Москва, 1924 год.
"Эх, яблочко, да на тарелочке! Надоела жена, пойду к девочке!" Ольга как могла затыкала уши и пыталась сосредоточиться на сочинениях химика Бутлерова, но противный распоясанный мотивчик, который бренчали на визгливой надоедливой балалайке, заставлял ее закипать быстрее, чем бурлит концентрированная кислота в спиртовке при температуре в восемьдесят градусов. Не помогали ни плотно закрытые двери, ни толстые стены - наиболее удачные пассажи хора имени Полиграфа Полиграфовича надоедливым комарьем влетали в девичьи аккуратные ушки, обладающие абсолютным музыкальным слухом, раздражая несчастные барабанные перепонки и несчастные нервы их обладательницы. От папиросного дыма и запаха перегара тоже ничего не спасало, этим вечером их квартира в Обуховом переулке напоминала то ли вагон третьего класса, то ли пивную, то ли ликеро-водочный завод вкупе с табачной фабрикой. На какое-то время ария собутыльников Шарикова прекратилась. Ольга было вздохнула с облегчением, но тут из столовой за стеной просто выплеснулась гремучая смесь из французской оперы с грампластинки и басов вышеупомянутых господ. Причём служащие подотдела очистки Москвы от бродячих животных пытались перепеть, а вернее перекричать нежное сопрано Кармен, ретиво и с истово революционным энтузиазмом, но бессмысленно и беспощадно. Если бы не обещание горячо любимому крестному, в чьей квартире Ольга сейчас проживала, и не страх перед разошедшимися борцами за справедливость, барышня бы давно вышла из своего укрытия и высказала бы им все, что о них думает. Но покамест ей оставалось только про себя декламировать этот монолог и мысленно считать до ста, как учил отец. Папенька... Ощутив, как к горлу подступают рыдания, Ольга перевела взгляд от книги на пухлый фотоальбом, лежащий рядом на столе. Когда в 1918 году родительскую квартиру уплотнили, а она, избалованная профессорская дочка, близко познакомилась с прелестями соседства с трудовым элементом, растерянная Олюшка, уводимая крестным из бывшего дома, успела захватить в дамском саквояжике только этот альбом, баночку с засушенными в далеком безоблачном детстве цветами, книгу Бутлерова и фарфоровое пасхальное яйцо, подаренное некогда маме ещё в Англии. Когда она немного пришла в себя и спохватилась об оставленных маминых украшениях, отцовской богатейшей библиотеке, своих милых безделушках и любимом фортепиано, было уже поздно... Намедни, когда она возвращалась с дежурства из больницы, ей показалось, что на одном из комиссаров в автомобиле папина шапка из добротного меха... Раскрыв альбом, Ольга нежно провела пальцами по гладкой блестящей фотокарточке, запечатлевшей родителей еще до венчания, в 1881 году, сорок с лишним лет тому назад, в Рождество, поскольку позади них стояла нарядная елка. Мама говорила, что вышла на фото неудачно, ибо перед этим папа рассказал всем на праздничном ужине смешную историю, и она никак не могла заставить себя "сделать подобающее лицо", как выразился кто-то из гостей. Ольге ужасно нравилась эта карточка. Приосанившийся серьезный отец во всем своем ученом великолепии, с умным взглядом, мечтательно и решительно устремленным куда-то вдаль, с гордо расправленными плечами и чуть приподнятой головой. И мама, такая нежная и хрупкая на фоне высокой фигуры отца, мило улыбающаяся, словно ей было неловко за то, что от радости и веселья она никак не может плотно сжать губы. Её локоны ниспадали на белое шёлковое платье с изящным длинным треном*, элегантно спускающимся вниз, прикрывая маменькины ножки, отчего создавалась иллюзия, будто она ступает по облаку. Наверно, в тот вечер мама и вправду словно воспарила к небу от счастья. И пусть папа хранил гранитную невозмутимость, стоило лишь повнимательней взглянуть в его глаза, то сразу было видно, как они улыбаются и смеются. Ольга поцеловала холодный лик карточки, чувствуя, как в глазах предательски защипало. Крестный не любил, когда она плакала, со строгой здравостью хирурга рассуждая, что постоянные рыдания грозят ей обезвоживанием. Стоило лишь Ольге тихонько шмыгнуть носом и отчаянно заморгать, как крестный недовольно цокал языком, нарочито громко шуршал своими записями, называл ее размазней и советовал пойти заняться чем-то общественно полезным, к примеру, препарированием кролика, руки заняты - голова пуста. Иван Арнольдович, молодой врач и ассистент Липыча (так про себя Ольга называла крестного, ибо если б хоть раз отважилась вслух, ее рот немедля бы зашили белыми нитками), в таких случаях всегда смущенно покашливал и молча подавал ей платок из нагрудного кармана, чем усиливал ее желание завыть белугой, уже от стыда, что симпатичный мужчина, к которому она неровно дышит, видит ее дрожащие мокрые губы и распухший нос. Еще до революции Ольга поняла, как сильно тоскует по родителям, а уж когда окончательно перешла на иждивение к Липычу, то осознала с запоздалым раскаянием, что никто в жизни не будет любить ее так, как любят они. Папенька, едва только одна слезинка катилась по Олюшкиной щечке, бросал все свои дела и заключал ее в свои крепкие объятия, утешая всевозможными словами и интересуясь, хочет она птифур или мороженое. В семье на правах самой младшей она и так числилась в любимицах, к негодованию брата Шурки, которому ни одна мелкая шалость не сходила с рук, но отец особо баловал своего Воробышка. Папа, добрый и мягкий, ни разу не повышал на нее голоса... До тех пор, пока четырнадцатилетняя Ольга не услышала от старших гимназисток и курсисток про Софью Перовскую, Веру Фигнер, Шарлотту Корде и не загорелась желанием стать такой же. Пламенные идеи революции будоражили ее юный пытливый ум, Олюшка никак не могла решить, в какой кружок вступить, все это так напоминало тайные общества из книг, она уже вовсю хотела попасть на настоящее заседание на конспиративной квартире, удрать из-под носа у жандармов, раскрыть филлера*, создать подпольную типографию... Они с подругами как раз собирались вызвать дух Руссо, Герцена или Пестеля на спиритическом сеансе, когда папа нашел прокламации под кроватью и устроил юной бунтарке такое утро стрелецкой казни, что позавидовала бы вся жандармерия. Глупая, глупая, глупая... Ольга теперь ругала себя на чем свет стоит за то, что тогда в сердцах наговорила отцу