Мой гений

- Доктор Джекилл, а мы точно не заблудились? –спросила юная леди, перепрыгнув выпирающий из-под скользковатой после дождя земли корень. – Быть может, вернемся? Дядюшка может нас хватиться и разволноваться. А бурю в его доброй душе лучше не вызывать! - О, не тревожьтесь, мисс Миллиган, я прекрасно знаю эту местность, - неумело солгал Генри Джекилл, косясь в немом страдании на свои новые башмаки, испачканные грязью, и оплакивая их бесславную гибель в лесах Дебришира, он имел смутное представление, где они сейчас находятся, ибо вообще впервые был на лоне природы, обычно обозревая сельские пейзажи из экипажей, и с юных лет был болен топографическим кретинизмом, - да и не так уж долго мы отсутствием, доктор Лэньон вряд ли уже всполошился. Хотя, простите мне дерзость, ваш уважаемый дядюшка физически не может метать в мой адрес больше молний, чем делает это сейчас, по поводу моих научных работ. Они оба беззлобно рассмеялись по поводу пожилого Зевса с Кавендиш-сквер, вспомнив, как ужин накануне превратился в суровый спор двух ученых. Если бы не мистер Аттерсон, всегда урезонивавший и уравновешивавший вспыльчивого Хэсти Лэньона и обидчивого Генри Джекилла, страшно подумать, чем все бы закончилось. - Напрасно вы так, доктор, - Айрин без тени кокетства поправила любимую соломенную шляпку, совершенно не подозревая, что ее собеседник только и ждет, чтоб она упала, дабы любезно по-рыцарски поднять ее и возвратить даме своего сердца. – Пусть дядюшка и невысокого мнения о вашей новой теории, но он никогда не перестанет уважать вас и считать достойнейшим из двуногих… Она всегда становилась сама не своя в присутствии доктора Джекилла, старательно подбирая заумные и высокопарные выражения, но, как назло, все ее речи выходили комичными. Почувствовав, что изъяснилась не так изящно, как подобает, она стыдливо умолкла, быстро придумывая более тонкий афоризм. - Мне несказанно повезло, что не из четвероногих, - неожиданно сам для себя изрек Джекилл, чем вновь вызвал задорный смех своей спутницы, который ласкал его слух больше, чем Эолова лира. - Простите, я смеялась вовсе не над вами, - поспешила заверить его девушка, хотя он был не против удостоиться хотя бы этого ничтожного знака внимания с ее стороны, несмотря на то, что просто не выносил никаких острот и насмешек над собой, смертельно оскорбляясь. – Дядя Хэсти и вправду иногда не церемонится в выражениях. Однако, уверяю вас, он так поступает исключительно с самыми дорогими и близкими людьми. По его глубокому убеждению, лучше высказать все прямо в лицо, чем упражняться в колкости за глаза. Правда, какая бы горькая и малоприятная она ни была, поданная с любовью и искренней заботой куда слаще красивой лицемерной обходительности. - Это верно… - менее вдохновенно ответил Генри Джекилл, на чье всегда просветленное лицо с прямыми правильными чертами будто вдруг набежала темная туча. – Лицемерие и бесчестье стали такими неизменными атрибутами нашей эпохи, что искренность уже почитают за грех, а добрых правдивых людей клеймят беспардонными грубиянами. Все в мире перепуталось…. Какой-то безумный карнавал тщеславия и лжи. Люди настолько свыклись со своими масками, что, глядя на себя в зеркало, принимают их за собственное лицо, желаемое за действительное, фикцию за истину. Репутация поставлена выше души. Мисс Айрин погрузилась в молчаливую задумчивость, признаться, такие вещи никогда не приходили ей в голову. Да, она пожила достаточно, чтоб заметить, как общество выдвигает свои требования, идущие вразрез с ее мыслями и чувствами, старалась меняться к лучшему, но не изменять себе. Но слова доктора озадачили ее. Он говорил так, будто сам испытывал на себе эту двойственность. - Но не все же люди такие… - наконец произнесла она, думая, как оторвать доктора Джекилла от переживаний по поводу упадка нравов Викторианства. – Я знаю много порядочных и хороших леди и джентльменов, не старающихся казаться теми, кем они не являются…. «Вы ведь один из них…» - про себя восторженно добавила юная шотландка, но воздержалась сказать это вслух, решив, что это бестактность, доктор может это превратно истолковать, приняв за лесть. - Ой, это же малиновка! – вдруг воскликнула мисс Миллиган, всплеснув руками и стихнув, завертев своей рыжеволосой головкой, действительно, над ними, где-то в изумрудном своде густой листвы раздавалось бойкое щебетание. Айрин заулыбалась, с видимым наслаждением слушая птичью трель, будто увидала по меньшей мере живого премьер-министра или кронпринца. Это заставило помрачневшего Джекилла внутренне рассмеяться и удивиться, сколько радости и света жило в этом создании, которое за короткое время стало так ему дорого. Он ни в ком не видел столько целомудренной чистоты в сочетании с отважной решительностью. «Вы ведь одна из них…» - он как мог прятал свои горящие любовью и обожанием глаза, чтобы не смутить наивную молодую девушку, ибо она была для него самой сакральной святыней. Доктор Джекилл нащупал рукой во внутреннем кармане пиджака заветную коробочку с кольцом. Накануне вечером он все тщательнейшим образом продумал и подготовился к вечеру, которому суждено было положить конец его унылой холостяцкой жизни. Когда-то после университета он клялся, что женат лишь на науке, медицина – страсть и любовь всей его жизни. Но вчера, когда Лэньон пригласил его в свое маленькое поместье в Дебришире, многозначительно