Лондон, 1944 год.
Старый профессор посмотрел на тяжелую настольную лампу, чей шарообразный плафон из муранского стекла в руках бронзового ангела вспыхивал при подергивании кисточки мягким электрическим светом, бросая на лакированную столешницу множество радужных бликов. Вспомнив, как бережливо тряслись над свечами и опасливо поглядывали на газовые рожки в прежнее время слуги, он усмехнулся - за последние двадцать лет многие вещи, считавшиеся совсем недавно чем-то фантастическим и из ряда вон выходящим, стали такими же обыденными, как утренний номер "Таймс" и чашка чая со сливками... Хотя о привычном довольствии нынче говорить не приходится. Еще каких-то лет шесть назад эта страшная, затяжная война тоже казалась чем-то вроде плода воображения заурядного романиста или выдумкой пронырливых репортеров. Достав с полки старые добрые парафиновые свечи, еще помнящие времена королевы Виктории, профессор приладил одну на столе и зажег ее, тусклая безмолвная гостиная как будто в мгновение ока ожила, наполнившись приглушенным, но уютным светом. Окинув монотонно вальсирующие тени на немом рояле ностальгическим взглядом, он на мгновение будто утонул в этой всеобъемлющей ночной тишине, почувствовав себя скрягой Скруджем из "Рождественской песни в прозе" Диккенса. Перед ввалившимися подслеповатыми глазами за толстыми стеклами очков так и пронеслись волшебным калейдоскопом иллюзорные призраки минувших вечеров в этой гостиной. Некогда здесь звучали и переливы скрипок, и нежные голоса клавиш, стук каблучков и лакированных штиблет, звон бокалов и шпор. Затем в этих стенах загремели голоса оперных певцов с пластинок из раскрывшегося подобно гигантскому бутону петуньи рупора граммофона, ну а после над начищенным паркетом вновь запорхали ножки, уже выплясывающие под заводной и дерзкий джаз, да так лихо, что старый профессор выходил из кабинета на втором этаже и постукивал своей тростью по лестнице, перекрикивая назойливый голос трубы и призывая вошедшую в раж молодежь к более скромному и тихому времяпрепровождению. Само собой, Эмили, внучка его старинного друга, хмурила свои тонкие бровки модной формы "стрела амура", трясла короткими завитками тоже по последней моде, кажется, такая прическа называлась "флэппер", но профессор прозвал ее про себя "выгнанный с работы мальчишка-газетчик" и "Оливер Твист". Закатывая подведенные глазки, Эмили жалобно протягивала: - Нет, дедушка, это не канонада, это же свинг! Бенни Гудмэн*, между прочим! Можно подумать, бульканье в твоих колбочках лучше... И тут же на горизонте возникала супруга профессор, дипломатично предлагавшая предпринять прогулку по парку и не мешать ребятам веселиться. И само собой, профессор был бессилен против ее очарования и плутовства. Именно в этой гостиной, тесно прильнув к ламповому радиоприемнику, они услышали пламенную и надрывную речь короля о том, что Британия вступает в войну против Третьего Рейха. Во многих светских кругах, задымленных сигарами и дуростью, эту новость восприняли как рекламу очередной ленты Голливуда. Империи было не привыкать к войнам и разборкам, страна, над которой никогда не закатывалось солнце, почти непрерывно вела борьбу за колонии и сферы влияния, посылая своих верных сынов с оружием в разные концы света под торжественную буффонаду. О войнах велись будничные споры за чаем и портером, философские рассуждения и литературные гостиные. Безусловно, все роняли скорби слезы и тяжкие вздохи, когда Англия несла потери, но размеренная ничем не омраченная жизнь столицы продолжалась, до Лондона долетало лишь слабое эхо баталий. Некоторые кабинетные джентльмены полагали, что все разрешится самое большее через год... Как же они просчитались! Эта война не была похожа на все прошлые, она была несравнима даже с Великой*. Такое не могло привидеться даже в самом жутком кошмаре. Изредка выбираясь на улицу, пожилой профессор просто порой не узнавал свой родной город, где он родился, где прошли его детство, юность и добрая половина жизни. Лондон почти полностью утратил свой горделивый лоск, а ее жители - ленивую праздность. Все окна были заклеены белыми крестами, почти на каждой большой улице висел плакат с королевским воззванием сохранять спокойствие и держаться, и без того не всегда ясное небо над Темзой закрывали исполинские неповоротливые туши аэростатов, по дорогам вместо роскошных "ройсов" и "фордов" колесили грязно-серые грузовики с хмурыми и сосредоточенными людьми в военной форме, некоторые бойцы были еще совсем юнцами, вчерашними школьниками, преисполненными романтическим порывом умереть за свою Родину... Многие из них так и остались молодыми мальчиками на фотокарточках. Везде сновали дежурные бригады, медперсонал госпиталей, у незакрытых лавок хвостился народ, нервно теребя талоны и глядя то с надеждой, то с отчаянием на толстые сумки сотрудников королевской почтовой службы. Война безжалостно диктовала свои условия, кардинально перестраивая привычный быт. Но самое жуткое было впереди.... Поглаживая стерженек карандаша морщинистыми пальцами, профессор начал писать на листе: "Милый мой Ангел Олюшка! И снова привет тебе от твоего неизменно