должен излечиться, ради Айрин… Еще не все потеряно! - Нет, - бросил Лэньон упавшим голосом, все еще не в силах взглянуть ему в глаза. –Все потеряно… И вы сами это знаете, не пытайтесь обмануть ни меня, ни себя… Как вы не понимаете или не хотите понять. Дело не в вашей сыворотке, а в вас… Вы потеряны, Генри… Навсегда и для всех. Джекиллу никогда прежде не слышал от Хэсти Лэньона, скептика и ворчуна, но неунывающего оптимиста, обладающего боевым духом, подобных речей. Пожилой доктор медленно поднял голову, и Генри только теперь заметил, как тот постарел за один вечер. - И все ваши клятвенные обещания для меня лишь пустой звук. И самое печальное, что вы даже сейчас, стоя у последней черты, не раскаиваетесь. Вы напуганы, но не более того, пытаясь найти себе оправдание. Но тому, что вы сотворили, нет даже названия, не говоря уже о прощении. Генри Джекилл ни слова не сказал в свою защиту. Не вынеся прямого и безжалостного, порицающего взгляда друга, он медленно сел за стол, на котором еще стоял ящик с порошками, и обхватил голову руками, стиснув виски. - Вы уже шагнули в бездну… Так еще и Айрин туда тянете! - Бедная Айрин! – вырвалось из груди Джекилла. – Моя страшная правда убьёт ее! - Какой же вы дурак... – беззлобно произнес Лэньон, сил на брань у него уже не было, - глупый и несчастный мальчишка! Правда – это меньшее, что угрожает Айрин… Руки молодого доктора безвольно легли на натертую до блеска гладь дерева, а умные и спокойные глаза, которыми могла вечно любоваться мисс Миллиган, потемнели от нахлынувшего ужаса и осознания всей обреченности положения. - Нет… - пересохшими губами пролепетал несчастный ученый, - я… не допущу этого… Я не дам ему причинить вред Айрин. - Думаете, ему нужно дозволение? Вы можете поручиться, что удержите своего зверя на цепи? Можете гарантировать, что в следующий раз на месте Кэрью не окажется моя девочка? – взгляд Лэньона затуманился от слез. – Она ведь любит вас, Генри… А вы… Вы предали ее. Вы состряпали Эдварду Хайду не только завещание, но и индульгенцию сделать с ней все, что придет ему в развращенный ум. - Боже, Боже! – Джекилл на негнущихся ногах бросился к старому другу и упал от внезапной слабости и позднего раскаяния на колени, с мольбой протягивая руки. – Убейте меня, Лэньон! Хотя бы в память о прежней нашей дружбе, ибо я теперь уже ее недостоин… Я опасен…Я не могу даже защитить любимого человека, но вы сможете! Я грязный лжец, но вы-то сдержите свое слово… Защитите ее от этого чудовища! Убейте меня! Он говорил в исступлении и почти в бреду, но совершенно осознанно. Доктор Лэньон взвел курок и навел дуло револьвера прямо на жениха своей воспитанницы. Сжав руки до хруста, Генри Джекилл крепко зажмурился, едва сдерживаясь от рыданий и мысленно шепча молитву. Но его сознание в следующий миг оглушил крик озверевшего от паники и злости Хайда. Господи, хоть бы пуля нашла цель раньше, чем начнется превращение… Но выстрела не последовало. - Нет, - решительно отозвался Лэньон, опуская оружие, ослабевшие пальцы сами собой разжались, выпустив револьвер, - это не в моей власти… Я вам не судья и не палач, если ваш поступок вообще подлежит человеческому суду. Вы и так уже мертвы, Джекилл. Отныне у меня больше нет друга… А у вас больше нет невесты… Лэньон тяжко вздохнул, сминая рубашку на своей груди, сердце нестерпимо закололо. Доктор Джекилл мгновенно поднялся на ноги и помчался было за каплями, но его друг жестом приказал ему остаться. - Если… если вы хоть немного любите ее, если в вас осталась хоть капля мужества и человечности… Если вы мужчина, черт побери… Оставьте ее! Не приходите больше сюда, не пишите и не отвечайте на ее письма. Я сам возьмусь разобраться в том бардаке, что вы наделали, сам поговорю с Айрин. Если потребуется, запрещу ей не то что связать с вами жизнь, а