подчеркнув, что туда едет и его воспитанница, Джекилл решился окончательно и бесповоротно–он ни дня больше не выдержит в своем гордом одиночестве. Спонтанность не была чертой методичного доктора, посему он с основательностью ученого мужа серьезно подошел к такому предприятию как предложение руки и сердца, к своему удивлению и стыду сразу же обнаружив, что волнуется больше, чем перед защитой своей диссертации, и боится быть отвергнутым, как какой-то зеленый юнец, хотя он сам считал себя солидным взрослым человеком. Поломав голову и забраковав с десяток планов, Генри Джекилл наконец изобрел, по его мнению, нетривиальный, эффектный и романтичный способ завоевать мисс Миллиган. Заготовив подходящую речь и отрепетировав несколько раз перед зеркалом, доктор приобрел обручальное колечко, которое с трудом удалось найти в ювелирной лавке, поскольку пальчик невесты был уж больно тонок. И сейчас как раз вел юную леди в особенное место. Пока все шло согласно его плану… Вот только река, куда они должны были выйти, все никак не появлялась. Между тем, над пролеском, где они гуляли, стали сгущаться августовские вязкие сумерки, момент может быть упущен. Словоохотливая и беззаботная мисс Айрин начала с небольшой тревогой оглядываться назад, уже начав ощутимо сомневаться в навигационных способностях доктора Джекилла. - Не бойтесь, мисс Миллиган, - твердо успокоил ее он, галантно предложив взять его под руку, - мы успеем вернуться до темноты. - Я не боюсь, доктор Джекилл… - она доверчиво протянула ему свою крошечную ладошку и посмотрела на него ясными глазами. – Я рядом с вами вообще ничего не боюсь… Ее щечки с ямочками и веснушками залились румянцем, а на губах заиграла трепетная бесхитростная улыбка. Они оба замерли на месте, под сенью дубов и лип, глядя друг на друга, и, вероятно, простояли бы так целую вечность до последней главы нашей истории, если бы доктор Джекилл не заметил плескающуюся водную гладь сквозь стволы деревьев. Они вышли на высокий берег, в лица им сразу же пахнуло свежим речным ароматом. А в следующий миг Айрин просто ахнула от захлестнувшего ее восторга. Закатное солнце висело низко-низко, нежно обнимая тихую реку и оставляя на безмятежном ее челе янтарно-алые следы поцелуев, небо, любующееся своим отражением, было безоблачным и похожим на расписанный огромный веер или на аккуратную палитру художника, цвета, плавно переходя из одного полутона в другой, являли собой такой шедевр, какой не в силах воссоздать ни один мастер. Легкий ветерок осторожно трепал косы плакучих ив и блуждал в зарослях дикого камыша, чьи высокие шапки напоминали форму гвардейцев ее величества, охраняющих Букингемский дворец. В воде плавали раскрывшиеся белые шапочки кувшинок, похожие на сказочные кораблики или облачка, случайно упавшие сверху. Противоположный берег с ярко-зелеными лугами, в которых местами лежали мягкие подушки кустарников и низкорослых деревьев, нежился под последними лучами уходящего солнца, а птицы исполняли в честь завершающегося дня свои гимны и оды. - Господи, какая красота! – на одном дыхании вымолвила мисс Айрин, восприимчивая к прекрасному в любом, даже самом простецком, его виде и просто завороженная представшей перед ней картиной. – Ах, доктор, видели ли вы когда-либо что-то необыкновеннее… И тут наступил тот самый торжественный момент, когда джентльмен произносит речь, прошибающую на слезу всех сентиментальных барышень, прося леди в лучах уходящего под воду солнышка стать его женой… Все, верно, так и было, если бы вы, мои уважаемые читатели, не держали в руках эту книгу, где все идет не так, как заведено, а необычно и странно. Так вот, в этот самый момент, мисс Миллиган, не замечая от кипящих в душе эмоций ничего вокруг, не сдержала своей порывистости и буквально стрелой взлетела на хлипкий ненадежный мосток, более напоминающий расплющенный шницель. Доктор Джекилл был поглощен поисками кольца, запропастившегося, как всегда, в самое неподходящее время, и не успел по своему благоразумию остановить молодую впечатлительную особу. Когда он, наконец, вспомнил о местоположении кольца, вышеупомянутая леди уже стояла на самом краю плотика, не думая о таких приземленных вещах, как сырые доски и опасный крен в бок. - Осторожно, мисс… - Джекилл не успел договорить, ибо воспитанница доктора Лэньона, сделав неловкий шаг назад, поскользнулась и, потеряв равновесие, с визгом упала в воду, мгновенно скрывшись с головой, река была обрывистой и глубокой, соломенная шляпка, слетевшая с ее волос, гордо поплыла на другой берег. - Айрин! – Генри, не раздумывая ни секунды, бросился в самый омут за ней, как никогда осознав, что умрет на месте, если с его Ангелом случится что-то плохое. Через пару минут доктор Джекилл и Айрин Миллиган, фыркая и отплевываясь, поддерживая друг друга, выбирались на сушу, пытаясь не увязнуть в иле и не упасть в осоку. Новое платье для прогулок было перепачкано в грязи и песке и напоминало наряд трубочиста или угольщика, оно потемнело и отяжелело от воды, облепив тело так, что девушка едва передвигала ногами, уложенные как на картинке из французского журнала локоны с флердоранжем и жемчужными шпильками рассыпались, беспорядочно повиснув на плечах, теперь вместо украшений в них красовались застрявшие маленькие раковинки речных улиток. Генри Джекилл, выцарапывая песчинки, моргал глазами, его координация резко