крепко любящего тебя папы..." Он не закончил, рука его дрогнула. Профессор перевел воспаленные глаза, мгновенно наполнившиеся влагой, на фото у лампы. С карточки на него смотрела юная девчушка-гимназисточка за фортепиано с бедовыми зелеными глазами и всегда выбивающимися из прически прядками русых волос, играющая "Жаворонка" Глинки. Как ни старались ловкие услужливые руки цирюльника, головка всегда растрепывалась, поэтому в семье ее звали Воробышек... Фото было сделано в 1913 году, в мае, в день ее именин, за год до их с женой отъезда в Лондон, Боже, подумать только, уже тридцать лет назад! Тридцать лет минуло, а профессор еще чувствовал запах сирени и яблонь на Арбате, в его сердце так и звучал вальс уличных музыкантов в беседке, а ноги, несмотря на ревматизм и радикулит, так и вышагивали дуги и четверти. Боже, тридцать лет он не видел своего Воробышка! Какая же теперь Ольга стала... Здорова, жива ли, в конце концов?! С того самого рокового сорок первого профессор почти ежедневно крутил дрожащими руками тумблер на радио, жадно вслушиваясь в треск эфира и ловя каждое скупое слово диктора "BBC"* о положении дел на Востоке, где огромное государство, некогда носившее название Российская империя под крыльями императорского орла, а ныне Советский Союз, было охвачено пожаром войны. В этом огне была страна, который он не стыдясь считал своей родной, там остались бескрайние заснеженные поля, безбрежные озера и реки, густые сумрачные чащи лесов, небо без конца и края в своей синеве, при взгляде на которую что-то давно забытое ныло в груди... Там остался его маленький Воробышек, его кровиночка! Сводки были немногословны, но он старым сердцем чувствовал, какие удары принимает на себя русский народ. Даже в эмигрантских кругах при новости о подступах врага к Москве и блокаде Петербурга все враз забыли о "кровопийцах-большевиках" и не сговариваясь жертвовали в фонд Красного Креста чуть ли не последнее, помогали переправлять пленных из оккупированной Франции, отдавали свои дома под госпиталя и горячо молились о победе русского воинства. В том, что русские победят или погибнут, скорее оросят свою землю собственной кровью, нежели отдадут ее, профессор не сомневался... Но холодел от ужаса при мысли, что его дочь окажется в их числе. Каждый год он писал длинные письма своей дочери, бережно храня их и веря верой обреченного, что когда-то они найдут адресата. Каждое это письмо неизменно состояло из небольшого трогательного эпиграфа и главы одной истории, романа его собственного сочинительства. Романа о его жизни, истории гения и злодея. На сей раз настал черед последней главы, тридцатой. Он долго оттягивал конец своего эпистолярного романа, но тут вдруг что-то его подтолкнуло продолжить. Собравшись с мыслями и приступив к изложению финальных событий повести, профессор вновь поднял голову, привлеченный странным звуком. То было наподобие далеких раскатов грома или гула в разворошенном осином гнезде, но то была не гроза. Профессор сразу понял, что последует за этим. В следующую секунду, как по мановению невидимой руки, тишь погруженного в тревожный сон города пронзил, как горло нож, резкий плаксивый звук сирены, затем вспыхнули прожектора, пронзая налитое тьмою небо своими острыми лучами и выхватывая пикирующие над Вестминстерским аббатством силуэты, похожие на оживших со страниц шотландских легенд драконов. - Опять налетели, стервятники... - по-русски прошептал с презрением профессор и, быстро встав из-за стола и опершись на трость, зычно крикнул уже на английском, - Emily, Jane! Wake up, quickly! Air raids!* Прислуга к этому времени уже несколько лет как отсутствовала, превратившись в атавизм и считаясь давно забытой роскошью, Джереми был на дежурстве, поэтому разбудить старших внучек было некому. - Девочки! - профессор не договорил, его голос потонул в оглушающем визгливом свисте, а в следующий миг особняк на Болтон-стрит буквально заходил ходуном, словно началось землетрясение или раскрылись врата ада. Задребезжали стекла, зазвенела упавшая из серванта посуда, стены мгновенно окрасились в зловещее зарево будто от пожара. Уцепившись за крепкий дубовый стол, профессор насилу удержался от падения, но следующие толчки сбили его с ног. Снова раздался чудовищный рокот, его ослепили всполохи за окном. - Дедушка! - уши заложило, но он разобрал во всей этой симфонии смерти испуганные голоса Джейн и Эмили, а после увидел их обладательниц, бледных, в ночных рубашках. - Дедушка, вставай! Звук с опозданием доходил до профессора, он поднес руку к побеленному сединой виску и, взглянув на нее через мгновение, заметил алые пятна. В черепной коробке будто тоже разрывались снаряды, ушибленная спина горела огнем, а ноги никак не слушались, бесполезным грузом распластавшись на полу. - Дедушка! - Эмили, близкая к истерике, упала перед ним на колени рядом, потянув за рукав домашнего халата поверх рубашки и жилета. - Надо встать, пожалуйста! Опять крылатая смерть сегодня! Так лондонцы окрестили реактивные ракеты Фау-2, к которым пристрастились последнее время немцы, не скупящиеся на изобретения и последние достижения науки. Под их