даже видеться… Знаю, это разобьёт ей сердце… Но она будет в безопасности… А вы, Джекилл… Ни призывать к совести, ни проклинать вас у меня нет сил. Бог вам судья… Ступайте. - Лэньон, друг мой… - Уйдите из моего дома и никогда, слышите, никогда… не возвращайтесь. Генри Джекилл в глубоком молчании, двигаясь бесшумно и едва заметно, забрал цилиндр, трость и ящик с химикатами и покинул Кавендиш-сквер навсегда. Свидеться с давним другом и коллегой ему больше не удалось… Оставшись в одиночестве, Хэсти Лэньон попробовал встать, но его тело перестало слушаться. Ноги будто сковало громадными цепями, а руки повисли на подлокотниках как плети, никак не шевельнуться. По его морщинистым щекам потекли слезы. - Прости…. Прости меня, Этельберта… Я не уберег ее. Господи, если Ты есть… Защити мою бедную девочку… Пусть она окажется сильнее меня и несчастного Джекилла…***
Кавендиш-сквер в этот поздний час была безлюдной и молчаливой, тишина и умиротворение блестели на снеге, освещаемые звездами. Тусклый свет падал и на темную фигуру на скамейке невдалеке от особняка доктора Лэньона, содрогающуюся от беззвучного плача и тщетно взывающую к Небесам. Но вдруг этот плач перешел в болезненный стон, а затем в глухое рычание. Человек поднялся со скамейки, прижимая ящик одной рукой, а второй опираясь на трость, хищным взглядом исследуя окрестности. Уловив знакомый звонкий смех, колокольчиком пронесшийся над сонными домами, он кровожадно улыбнулся, втянув острым носом воздух, совсем как хищник, почуявший добычу, и притаился в ожидании за подернутыми инеем деревьями. Долго ждать не пришлось. Из-за угла появились две молодые леди в капорах с меховыми оторочками и пушистых пелеринках. Одна, высокая и статная, шла размеренным шагом, временами кивая и односложно отвечая, а другая почти бежала вприпрыжку, заливаясь малиновкой и непрестанно смеясь. -… и тут на пороге появляемся мы, мокрые с ног до головы, у доктора все лицо в грязи и муравьиных укусах! Руби, милая, описания тут бессильны, это надо было видеть. Мистер Аттерсон так и замер с недопитой чашкой чая, а мой бедный дядюшка, выронив хлебец с вареньем, поначалу не признал нас, видно приняв за цыган или цирковой труппы с Гималаев. На его гневное вопрошание «Что случилось?» я вытягиваю руку с кольцом и отвечаю: «Генри сделал мне предложение!». - Да уж, Айрин, потрясающая история, - Руби была явно не прочь тоже посмеяться, но считала такое поведение недостойным и попыталась успокоить развеселившуюся подругу. – Не обижайся, машери, но тебе стоит быть осмотрительнее в своих рассказах, кто-нибудь может ненароком подслушать и напечатать в какой-нибудь бульварной газетенке. Айрин абсолютно бесхитростно улыбнулась, достав из муфты свою маленькую ладошку, и поправив завиток рыжих волос, упавший на ее румяную от мороза щеку. - Ты знаешь, дорогая, я как-то посылала свои рассказы в один литературный журнал, меня тогда просто преследовала навязчивая мысль, что я стану всемирно известной писательницей, как Мэри Шелли. И вообрази, какой был конфуз! Я так ломала голову над изящным псевдонимом, что забыла в итоге подписать рукопись, а Хокинс потом уже запечатал ее в конверт. Дядюшка имеет обыкновение проверять почту и подписывать письма каждое утро, вот он и подписал, не глядя, мой конверт своим именем. И в том журнале мой глупый рассказ о любовной интриге напечатали под авторством «Д-р Хэсти Лэньон». Господи, как глядели на моего дядюшку пациенты, прочитавшие этот злополучный опус! А как он безуспешно пытался откреститься от этого позора перед научным обществом Лондона, упражнявшимся в остротах и просившим у него автограф при каждой встрече С тех пор я писательством не занимаюсь, однако, по утверждению дяди Хэсти, моя биография так пестрит такими курьезными фактами, что можно смело писать мемуары в