ухудшилась, ибо пенсне были презентованы сомам и подлещикам. На его плечах покоились водоросли, создающие подобие эполетов, прическа напоминала свалявшуюся шерсть или плохо почищенный бобровый воротник. Река на несколько миль стала чище, ибо эта парочка собрала на своей одежде всю грязь, которая в ней завелась. Айрин, хлюпая носом, разразилась рыданиями. - Вы не ушиблись? – встрепенулся доктор так, будто ей грозило обморожение, стащив с себя шерстяной пиджак и накинув девушке на плечи, однако толку от него было примерно как от дырявого плаща в проливной дождь. – Сейчас выберемся, и я сразу вас осмотрю, вы могли пораниться при падении… если позволите, понесу вас, вдруг ногу подвернули. - Доктор, оставьте все это, прошу… - пролепетала сквозь слезы мисс Айрин, боясь поднять на него залитое стыдливой краской лицо. – Я в порядке… Но право слово, лучше б я утонула! - Что вы такое говорите! - Простите, простите меня, пожалуйста… Я испортила вам вечер и костюм! Это все я виновата… - Нет, это я должен просить у вас прощения, мисс Айрин, - Джекилл, тоже красный как вареный омар, не знал, как утешить ее, и корил себя за неосмотрительность, - я не должен был подвергать вашу жизнь опасности… - Да это вы из-за меня чуть не стали утопленником! – с жаром возразила Айрин, готовая провалиться под воду из-за того, что человек, которого она любила всей душой, увидел ее в таком неприглядном виде. – Всему виной мое безрассудство и разгильдяйство… Если вы будете презирать меня до конца моих дней, я пойму. Боже, как я посмею показаться дядюшке на глаза… Лох-Несское чудовище! Она все-таки заскользила в иле, рискуя снова искупаться, но Генри Джекилл успел подхватить ее под руки, слегка приобняв. Айрин была глубоко убеждена, что уже безнадежно пала в его глазах, поэтому даже не стала переживать из-за этого. Но доктор думал совсем иначе… Он смотрел на ее румяное свежее лицо, на длинные волосы с медным отливом, на которых играли лучики, на движения, исполненные непринужденной грации. И Айрин Миллиган была красивее для него, чем сама красота. - Нет… - вдруг проговорил он, бережно выпуская ее из своих объятий, просто, без заученных фраз и громких слов, - вы не чудовище… Вы прекрасная маленькая русалочка, совсем непохожая на мифических сирен на скалах, заманивающих моряков на погибель. Вы маяком освящаете мой путь. Я люблю вас, мисс Миллиган! Если бы из пучины сейчас вынырнул сам Нептун, Айрин бы удивилась куда меньше. Вновь чуть не упав из-за подводного камня, она изумленно посмотрела в абсолютно счастливые улыбающиеся близорукие глаза доктора Джекилла, пытаясь понять, шутит ли он или у нее самой слуховые галлюцинации. - Простите… - она никак не могла поверить, что все это происходит именно с ней и не во сне. – Что вы сказали? - Я люблю вас, Айрин, - упорно повторил он. – И прошу оказать мне честь стать моей супругой. - Вы это серьезно? - Разве мои слова не внушают доверия? – доктор уже тоже засомневался, а все ли правильно он делает. – И потом, ведь доктор Лэньон весьма определенно сказал, что чувство юмора у меня развито не более чем у окружного прокурора… И, еще раз посмотрев друг на друга, они не сговариваясь засмеялись. Оказавшись наконец на суше, мисс Айрин вернула доктору пиджак, и он сразу достал коробочку с кольцом. - Мисс Айрин, - официальным тоном обратился к ней он, опускаясь по всем правилам на одно колено, брюки уже разделили участь всего остального туалета, - согласны ли вы выйти за меня? Я не смею торопить вас с ответом, если вам требуется время, я готов ждать хоть целую вечность. Но моя любовь к вам будет жить, покуда бьется мое сердце, и много дольше… Я сделаю ради вас, Айрин, что угодно, ввергнусь в самую глубокую бездну, да хоть в самое пекло ада спущусь за вами, как Орфей за Эвридикой. Я люблю вас! Эти незамысловатые слова, которые в иных обстоятельствах сам доктор Генри Джекилл счел бы до дикости и неприличия глупыми, лились из самого сердца, подернутого ледяной коркой, но в миг оттаявшего, которое теперь забилось в остывшей было груди громче и сильнее. Айрин ответила не сразу, пытливо глядя в его благородное лицо большими расширенными глазами, в которых отражалось вечернее небо. В своем отсыревшем платье с распущенными вопреки всем дозволениям рыжими скирдами волос она не смотрелась смешно, мисс Миллиган была похожа на нежный юный серебряный бутончик лесного ландыша, росший скрытым от чужого глаза, а теперь вдруг распустившийся во всей своей первозданной безыскусной красе, умытый росой и пригретый солнцем. Айрин была настолько прекрасна в это мгновение, что у него дух захватило от того, что ему позволено лицезреть такое чудо. Ничем не примечательное, но необыкновенное. - Доктор Джекилл… Генри…. – каждый раз впоследствии, когда она называла его по имени, с этой милой мурлыкающей «р» с шотландским акцентом, внутри у него все обмирало от нежности, - я согласна… Мне кажется, я люблю вас всю свою жизнь! Это было не то книжное признание в любви, что видится в сладких грезах любой, даже самой закоренелой в своей независимости, леди, о котором втайне мечтает любое юное девичье сердце, но то признание, что слетает с уст один-единственный раз и предназначается одной-единственной женщине. И прозвучавши раз это признание будет биться в двух сердцах отныне и до веки. И в отличие от хрестоматийных романтичных дифирамбов удостаиваются его лишь немногие.