уйму пустых обвинений, что он закостенел в своем замшелом монархизме, он не видит, что нужны перемены, что они все живут будто в нафталине и сонном царстве, что кругом ложь и лицемерие, что она жаждет свободы... Перед глазами так и стояло побледневшее лицо папы, как он дрожащей рукой снял пенсне и посмотрел на нее так странно, будто увидел призрака. Олюшка никогда не видела отца таким, в его глазах стоял страх, не за себя, а словно от того, что он увидел нечто такое, что старался забыть. - Запомни, Оля, свобода не в том, чтобы не ограничивать себя, а в том, чтоб владеть собой, - с любовью и болью глядя на воинственно напыщенную дочь сказал он, - в нашем обществе много скрытых болезней, не спорю... - А революция послужит отличным лекарством! - нетерпеливо перебила барышня, тряхнув коротко остриженными назло родителям русыми волосами как у француженок-эмансипе, акт ее протеста, однако, не произвел должного эффекта, отец, небольшой знаток по части дамского туалета, лишь пожал плечами и рассмеялся, а мама смиренно заметила, что так Ольга похожа на великую княжну Татьяну Николаевну, еще бы повязать ленту вокруг буйной головки. - Революция вскроет этот уродливый фурункул, умелым скальпелем выпустив всю гниль! - Скальпелем можно и убить, если он в неумелых руках, а гнилью захлебнуться. Есть вещи, с которыми нельзя заигрывать. Эти молодчики с бойко стреляющими печатными машинками, злорадствующие при очередном покушении на сановников, полагают, что революцию можно приручить на свою пользу и натравить на кого-нибудь. Думают, что это нечто вроде спиритического сеанса. Оля, вызвать всеобщее негодование в сущности нетрудно, надо лишь соль подобрать для нужной реакции. Но на волю вырвется такая сила, обуздать которую невозможно. Она, безусловно, сметет все по их требованиям и исполнит даже самые дерзкие желания... Но плату потребует кровью. Их же кровью. Это чудовище сожрет своих же заклинателей и не подавится. - Но ты не понимаешь! - горячо запротестовала Олюшка и пулеметной очередью принялась цитировать ходовые политические сочинения. Отец терпеливо ждал, когда она разрядит всю обойму. Наконец, когда дочь умолкла, чтоб перевести дух, профессор чуть слышно заметил: - Да, я не понимаю... Я знаю. Вечером у отца разыгралось давление, он ушел наверх пораньше, и они с мамой о чем-то долго говорили. Утром, когда Ольга с крестным провожали родителей на вокзале в короткую поездку по делам в Лондон, папенька был непривычно молчалив и рассеян, а мама выглядела уставшей, видно, ссора накануне выбила их из колеи. Стояла необыкновенно теплая погода, над майской Москвой плыл тонкий запах яблонь и сирени, прогуливались дамы в белых платьях с кружевными парасольками*, на столиках у уличных рестораций стояли высокие запотевшие графины с лимонадом и прозрачные голубоватые вазочки с мороженым. Когда они ехали на вокзал в открытой коляске, папенька предложил остановиться и полакомиться пломбиром, Ольга лишь демонстративно отвела стриженую головку и тоном узника Петропавловской крепости ответила, что нет аппетита. Крестный как всегда насупил брови и поднял указательный палец, готовясь пожурить смутьянку как следует, но папа остановил его. Ольга ехала в надменном молчании, ехала и не думала, что все это - родителей, булочные с вывеской "Поставщик двора Его Императорского Величества", клумбы, чистые изогнутые улицы, храмы с рассыпающимся над рекой колокольным звоном, мирное майское небо Российской империи - все это она видит в последний раз. На перроне отец прижал ее к груди и поцеловал в макушку, но она лишь с показной прохладцей улыбнулась ему. - До встречи, Воробышек! Будь умницей. Они хотели вернуться к осени, но этим планам не суждено было сбыться. Ольга не видела своих родителей вот уже десять лет. - Ох... - по-старушечьи взвыла Олюшка, прислонившись горячим лбом к фотокарточке и размазывая по картонным страницам альбома слезы. - Маменька... Папенька! Не было на свете такого, чего бы она не отдала, чтоб хотя бы на мгновение ощутить ландышевый аромат маминых духов и оказаться в папиных объятьях, которые укроют от всех невзгод. И попросить прощения за свою глупость и упрямство. Она наивно верила, что революция будет спасительна и прекрасна, она так хотела великих перемен... Получите, распишитесь, как говорит председатель домкома Швондер. Опять сегодня пристал с расспросами, с какой это радости она квартирует у профессора, почему беспартийная и угрозами навести справки о ее происхождении. Видно, Шариков наябедничал опять. Грохот из столовой вкупе со звоном разбившегося стекла заставил Ольгу уронить альбом. С противном шлепком он спикировал на пол, упав с раскрывшимся переплетом и походя теперь на подстреленную птицу с распластавшимися крыльями. Олюшка встала на колени, бережно подняв свою реликвию, почти единственную память о семье, доме и Родине, безвозвратно канувших в Лету. Страну с непроизносимым именем она не могла даже в мыслях назвать Отчизной. Ведь так? Из толщи страниц вдруг выпорхнула одна карточка, медленно покружившись и упав у кровати. Положив альбом на стол, Ольга с интересом взглянула на нее - фото лежало перед ней тыльной стороной, в правом верхнем углу чернилами были начертаны место и дата - "London, the 25th March, 1882". С возросшим любопытством развернув к себе его "лицом", девушка несколько секунд вглядывалась в снимок в совершенном удивлении, она никогда не видела его прежде. И людей на нем она тоже признала не сразу, что усилило ее изумление. Сперва Ольгино внимание привлекла маленькая девочка, стоявшая между господином и молодой дамой. Малютка была прехорошенькая, в матросском платьице, с прибранными кудряшками волос, схваченными двумя огромными белыми бантами по бокам она была похожа на принцессу или внучку золотопромышленника, но широко распахнутые глазенки и приоткрытый рот, в котором виднелись прорехи от выпавших молочных зубок неминуемо выдавали в ней постреленка и непоседу. Аристократичных чад учат правильной посадке и поведению перед фотографом едва ли не раньше иностранных языков и музыки, а это создание смотрело с желтоватого снимка с таким неподдельным восторгом и волнением, что было ясно - это был первый ее поход в фото-ателье, а к нравам изящного общества она была