натиском старинные дома кирпичной кладки эдвардианской и викторианской эпохи сыпались как карточные домики, ракеты летающими черными кинжалами вонзались в самое сердце Британии, уродуя лик Лондона, унося сотни жизней и калеча тысячи людей. Какое счастье, что жена профессора с маленькими внуками и правнуками уехала в эвакуацию. Когда бомбили в первое время, дети не смыкали глаз несколько ночей подряд, у них начались нервные припадки, что профессору приходилось колоть им чуть ли не морфий, малыши просто заходились криками в своих постельках. Их успокаивал лишь тихий голос бабушки и ее истории. Профессор, приподнявшись на локтях, глянул на отлетевшую к двери трость, и постарался ободряющие улыбнуться молодым женщинам. - Милые мои, бегите в бомбоубежище, я уж тут как-нибудь свои косточки соберу. - Нет, дедушка! - Джейн запротестовала. - Мы сейчас тебя поднимем и все вместе пойдем... Но новый взрыв, раздавшийся совсем рядом, отчего вылетели стекла в окнах, заставил их обеих упасть ничком. - Господи, милостив буди к нам грешным, спаси и сохрани... - шептал потрескавшимися губами пожилой профессор, стараясь сохранить мужество и бесстрашие. Они втроем затихли, прижавшись друг к другу на полу, приготовившись к последнему удару, ведь еще одной ракеты их дом точно бы не выдержал. - Твари... Ненавижу... - процедила сквозь зубы Джейн, зарывая заплаканное лицо в дедушкин халат, - пустили бы меня за штурвал самолета, я бы их всех до единого поджарила, пусть им пусто будет! Горите в аду, всей Германией! Год назад ее муж Джонатан, летчик, погиб где-то над Атлантикой. - Джейн, девочка моя, - дедушка мягко поцеловал ее в лоб, приобняв сильнее, - нельзя так... - А им можно?! - Джейн говорила совсем беззвучно, но профессор знал, что она в душе кричит, преисполненная боли. - Дедушка, это не люди... Они хуже зверей! Это монстры с омерзительным клеймом в виде свастики! За что... За что это всем нам?! И не успокоятся ведь, пока всю кровь не выпьют. Вспомни, что они творили в Европе... А в твоей России?! А если Ольга попала в одну из их фабрик смерти?! - Джейн! - Эмили подняла голову, бросив на сестру осуждающий взгляд. - Или умерла с голоду в Ленинграде? Или оказалась в оккупации, и ее отдали на потеху этим бошам... - Замолчи, идиотка! - Эмили, не выдержав, хотела хорошенько поддать ей, но вокруг все снова загрохотало. - Так что, дедушка, - Джейн подняла на него красные опухшие глаза, - пусть им все сходит с рук, да?! Как там русские твои говорят, подставь вторую щеку? Удивительно тогда, что они вообще стали в ответ давить немцев своими танками! Пусть бы себе тихонько прощали, пока их "Мессершмитты" бомбили, не зря ж в тридцать девятом с Гитлером снюхались и сожрали половину Польши... Внезапно старый профессор, хранивший до этого молчание, медленно наклонил голову и посмотрел на Джейн, по-прежнему не проронив ни слова, и она моментально умолкла. - Я понимаю, что ты чувствуешь, Джейн, - промолвил он, помолчав еще недолго, - но и ты должна понять - никакая месть, даже самая оправданная, не восполнит твою потерю и не заглушит боль. И если я хоть сколько-то хорошо знаю русскую душу, они никогда не опустятся до мщения или же жестко пресекут это. Воздаяние получит Вермахт, это уж точно, преступления не должны оставаться безнаказанными, но это не значит, что нужно платить им той же монетой и учинять самосуд над неповинными людьми. Будь уверена, русские умеют постоять за себя, в отличие от англичан они не станут миндальничать со злодеями, а дадут им в зубы так, что те не встанут. Но и найдут в себе силы простить и наказать их более милостью, чем мщением. Он снова помолчал, прислушиваясь к затихающим звукам снаружи. Джейн не встревала, отвернув от него лицо. - Если хотите знать, мы сами в чем-то виноваты, что так случилось... После Великой войны нам было так легко требовать репарации с нищей разгромленной Германии, мы чувствовали себя героями, не удосуживаясь заметить, что эта нация никогда не прощает унижений и дождется своего часа мести. И нам было удобно пытаться договориться с воспрянувшим Рейхом, нам было удобно не замечать той тени чудовища, которая тянулась за ним... Как знать, договорись мы тогда с Советами... Но мы были слишком гордые! Мы все недооценили опасности, слишком поздно вспомнили о своих обязательствах и долге. Сейчас самое время вспомнить, время собирать камни, родные мои. - Прости меня, дедушка... - всхлипнула Джейн, прижавшись влажной от слез щекой к его сухой щеке с бакенами. - Я надеюсь, с Ольгой все хорошо... - Я уверен в этом, - профессор посмотрел на упавшую под стол рамку, чудом не разбившуюся, - мою дочь так просто не сломить. В ее жилах течет кровь настоящего воина.***
Лондон, 188* год.