***

- Что-то наши Генрих Джекилл-Восьмой и Айрин Болейн загулялись… - в сотый раз раскрывая крышечку часов и нетерпеливо постукивая ложечкой по мейсенскому фарфору, пробубнил доктор Хэсти Лэньон. – Пора бы им уже вернуться. - Думаю, ваши тревоги излишни, - без тени волнения отозвался всегда невозмутимый Габриэль Джон Аттерсон, аккуратно убирая с усов капельки чая со сливками, - здешние окрестности не столь глухи, чтоб в них заплутать. И вы же знаете Джекилла, по отношению к мисс Миллиган он никогда не проявит неучтивость*. - Вот в том и фокус, что знаю, - иронично усмехнулся старый лекарь, - Генри ухитрится и в собственном доме заблудится, а как забаррикадируется в своей лаборатории, так и вовсе отобедать забудет, с него станется! И тут впору за него переживать, а не за моего Светлячка… Диву даюсь, с чего его вообще понесло на вечерний променад? Это Айрин его, должно быть, подбила, а Джекилл, как всегда, не смог ей отказать. Да зная ее бесшабашность и его легковерность, если б вдруг ей пришло в голову идти и грабить Британский банк, Генри бы с энтузиазмом пристроился и слова бы не сказал! Аттерсон молча смаковал свой чай, предоставляя другу возможность выговориться. За их многолетнюю прочную дружбу, подобную старому плющу, крепко обвивающему древние развалины аббатства, он хорошо знал, что в минуты самозабвенного ворчания Лэньону лучше не перечить, ибо он выпустит пар и станет само дружелюбие. Да и бранился он скорее так, для пущей важности, имея в своей манере выражаться склонность к некоей театральности. Нотариус часто выступал в роли третейского судьи и адвоката как в научных стычках между двумя докторами, всегда ловя нужный момент, чтобы привести их к консенсусу, так и в делах деликатного свойства, возникающих между строгим дядюшкой и его неугомонной шебутной воспитанницей. Немногословный и неловкий в светском обществе мистер Аттерсон пускал в ход все свои таланты в области юриспруденции и дипломатии, когда нужно было «подготовить почву» для важного разговора, говоря проще, умаслить славившегося своей категоричностью доктора Лэньона пойти на уступки своей юной проказнице. Справедливости ради заметим, что долго упрашивать его не приходилось, шумя и ругаясь, он сам был рад идти на поводу у мисс Айрин. Так и случилось, когда эта леди, получившая отменное домашнее и пансионное образование, с чисто шотландской решимостью вознамерилась честно зарабатывать себе на хлеб преподаванием и поступать в открывшуюся учительскую семинарию для женщин при Эдинбургском университете, и ей потребовалась профессиональная помощь доброго нотариуса. Приложив все свои умения и способности, мистер Аттерсон с редкой выразительностью завел разговор с доктором Лэньоном о том, как важны в наше нестабильное время разумная женская независимость и умение себя обеспечить. Сразу смекнув, к чему клонит адвокат и многозначительно глянув на лестницу, откуда доносилось едва слышное напряженное сопение, дядюшка Хэсти для порядка проворчал, что не потерпит в своем доме суфражистских вольностей, но возражать не стал. Отучившись год по ускоренному курсу, мисс Миллиган усердно готовилась к финальному экзамену и получения диплома учительницы с рекомендательными письмами от профессора Флинтхарта. Примечательно, что накануне этого знаменательного вечера доктор Джекилл обратился к мистеру Аттерсону с похожей просьбой настроить Лэньона на нужный лад. - Полагаю, на сей раз Генри будет что сказать мисс Айрин, - произнес он, дождавшись, когда Хэсти закончит распаляться по поводу нерадивости Джекилла, - и разговор этот не будет терпеть спешки. - Да все я это понимаю… Сказать по совести, Аттерсон, я уж начал опасаться, что он и вовсе не соберется объясниться с Айрин. Слава Богу, этот день настал. - Тогда чем не повод порадоваться? – нотариус не мог не заметить, что Лэньона терзают сомнения. – Мне кажется, они составят чудную партию. И вам больше не придется тревожиться о будущем мисс Миллиган. - За это буду точно спокоен, с Генри Светлячок будет как за каменной стеной! Ведь мы с вами, друг вы мой старинный, не молодеем, как бы ни хотелось, тело никак уже не поспевает за неутомимым духом, - оба джентльмена повернулись к зеркалу, с досадой подмечая правдивость эти слов, - о лучшем муже и речи не идет… Однако ж… Они столь различны между собой, как солнечный свет и лунный. Айрин еще совсем девчонка, в ней столько максимализма и ребячества, а Джекилл такой меланхоличный и заумный, совсем молодой человек, уже повидавший в жизни многое и, кажется, слегка разочаровавшийся в ней… Не представляю, как они сойдутся. Это будет самая одиозная и странная парочка во всей империи! - Но рискну предположить, дорогой Лэньон, что самая счастливая, - совершенно серьезно рассудил мистер Аттерсон, протерев монокль, - как знать, быть может, они найдут недостающие душевные качества друг в друге. - Ваша правда, дорогой Аттерсон! – как всегда, капитулировал перед логикой и философией нотариуса доктор Лэньон, попросив горничную принести свежий чайник. – Хорошо бы и впрямь Айрин обрела мудрость и терпение, а Джекилл – решимость и мужество. Нотариус хотел еще что-то сказать, но так и замер вдруг на месте с поднятой чашкой, уставившись стеклянными глазами на что-то маячившее в прихожей. Пожилая горничная едва не уронила поднос, открыв рот от изумления. Проследив их взгляд, Лэньон, собравшийся было полакомиться хлебом с вареньем, выпустил из рук свой десерт, булькнувший в чашке. В дверном проеме стояли, переминаясь с ноги на ногу, два существа, одно высокое, второе маленькое, очень отдаленно напоминающие кого-либо представителей рода человеческого. Сначала доктор Лэньон решил, что к ним на огонек забрели из чащи леший с кикиморой. Потом подумал, что это отбившиеся от табора цыгане. В конце концов, остановился на том, что это всемирно известные акробаты с Гималаев, гастролирующие