преклонном возрасте. Ну, или по крайней мере, будет, что внукам рассказать у камелька. Озорные задорные искорки так и плясали в ее глазах, пока она болтала без умолку, сопровождая свое повествование трелью смеха. Она была явно в приподнятом настроении, еще бы! Сегодня она была на примерке подвенечного платья, туалет был почти готов и был просто сказочным, ожившей иллюстрацией со страниц волшебной книги. Айрин не была заядлой модницей и не любила форсить, но Руби просто настаивала, чтоб ее наряд был не хуже, чем у Мэри Эванс, вышедшей замуж осенью. Айрин резонно заметила, что с такими рукавами-фонариками она не сможет протиснуться в дверной проем, а конструкция чуть пониже спины будет жить своей жизнью, напоминая огромный хвост и болтаясь туда-сюда, угрожая сбить с ног шафера и подружку невесты. Руби всегда славилась своими манерами и благоразумием, но в вопросах одежды просто не знала удержу, уверяя, что свадебное платье должно быть пошито по последнему писку моды, а иначе это просто неприлично. Руби была очень педантична и скрупулезна, когда дело касалось приличий и хорошего тона. Вот и сейчас, осуждающе глядя на счастливую подругу, она думала, что смеяться и рассказывать смешные истории, да и вообще так откровенно сиять от радости – это непристойно. Как вообще доктора Джекилла угораздило сделать предложение мисс Миллиган, а не более достойной и сдержанной леди, скажем, мисс Руби? Айрин, безусловно, милая и забавная, но совершенно пустоголовая и распущенная. Она будет позорить доброе имя доктора в светском и ученом свете. - А ты знаешь, Руби, - мечтательно произнесла Айрин, подняв глаза к чистому морозному небу, - я даже жалею сейчас, что не обладаю талантом писателя. Сегодня такой дивный вечер! Только взгляни, как мерцают звезды, они будто улыбаются всему миру, радуясь с радующимися и утешая плачущих. Я бы увековечила эти чудные мгновения в каком-нибудь потрясающем романе, чтоб потом перечитывать и вновь переживать их всем сердцем, будто это было вчера. И другие бы невесты читали бы и умилялись, что мой голос радости созвучен их голосам, что мое сердце трепетало в ожидании так же, как и их сердца! - Айрин… - начала прагматичная Руби, снисходительно выслушав речь невесты и глядя на нее, как обычно смотрят на людей, не блещущих интеллектуальными способностями. – Все твои романтичные порывы, как всегда, премилы, но… Пойми меня правильно, дорогая. Замужество – это тяжкий, каждодневный, самоотверженный труд! Став женой доктора Джекилла, ты должна будешь ему соответствовать, тебе придется вести себя… иначе. Тебя это не пугает? Мисс Миллиган убавила шаг, задумавшись. Подмерзший снег на тротуаре блестел под сапожками подобно Млечному Пути. - Я непрестанно думала над этим с тех самых пор, когда Генри просил моей руки. И до сих пор меня терзают сомнения, смогу ли составить ему равноценную достойную партию, стать такой спутницей жизни, которую он заслуживает… Ах, Руби, ведь Генри удивительный! Я было испугалась, что наскучила ему, он так охладел ко мне, когда я вернулась из Эдинбурга. Но минувшее Рождество не просто воскресило мои надежды, а дало жизнь новым. Испытав томление разлуки и пережив такой ужас с тем бедным пожилым джентльменом, сэром Дэнверсом, упокой Господь его душу, я вдруг поняла, какой мир счастья открылся мне. Тихого, настоящего, выстраданного счастья, чей голос начинаешь слышать после грома испытаний. Мой гений не просто вернулся ко мне, он преобразился! И тут она снова задорно хихикнула, подскочив на месте и едва не поскользнувшись. При этом маленьком акробатическом номере степенная Руби не сдержалась от вздоха осуждения, закатив глаза. Верно говорят – можно вывезти барышню из Шотландии, но нельзя вывезти Шотландию из барышни! - Ой, я же тебе рассказать забыла! Вообрази, когда мы спешили на рождественский