Холодная ночь ранней весны уже почти утратила свою власть, постепенно отступая перед приближающимися столь же холодным весенним утром. Кромешная тьма за окном понемногу светлела, предвещая скорый рассвет, небо окрашивалось сперва в глубокий синий, затем в сиреневый цвета, обнаженные деревья в небольшом садике за особняком неподвижно охраняли покой дремлющей площади, напоминая безмолвное призрачное воинство царицы ночи. В такой час всюду царил совершенный покой, слуги еще спали, тем более, им было любезно позволено подняться позже, ибо страхи переживания последних дней подточили силы всех обитателей этого дома, даже дворецкого Пула, работающего без устали подобно швейцарскому часовому механизму вот уже двадцать с гаком лет. Мисс Айрин Миллиган, пожалуй, жаждала этой сладостной минуты покоя больше всех, ибо сполна настрадалась. Но на душе у нее отчего-то было неспокойно. Как и все пережившие приключение этой ночи, юная шотландка валилась с ног от нечеловеческого напряжения и усталости, но сейчас спать не хотелось. Она пробовала скоротать время за чтением, но уже полчаса ловила себя на том, что читает и перечитывает одну и ту же страницу. Отложив томик милого сердцу Достоевского, Айрин осушила стакан воды, в горле еще стоял отвратительный привкус хлороформа, и прошлась по своей гостевой спальне. Остановившись перед зеркалом, девушка машинально поправила светло-серое платье в тон ее охваченным смятением мыслям и выпустила на свободу водопад огненно-рыжих волос, контрастно оттеняющих ее блеклый туалет и бледное лицо. Отражавшуюся в зеркале леди можно было смело назвать счастливицей и любимицей судьбы, ведь накануне она была не просто на волосок от смерти, смерть дышала ей в лицо, ухмыляясь и скалясь. А сейчас Айрин более чем в безопасности, в тепле и уюте, в окружении друзей, в доме своего возлюбленного, а все невзгоды растаяли в ночи, как туман поутру. По крайней мере, она так себе говорила. Оттянув в сторону воротник, Айрин в который раз осмотрела свежую повязку на шее, закрывающую уродливые ссадины, запрещая себе вспоминать ледяные цепкие руки Эдварда Хайда. Наверно, такое никогда не забывается, но надо жить дальше, все уже в прошлом ... Мисс Миллиган всегда обладала свойством быстро принимать все лучшее новое, отдаваясь с детским простодушием ветру добрых перемен, но в сей момент, когда все складывалось как нельзя замечательно... Она будто мысленно искала в сахаре соль. Ей казалось, что все идет слишком гладко, странно гладко. Странно... Именно это определение уже битый час вертелось у нее на языке и сидело в сознании. Но что было не так? В чем именно была странность? Этого Айрин не могла объяснить даже самой себе. Еще с минуту мысленно поборовшись с собой, барышня наконец сдалась и со вздохом по старой привычке взобралась на подоконник, прислонившись к прохладному стеклу. Прикрыв веки, она позволила назойливой памяти захлестнуть ее еще не остывшими воспоминания. Быть может, в них она найдет ответ, отчего ее мучают дурные предчувствия?***
Воспоминания ее раннего детства носили обрывочный и сумбурный характер, подобно лоскутному одеялу, но Айрин хорошо помнила как маленькой провалилась под лед и тяжело заболела. Роберт Миллиган, забыв все дела, денно и нощно сидел подле своей дочери, метавшейся в бреду в кроватке. Девочку лихорадило, жар никак не могли сбить, она задыхалась от утробного кашля. - Айрин, солнышко, прошу открой ротик, - несчастный отец, лишенный сна и покоя, одной рукой держал на весу ложечку с лекарством, а второй бережно поглаживал липкий пылающий лобик, убирая пряди волос, - выпей это, будет легче, обещаю! - Не хочу... - малышка уже почти без сил, но все равно капризничает, упорно не желая глотать горькую микстуру. - Надо, милая, надо... - умоляюще шепчет аптекарь, целуя горячие ладошки, - а тебе сказку расскажу. Но даже лекарства не помогают, болезнь не отступает, буквально высасывая жизнь из детского тельца. Маленькая Айрин даже уже не плачет, не говорит, почти не шевелится, просто лежит и тихонько стонет. С трудом разлепляя отяжелевшие глаза она видит, как мать присаживает на табурет рядышком и держит какое-то шитье в руках, роняя крупные слезы на белую ткань. Айрин приподнимает раскалывающуюся голову, силясь рассмотреть, что шьет мама. До нее не сразу доходит, что это саван. - Мама... - зовет надрывно она осипшим голосом, который звучит почему-то старше, - мама! Матушка поднимает красивое лицо и склоняется над ней, касаясь рыжей макушки и улыбаясь, но в глазах стоит скорбь. - Мама! - Мисс Айрин! - Этельберта Миллиган наклоняется ниже, ее лицо почему-то меняется. - Мисс Айрин, очнитесь! Чужое прикосновение окончательно приводит Айрин в чувство, она резко выпрямляется, перед глазами все плывет, ее немного мутит. Тело плохо слушается, будто бы юную леди поместили в тяжелые доспехи, ей холодно и неуютно. Усиленно моргая и растирая глаза, мисс Миллиган вдруг узнает в сидящей рядом с ней женщине Люси Харрис. Заметив, что взгляд леди сделался осмысленным, она радостно протянула к Айрин руки, но обнять не осмелилась. - Ох, слава Богу, вы пришли в себя! Я уж испугалась, что он вас какой-то отравой опоил... - она не повышает голоса, разговаривая полушепотом. Мисс Миллиган с помощью Люси принимает сидячее положение, быстро осматривая незнакомую обстановку, скрипучую просевшую кушетку, ободранные пыльные обои, закопченный потолок. - Где это мы? - сознание возвращается к ней не сразу, Люси вдруг плотно сжимает губы и съеживается, уводя глаза куда-то в сторону. Проследив ее взгляд, Айрин видит