по Европе. И только по рыжим волосам и остроносым ботинкам он опознал свою воспитанницу и друга. - Не будете ли вы так любезны, дети мои, - начал Лэньон, все еще не зная, как отреагировать на сие явление, - объясните мне, что случилось? Вы попали в плен к финикийским пиратам или сбежали от дикарей с Сандвичевых островов? Долговязое существо, в котором с трудом можно было узнать доктора Генри Джекилла, храбро выступило вперед, очевидно, готовясь принять огонь на себя, и почесало щеку, покрытую огромными красными пятнами. Его глаза слезились и были такими припухшими, что приобрели азиатский разрез. - Токхсот Сэсьон, я фхе фоху офхахить… - старательно артикулируя, заговорил он на неизвестном лингвистике наречии. Доктор Лэньон, напрягая слух и интуицию, истолковал эти слова как грубые ругательства, которые печатать-то стыдно, и уже приготовился нанести ответный удар из отборной затейливой брани, но вмешалась мисс Айрин. - Дядюшка, тут такая история… - эта фраза уже сделалась традиционной, готовя бедного дядюшку к тревожному повествованию о том, как его Светлячок докатился до такой ситуации, - я сначала утонула, но не сильно, немножко… После этого мистер Аттерсон, господин, далекий всех увеселений и строго себя держащий, припал к своей чашке с чаем, едва заметно улыбнувшись себе в бакенбарды. Горничная закашлялась и исчезла в кухонном помещении, откуда секунду спустя донесся приглушенный смех на несколько голосов. -…потом Генри… Я хотела сказать, доктор Джекилл, выудил меня из речки и помог выйти на берег, но пока он нырял, потерял песне, поэтому не заметил кочку, споткнулся и упал лицом прямо в муравейник… Его жутко искусали! Наверно, нужно растопить свиной жир и приготовить настой шалфея… - Понятно… - только и смог изречь пожилой лекарь, наблюдая, как виновато потупил оплывшие глаза застенчивый романтик из Королевского научного общества. – Это все? Взволнованная Айрин зарделась, вытянув вперед маленькую чумазую ручку. - Дядюшка… Генри сделал мне предложение. И я приняла его! Воцарилось молчание. Влюбленные горе-утопленники, затаив дыхание, вопросительно воззрились на доктора Лэньона, сидящего с непроницаемым лицом. Тревога отразилась даже на спокойном челе мистера Аттерсона, переводящего взгляд со своего товарища на притихших Ромео и Джульетту. Лэньон, сцепив крепкие мозолистые ладони, медленно встал из-за стола, не допив чай. - Аттерсон, - сказал он, подходя к мисс Айрин и доктору Джекиллу, не смевшим даже двинуться, - забудьте все, что я вам сказал… Хэсти Лэньон взял оробевших молодых людей за руки и соединил их. - Эти двое созданы друг для друга! Напряжение в воздухе просто улетучилось, ибо он сотрясался от доброго дружного хохота троих джентльменов и одной молодой леди. В этот вечер, чтобы привести новоиспеченных жениха и невесту, ларь с углем был опустошен наполовину, было истрачено две пачки добротного виндзорского мыла из глицерина, несколько полотенец и простыней, но следующим утром в Лондон прибыли опрятные и счастливые доктор Джекилл и мисс Миллиган. Позднее, спровадив Светлячка в компании давшего на радостях себя уговорить Аттерсона и его племянника Ричарда Энфилда в театр, доктор Лэньон позвал к себе своего молодого друга и коллегу на мужскую беседу. - Поздравляю, старина, - искренне сказал он, наполнив бокалы славным шотландским виски, - наконец-то вы остепенитесь, для вас начнется совершенно новая жизнь. Влияние любимой женщины всегда благотворно. - Ваша воспитанница сделает меня счастливейшим из смертных, - Джекилл с сияющими глазами любовался фотографиями мисс Айрин, украшающими стены гостиной на Кавендиш-сквер, с безвинной светлой надеждой, что запечатленная на них леди совсем скоро так же украсит его собственную холостяцкую обитель, - и я уверен, что она вдохновит меня работать еще усерднее на моем поприще… - Генри, вот об этом я и хотел с вами поговорить. Вы знаете, как я к вам отношусь, и, надеюсь, не принимаете близко к сердцу мою стариковскую запальчивость и несносность. Но я люблю вас, как и мою Айрин, а теперь вы как никогда дороги оба для меня, ближе вас у меня никого не осталось. - Я это знаю, мой добрый друг, и всегда прислушиваюсь к вашим словам, как бы они ни были отличны от моего мнения… - Джекилл и вправду глубоко уважал старого доктора, испытывая к нему сыновнюю привязанность, поскольку нехватка отцовской любви ныла в нем с самого отрочества, - и я в полной мере осознаю ту ответственность перед вами, которую понесу, взяв мисс Миллиган в жены. - В таком случае, - Лэньон отставил в сторону тяжелый стакан со льдом, - у меня к вам будет просьба, прошу вас исполнить ее, как подарок на свадьбу отцу невесты. - Я сделаю все, что смогу, Лэньон! - Оставьте вашу ненаучную ересь, ради всего святого… - Ах, вы снова об этом, - Генри заметно утратил былую веселость, глотнув горячительного напитка и нахмурившись, - я очень сожалею, что мы никак не можем понять друг друга, но исполнить эту просьбу – выше моих сил. - Или выше вашей гордости? - Лэньон, прошу вас! – Джекилл вопреки своей сдержанности вскочил с кресла и отошел к камину, скрестив руки на груди и вскинув голову. – Давайте не будем превращать этот замечательный вечер в никому ненужную полемику. В прошлый раз мы остались каждый при своем мнении… И покончим на этом, мой друг. Когда я опубликую свой труд в научных кругах, быть может, вы смените гнев на милость и выслушаете меня непредвзято. - Голубчик, это вы меня послушайте, я как-никак поболее вас на свете пожил, - Лэньон старался говорить, как можно мягче, - я желаю добра и вам, и Айрин. А ваши заигрывания со сверхъестественным не сулят ничего доброго. Остановитесь, Генри, пока не поздно. Подумайте, разве ваши труды сопоставимы с счастьем в семье? - Но одно другому не мешает! Я не обделю семью любовью и вниманием, если буду трудиться на их же благо в