не приучена. Ольга умилилась этой детской непосредственности, но все ж пока не могла понять, кто она, и как вообще это фото оказалось в их семейном альбоме. Потом она перевела взгляд на женщину, изящно сидящую на стуле, ее бледное лицо дышало юностью и свежестью, но глаза были полны отчаяния и той усталости, что обычно бывает у пожилых людей, испытавших сполна на себе нещадные удары судьбы. Чем пристальней Ольга вглядывалась в ее черты, тем сильнее ей казалось, будто из этих глаз сейчас покатятся настоящие слезы. Просто мурашки по коже от того, как точно порой фотография передает душевное состояние человека, даже сквозь время. На молодой даме был неброский наряд, по-видимому, темно-серый, ибо он почти сливался с фоном и придавал всему ее облику траурную ноту, и Ольге на миг показалось, что этим беззвучным похоронным маршем дирижирует лежащая на покатом плечике рука стоящего рядом человека. Ольга долго не решалась присматриваться к третьей фигуре на карточке, к мужчине, возвышавшемуся над сидящей девушкой и притулившейся к ней малышкой, как возвышались каменные идолы в языческих капищах, подавляя малейшую искру свободной мысли и не давая забыть, кто здесь раб, а кто - господин. И лицо у него было как изваяния, какое-то заостренное, бесчувственное, жуткое, оно было красивым, если говорить о правильности черт и античном гордом профиле... Но в то же время в нем было сокрыто нечто ужасное, отвратительное... Демоническое. И если Ольге казалось, что девушка вот-вот заплачет, то при одном взгляде на загадочную и пугающую полуулыбку на губах мужчины ей мерещилось, что он победно рассмеется. Он будто торжествует от того, что она в слезах. И как он властно сжимает ее плечо - даже если она попытается уйти, он ее не отпустит. И она это знает. Поэтому безвольно сидит и послушно смотрит в блестящее око фотоаппарата. Олюшка боялась. И не столько смотреть, сколько узнать... В этом казалось бы обычном снимке таилось что-то страшное и странное. Барышня, до сих пор сидящая у кровати на коленях с карточкой в руках, медленно встала и раскрыла альбом на странице с рождественским фото. Положив рядом с ним эту случайную находку, она изумленно приподняла брови, глядя во все свои зеленые округлившиеся глаза. - Не может быть! Внезапно из столовой грянул выстрел. Ольга, и без того напряженная и взвинченная, подскочила на месте, больно ударившись коленом о массивный стол. За выстрелом последовал взрыв одичалого хохота и одобрительный свист. - Ну, все, товарищ Шавка, мое терпение лопнуло, - смахнув с плеч тяжелую массу отросших длинных волос, девушка смело шагнула в столовую с таким видом, будто она князь Александр Невский, Дмитрий Пожарский и Петр Багратион в одном лице. В столовой ее встретила живописная картина трапезы пролетариата - дешевое трактирное винцо вперемешку с водкой Дарьи Семеновны, содержащееся почему-то в кузнецовских фарфоровых чашках, разложенные на газетах соленья из их кладовой, вонючая вяленная вобла и сырой лук, от которого у Ольги заслезились глаза. В дверях кухни стояла растерянная Зина, нервно теребящая помятый передник и хватающая воздух накрашенными губками. Дружки Шарикова вяло лежали на стульях, широко расставив ноги в грязных сапожищах, явно взятых из конфиската, было видно невооруженным глазом, что они изрядно напились. Сам герой, приведший сюда всю эту честную компанию, стоял на столе, выплясывая "Яблочко" на бывшей кремовой скатерти. В одной руке он держал вилку с насаженным на нее маринованным огурцом, а в другой - перочинный нож. - Сейчас я ему, падле, всажу промеж глаз... - едва ворочая языком, прогавкал он и, замешкавшись, запустил вилку куда-то в стену. Проследив траекторию полета, Ольга с негодованием и отвращением заметила, что он целился в поставленную на полку фотографию Липыча. Отяжеленный огурцом снаряд не долетел, шмякнувшись вниз и оставив на гобеленовых обоях зеленоватый соленый след. Соработники Шарикова загоготали и разразились аплодисментами. - Так его, контру! Им всем туды дорожка на дрожках, собакам! При этом слове Шариков поморщился и сплюнул прямо на персидский ковер. Он поднял руку с ножом, прицеливаясь. - А ну не смейте! - И пьяные гости, и перепуганная Зина, и сам плод неудавшегося опыта крестного разом уставились на Олюшку, грозную и решительную. - Пошли вон отсюда! Вытерев рукавом обкапанный жиром подбородок, Шариков злобно ощерился, все же, дворовые привычки прочно вросли в его натуру. - Пасть захлопни, приблудыш, а то тебя пырну! - как всегда, изящный слог, нечего сказать, еще когда Липыч пробовал себя на поприще воспитателя, Олюшка с горькой усмешкой наблюдала за его потугами, теперь же хотелось плакать. Ольга сделала глубокий вдох, сжав побелевшими пальцами юбку, усилием воли заставляя себя не терять самообладания и не опускаться до уровня этих прохвостов с Хитровки. - Вы, кажется, ошиблись адресом, господин Шариков, здесь вам не подворотня и не кабак, поэтому попрошу в этом доме так не выражаться... И будьте любезны, слезьте со стола, покалечитесь ведь. - В своем доме я хоть благим матом право имею... - заикаясь и икая, огрызнулся Полиграф Полиграфович, моргая своими белесыми глазами на выкате. - Исчезни, сказал, пока тебя не покалечили! - Этот дом не ваш! - у Ольги напрочь отшибло чувство самосохранения, ибо голос гордости и чести был чересчур взывающим. - А чей же? - Шариков окунул носок лакированного ботинка в тарелку с селедкой, едва не поскользнувшись. - Уж не твой ли, приживалка? Что, поди-ка, уже видишь, как барствовать будешь здесь в семи комнатах? Думаешь, квартирка после этого старого хрена тебе свалится? А вот тебе, а не квартирка! Он со смаком плюнул на обмасленные пальцы и показал ей кукиш, пошевелив обкусанным ногтем. - Ты, погляжу, борзая стала как комиссарша! Что, думаешь, на твоего профессора управы не найду, раз он пузо кому-то зашил? Да кончат его скоро вместе с этим гнилым интеллигентишкой Борменталем! Как поставят их к стенке, так я тебя тут же коленкой под зад, вот так! - Шариков сделал выпад ногой, опасно отклонившись назад и чудом не свалившись под стол со свернутой шеей. - Все вы, паскуды, вот где у меня будете... Шариков сжал кулак, погрозив фотографии Липыча, а его нетрезвая публика вновь начала рукоплескать