чуть поодаль более чем скромно сервированный стол, освещаемый единственной во всей комнате сальной свечей, играющие блики на мутно-зеленом стекле высокой бутылки и неподвижную фигуру человека за этим столом... В голове тотчас будто вспыхивает огненный транспарант, освещая все затемненные уголки подсознания и возвращая ясность. Айрин вскакивает на ноги, стряхнув остатки сна и напряженно смотрит на мистера Хайда, уронившего голову но тощие согнутые в локтях руки. - Он спит, - отвечает на ее немой вопрос мисс Харрис тихо и, предвосхитив следующий, добавляет, - мы заперты здесь, ключ при нем... Мисс Миллиган в ступоре глядит на захмелевшего дремлющего Хайда, а потом заново осматривает помещение. - Мы... мы в аптеке моих покойных родителей, - не заостряя на этом факте внимание, она вновь обращает свой взор к Люси, - как вы, мисс Харрис? Он... он вам не навредил? Люси вдруг прижимает руки к поношенному жакетику и смотрит себе под туфли. - Вам нет... - уклончиво выдавливает она из себя. - Сказал, что подождет, когда вы очухаетесь, он еще с вами не наигрался... Уголки ее губ дрожат, миловидное личико, на которое в Салоне бросали сальные взгляды многие джентльмены, искажается гримасой омерзения. - Зачем вы здесь, мисс... Неужели жизнь такого отребья, как я, хоть сколько-то ценна для вас?! Вы... вы не понимаете, во что ввязались. Он сущий дьявол. Он глазом не моргнув может такое с вами сделать. Одного не могу понять, почему вы? Почему он выбрал вас?! Если... если я испущу завтра дух, о блуднице никто и слезы не прольет. А вы... Добрая, чистая... Несчастная Люси не выдержала и заплакала, закусив ноготь. Айрин обхватила ее за плечи и притянула к себе, поглаживая по лопаткам. - Все будет хорошо, мисс Харрис... - у шотландки тоже защипало в глазах, а голосок дрогнул, - Это не так, никакое вы не отребье и не блудница. Вы друг Сары, вы мой друг! И я вам обещаю, что мы обе останемся живы. Я знала, куда и на что шла... И тут, будто вспомнив о чем-то важном, мисс Миллиган тихонько хлопнула в ладоши и торопливо сняла с пояса шитый мешочек. Просто редкое везение, что мистер Хайд ничего не обнаружил. Развязав свою контрабанду, Айрин поболтала перед изумленной Люси колбочкой с синей жидкостью. - И я пришла не с пустыми руками! Бывшая певица и танцовщица, ни о чем не спрашивая, опустилась на кушетку, внимательно следя, как юная леди погибает одну из оборок на подоле, а под ней болтается привязанный на ниточке шприц. Вобрав в него необходимое количество тинктуры, Айрин на мгновение замирает в нерешительности. Ей до сих пор не верится, что все это происходит с ней, здесь и сейчас. А ведь правда, почему она? Кто, собственно, она такая? Рыжее шотландское недоразумение, учительница теперь уже без места, сирота, чей добрый опекун умер, взявшая на себя заботу о другой сироте... Она ведь даже уколы делать не умеет! Сколько раз милый покойный дядюшка Хэсти пытался ее обучить этому полезному во всех отношениях искусству, а его глупый маленький Светлячок под любым предлогом пытался улизнуть, притворно изображая, что ей дурно от этого. Но назад пути уже не было. Как говорят на Родине Филиппа Преображенского, пан либо пропан... Кажется, примерно так звучит эта идиома. Собрав всю храбрость и волю в кулак и помолившись, Айрин решительно сделала первый шаг по направлению к "пациенту". Пол, над которым за последние десять лет неплохо поработали термиты, жалобно скрипнул, что в повисшей тишине было равносильно выстрелу. Девушка так и застыла на месте со сжатым в руке шприцем. - Ой... - снова всхлипнула Люси, закрывая лицо руками. - Что вы задумали, мисс Айрин?! Не подходите к нему... Он же убьет вас! - Он убьет меня так или и иначе, - отозвалась Айрин, удивляясь своему спокойствию и сосредоточенности, - странно, что мистер Хайд не сделал этого раньше... Каким-то шестым чувством она понимала, раз Эдвард Хайд не прикончил ее на мосту, то она еще для чего-то ему нужна. За какой такой надобностью, ей думать не хотелось. Но все-таки, страх, который внушало это существо, возымел действие, мисс Миллиган не сразу отважилась подойти ближе. Оказавшись почти вплотную с ним, так, что она могла слышать ровное дыхание спящего, Айрин подняла шприц, изучая бледную руку с закатанным до острого локтя рукавом рубашки и примериваясь, как лучше вонзить тонкий носик. Если подумать, ничего сверхсложного в этом нет, нужно лишь хорошенько ткнуть в кожу и сразу нажать на поршень, давая сыворотке заструиться по венам. Даже если Хайд проснется, метаморфозы начнутся почти сразу, он ничего не успеет предпринять. Но шанс у юной особы один-единственный, любая ошибка может стоить жизни не только ей. Неужели вот так просто?.. - Прошу, пусть это сработает... - пролепетала Айрин, она должна постараться, ради Люси, ради Сары, ради Филиппа и мистера Аттерсона... Но главное, ради кого она ввязалась во все это, ради своего гения, ради Генри. - Пусть все получится! Только мисс Миллиган занесла руку, чтоб с размаху всадить шприц, почему-то ей думалось, что это будет наиболее действенно, как Эдвард Хайд в один миг распрямился, вскочив с места, и одним движением вышиб сыворотку