лаборатории… - Генри, упорствуя в своем желании довести свое великое дело до конца, повернулся к старому другу, в его глазах вспыхнул странный блеск. – Лэньон, я близок к чему-то поистине неординарному. Это перевернет все наши представления о медицине и мироздании в принципе! Я заткну за пояс Дженнера и Уатта вместе взятых. Неужели вам не хочется, чтоб наши с Айрин дети с гордостью носили имя своего отца, вошедшего в пантеон величайших ученых? - Я хочу, что у ваших с Айрин детей был любящий отец, и чтоб они это знали… Роберт Миллиган, упокой Господь его душу, не нажил ни славы, ни богатства, но обладал сокровищем, перед которым все алмазные копи – просто горстка пыли. - Но я на пороге грандиозного открытия… Нужен лишь один опыт, чтобы подтвердить мои исследования. Моя формула почти готова, я даже раздобыл редкую соль, приводящую твердые вещества к нестабильности и расщепляющую их. Я не могу все бросить сейчас то, над чем работал много лет… Вы хотите, чтоб я отказался от своей мечты, от ниспосланного свыше благословения? Ведь это может спасти сотни, если не тысячи мечущихся меж злом и добром людей… Доктор Лэньон подошел к фото семейства Миллиган. - Порой в ослеплении мы принимаем з благословение то, что оборачивается страшным проклятьем. То, к чему мы стремимся всю свою жизнь, может разрушить чужую. Генри, мой мальчик, я прошу вас – обещайте, что не будете ставить никаких опытов. Вы удостоились того, о чем я даже мечтать не смел. Вас искренне и горячо любит чистая невинная душа, не предавайте ее любовь. Айрин довелось очень рано вкусить горечь утраты, я не хочу, чтоб она вновь испытала боль от потери и несбывшихся надежд. Я обещал Роберту и Этельберте, что буду беречь ее. Вы можете пообещать то же самое мне? Генри не ответил, удрученно вздохнув и усевшись обратно в вольтеровское кресло. Лэньон знал, что если Джекилл даст слово джентльмена, то сдержит его, во что бы то ни стало. Задумавшись, молодой доктор нечаянно спихнул со стола рукой пустой стакан, вздрогнув от резанувшего слух и душу звука. Перед глазами вспыхнула огненным транспарантом картина из далекого детства. - Простите… - пробормотал рассеянно он, опускаясь на колени и подбирая осколки. Лэньон, развернув вчерашний номер «Таймс», присоединился к другу, собрав все стекло в газетную бумагу. - Не берите в голову, это всего лишь стакан, он разбился, его уже не склеить. А вот с разбитой жизнью все гораздо сложнее, Генри. Сейчас вы воспринимаете мое брюзжание в штыки, но я не желаю, чтобы вы, дожив до моих лет, сожалели о содеянном и собирали осколки былого счастья. Поверьте старому дуралею, побившему на своем веку немало склянок, никакие гимны медных труб не заменят тихую песню одного любящего сердца для другого. Доктор Джекилл, присев, продолжая хранить напряженное молчание, стянул пенсне, потерев покрывшуюся тонкими складками переносицу. Поочередно посмотрев на Лэньона, собранные осколки в грязновато-желтой бумаге и на улыбающуюся с фотографий мисс Айрин, он выпрямился в кресле и шумно вздохнул, будто мысленно на что-то решившись и пойдя наперекор всем своим принципам. - Я обещаю…

***

Кавендиш-сквер, особняк доктора Лэньона, две недели спустя его загадочной болезни.

Не сумев сдержать зевка, Айрин опустила книгу на подол, прикрывшись белой ладонью. Она читала своему хворому дядюшке сатирический роман в лицах, стараясь изо всех сил подбодрить его и вызвать хотя бы тень прежней улыбки на бескровном осунувшемся лице, на которое падали выцветшие седые волосы. Болезнь никогда не красит человека, но ее дорогого дядю Хэсти она изуродовала до неузнаваемости, будто выпив все жизненные силы. Передвигаться по дому он уже не мог, почти не принимал пищу и потерял сон, мерно качаясь в своем кресле ночи напролет или устремив в непроглядную тьму безутешный печальный взгляд. Но страшнее всего было молчание… За весь день он мог обмолвиться с ней лишь парой слов, глубоко уходя в свои беспросветные мысли. От бессилья и незнания, как облегчить его муки, хотелось кричать до потери голоса. Она стала теперь ночами читать у изголовья его кровать вслух, и дядя засыпал ненадолго, а мисс Миллиган внимательно прислушивалась к его тяжелому дыханию и наблюдала за вздымающейся грудью, замирая всем своим существом, когда одеяло вдруг не поднималось. Всей прежней жизни с ее простыми девичьими радостями и приятными необременительными заботами пришел конец. Даже удивительно, как страх потерять близкого человека кардинально меняет привычный уклад и взгляды, то, что волновало и казалось важным, теперь стало мишурой, а другие, совершенно неприметные ранее вещи, вдруг обрели иной смысл. То, как подашь чашку, каким жестом поправишь угол подушки, как ответишь, превозмогая усталость и онемение чувств от круговорота лекарств и монотонных стонов больного… Когда-то юной Айрин, изнывающей от своих мелких переживаний и вздыхающей по пестрящим приключениями страницам книг, хотелось, чтоб ее жизнь тоже оживилась и наполнилась интересными событиями. Теперь же она до слез хотела вернуть те прежние привычные дни, наполненные теплой неги, чтобы все было как раньше, просто и ясно, как узоры васильков в шотландской долине под светлым небом. - Светлячок… - ослабевший в конец доктор Лэньон попытался пощекотать ее руку, но пальцы уже плохо слушались, - на сегодня, пожалуй, достаточно… Ты уже дошла вся от усталости, совсем не высыпаешься, иди ложись. Да и я устал… - Хорошо, дядя Хэсти, - Айрин механически поцеловала его в лоб и встала, прижав закрытую книгу к груди, она действительно была уже заторможенной от бессонных бдений у его ложа, - доброй ночи. - Доброй ночи… Доченька. Мисс Миллиган остановилась на полушаге и медленно, как балерина в заводной музыкальной шкатулке, повернулась. Хэсти Лэньон, молитвенно сложив на груди руки, лежал, не поменяв позы, но его взгляд переменился. Айрин показалось, что он