Мой гений

Непотушенный окурок полностью разъел фотокарточку, оставив лишь бесформенный обугленный клочок, тут же обратившийся в пепел. Доктор Карцева, славившаяся среди медперсонала своей гордостью и несгибаемостью, стояла на четвереньках, скрючившись и дрожа, упираясь вспотевшими ладонями в дощатый пол в жалкой попытке подняться снова на ноги. Внезапно кто-то резко дернул ее за подбородок, заставив поднять голову вопреки желанию. Порождение ее разошедшегося воображения и воспаленного от бессонных ночей мозга, не знакомый ей мучитель стоял прямо перед ней, но Ольга по-прежнему не могла видеть его лица. Кожу обжигал холод ледяных пальцев, ощутимый даже сквозь перчатки. - Не надоело тебе унижаться? - насмешливо поинтересовался он, приподнимая свою трость с тяжелым набалдашником из слоновой кости, - Даже твоя семейка не опускалась до такого, выслуживаться, лизать сапоги этим палачам! Все-таки. тебя заразил Преображенский этой рабской покорностью, оспой смирения на грани лизоблюдства! Карцева могла воочию представить его гадкую ухмылку, как только до ее слуха донесся ядовитый смешок. Она предприняла очередную попытку подняться, но вдруг что-то резко и больно припечатало ее правую кисть к полу, это походило на тугой укол огромной иглой. Скользнув сощуренными глазами вниз, Ольга Филипповна заметила, что в ее ладонь упирается трость, не давая возможности подняться, разве что с раздробленными костями. Ее язык будто прирос к иссохшему нёбу, и она не могла выдавить из себя ни звука. - Какая же ты жалкая, просто противно! Ну, глянь не себя! И это потомок некогда славной фамилии? Ни английского лоска, ни шотландской отваги. Можешь врать кому угодно о своем долге врача и клятве Гиппократа, но меня-то не проведешь. Я ведь всю твою трусливую гнилую душонку знаю, Элен. Хоть в чем-то ты с папашей схожа - такая же лицемерка и лгунья. Ольгу впервые за много лет охватило чувство страха - липкое, удушающее и парализующее все тело невидимыми кандалами. Последний раз ей было так жутко, когда она в ночи убегала из своей московской квартиры с тремя детьми, страшась ареста. Потом для этого чувства попросту не было времени, нужно было поднимать дочерей, а с началом войны она и вовсе запретила себе чего-либо бояться. Да и сам страх отступал, когда в эвакогоспиталь привозили раненых, и когда она смотрела на изжёванное бессонницей лицо Зинаиды во время их работы в Сталинграде над сывороткой против тифа. На фронте вообще все было кристально ясно - здесь свои, а там враг, и любая слабость это помощь врагу. И все ее собственные сомнения отступали перед долгом Родине. Но теперь доктору Карцевой было до одури страшно. Это существо будто вывернуло ее душу наизнанку, вытащив на свет все потаенные мысли и упрятанные чувства, и она была абсолютно беспомощна в своей душевной наготе перед ним. Он буквально цитировал то, в чем она не осмеливалась никогда признаться даже самой себе. - Что, не за чем теперь спрятать свое истинное обличие? Ведь ты же ненавидишь все! Ненавидишь Борменталя за то, что по его милости ты со своим выводком вынуждена скрываться под чужой фамилией от клейма жены врага народа. Ненавидишь старого черта Преображенского за то, что не обеспечил тебе выезд за кордон, чтоб свободно дышалось. Ненавидишь отца за то, что воспитал такой бесхребетной размазней и бросил на произвол судьбы вместо того, чтоб выцарапать с этой тонущей гнилой посудины под названием Россия! Ненавидишь эту страну! Так признайся в этом! Выпусти свою натуру! Тебе же все это опостылело, уж я-то знаю. Не надо бояться этого чувства, признав свое настоящее обличие, ты станешь свободной. Живи в свое удовольствие, к чему себя обременять заботами о ком-то? Тебе никто не станет помогать, Элен, и ты никому не должна, а уж тем более этой своей "Родине"! Люди по своей сути неблагодарные и продажные твари, никто не оценит твоих жертв. Из тебя выжмут все соки, и ты станешь никому не нужной. Последнее предложение он растягивал, нарочито медленно проговаривая каждое слово, будто вколачивая гвозди в ее сознание. Он наклонился так низко, что Ольга могла чувствовать его дыхание на своем лбу. И чем ближе он склонялся, тем больше росло в ней чувство омерзения от того, что он говорит о ней правду. Когда эта дурнота достигла пика, Ольга Филипповна резко вскинула левую свободную руку и что есть силы толкнула его, зацепив высокий