из ее ладони, а в следующую секунду наступил на шприц, размозжив стекло толстой подошвой ботинка. Айрин Миллиган, не успев и ахнуть, ухватилась инстинктивно за плечи убийцы. Хайд властно обхватил ее за талию и, приподняв над полом, закружил, как сделал когда-то доктор Джекилл. Но то был танец злого ликования и безумия. Люси Харрис, пронзительно вскрикнув, упала на кушетку без чувств. - Пусти меня! - вскричала мисс Айрин, пытаясь вырваться, но было поздно, Светлячок попал в путы паука. - Хах, никогда, никогда! - повторял на разные лады Эдвард Хайд, бешено хохоча и обжигая ее шею своим дыханием. Изо всех сил оттолкнув это чудовище, мисс Миллиган все ж вырвалась, с презрением и ужасом глядя на довольную физиономию джентльмена, видно, он всласть наслаждался своей выдумкой. - Ты все же совсем как я, Светлячок! Цепляешься за малейший шанс, идешь до последнего, не боишься поставить все на кон... Играть с тобой одно удовольствие. Я знал, что ты выкинешь какой-то фокус напоследок, - Хайд, плотоядно улыбнувшись острыми зубами, вцепился ей в запястье. - Но твоя колода пуста! - Пусти меня... - повторила мисс Миллиган. - С чего вдруг? - мужчина приподнял брови, как будто у него отбирали заслуженный приз. - Довожу до твоего сведения, что твой женишок спорил на тебя, мол, ты сама мне на шею кинешься. И, как видишь, проиграл пари. Теперь ваш покорный рыцарь к вашим услугам, миледи! Издевательски раскланявшись, Эдвард припал холодными губами к ладони барышни, как будто змея дотронулась своей чешуей. Не помня себя Айрин с размаху влепила ему пощечину, вопреки морали, желанию и здравому смыслу, но только после уже опомнилась, что делает. Она сама испугалась и изумилась своему поведению. Не меньше был удивлен и ее новоявленный рыцарь, растерянность так явно обозначилась на его бледном лице, что стало ясно - к столь решительному отпору он был не готов. В его глазах затем мелькнул недобрый огонек, ноздри раздулись, а желваки заиграли на скулах. Точно с таким выражением он глядел в ночь убийства на сэра Дэнверса. - Не играй с огнем, мой маленький Светлячок, - сказал Хайд странным тоном, без тени издевки или наигранности, медленно, проговаривая каждое слово, - ты забыла, что я не Джекилл, церемониться с тобой не стану. Веди себя как леди, иначе я могу и перестать быть джентльменом. - Вы никогда им не были! - Айрин выпалила совсем не то, что собиралась сказать. - И я вам не леди... Я шотландка! Мистер Хайд хранил зловещее молчание и выглядел спокойным, скрестив руки на груди и стоя напротив нее, непрестанно буравя немигающим взглядом. С беспорядочно торчащими во все стороны витыми прядями и отросшей щетиной, неприятно царапнувшей кожу юной леди, когда он подхватил ее на руки, он походил на беглого каторжанина или исключенного из университета студента. Не желая встречаться с его блестящими дикими глазами, мисс Миллиган силой воли перевела взгляд на кроваво-красный платок, прикрывающий тощий кадык, безусловно, самую яркую часть его гардероба. - Нет, - вдруг бросил мистер Хайд с оттенком безразличия, будто говорил не с невестой доктора Джекилла, столь сумасшедше желанной вишенкой на торте, а с первой попавшейся пресной дамой на нудном приеме, - ты - покойница, Айрин. И не дожидаясь, когда смысл сказанного дойдет до барышни, ринулся к ней, как раздразненный хищник, и впечатал ее в стену, сомкнув свои пальцы на ее шее. Эдвард Хайд все делал молниеносно, четко и отработано, не оставляя ни малейшего шанса на спасение. Сначала юная леди пыталась слабо сопротивляться, разжать его хватку, но воздух был перекрыт намертво, сознание заволокла пелена, ногти впились в кожу, оставляя глубокие царапины. Уже проваливаясь в тьму, где-то на задворках еще пульсирующего разума мисс Миллиган смогла едва различить грохот и стук, а потом громкий звон, который раздается, когда что-то вдребезги разбивается. И когти Джаггернаута, душащие ее, враз исчезли, дав возможность вздохнуть полной грудью. - Это вам за Севастополь!* Айрин поползла по стене, оседая на пол, но чьи-то руки ухватили ее за плечи, удерживая от падения. Осмелившись приоткрыть глаза, она увидела широко улыбающееся, раскрасневшееся от быстрого бега лицо Филиппа, которое немного закрывала съехавшая на бок шляпа. - Вы живы? - скороговоркой произнес русский студент с сильным от волнения акцентом. - Мисс Миллиган, отвечайте, вы в порядке? Шотландка хотела было ответить утвердительно, но не смогла издать ни звука, с ее уст слетело бессвязное хрипение. - Так-с, ясненько, - сказал себе под нос на родном языке Преображенский, бегло осмотрев безобразные следы на тонкой девичьей шее, - не было печали, так купила баба порося... Услышав незнакомую речь, Айрин вопросительно на него поглядела. - Отважная вы барышня, говорю, мисс Миллиган, - нарочито громко произнес Филипп, подхватывая ее под локоток и ведя за стол, - но перво-наперво займемся вашим драгоценным здоровьем, Аттерсон меня живьем съест, если у вас обнаружится хоть насморк, никогда б не подумал, что флегматик-нотариус может так горячиться... Ах, черт, забыл о них совсем! Пристроив мисс Айрин на стуле, студент-медик хлопнул себя