прощается с ней. Отчасти это было так, однако девушка не могла и помыслить, что в его собственных глазах изменилась она сама. Свет ночной лампы иллюзорно осветлил ее огненные пряди, а это удивление заставило ее округлое лицо вытянуться и сделаться ровным овалом. Но и не только внешний эффект вызвал эту перемену. Доктор Лэньон никак не ожидал, что его легкомысленный, ветреный, вечно попадающий в неприятности Светлячок так резко возмужает, самоотверженно приняв на себя удары судьбы и безропотно понеся свой крест. Теперь он видел это. На него сейчас смотрела Этельберта. Он наконец увидел в Айрин черты матери, которые уже не надеялся отыскать. И к смиренному великодушному сердцу были вплетены, подобно золотым нитям в невиданный узор на гобелене, праведное бесстрашие отца и бескомпромиссная преданность старого опекуна. Лэньон сдержал свое обещание. Светлячок научилась светить, отважно разгоняя мрак. И он теперь может спокойно уйти. Айрин выронила книгу. - Папа Хэсти… - прошептала она на одном дыхании, она столько раз хотела назвать его так, ибо этот человек пусть не заменил родного отца, сие невозможно, но сделал все, чтобы она знала, что отец у нее есть. Но боялась навязываться в дочери, всегда помня, что ее место в сердце этого доброго человека и в этом теплом доме лишь временно, никогда не забывая, чем обязана доктору Лэньону. В глазах старого доктора блеснули слезы. За его внушительную жизнь он слышал много похвалы и громких титулов, но ни одно звание не было для него столь желанным. С самого первого дня, как только маленькая Айрин появилась в его доме, Лэньону до умопомрачения хотелось, чтоб она его назвала хоть раз папой. Это было невозможно и недопустимо, он сердился на свое бесстыдное глупое желание… Но нахлынувшее внезапно счастье от того, что его милая девочка сказала: «Папа Хэсти», было таким всеобъемлющим и огромным, как небо, что враз иссушило все страдания и горести в его жизни. - Доченька моя… - повторил суровый хирург с ангельской нежностью. Мисс Миллиган бросилась на колени перед постелью умирающего названного отца, зарыв лицо ему в ночную рубашку, мгновенно ставшую мокрой от горьких слез. - Простите меня! – сквозь непрестанные рыдания тараторила она. – Я так хочу помочь вам, но не знаю, как… Я ужасно дурная и злая! У меня не хватает терпения и выдержки ни на что. Я устала… Я боюсь… Я все еще люблю Генри! Приказываю себе забыть его, как вы велели, но не могу… Я люблю его. Отец хотел, чтоб я была воином, но я его подвела… Я всех разочаровываю! Я не могу бороться со своими страхами и слабостями. Морщинистая дряблая рука невесомо коснулась ее рассыпанных по одеялу волос. - Мое маленькое шотландское солнышко… Не надо бояться того, чего не избежать, Айрин, - тихо произнес Лэньон, - и будь ты еще храбрее, то совершила бы революцию, выгнав этих слабохарактерных надутых бестолочей, вешающих лапшу на уши премьер-министру и королеве. Твои родители были бы очень горды тобой, как горжусь я. А сердцу приказывать еще глупее… Твоей вины в этом нет. «Это мы, дураки-мужчины, виноваты, что заставили тебя одну все это расхлебывать…» - Прости меня, мой Светлячок… - она подняла на дядюшку зареванные глаза, шмыгнув сливовым носиком, не вопрошая, поскольку прекрасно поняла, что он извиняется за расторгнутую помолвку, но удивляясь, почему он так говорит. Айрин сердцем почувствовала, будто доктор Лэньон знает, каково это – любить вопреки. Он понимает и разделяет ее боль, а боль, поделенная на двоих, уже не столь нестерпима. - Ничего, папа Хэсти, все пройдет, и это тоже… - она попыталась улыбнуться и прижалась своей мокрой раскрасневшейся щечкой к его бледной щеке, - вы обязательно поправитесь. Мы снова будем гулять по набережной, выезжать верхом, а в мае поедем в Дебришир. Как там красиво цветут яблони… А помните, я залезла на одну, и подо мной сук обломился, я тогда ногу вывихнула еще. И сочинила историю, будто гналась за бандитом, а вы сделали вид, что поверили… - Как забыть? – чуть слышно рассмеялся Лэньон, целуя ее в висок и приобнимая, - в тот год ты еще объелась яблок в сахаре, сластена. - Я еще посижу с вами, ладно? Я совсем не хочу спать. - А я бы вздремнул немного… Ты можешь спеть мне ту шотландскую колыбельную, родная, пожалуйста… - Простите, дядюшка, я сегодня не в голосе… А завтра я всенепременно спою для вас! Маленький Светлячок так и прикорнула рядышком на стуле, блаженно улыбаясь во сне, а доктор Хэсти Лэньон, ее старый дядюшка, смотрел на свою повзрослевшую девочку, достойную дочь своих родителей, и его изможденное лицо тоже озарилось светом улыбки, на которой вскоре был запечатлен поцелуй смерти. Несколько часов спустя, когда раннее солнце несмело заглянуло в широкие низкие окна гостиной безмолвного особняка доктора Лэньона, и, не найдя в ней хозяина, будто утешающе скользнуло по застывшим в немой скорби глазам мисс Айрин Миллиган, но она даже не моргнула, не видя перед собой ничего. Она сидела у австрийского фортепиано, бережно обхватив руками любимый плед дядюшки, наспех завязанная толстая коса спускалась по сгорбленной под тяжестью непомерного горя спинке. Наверху слышался беспокойный топот поднятой раньше обычного прислуги, четкие негромкие распоряжения мистера Аттерсона, засвидетельствовавшего кончину своего друга и взявшего на себя все заботы по поводу похорон и исполнения его последней воли. Айрин будто была еще во сне, не осознавая, что происходит. Нотариусу пришлось несколько раз позвать ее, чтоб привлечь внимание маленькой хозяйки этого дома. - Я не стал посылать за полисменами… - неловко начал он, тут же прервав себя за бестактность и неуместное объяснение. – Всем знакомым доктора Лэньона и его племяннику сегодня же пошлю срочные телеграммы, можете не беспокоиться на сей счет. Скоро явятся за телом, вам лучше не присутствовать при этом, мисс Миллиган. Вам нужен отдых, не