ворот и отдернув лацканы. Мужчина по инерции отпрянул назад, убрав трость с ее кисти. Цилиндр отлетел в сторону. Напрягшись и вобрав в грудь побольше воздуха, как перед прыжком в ледяную купель, женщина оттолкнулась от пола и выпрямилась во весь свой высокий рост. Фигура напротив нее наоборот скукожилась, закрывая свое лицо рукавами и материей плаща. - Я довольно наслушалась вашего словесного поноса! - выкрикнула она, не особо заботясь об изысканности слога. - И в данный момент ненавижу больше всего ваши издевки! А ну-ка покажитесь! Или что, тоже кишка тонка? В ответ она услышала глухой смех, похожий на бульканье раствора на спиртовке. - Ох, у меня-то не тонка, - он опустил полу плаща, - смотри сама не окочурься! Карцева не была брезгливой, когда дело касалось физиологии и анатомии. Работа в прозекторских и анатомичках начисто выбили из нее это чувство. Но когда она увидела его лицо, то не сдержалась от вскрика, шарахнувшись и прикрыв рот. Любой цирк уродов показался ей кукольным театром по сравнению с открывшимся мерзким зрелищем. Его лицо будто было сшито из двух других, абсолютно противоположных во всем, словно скрестили две древнегреческие глиняные маски. Брови, скулы и мышцы на каждой из этих половинок двигались сами по себе, даже глаза - один кофейно-карий, другой черный, - мигали попеременно. Уголки рта кривились в противоестественной гримасе, напоминающей график математической функции. Ничего более отталкивающего до селе Ольга не видела. А самое кошмарное было то, что одна из половин этой физиономии до боли походила на ее отца! - Боже мой! - выдохнула Ольга Филипповна, в паническом ужасе пятясь назад. - Чудовище! - Кто бы говорил! - мужчина широко раскрыл рот, обнажая неровный ряд зубов, в левой полости они были желтоватые, как у безнадежного курильщика, и острые, как у вурдалака. - Открою тебе секрет, моя милая Элен, так на самом деле выглядят все, даже смазливые лоретки, если б только зеркала могли отражать их душонки, а не рожи! Чувствуя подступающую к горлу тошноту, Карцева бросилась бежать, петляя среди бесконечных лабораторных столов и то и дело натыкаясь на их углы. Секционная разрослась до исполинских размеров, напоминая пещеру, и не было никакого намека на выход отсюда, дверь просто растворилась в сгущающемся мраке. Налетев в этой кромешной тьме на холодную стену, Ольга прошлась по ней дрожащими руками в поисках спасительной дверной ручки или проема. - Элен... - зазывно, нараспев раздался позади нее голос, - мой маленький Воробышек! Куда ты бежишь, дурочка, от судьбы не убежишь! Докторишка думал сбежать от меня в другую страну... Ха, как бы не так! И тебя я везде достану, везде найду! - Нет... Это всего лишь кошмар. Этого нет! Карцева, просыпайся! Проснись, давай! - Этот кошмар теперь твоя жизнь. Ты не сможешь отныне спокойно спать, есть, жить... - холодок электрическим импульсом пронзил ее позвоночник, когда Ольга поняла, что он стоит прямо у нее за плечами, - В твоих жилах течет кровь убийцы. Нравится тебе это или же нет, но порок неотрывно сплетен со всеми добродетелями, что ты унаследовала от отца. И этот порок, эта ненависть, как бы ты ее не приглаживала, вырвется наружу, как только доводы твоих хваленых совести и долга будут исчерпаны. - Нет, я не такая! - Ольга чувствовала себя маленькой девочкой, потерявшей в бездушной толпе любящих родителей, все рациональное в ее вымуштрованном мозгу окончательно ей отказало, уступив место каким-то низменным инстинктам загнанной жертвы, - я не такая! Я не порочная! Я не убийца! - Грешная, порочная, грязная, - ее спины коснулись те же ледяные руки, поглаживая по лопаткам, - и тебе от этого не избавится, как невозможно содрать с живого человека кожу! Никто не любит тебя такой, и ты никого не любишь! - Нет... - руки Ольги вдруг нащупали что-то холодное и острое, на стену был повешен меч, - я люблю... Я люблю своего отца, люблю Ивана, люблю своих девочек... Я люблю свою Родину! Она несмело сняла с гвоздей оружие, сжав рукоять до белых костяшек. - Я люблю... И буду защищать это до последнего вздоха! Ольга резко развернулась лицом к своему ужасу, выставив вперед острие меча. - Я не убийца, я доктор, как мой отец, я воин, как мама... Я русская, как крестный! - женщина замахала оружием, как машут факелом, разгоняя тьму, прорубая путь к свету, - И я тебя не боюсь! Пошел прочь, проклятый, сгинь, уйди! Уйди!