по лбу и рысью понесся к входным дверям. Дотронувшись до саднящих ранок на горле, юная леди опустила глаза вниз и увидела валяющегося на дощатом полу лицом вниз Эдварда Хайда, в чьей шевелюре египетским жемчугом красовались осколки бутылки. Через секунду в комнату вошли трое известных ей господ - Филипп, Габриэль Аттерсон и Ричард Энфилд, взоры всей компании были устремлены на безрассудную шотландку. - С мисс Миллиган все хорошо, немного напугана да нет голоса от удушья, - рапортовал нотариусу Преображенский, - но должен заметить, мое вмешательство в их с мистером Хайдом великосветский диалог было отнюдь не преждевременным. С вашего позволения, сэр, я окажу ей помощь. - Да-да, буду премного благодарен, - ответил адвокат, одарив воспитанницу доктора Лэньона суровым осуждающим взглядом. - Мистер Энфилд, будьте любезны, подайте кипяток с камина, - скинув пальто и засучив рукава, Филипп вновь склонился над девушкой, - я наложу повязку, все пройдет через недельку. Заметив на столе вторую бутылку вина, он наполнил жестяную кружку и протянул ее Айрин. - Спасибо запасливому мистеру Хайду, - на этих словах юная леди слабо улыбнулась. - Веселье едва ли здесь уместно, мисс Миллиган, - начал Аттерсон в своей спокойной манере, но с нотками, присущими доктору Лэньону, - лично я не вижу ничего забавного в том, что приди мы хоть минутой позже - вы могли погибнуть! Это верх безалаберности и эгоизма, и это еще мягко сказано. - Аттерсон, дружище, это лишнее, - хотел было сгладить обстановку Энфилд, - главное, что наша дорогая мисс Айрин жива и здорова, уверен, она и сама осознала свою... оплошность. - Мой юный друг, - вздохнул Аттерсон, потирая переносицу, - когда вы не узнали в лицо королеву, вот это оплошность. То, что учинила эта молодая леди... У меня даже определения подходящего не найдется. - Прошу простить меня... Я... я не хотела никого волновать и подвергать опасности... - предприняла жалкую попытку реабилитироваться мисс Айрин, обретшая голос после вина. - И вы решили подвергнуть опасности себя, очень взвешенное решение- прокомментировал нотариус. - Как говорят в моих краях, - заметил меж делом Филипп, обработав царапины и аккуратно накладывая бинты, - хотелось как лучше, а вышло как всегда. - Просим вас, мисс, больше никакого волюнтаризма, - сказал Ричард. - Да, - Преображенский, убрав перевязочные средства, коснулся ладони юной леди, - вы нам всем чрезвычайно дороги... Аттерсон, почувствовав, что разговор принимает ненужный поворот, кашлянул. Убедившись, что жизни и чести этой маленькой сумасбродки ничего не угрожает, он переместил свое внимание на субъекта на полу, виновника сего торжества, если так можно выразиться. - Мистер Хайд уничтожил противоядие, - обреченно проговорила девушка, - не представляю, как быть теперь, старой соли больше не осталось. Джентльмены, переглянувшись, снисходительно улыбнулись, а затем Филипп извлек из своего врачебного чемоданчика порошок и колбу. На кушетке застонала насмерть перепуганная бедная Люси, ее было решено поручить заботам Энфилда, он взялся препроводить ее в свой дом, ибо время было более чем позднее. На все предостережения Аттерсона относительно его репутации юный Ричард лишь беспечно рассмеялся - дадим старым любопытным соседям повод для сплетен. В комнате остались только Филипп, нотариус и невеста Генри Джекилла. - Вы знаете? - спросила тихо у Преображенского Айрин. - Вам следовало все сразу рассказать мне, - кивнул молодой русский, приготовив снадобье, - тогда я ни за что на свете не отпустил бы вас одну укрощать этого зверя, что создал доктор Джекилл! - Смею думать, вы понимаете, что все произошедшее не должно покинуть пределов этого дома и дома Джекилла? - осторожно поинтересовался адвокат, боясь обидеть своего нового друга. - Я понимаю... И обещаю, что тайну доктора никто не узнает. Посверкивая шприцом в руке, Преображенский присел на корточки, развернув пребывающего без сознания убийцу лицом к себе и едва уловимо нащупывая вены. Поймав на себе вопросительные взгляды, он заговорщически улыбнулся: - Не беспокойтесь, я мастерски умею делать уколы, тренировался на свинине. - На чем, простите? - синие глаза мисс Айрин стали размером с соверен. - Свиная вырезка с кожей. Недурной материал для того, чтоб набить руку, скажу я вам... - Мисс Миллиган, вам лучше отойти на всякий случай, - Аттерсон загородил барышню собой, предупредительно подняв трость, - Одному Богу известно, как поведет себя это существо и подействует ли лекарство. Выглядывая из-за широкого плеча юриста, Айрин разглядела, как Филипп ввел красную жидкость и тоже отпрянул. Несколько мгновений, показавшимся всем долгими часами, ничего не происходило, Эдвард Хайд лежал на спине, не подавая признаков жизни. Вдруг его ноги дернулись и согнулись в коленях, руки затряслись как в конвульсиях, мышцы на лице задвигались, как будто к ним приложили электроды, он широко распахнул глаза. - Назад! - скомандовал Аттерсон, леди и мужчины стали отступать к дверям. Нетвердо встав на ноги, Хайд бешено начал вращать глазными яблоками. Разразившись площадной грязной бранью, он схватился за голову, изгибаясь и