изматывайте себя, силы вам еще понадобятся. - Со мной все хорошо… - Айрин глядела мимо него, словно разговаривая с кем-то другим. Она была очень благодарна и рада присутствию мистера Аттерсона, не представляя, как бы справилась со всей этой траурной процедурой без него, но сейчас ей хотелось побыть одной. Адвокат без слов понял это и оставил юную леди, но, опасаясь за ее душевное состояние и здоровье, решил напоить легким снотворным и отослать в свою комнату. Когда он поднялся снова наверх в кабинет покойного доктора, мисс Айрин встала и тенью подошла к софе у окна. Ей вспоминались все капризы и шалости, когда-либо расстраивающие ее бедного любимого дядюшку, и чувство запоздалого раскаяния рвало душу на части. Она никак не могла поверить, что дяди Хэсти больше нет. Она все еще ждала, что сейчас это марево рассеется, она пробудится от кошмара, а милый дядюшка спустится сюда и в своей залихватской манере щелкнет ее по носу, шутливо грозя пальцем. - Ну, чего нюни распустила, Светлячок? Гляди веселей! Не дрейфь, лягушка, болото будет наше! – а она прыснет от смеха, и все печали развеются, как каминный дым, все будет как прежде. Но как прежде уже не будет никогда! Будь здесь Генри, она бы сейчас всласть наплакалась, найдя в нем утешение и защиту. Но она не плакала, молча стоя у окна мраморной статуей. Ибо некому было утешить и защитить. И слезы не помогут. Она размыкает безжизненные губы и вполголоса поет шотландскую колыбельную. Старинную колыбельную, что когда-то пела ей мама, когда крошка Айрин чего-то пугалась и тосковала по задерживающемуся папе. Песня была про трех сыновей короля, что отправились искать счастья по всему свету. Спустя много лет они возвратились к отцу, первый, мечом прорубая себе путь, построил свое счастье на крови, вел в бои легионы, и слава о его подвигах и беспощадности к врагам бежала наперегонки с ветром. Средний сын скопил столько золота, что ни одна сокровищница не могла его вместить, он мог купить и продать любые земли, звоном монет обратить в рабов самых непокорных и осушить любые слезы, сказания о его богатстве и удачливости бежали наперегонки с солнцем. А третий младший сын, стоял в стороне от гордых братьев, не смея даже подойти к трону отца. Он всем верил, а этим нагло пользовались, обманывая и предавая, а он прощал, принося в жертву собственное счастье ради счастья других. И он смиренно молил отца о прощении, понимая, что недостоин носить корону и править его королевством. А старый король отдал престол кроткому принцу, и баллада о нем звучала вечно, витая над высокими шпилями шотландских гор и прозрачными водами озер. Допев последний куплет, Айрин издала такой отчаянный и безнадежный стон, что от него разорвалось бы самое черствое сердце, и упала подстреленной птицей на софу, закрыв глаза. Усталость брала свое. Она почти мгновенно крепко заснула на мягких подушках, подобно принцессе из сказки, уколовшейся веретеном и ожидающей принца, который своей любовью разрушит злые чары. Но принц не пришел. Зато, как только девушку окутал глубокий сон, за окном мелькнула черная тень, некто уже давно наблюдал за всем происходящим, выжидая удобный момент. И он дождался. Подцепленная сквозь широкую щель щеколда, придерживающая створки, со скрипом приподнялась, впуская холодный воздух с улицы в дом. Мисс Миллиган поежилась, отвернув голову от раскрытого окна, спрятав машинально ладони в дядюшкин плед. Над спящей шотландской леди возник субтильный силуэт позади софы, положив длинные ногти на полированную деревянную спинку. Эдвард Хайд, на чьем бледном остром лице не дрогнул ни один мускул от сочувствия к потерявшей близкого человека мисс Айрин, кровожадно прикусил нижнюю губу, наклонившись чуть ниже и едва удержавшись от смешка при воспоминании, какой беспомощной она выглядела, когда он поймал ее в той подворотне. Тогда ему помешали, на сей раз она не вырвется. На ее тонкой коже суетливо дергалась жилка. Это будет так легко и непринужденно… Надавить чуток, и дело в шляпе, точнее, в цилиндре! Теперь она еще более беззащитна, и это приятно подстегнуло его азарт охотника, много дней выслеживающего свою добычу и подобравшегося бесшумно совсем близко, пока та переводит дух. Он был готов идти на риск быть пойманным, лишь бы вновь испытать удовольствие от власти над чьей-то жизнью и позлить ненавистного Джекилла, в проклятущее тщедушное тело которого вынужден был возвращаться. Когда докторишка терял голову от бессильного гнева перед своей второй натурой, мистер Хайд будто становился сильнее и напористее в своей борьбе за выживание и лидерство. Он мстил и наслаждался вкусом своей изощренной мести, не брезгуя играть на страхах и страстях Джекилла, они были ему видны все как на ладони. Хайд с одной стороны упивался злорадным торжеством, а с другой удивлялся, как этот кретин не перестанет трястись всякий раз, как только приближается к мисс Миллиган или просто вскользь упоминает о ней. Боится, что он и вправду ее прикончит. До его скудных мозгов никак не может дойти то, что Эдвард никогда не ломает свою игрушку сразу. С этой рыженькой куколки он даже еще упаковочный бантик не снимал, нет, еще не время… Самое интересное и занятное всегда оставляют на потом. Нет, разумеется, она для него не опасна. Можно даже быть с ней понежнее и терпеливее, приманить ее тонкой лестью, пожалеть, найти лазейку к ее сердечку, ведь все женщины, даже самые загадочные и неприступные, становятся до смешного примитивными, если говорить им то, что они хотят услышать. И самые гордые умные леди как раз и становятся самыми раболепными дурехами. - Мой маленький Светлячок… - утробное рычание, напоминающее приглушенный рокот далекого грома, проносится над чуть возведенными к верху бровками Айрин, устало-умиротворенное лицо которой отчего-то будит в мистере Хайде самые худшие чувства и искушение покончить с ней здесь и сейчас.