***

- Уйди! - Ольга осознала, что проснулась, только когда орала благим матом в процедурной, благо, она была одна, и никто не слышал этих воплей. - Господи, приснится же такое... Хуже контуженной, честное слово. Она подошла к зеркалу, чтоб привести себя в порядок, поправляя собравшуюся складками юбку и затягивая узел потуже на затылке. Женщина уже почти себя успокоила, но стук в дверь вновь заставил ее вздрогнуть, из-за чего шпилька царапнула голову. - Ольга Филипповна, можно? - раздался за дверью деликатный, но командный голос. - Да, Николай Григорьевич, прошу вас. Майор Алексеев в своей обычной манере зашел бесшумно, его неожиданное появление раньше немного раздражало ее, но за проведенных бок о бок два года Карцева вполне свыклась с его компанией, если так можно было назвать осуществляемый за ней надзор со стороны служащего НКВД. Формально он обеспечивал безопасность важнейшей операции по разработке и испытаниям советского пенициллина, но Ольгу никогда не покидало чувство, что он наблюдает непосредственно за ней. Лицо у Алексеева было как всегда непроницаемым и бесстрастным, сегодня он был одет в штатское вместо привычной формы с нововведенными погонами, но что-то неуловимое все равно выдавало в нем заправского чекиста. Хотя, возможно, сама Ольга уже не представляла его в иной ипостаси. - Я готова, товарищ майор, - коротко отрапортовала Карцева, заметив на себе пристальный взгляд через зеркало. - Вы хоть немного отдохнули, Ольга Филипповна? - она не оборачивалась, непринуждённо поправляя бант на блузке. - Я не устала. Единственное, от всего этого мне немного не по себе, куда привычнее тишина лаборатории или наводненные людьми палаты. Я хочу скорее покончить с этим и вернуться к своим прямым обязанностям. - Престиж нашей Родины разве для вас не обязанность? - майор говорил это скорее для порядка, по его глазам Ольга видела, что ему самому не нравится эта ярмарка тщеславия, придуманная номенклатурщиками и штабистами из кабинетов, никогда не бывавшими на передовой. Доктор повернулась к нему лицом, чуть нахмурившись, но заговорив ровным тоном. - Николай Григорьевич, если вы не хотите со мной поссориться до скончания века, то будьте добры, не говорите мне подобных вещей. Я уверена на 99,9 процентов, что наш крустозин даст фору западной плесени Флемминга, и Зинаида Виссарионовна того же мнения, и вы это знаете не хуже нас. И престиж нашей Родины после изгнания фашистов с нашей земли уже никем не может быть оспорен, как не нуждается в доказательствах величие горной вершины или глубоко озера. Ольга умолкла, немного смутившись своей словоохотливости, обычно они с майором обменивались парой фраз касательно военных дел, но Алексеева ее красноречие ничуть не задело. Наоборот, он одобрительно кивнул, будто окончательно убедился в ее благонадежности и преданности. - Только, боюсь, этого величия нам никогда не простят, не даром же они после такого долгого выжидания подсуетились, нацелились на Берлин. - Да, - вздохнула Ольга, - англичане и американцы не смогут пережить, что последний гвоздь в гроб этой нечисти вогнали мы. - Вы это красиво сказали, насчет гор и озера, - после непродолжительного молчания заметил Алексеев. - Просто вспомнились слова моей мамы, - она немного удивилась такому комплименту от майора, скромно отведя зеленые глаза, - а ей мой дедушка еще говорил, что никто и никогда не отнимет честь твоей страны и предков, покуда ты сама это хранишь. - И вы храните, Ольга Филипповна? - Не знаю, товарищ майор, не могу сказать, - Карцева почувствовала, что ее щеки стали как две розы, и подошла к приоткрытому окну, чтоб освежить лицо, - я не уполномочена о таком заявлять. - А я могу сказать, - он шагнул к ней, - и думаю, что вы храните. Вот, возьмите, это вам. Майор без обиняков положил на подоконник маленькую картонную коробочку. - Что это, Николай Григорьевич? - Ольга взяла ее в руки, но открывать не стала. - Взгляните сами. Он определенно умел напустить интригу, пусть и не столь изящно. Но такой жест от товарища майора очень озадачил и взволновал доктора Карцеву. Подержав немного таинственный подарок на ладони, она положила его на стол рядом с лампой и книгами по органической химии. - Посмотрю завтра, когда испытания пройдут, - внешне женщина казалась абсолютно спокойной, даже