и смеяться. Лицо Ольги горело, будто ей дали пощечину, еще никогда в жизни ее так не унижали. Никогда она не чувствовала себя такой взбешенной, разъяренной и бессильной. Этот подлец ведь был прав. От влиятельных пациентов профессора, наведывающихся часто сюда, она между делом слышала, что в верхах сейчас царит настоящее побоище, и пусть до простых обывателей доносилось лишь эхо этой подковерной грызни, все так или иначе боялись за себя и подгадывали, как бы оказаться на правильной стороне баррикад. Ольга видела, как замыкается порой в тревожном молчании Липыч, но не догадывалась, что крестный боится не за себя, а за нее. И терпит многие унижения, смиренно принимая у себя "товарищей", чтоб Воробышек не попал под смертоносный маховик этого красного колеса. - Что, тяпнула? - злорадно поинтересовался Шариков, поворачиваясь к тяжело дышащей Ольге спиной и полагая, что с ней покончено. - Плесните ей чего-нибудь, пущай повеселится напоследок. Все равно скоро всех их шлепнут! Пребывая в полуконтуженном состоянии от душащих слез и клокочущего гнева, Олюшка уже не слышала и не видела ничего вокруг, не вдаваясь в подробности происходящего. Отвернувшись, чтоб не доставить этой свинье с собачьими мозгами и бесчеловечным сердцем удовольствия наслаждаться ее поражением, девушка вдруг заметила стоящую у прохода в прихожую трость крестного. Дальше все было как во сне или под гипнозом - Ольга начала соображать, что делает, только тогда, когда уже со всего размаху саданула Полиграфу Полиграфовичу этой тростью между лопаток. Как бы она ни старалась, удар был не сильным и не влек за собой никаких увечий, но Шариков, будучи навеселе, зашатался, как желе из абрикосов, и на глазах у изумленной публики рухнул со своего постамента вверх тормашками. На несколько секунд в столовой воцарилось неловкое молчание. - Японский городовой! - на одном дыхании выпалил один из опешивших друзей Шарикова. - Огонь-девка... - разделил с ним удивление другой. Под столом раздалось невнятное шебаршение, на скатерть легли пальцы с почерневшими от грязи ногтями, оставляя на ткани отметины, а через мгновение и вынырнула краснознаменная от спиртного и злости физиономия Шарикова. Оперевшись на скрипнувший стол и мотая головой как китайский болванчик, он зыркнул на нее мутными животными глазами. - Дрянь пичужная! - выплюнув вместе со слюной ругательство, Шариков резво вскочил на ноги и поднял свой ножик. Ольга, ощутив, что храбрость у нее улетучивается как молекулы водорода из серной кислоты в аппарате Киппа, выставила перед собой трость как палаш, отступая к кухне. - Не подходите ко мне! - Барышня предупреждающе замахнулась своим импровизированным оружием, но Шариков перехватил трость, отобрал и с легкостью сломал ее через колено. Две деревянные половинки покатились в разные стороны. - Теперь твой черед! - Уверенными движениями матерого головореза он схватил ее за локти и с силой толкнул назад так, что девушка повалилась навзничь. Ольга хотела было подняться да бежать, но Шариков навалился на нее сверху, придавив своим телом и лишив возможности сопротивляться. Вобрав в легкие побольше воздуха, она что есть мочи закричала, но этот ирод грубо закрыл ей рот своей грязной и шершавой лапой. - Сейчас ты у меня попляшешь, ох, попляшешь польку-бабочку! - Шариков поднес к ее лицу лезвие ножа. - Ну, будет, Полиграфыч, остынь! - Подал голос протрезвевший товарищ. - Ну, попугал девку маленько да и ладно... - Ша! - Противно взвизгнул начальник подотдела очистки, нависнув над помертвевшей Олюшкой и дыхнув ей в лицо мерзко-горьковатым запахом алкоголя и рыбы. - Я тебе сейчас тоже операцию сделаю! Рожицу-то тебе подправлю так, что ни один мужик не взглянет! Нож заплясал сатанинской пляской перед глазами, а потом кровожадно впился в тонкую кожу не щеке. Ольга застонала от кусающей боли, зажмурившись и чувствуя, как горячие слезы смешиваются с теплой кровью...***
Лондон, 188*
- Деточка, понимаю и разделяю ваш ажиотаж, - моложавый фотограф с короткими усиками нахмурился и недовольно постучал каблуком, наводя на своем аппарате фокус, - но давайте как-то возьмем себя в руки и перестанем вертеться как форель на удилище и постоим спокойно, иначе снимок выйдет размазанным! Сара никак не могла унять тот неописуемый восторг от того, что ее в первый раз в жизни будут фотографировать! Когда она смотрела на фотокарточки с мамой Айрин, они казались ей волшебными картинками. Вы только представьте - люди на них как живые, видны все веснушки, пуговки и оборочки. Сара все утро билась над разгадкой этой тайны, но Энни, хлопотавшая над ее прической, ничего не могла сказать, мистер Пул был слишком занят, чтоб что-то разъяснять, а кухарка вообще заявила, что это дьявольская машина, которая может ослепить или вообще душу вытянуть. Такие слова немного смутили девочку, но усилили ее стремление разобраться в этом вопросе досконально. Рассудив, что дядя Генри очень умный и точно знает, как эта штука работает, Сара, пока они ехали сюда в настоящем великолепном экипаже, попыталась удовлетворить свое любопытство, но дядя Генри почему-то осерчал и велел ей сидеть тихо и не приставать к нему с глупыми вопросами. Мама, заметив, как сникла Сара, приобняла ее и на ушко сказала, что в той коробочке живет много-много маленьких фей, и сразу после вспышки они все вместе начинают быстро рисовать картинку волшебными красками, которые сделаны из света. Отсюда и название - фотография, "пишу светом", "светопись". Ну, не волшебство ли! И как тут постоишь смирно, если хочется хоть одним глазком увидеть этих фей-художниц. Но дядя Генри, по-видимому, все еще был не в духе, поскольку после слов фотографа взял детскую ладошку и сжал ее так, что Саре стало больно. - Кому сказано, стой спокойно, - процедил он сквозь зубы, сдвигая брови и посверкивая глазами, а девочка с растерянностью, граничащей с испугом, посмотрела на него снизу вверх. Рядом с ней дядя Генри казался великаном, когда она впервые увидела его на том празднике, который они устроили для мамы Айрин, то он ее жутко напугал. Но потом она подружилась с ним, тем более, что дядя Генри был очень добрым, у него было красивое сверкающее пенсне, и ей казалось, если забраться к нему на плечо, то можно коснуться неба. А когда