вечер после праздника у моих маленьких подопечных, Генри прям на площади подхватил меня на руки и закружил под аккомпанемент снежных хлопьев! Мисс Айрин вскинула руки, раскрыв объятия вечеру, а после схватила опешившую подругу за запястья, вовлекая в этот шуточный тур вальса. Веселье так захлестнуло ее, что рыжеволосая баловница запела на гэльском «Колокольчики Шотландии». - Айрин, приди в себя! – зашикала на нее Руби. – Ты что, умом тронулась? Прекрати этот балаган! Срам какой… - Моя милая строгая Руби, разве радоваться грешно? Ведь даже в Библии сказано «Всегда радуйтесь!». - В день свадьбы ты тоже такой кордебалет устроишь на радостях? Воспитанница доктора Лэньона умерила свой пыл и плавно опустилась на скамью напротив особняка дядюшки. - О, нет, - заверила она примостившуюся рядом с видом оскорбленной герцогини Руби, - на свадьбе я буду сидеть исключительно с таким вот лицом, как на заседании в Палате лордов. И Айрин скорчила гримаску, усердно нахмурив брови, прищурилась, наморщив нос и поджав губы так, будто у нее выпали все зубы. - Лучше? – едва различимо прошамкала она, а подруга лишь отмахнулась в ответ. С минуту они молчали, сидя под безмолвными доспехами деревьев и размышляя о своем. - Не терпится рассказать дядюшке о платье, - проговорила мисс Айрин, с нежностью глядя на уютные нарядные окна особняка, свет которых так и приглашал внутрь, - такое странное чувство. Я сейчас так счастлива, что кажется, еще чуть-чуть – и я воспарю к звездам. Но все ж, мне очень тяжело расставаться с этим домом, в котором я провела безоблачные детские годы. Дядя Хэсти безумно любит фотографии, он говорит, будто это застывшие прекрасные мгновения, чуть прикоснись к которым, и они оживут в твоей памяти и сердце. То, что уносят волны времени, вымывая постепенно дорогие образы из нашего сознания, остается на пленке нетленным и неизменным… Как жаль, что нет такого аппарата, который бы превращал человеческие воспоминания в фотокарточки, хранящиеся в душе. Я бы так хотела навсегда запечатлеть этот момент, сей час, сие мгновение. Айрин, тепло распрощавшись с Руби и надеясь, что дядюшка не видел, что они пришли сюда без сопровождения, бодро зашагала домой, уже предвкушая, как обнимет старого доктора, по которому соскучилась за эти два дня отсутствия. Она еще тогда не знала, что этот вечер и вправду навсегда останется в ее памяти, но не освященный светом радости, а покрытый мраком ужаса. А доктор Генри Джекилл смотрел чужими ненавистными глазами вслед ускользающему маленькому Ангелу, ускользающему счастью, ускользающей любви, ускользающему будущему. Он стоял совсем рядом, позади этой скамейки, слышал каждое слово, каждую нотку в ее голосе. Ему так хотелось протянуть ладонь и хотя бы на мгновение прикоснуться к россыпям веснушек на ее щеках, к золоту волос, к перчатке, случайно ею оброненной и еще хранящей тепло любимых рук. Но он и пошевелиться не смог. И не потому, что пребывал в обличии демона, которого не мог теперь контролировать, оставаясь немым сторонним наблюдателем, а потому, что был не достоин ее… Он не имеет права даже смотреть на чистое прекрасное лицо Айрин. Сейчас она войдет в дом и увидит умирающего дядюшку… Один шаг, одно мгновение – и ничего уже нельзя исправить. Однажды маленький Генри уронил случайно огромную бутыль дорогого французского вина, презентованную профессору Джекиллу, который питал слабость к горячительным напиткам. Мать забирала сына и уезжала в гости к бабушке, когда отцу вдруг хотелось устроить пирушку, ибо после первого опрокинутого бокала он становился другим человеком. Генри строил рыцарский замок и хотел водрузить наверх статуэтку Веллингтона, красовавшуюся на высоком буфете. Мальчик встал на самые цыпочки, пытаясь захватить ручонками бронзового военачальника, но лишь сдвинул его в