равнодушной, что стоило ей определенной выдержки, но покойный Филипп Филиппович мог бы смело гордиться своей крестницей. - Вы уверены, что все пройдет успешно? Они оба стояли у окна и смотрели на шумящие тополя с яблонями, слушая тишину, редкую для военного времени. Даже не верилось самим, что в сорок первом враг был в восьми километрах от Москвы, а теперь отброшен к польской границе. Они смогли непостижимое, и теперь должны довести дело до победного конца, задавить эту гидру в ее логове, и чтоб она никогда не подняла свою уродливую голову на мирных людей. - Я не Господь Бог, чтоб знать все наперед, Николай Григорьевич... Мы сделали, что могли, а дальше Его воля. - Товарищ Карцева, - после этих слов скула майора дернулась, - вы отдаете себе отчет в том, кому и что вы говорите? - Я уверена в нашем крустозине, потому как он спас столько жизней, уверена в Зинаиде Виссарионовне. И я прекрасно понимаю, что мы не имеем права на ошибку. - Особенно вы, Ольга Филипповна, - Алексеев сделался подчеркнуто строгим, вновь приняв то отрешенное выражение лица, с каким забирал ее для выполнения важной медицинской миссии, - в противном случае вам придется ответить за свои действия и за имя вашей семьи. - Что вы имеете ввиду? - Ольга перевела на него настороженный взгляд. - Вы меня поняли, - Алексеев тоже направился к зеркалу, поправляя под воротничком галстук и намеренно избегая встречи с ее глазами, - за то время, что мы служили вместе, я достаточно узнал вас лично, чтоб составить собственное мнение. И я желаю вам добра, особенно после всего, что вам пришлось пережить. Но сейчас очень многое поставлено на карту, и вы должны оправдать доверие, оказанное вам. Товарищ Ермольева за вас поручилась, настояв, что вы незаменимы в медицине. Идите и докажите это. - Так точно, - без тени иронии и сарказма отозвалась доктор Карцева, расправив плечи в гордой осанке, как учили в детстве, - я готова, товарищ майор. Когда они шли по широкому гулкому коридору до лаборатории, майор Алексеев вдруг мягко тронул ее за плечо и шепнул в ухо: - Но для меня ваше величие тоже не нуждается ни в каких доказательствах!

***

Профессор Говард Флори подцепил висящие на цепочке часы, сверяя время и с удовольствием слушая мелодичную трель. Однако, русские уже ждут, а опаздывать не в его правилах. Поправив халат, накинутый на плечи с деланной небрежностью, наподобие королевской мантии или плаща полководца-победителя, он ускорил шаг. - Волнуетесь, сэр? - поинтересовался его ассистент Стивингс, бережно неся лакированный тонкий дипломат с блестящей защелкой, хранящий образец пенициллина, привезенного из Штатов. - Ничуть, - Флори поправил очки, улыбаясь с видом человека, уверенного в своей победе, - это не более чем показательное выступление или скачки. В конце концов, дорогой Роджер, на Нобелевском банкете были мы, так что история уже нас не забудет. Следующий за ними джентльмен в сером костюме заметно оживился, навострив уши и прислушиваясь к английской речи. Одарив того чисто британской чарующей улыбкой, профессор подмигнул Стивингсу: - Кто и должен переживать, так это русские, они не делали никаких прорывов в медицине со времен Павлова! Они оба сдержанно засмеялись, чрезвычайно довольные своей остротой. Проходя мимо одной из высоких белых дверей, британский химик вдруг остановился, прислушиваясь к доносившимся оттуда звукам. - Что это? - он вопросительно глянул на приставленного к ним русского переводчика. - Похоже на волынку или концертину. - Это баян, господин профессор, - пояснил тот и, видя замешательство заморского гостя, добавил, - гармоника, наш музыкальный инструмент. - Как занятно, - с неподдельным интересом произнес англичанин, - а можно ли нам заглянуть сюда? Хочу взглянуть на этого музыканта. Когда Флори вошел в палату, ища глазами того, кто играл, то он просто замер, отыскав его. Все пациенты, кто мог держаться на ногах, собрались возле койки, на которой в полулежачем состоянии сидел парнишка с ожогами в пол-лица и с плотной белой повязкой прикрывающей глаза. Но несмотря на увечье он лихо перебирал кнопочки, раздвигая меха и заливисто запевая: "Ой, полным-полна моя коробушка, Есть и ситцы, и парча." У изголовья его кровати стояла высокая женщина, положив солдату руку на плечо и вторила приятным