мама по секрету сказала, что дядя Генри - заколдованный принц, Сара стала свято считать его своим лучшим другом. Но последние несколько дней что они с мамой жили в его доме дядя Генри вел себя иногда не вполне обычно. - Дядя Генри, пусти, мне больно, - плаксиво произнесла Сара, а в следующий миг доктор наклонил голову, поджав губы и сузив глаза. Он хотел что-то сказать, но мама быстрым жестом притянула ее к себе, расправляя бантики в волосах. - Сара, детка, нельзя шевелиться, - тихо проговорила мама подкупающим тоном сказочницы, - феи рисуют только тех, кто стоит неподвижно, иначе ничего не получится! Как же им рисовать светом, если ты будешь скакать? Они и личика твоего не смогут разглядеть. А если будешь вести себя тихо, то увидишь, как вместе с вспышкой вылетит фея. - Правда? - Обиженная мордашка девочки озарилась улыбкой в ожидании чуда. Дела сразу пошли на лад, и когда фотограф получал свой гонорар, то не преминул сказать совершенно искренне: - Сэр, у вас чудесная жена! Ко мне часто приходят семьями, и мне никогда еще не доводилось видеть, чтоб ребенка так быстро усмиряли, их фотографировать одно наказание. Право же, ваша супруга сама волшебница. Услужливый джентльмен не заметил, как изменилась в лице спутница доктора. - Мы не женаты, - произнесла она чуть слышно и без прощания выскользнула с ребенком на улицу. - Но это вот-вот произойдет, - закончил за нее Генри Джекилл извиняющимся тоном и раскланялся с фотографом, - вы не обращайте внимания, моя невеста очень застенчива и впечатлительна. - О, ничего, сэр, я понимаю, все становятся сами не свои перед венчанием, - заверил его фотограф и только после ухода клиента вспомнил, что молодая леди ни разу не улыбнулась, даже когда убрали аппарат. Мисс Айрин стояла у фотоателье и смотрела весеннюю распутицу, на яркое солнце, набирающее силу день за днем, и все еще не верила, что это не ночной кошмар. Сперва она думала, что сможет себя пересилить, сможет смириться, но все ее существо только пуще бунтовало против сделки с этим... Существом. Айрин честно старалась хотя бы не думать о предстоящей свадьбе, ведь многие же женятся по расчету, едва узнав избранника, и живут потом... Но ее жизнь закончится точно после венчания. Ей было тяжко находиться с ним в одном доме, мисс Миллиган в прямом смысле пряталась от него по всем комнатам, прекрасно понимая, что это бесполезно. Теперь уж Эдвард Хайд ее не отпустит. Светлячок попал в лапы паука. - Ты назло мне это делаешь? - Айрин постаралась не морщиться на людях, слыша за спиной голос Хайда. - К чему ты надела это тряпье? Моя жена не должна выглядеть как серая мышь. Мисс Миллиган повернулась к нему лицом, чтоб не выводить из себя еще больше. - Прошу прощения, но я вам покамест еще не жена, - вежливо и миролюбиво сказала она, не глядя ему в глаза, чтоб не заметил, как ей противно, - и уж простите, но вам пора отвыкать от моды, принятой в местах, где вы... прежде бывали. Супруга уважаемого доктора должна выглядеть в глазах общества прилично. По глазам мистера Хайда шотландка видела, как его распирает чем-то огорошить ее в ответ. Надо отдать должное, он мастерски умел сеять сумятицу, как и безупречно играть свою роль. Айрин диву давалась, как Хайд филигранно изображает ненавистного ему Джекилла, до сих пор никто и бровью не повел. Она не могла это объяснить, но он и вправду знал все тонкости характера Генри, обладал феноменальной памятью и виртуозно подстраивался под собеседника так, чтоб тот ничего не заподозрил. И что самое пугающее, мистер Хайд проделывало все это играючи, будто его это развлекало и забавляло. Он и с ней играл, теперь это было видно как на ладони. "Он еще с вами не наигрался...". Слова бедняжки Люси все чаще всплывали в ее смятенном утомленном сознании. Здесь, на оживленной улице Айрин чувствовала себя в относительной безопасности, поэтому так бойко говорила с ним. Юная леди уже поняла, что на людях, даже в присутствии слуг, лже-доктору нет резона показывать свое истинное безобразное обличие, быть может, поэтому он не выпускал ее из дома, посылая горничную по всем поручениям. Но, что было для нее неприятным сюрпризом - Хайд будто избрал себе новое развлечение, публично дразнить ее и выводить из равновесия. И глумиться он так же умел просто отлично. Он просто из кожи вон лез, окружая ее заботой, чем вызывал на лицах свидетелей слезы умиления, и тут же говорил колкость, понятную только ей одной. К примеру, излюбленным его орудием пытки была обыкновенная улыбка, которой так часто одаривал мисс Миллиган доктор Джекилл, и у барышни становилось так легко и радостно на сердце. А теперь, стоило лишь уголкам его губ издевательски поползти вверх, ее сердце словно пронзали ножом. Это было не только жестом триумфа Эдварда Хайда, но и напоминанием того, что она никогда больше не увидит Генри. Никогда... Это страшное слово теперь камнем висело на шее у Айрин и тянуло ее ко дну. Она никогда сможет жить как прежде, она никогда не избавится от страха, она никогда не станет свободной. И Хайд казалось давал ей возможность утонуть под тяжестью этого "никогда". Темными вечерами, когда Айрин запиралась одна в комнате, она прислушивалась к каждому шороху и звуку, проносящемуся по безмолвным коридорам огромного особняка, но он после того разоблачения больше не приходил к ней. Айрин вся внутри холодела от липкого страха, но вместе с этим все отчаяннее хотела ему противостоять, вырваться из этого капкана и защитить Сару. Чем изощреннее Хайд ее мучил, тем сильнее дочь шотландцев стремилась бунтовать, пусть и втайне, ибо он был абсолютно непредсказуем. Мисс Айрин все никак не могла понять, что у этого "джентльмена" на уме. Зачем ему этот спектакль с таким размахом, ведь порой эта игра, пусть и со всем его талантом лицедея, обходилась ему очень дорого. Айрин иной раз подмечала, как он едва держится, чтоб не дать волю языку и жесткости, особенно с маленькой Сарой, поэтому пыталась оградить невинного ребенка от "дяди Генри", чтоб она снова не попала под горячую руку. Поэтому и говорила иногда ему опасные колкости, позволяя Хайду выпустить пар и вымести зло на ней, не причиняя вред другим. Леди даже была близка к тому, чтоб поверить в то, что если она "не будет играть с огнем", ему наскучит играть