сторону, сильно качнув кроваво-красную бутыль. Он с замеревшим сердечком смотрел, как отцовское сокровище летит с полки на пол. Секунду назад она стояла, посверкивая пузатыми боками. Мгновение – и она разлетается на тысячу осколков, а по светлому ворсу индийского ковра расползаются багровые пятна. Первой на шум прибежала маменька. Она сказала пришедшему в неистовство отцу, что это она случайно опрокинула его вино. - Дрянь! Ведьма! – свирепый крик вперемешку с глухими ударами разлетался по всему дому, отчего слуги испуганно жались по комнатам. Эмилина Джекилл закусывала губы до крови, но не могла удержаться от стонов и плача, это еще больше подстегивало разъяренного мужа. Тяжелая трость, подаренная ему коллегами из университета, с белой фигуркой орла из слоновой кости, взмывала вверх и стремительно опускалась, беспорядочно нанося удар за ударом по хрупкому женскому телу. - Папа, не надо! – Генри был парализован от страха и отвращения, но когда на белом клюве орла появились капельки алой крови, бросился к занесшему трость профессору Джекиллу и согнувшейся в три погибели матери. – Не бейте маму! Загородив своим маленьким тельцем дрожащую женщину, мальчик осмелился посмотреть на перекошенное в зверином оскале лицо отца. Трость замерла в воздухе, с набалдашника капнула кровь к детским ботиночкам. Генри был единственным и долгожданным сыном, наследником его рода и состояния, все остальные дети Александра и Эмилины умирали еще до или сразу после рождения. Грубо потрепав насмерть перепуганного ребенка по русым волосам, профессор Джекилл, бросив на не смеющую разогнуться жену испепеляющий взгляд, опирается на трость и удаляется в свой кабинет. - Мама! – Генри опускается на колени перед Эмилиной, стараясь не смотреть на разбитый лоб. – Маменька, не плачьте! Не бойтесь! - Мой маленький защитник… - шепчет Эмилина и прижимает к груди сына, покрывая его личико поцелуями и слезами и молясь, чтоб Генри не пошел в изувера-отца. – Мне с тобой ничего не страшно… Генри не выдерживает и тоже заливается горючими слезами, крепче обнимая маму и обещая себе, что когда вырастет, ни за что никому не позволит измываться над слабыми. Но он позволил… Позволил истоптать жизнь своей любимой Айрин, оказавшейся совершенно беззащитной перед жестокостью Эдварда Хайда. Надменно отвернувшись от скрывшейся за дверью мисс Миллиган, Руби погладила ворс меха на своем пальто. Как это несправедливо, что эта глупая шотландка выскочит замуж одной из первых из их учительского выпуска. А ведь когда-то заявляла, что брак не для нее, всю жизнь проведет с этим старым ворчуном и уедет в Перу учить детей туземцев. И поглядите, теперь станет женой известного молодого ученого, завидного жениха, на которого сама Руби имела свои планы. - Вечно ей все легко дается! – вслух заметила раздосадованная примерная английская барышня. – Подумаешь, бедная сиротка… Да с такими деньгами, что водятся у Лэньона, можно жить безотказно всю оставшуюся жизнь, не говоря уже о состоянии доктора Джекилла, ей можно не обременять себя работой и просто тонуть в развлечениях, чтоб ей захлебнуться! Повезло Миллиган, ничего не скажешь, хотела бы я оказаться на ее месте… В этот момент на аккуратные плечики Руби легли сзади чьи-то руки. Бедняжка так испугалась, что даже не вскрикнула и не попыталась вырваться. Левую щеку обожгло горячее рычащее дыхание. Пальцы переместились выше, на шею, деликатно отогнув меховой ворот, ласкающе-дразняще прогулявшись по покрывшейся мурашками коже. - Желание леди – закон для джентльмена… - вкрадчиво прошептал над ухом Руби чей-то голос, нежно, без малейшей угрозы. – А Джекиллу, кстати, вы никогда не были по вкусу. Сухие губы, как мятая бумага, коснулись скулы. И в следующий миг руки невидимого убийцы безжалостно и точно сдавили железной хваткой сонную артерию.