извиваясь, чуть ли не вырывая клоки волос. Двигаясь хаотично и размахивая руками, он вцепился в старую тяжелую гардину у окна и повиснул на ней, схватившись за пыльную ткань как утопающий хватается за соломинку. Гардина с треском порвалась, почти полностью накрыв собой упавшего мистера Хайда. Неожиданно все его крики и завывания прекратились. Из-под рваной ткани виднелись лишь черные ботинки и брючины, ни движения, ни звука. - Генри? - позвала мисс Миллиган, не в силах больше ждать, сцепляя и расцепляя руки. - Нет, - тоном, не терпящим возражений, остановил ее Аттерсон, - позвольте сперва нам. Но не успели они с Филиппом сделать и пару шагов, человек под окном зашевелился и встал к ним спиной, опираясь о стену. Постояв так немного и переводя дух, он обернулся, внимательно глядя на присутствующих, будто видел их впервые в жизни. - Генри!***
Воскресив в своем сознании картины недалекого прошлого, Айрин Миллиган так и не смогла ответить на свой потаенный вопрос, в чем странность. Сыворотка сработала, доктор Джекилл наконец вернулся к ним, вернулся к ней... Что удивительно, в тот момент она не почувствовала ни радости, ни облегчения, ровным счетом ничего... Просто стояла в немом поражении и наблюдала, как Генри благодарит Филиппа и Аттерсона, говорит ей слова извинений... А она даже не обняла его. И что ее пугало, Айрин не могла по-прежнему это объяснить. Наверно, это все шоковое состояние, как сказал Филипп, это скоро пройдет, она переволновалась и утомилась. Смирившись, что поспать ей так и не удастся, юная леди взяла свечу и решила проведать крошку Сару, девочка не сомкнула глаз до самого их возвращения в ночи, как и вся прислуга. Уже путешествуя по темным коридорам, Айрин вдруг вспомнила, что так и не улучила момент поговорить с Генри наедине. Быть может, в этом дело? Надо будет завтра непременно с ним объясниться, им есть что обсудить. Добравшись до лестницы на первый этаж, где располагалась детская, надо было лишь миновать гостиную, мисс Миллиган вдруг почувствовала, словно за ней по пятам кто-то следует. Резко обернувшись, она увидела только бархатистую тьму. Постояв немного и вслушиваясь в тишину, она отогнала от себя глупые мысли и спустилась вниз, но на каждой ступеньке ощущение что за ней следят ее не покидало. Гостиная была безмолвна и пустынна, как глазницы черепа, в камине догорали последние угольки. Зябко поежившись и пошевелив пальчиками на босых ногах, Айрин задержалась в гостиной, пытаясь сбросить с себя это странное оцепенение, преследующее ее. Господи, в чем же дело?! Теперь уже в доме Генри ей вдруг неуютно... Никогда такого не было, даже когда она отчаянно искала пути спасения жениха... Но нет, однажды было, когда она впервые столкнулась здесь с низкорослым человеком с бледным лицом и черной душой. Она так же оглядывалась в темных комнатах. Но сейчас уже все позади! Ведь так? - Не спится? Мисс Айрин аж подпрыгнула на месте от неожиданности. Повернув голову на голос, она приподняла свечу, в облаке тусклого света блеснуло пенсне в золотой оправе. - Ах, Генри, это ты... - вырвалось у нее тяжелое дыхание. Что за странный вопрос, кому еще здесь быть? Доктор Джекилл собственной персоной улыбнулся, кивнув ей головой, он сидел в вольтеровском кресле закинув ногу на ногу и разрезая бритвой яблоко. Острый предмет Айрин заметила не сразу. - Доброй ночи, мой Ангел, - Генри поднялся, - прости, не хотел тебя испугать. Тоже никак не уснуть. Тяжелая выдалась ночка, не так ли? - Да, - мисс Миллиган отошла на шаг назад, когда доктор приблизился, положив за щеку яблочную дольку и поигрывая сложенной бритвой, - устала, а сон не идет. - Ты дрожишь, - Джекилл снял свой шерстяной пиджак,- озябла? Хочешь, прикажу истопить камин или отнести уголья тебе в комнату. - Нет, - Айрин сама на себя сердилась, что отвечала так односложно и натянуто, но поделать ничего не могла, - мне не холодно. - Ты чего-то боишься? - он подошел совсем близко, улыбаясь ей. - Тебе больше нечего бояться, Айрин. Теперь я рядом с тобой. И скоро, если ты окажешь мне честь, ты не будешь мерзнуть, я буду согревать тебя своей любовью... Генри Джекилл накинул на нее пиджак, положив руки на девичьи плечи, мисс Миллиган уже собралась в шутку спросить, где он начитался такой пошлой белиберды про согревание, как вдруг заметила нечто иное. Его руки... Айрин вспомнила тот бал у Хьюбертов и вальс котильон, где она безошибочно угадала ладонь доктора Джекилла на своем плече, теплую и сильную. Ладони, покоившиеся на ее плечах сейчас, были... Другими. Чужими. Это были не руки врача. И прикосновение было совсем иным. Айрин посмотрела на лицо своего жениха, аристократичные черты, тонкий нос с небольшой горбинкой, умные карие глаза... Глаза. Они вдруг сузились, как у азартного картежника, и заблестели инфернальным блеском. И девушка в миг нашла ответ на терзающий ее вопрос, в чем дело. Человек, стоящий пред ней - не доктор Джекилл. И вывод, кто же это, напрашивался сам собой. - Генри? - почти умоляюще спросила Айрин, пытаясь все еще убедить себя, что ей мерещится. Он рассмеялся спокойно и жутко. - Догадалась? Давно бы пора, мой маленький Светлячок!