с ней вовсе... Но у Эдварда Хайда чаша ненависти и жажды чужих страданий была бездонной... Так когда же он с ней наиграется?! Никогда... И это было лишь начало его чудовищной игры. Айрин Миллиган смотрела в его черные глаза, прячущиеся за стеклышками пенсне, и с ее губ был готов слететь вопрос - почему я? Почему он выбрал ее? Она вспомнила, как милый покойный дядюшка Хэсти советовал спросить об этом Генри Джекилла накануне их венчания. Этот вопрос все еще был без ответа, но смысл его поменялся кардинально. - Вы, стало быть, заботитесь о моем положении в обществе, мисс Миллиган? - поинтересовался тоном доктора мистер Хайд без единой фальшивой ноты, деликатно беря ее под локоть и увлекая вперед вдоль вычурных лавок и магазинов, но властно сжимая серую ткань ее жакетика. - Это, безусловно, чертовски трогательно и лестно, но бестолково. Меня ничуть не заботит, как я выгляжу в глазах безмозглой суетной толпы, мне наплевать, что подумает обо мне эта лицемерная аристократия. Если я что-то делаю, то делаю для собственного удовольствия. А если мое жизнелюбие вызывает в ком-то зависть, то это удовольствие вдвойне. Не понимаю, что в этом порочного... Эдвард убавил шаг и тронул ее покачивающийся на ветру рыжий локон, как бы невзначай коснувшись бегающей венки на шее. - И не понимаю, почему ты не хочешь разделить это удовольствие со мной, мой Светлячок... Или же хочешь, но боишься в этом признаться, а? - Сара! - Айрин излишне громко воскликнула и рванулась к бежавшей впереди резвой козочкой малышке, случайные прохожие обернулись, а пожилая сухонькая дама неодобрительно взглянула на рыжеволосую девушку из-под лорнета. - Не прыгай по лужам, вся выпачкаешься! Давай-ка мне ручку, пойдем вместе. Иди ровным шагом, иначе дядю Генри забрызгаешь... Сара обернулся на следующего за ними арьергардом доктора Джекилла, который как-то странно ей улыбнулся и подмигнул. Она немного приуныла, подумав, что ничто не совершенно в сем грешном мире, ибо красивая дорогая одежда лишает радости прыгать по лужам. Но как только девочка приметила виднеющуюся зазывающую вывеску магазина игрушек, то сразу почувствовала прилив сил. - Мама, мама, смотри! - Сара на радостях прыгнула в очередную лужу так, что забрызгала сапожки и белые чулочки, а пара капель долетела до длинного пальто дяди Генри. - Я никогда не была в лавке с игрушками! Можно мне туда зайти, пожалуйста? Хоть одним глазком глянуть... Ну, пошли, ну, можно? - Что ж, если дядя Генри не против... - осторожно начала мисс Миллиган, переводя взгляд с вертлявых бантиков на злые глаза Хайда. - Я против ничего не имею, - отозвался он, подрагивающей рукой погладив Сару по красному беретику с помпоном и протягивая с показной добродетелью Айрин бумажник. - Ступайте. Только не пустите дядю Генри по миру. - Не тревожьтесь, сэр, мы умеем во время остановиться! - Девчонка взяла с полупоклоном деньги и потащилась в магазин с этим уличным отродьем с гордым видом, просто побуждая мистера Хайда вцепиться ей в шею, но он лишь до скрипа сжал кулак в кожаной перчатке. Как там этот кретин говорил, терпение добродетель? Ничего, он потерпит, уже осталось недолго. Светлячок еще его узнает, все равно никуда не денется, так пусть помашет непокорными крылышками напоследок, пусть покажет свой характер, тем слаще будет победа. Свое взять Эдвард Хайд всегда успеет, а пока пусть еще Айрин побряцает свой игрушечной сабелькой! Может, скорее поймет, что она бессильна перед ним, и ничего ей уже не поможет. Хайд подозревал, что подобные мысли уже крутятся в этой очаровательной рыженькой головке, но девчонка ведь у нас такая упрямая. Не желает признавать своего поражения. Боится, терпит, но рвется с ним сразиться. Но это лишь распаляло мистера Хайда. Он недавно еще подумывал в конце концов ее прикончить, но теперь окончательно решил оставить Айрин в живых. Раз маленькому Светлячку так полюбилась игра с огнем, кто он такой, чтоб лишать юную леди удовольствия? Пусть играет в воина, пока не поймет на конец, что Эдвард Хайд ей не по зубам. "Мой маленький Светлячок... Ты, все-таки, хочешь свободы, но боишься себе признаться, что только я могу тебе ее дать!"***
Сара неугомонной кометой бегала от прилавка к прилавку, любуясь стройными рядами кукол, фигурок, мягких зверушек, заводных танцовщиц, корабликов и паровозиков. Вид у нее был такой, будто она попала в сокровищницу османского султана. Айрин грустно улыбаясь вспоминала, как впервые ее привел в такую лавку доктор Лэньон и накупил ей столько игрушек, что она чувствовала себя богачкой. Теперь же она ощущала себя безвольной марионеткой в руках убийцы, которая будет повиноваться ему до конца своих дней. Или пока он не найдет себе новую куколку... А что будет тогда с надоевшей игрушкой? - О, мисс Миллиган, вы ли это? - Айрин не сразу поняла, откуда идет голос и кому он принадлежит. - Какая встреча, однако! А мы как раз намедни у Хьюбертов об вас говорили. Генерал часто вас вспоминает, да-с. Видимо, жалеет, что Томас так и не смог составить ваше счастье. Девушка неестественно улыбнулась Грегори Флетчеру, судовому магнату, знакомцу дядюшки. Приподняв цилиндр и указав лакею с завернутыми в хрустящую перламутровую бумагу коробками отнести покупки в кэб, он ретиво принялся делиться с ней последними досужими сплетнями и новостями, а мисс Миллиган делала вид, будто она тоже рада его видеть и ей интересно. - После свадьбы Томас с молодой женой сразу отбыли в Европу, провели зиму в Италии, и не собираются пока возвращаться, у новоиспеченной миссис Хьюберт отменные аппетиты, скажу я вам, если она их не умерит, бедняге генералу придется продать имение в Суссексе, а то и вовсе затянуть потуже пояс, - было неясно, дает ли Флетчер ей понять, чего она лишилась, сетует на алчность избранницы Томаса или жалеет имение в Суссексе. - Да, мистер Флетчер, прискорбно, - только и говорила Айрин, почти не слушая его. - Из меня, судя по всему, скверный рассказчик, я утомил вас своей пустой болтовней, - магнат пристально и с участьем посмотрел на ее отрешенное лицо, - я слишком увлекся, простите, так был рад вас повстречать, что ничего не спросил о вас. Как вы поживаете, мисс Миллиган? Хорошо, что вы решили осесть в Лондоне. - Благодарю, я в добром здравии... - голос молодой девушки дрогнул. - А ваши глаза говорят об обратном. - Флетчер посерьезнел, подойдя поближе и понизив голос. - Скажите начистоту, мисс Миллиган... У вас неприятности? Могу я что-нибудь сделать для вас? - Я не знаю, что можно сделать, - неприятности, это было мягко сказано, но Айрин уже не могла делать вид, что все превосходно, - мистер Флетчер, я оказалась в крайне затруднительном и щекотливом положении. Единственный, пожалуй, выход это тайно покинуть Лондон. Будь я сама по себе, быть может, я смогла бы изловчиться и уехать. Но на моем попечении осиротевший ребенок. Мисс Айрин украдкой взглянула на Сару, блаженно поглаживающую игрушечный чайный сервиз. Бедное дитя, не знает, что они обе ходят по лезвию ножа! Девушка ни слова не сказала больше, уже зная наперед, что сейчас собеседник по этикету посочувствует, пожелает всего доброго и пойдет своей дорогой, ведь в высшем обществе не принято сетовать на судьбу и просить помощи. И шотландка все равно не посмела бы просить и утруждать кого-то, она была горда, хоть и обречена. Но мистер Флетчер, вопреки ее ожиданиям, остался в магазине, в раздумье поглаживая короткую бородку. - Я не имею представления о вашем положении, ваши намеки слишком туманны, - вдруг произнес он, - да это и не мое дело. Но джентльмен обязан помочь леди в подобной ситуации. И уверяю вас, помощь вы получите, я слов на ветер не бросаю. - Что? - Айрин сперва подумала, что ослышалась. - Но... Как? - Дело в том, что моя дражайшая супруга с моими сорванцами отбывают на воды в Германию, - без лишних лирических отступлений сразу перешел к сути магнат, - и до сих пор она не нашла себе компаньонку, которая была способна и за детьми присматривать. Вы понимаете, что абы с кем я не могу отправить мою семью, к тому же, Беатрис очень взыскательна, когда дело касается камер-фрау, а мальчики очень долго привыкают к новым людям. Я бы хотел доверить своих домочадцев надежной персоне. И полагаю, на вас можно положиться, мисс Миллиган. - Сэр... - Айрин от волнения облизала пересохшие губы, до сих пор не веря своим ушам. - Вы хотите, чтобы я поехала с миссис Флетчер в Германию? - Именно, - улыбнулся судовладелец, - думаю, вы самая подходящая кандидатура. Вы прекрасно владеете немецким и, насколько я могу судить по рассказам покойного доктора Лэньона, хорошо управляетесь с детьми. Не волнуйтесь, ваша девочка также может поехать, моим малышам не хватает общения со сверстниками. Вам будет обеспечено проживание в пансионе и достойное жалование. И разумеется, все вышесказанное останется конфиденциальным, ни одна душа не узнает о вашем отъезде. - Мистер Флетчер, я просто... не знаю, как вас благодарить! Вы не представляете, что сделали! Вы меня спасли! - Мисс Миллиган едва удержалась от того, чтоб задушить джентльмена в объятиях, несколько минут назад она поставила на себе крест, но надежда забилась сейчас в ней с новой силой. - Успеется, мисс, - уклончиво охладил ее пыл Флетчер. - Вам все же нужно побеседовать с Беатрис. Но думаю, вы ей понравитесь. Скажите, вас устроит сегодня в девять вечера? - Да, конечно, - такой шанс выпадает раз в жизни, и если бы он предложил аудиенцию с женой глубокой ночью на кладбище, Айрин бы не раздумывая согласилась, но тут же вспомнила, что не знает, куда ехать, - прошу прощения, могу ли узнать адрес... - Об этом не беспокойтесь, вам не к чему трястись в кэбе, я пришлю за вами свой экипаж. Они условились, что мисс Миллиган сядет в карету Флетчера у старой церкви на Болтон-стрит. Айрин, окрыленная и вдохновленная скорым избавлением, купила Саре музыкальную шкатулку и ушла из лавки иным человеком, с искренней верой в доброту и бескорыстие Флетчера. Она не видела, когда прощалась, что судовой магнат, провожая ее взглядом, вдруг коварно ухмыльнулся. Похоже, намерения у него были не такие уж бескорыстные.***
Выйдя из лавки, юная леди, ища глазами своего тюремщика, увидела, что тот мило беседует с мистером Аттерсоном, который, должно быть, проходил мимо. - Добрый день, мисс Миллиган, - почтительно приветствовал ее нотариус, уже ждущий, что вскоре сможет обратиться к ней "миссис Джекилл", - чудесный день, не правда ли? Я удачно встретил доктора по дороге из конторы, а как раз намеревался вас навестить. Благо, Джекилл теперь распахнул двери своего дома для старых друзей. - Виновен, ваша честь, - сказал Хайд, шутливо поднимая руки, - мистер Аттерсон любезно пригласил нас с тобой, мой Ангел, к себе, по мне так дивное завершение этого чудесного дня, не находишь. - Все так, я буду рад, если вы осчастливите нас своим присутствием, мисс Айрин. - Это так заманчиво, милый мистер Аттерсон, но сожалею, я не смогу составить вам компанию, - юная леди старалась не смотреть на навострившегося мистера Хайда, чтоб тот не заметил произошедшую в ней перемену, - я что-то неважно себя чувствую, видно утомилась. Да и Сара уже устала. С вашего позволения я вернусь домой, а доктор Джекилл пусть поедет с вами. Вечер в обществе старинного друга и тонкое вино с бриджем пойдут ему на пользу. И потом, наверняка, вам есть что обсудить и без меня. То злополучное завещание так и не расторгнуто... Айрин, огонек в которой вновь загорелся, не могла удержать, чтоб не подложить шпильку вошедшему во вкус мистеру Хайду. - А ведь правда, Джекилл, мы так и не закрыли этот щепетильный вопрос, - ухватился за поданную с легкой руки мисс Миллиган идею адвокат, - конечно, мисс Айрин, скрасите наше мужское общество в другой раз. Идемте, Генри, прогуляемся пешком. Джекилл ответил не сразу. Он пронизывал немигающим взглядом свою невесту, приподнял одну бровь, и потом уже одобрительно хмыкнул. - До встречи дома, мой Ангел, будь уверена, я не заставлю себя долго ждать. - Надеюсь, мисс Миллиган себя чувствует лучше, - проговорил Аттерсон, когда шотландка с Сарой усаживались в кэб, - я боялся, что бедная девочка не скоро оправится от пережитого... Но как же я рад, что все опасения были излишними, она в надежных руках! - Вы замечательно сказали, друг мой, - отозвался Эдвард Хайд, пожирающим взглядом буравя профиль Светлячка в окне, - она в надежных руках... Оказавшись в кэбе и проехав несколько ярдов, Айрин Миллиган наконец выдохнула и мысленно приказала себе успокоиться и сосредоточиться. Все сложилось так спонтанно и внезапно, что так и тянуло найти горькую пилюлю в бочке меда. Ей просто сказочно повезло, но теперь нужен был план. В том, что "доктор Джекилл" почуял неладное, барышня не сомневалась, усыпить его бдительность не так-то просто. То, что он точно не знает, откуда пришла неожиданная подмога, дает Айрин некую фору, даже может посчастливиться, что он пока не догадался, что его пленница решила дать деру. Но слишком уж легко Хайд позволил ей уйти. "Что ж, мистер Хайд, говорите, не наигрались? А мы еще посмотрим, кто игру поведет!" - Будьте любезны, на Кавендиш-сквер, - окликнула она извозчика. Сару было сразу решено оставить у Лэньонов, мисс Миллиган и думать не хотела о том, чтоб бросить ребенка одного в доме этого Джаггернаута. Аттерсон не отличается особой словоохотливостью, а значит, у нее не так много времени. Конечно, хочется верить, что карты и вино окажутся убедительными доводами для долгого вечера, но Хайд мог вернуться домой до того, как она закончит разговор с миссис Флетчер. Щедрый жених не спросил с нее денег, что Айрин брала в лавку игрушек, а значит, она сможет позволить себе снять комнату или номер в гостинице в приличном квартале, как только она получит согласие от жены магната, то сразу заберет на обратной дороге ребенка и будет дожидаться путешествия в убежище. План был сумбурный и сырой, но ничего толковее за такой срок и в таком возбужденном состоянии мисс Миллиган изобрести не могла. Опасения, что Хайд нагрянет к Лэньонам до ее возвращения, свободных комнат может не оказаться, а миссис Флетчер в принципе может отказать ей в месте Айрин предпочитала отметать. Первая фаза плана побега прошла как по маслу, Артур и Элиза без лишних допросов согласились посидеть с Сарой, но тут же произошла непредвиденная накладка. Радушные хозяева упросили дорогую гостью попить чайку, а мисс Айрин не смогла им вежливо отказать. Сидя как на иголках и поглядывая на часы, девушка рассеянно улыбалась говорливому Лэньону-младшему и мешала ложечкой нетронутый чай, механически добавляя туда сахар. Вбегая в особняк на Болтон-стрит и поспешно поднимаясь наверх, Айрин походя спросила дворецкого: - Доктор Джекилл уже дома, Пул? - Нет, мисс, хозяин еще не возвращался. Захлопнув дверь своей спальни и переведя дух, мисс Миллиган облокотилась спиной на лакированное красное дерево, про себя проговаривая дальнейшие действия. Хвала Господу, мистер Хайд ее не застал! Нужно не мешкая собрать кое-какие пожитки и незаметно выскользнуть из дома, чтобы слуги думали, будто она у себя. Черный ход через лабораторию! Но имеет смысл сменить гардероб, чтоб выглядеть перед миссис Флетчер представительно. Вот уж воистину по одежке встречают... Наскоро переодеваясь в сиреневое платье с белым кружевным жабо и маленьким черным галстуком и подкалывая огненные волосы, Айрин вспоминала, что дядюшка рисовал Беатрис Флетчер женщиной желчной и сварливой, третирующей прислугу, поэтому никто не задерживался в их доме надолго. Но Айрин Миллиган во что бы то ни стало обязана получить это место. Она выдержит, лишь бы быть с Сарой за сотню миль от этого демона. За два-три года службы можно скопить средства и попросить расчёт, а там уехать в Новый Свет или Австралию. Да, затеряться среди австралийских степей и пустынь, жить натуральным хозяйством, просто и свободно, посвятить себя заботам о девочке. Закрутив ниспадающие на щеки пряди, Айрин посмотрела на свое отражение... Неужели это действительно она отправляется в поездку заграницу, бросая все, что ей дорого? А как же мистер Аттерсон, Ричард, Люси, Артур с Элизой, Филипп, Пул, Энни? Она никогда больше их не увидит... Что же с ними будет? Но так они будут в безопасности, вне подозрений оборотня-доктора, не имеющие понятия, где искать мисс Миллиган. Она не подставит их под удар. - Так нужно, - упрямо повторяла Айрин, перебирая украшения, может, их можно будет снести в ломбард, - я должна... От меня лишь беды, всем будет лучше, если я буду далеко. Вдруг она случайно наткнулась на продолговатые серебряные серьги с индиголитом*, покоившиеся на самом дне шкатулки. В глубокой синеве драгоценного камня отражались огоньки газовых ламп, а серебро с достоинством сверкало подобно морозному узору. Эти серьги ей подарил Генри перед отъездом в Эдинбург. Сказал, что его невеста похожа на этот камень - благородная, искрящаяся, неподдельная... И очень крепкая духом. Айрин вдела в мочки ушей сережки, маяком блеснувшие в рыжей копне и так хорошо подчеркивающие цвет ее глаз. Шотландка решила для себя - голодать будет, но эту драгоценность не продаст. Это подарок ее Гения. И она будет помнить о докторе Джекилле только хорошее... Пусть с ней останется только добрая память, если доктора вернуть уже невозможно. Ведь так? Так, время дорого, надо спешить! Закрыв маленький желтый округлый чемодан, Айрин приоткрыла щелочку в двери, изучая местность. Путь был свободен. По-кошачьи прокравшись по коридору до спальни Джекилла, шотландка сделала глубокий вдох как перед прыжком на лошади через преграду. Даже в отсутствие хозяина одна лишь обстановка его опочивальни внушала самые дурные чувства. Ничего, она проскользнет, быстро возьмет из ключницы нужный ключ и будет такова. Айрин, чтобы поднять свой боевой дух, подумала, что можно потом послать мистеру Хайду письмо из Баден-Бадена без адреса. Она улыбнулась при мысли, какую физиономию скорчит "доктор Джекилл" и хватит ли ругательств в его словарном запасе. Тихо ступая во мраке докторской спальни, Айрин вытянула перед собой руки, двигаясь наощупь, дабы не наткнуться на что-то... Или на кого-то... Отыскав повешенную у кровати ключницу, мисс Миллиган торопливо открыла ее. Но ключа от потайной двери там не оказалось. - Нет, он же должен быть здесь... - вслух прошептала девушка, хмурясь. - Что-то потеряла, Светлячок? Айрин споткнулась о ковер и упала на кровать, сев так прямо, будто аршин проглотила. Дверь гулко захлопнулась, а где-то рядом с ней затрепетал огонек спички, в нос ударил резкий запах табачного дыма. Затем спичкой чиркнули еще раз, впустив под плафон лампы на трюмо свет. На трюмо боком оперся, затягиваясь кубинской сигарой, лже-доктор или Эдвард Хайд, на вкус читателя. В руке он крутил медный ключ. - Не это ли ищешь часом?