высоким голосом: "Пожалей, душа-зазнобушка, Молодецкого плеча!" Все остальные бойцы хлопали в ладоши и смеялись, сопровождая выступление ободряющим свистом. Опешивший профессор так и стоял в проходе, чуть приоткрыв рот, никем не замеченный, поскольку все внимание было приковано к слепому музыканту. Женщина улыбалась и что-то говорила солдату по-русски, и ее зеленые глаза светились каким-то особым блеском, будто она была причастна к этому чуду. Говард Флори молча вышел из палаты, в задумчивости шагая остаток пути до лаборатории, не проронив ни слова. У секционной их ждали приземистая женщина небольшого роста в элегантном темно-синем костюме и мужчина с непроницаемым выражением лица. - Добро пожаловать, господин профессор, мы надеемся, что вы хорошо добрались, - он говорил это без улыбки и через переводчика, что несколько покоробило привыкшего быть желанным гостем мистера Флори, - меня зовут Николай Алексеев. Прошу, знакомьтесь, профессор Зинаида Ермольева... При рукопожатии Алексеев все время смотрел куда-то вдаль, сводя брови к переносице, и просветлел, только когда позади английской делегации раздалось цоканье туфель. -...и доктор Ольга Карцева. С ними вы будете проводить испытания наших препаратов. - Так это вы! - не удержался от восклицания британец, узнав в советском докторе ту женщину из палаты, - вы доктор? Я видел вас с тем слепым человеком, играющим на.... русской концертине. Это ваш пациент? - Профессор, это большая честь для меня быть вам представленной, - проговорила дама вежливым тоном на английском языке не дожидаясь перевода, она тоже не улыбалась и выглядела удивленной таким вниманием к своей персоне, - да, мы с госпожой профессором лечили этого молодого человека. Майор чуть кашлянул, указывая глазами на переводчика, и Ольга Филипповна покорно уступила, поняв свою оплошность. - Мадам, я в восхищении, - Флори чуть сдвинул очки, внимательно изучая лицо Карцевой, - как вам удалось обучить его игре? Он ведь полностью утратил зрение! - Расплавленной броней ему выжгло глаза, и он оглох на одно ухо, - со вздохом пояснила Ольга, - но до войны он был заядлым баянистом, так здорово играл, что его приглашали на все праздники. Он решил, что разлучить его с любимым делом не сможет даже ранение. Он сам приноровился, сделав пометки на кнопках и играя по памяти мелодии. - Невозможно... - выдохнул профессор, - это невозможно! - В нашей стране, мистер Флори, возможно все, - просто сказала женщина, - теперь это и Гитлер знает. Что ж, полагаю, нам пора идти. Прошу вас в лабораторию. Пока Карцева о чем-то беседовала с Ермольевой, британец неотрывно скользил взглядом по ее высокой точеной фигуре. - Сэр, - прервал его размышления Стивингс, подавая чашу Петри, - прошу простить, но человеку вашего положения так смотреть на даму... - Роджер, Бога ради, - скривился профессор, - за кого ты меня принимаешь! Я не в паб пришел, чтоб на девиц глазеть. Тут другое. Видишь ли, эта мадам доктор... У нее акцент необычный. - Что ж, не все русские могут безупречно говорить по-английски, - заметил ассистент, пожав плечами, - но надо признать, доктор Карцева общается вполне сносно. - Дело не в этом. Ее речь похожа на... Если б я не знал, то подумал, что она из Эдинбурга или Глазго. Ты слышал, как она выговаривает звук "р"? Так говорят в Шотландии. - Ну, уж я думаю, она вряд ли родом из Шотландии, - усмехнулся Стивингс, - вот будь она рыжей, я б еще подумал. Однако она все же привлекательна, не находите? Ее холодность и манерность оставляют приятное послевкусие, какое бывает, когда побудешь в обществе истинной леди. Есть в ней какой-то... аристократизм, если хотите. - Друг мой, мы прибыли в Москву изучать действие советского пенициллина, а не изучать внешность милейшей доктора Карцевой, - строго осадил размечтавшегося ассистента профессор Флори, - аристократизм, говоришь? Странно, ее лицо... Она поразительно похожа на... - Кого, сэр? - Нет, вздор, этого не может быть! - Флори стянул очки и принялся их яростно протирать, что свидетельствовало о его нервном состоянии. - О чем вы говорили? - настаивал Роджер. - Ни о чем, я же сказал, что это невозможно! - это было сказано довольно громко, что привлекло внимание Алексеева и переводчика. - Как сказала очаровательная мадам доктор, в этой стране возможно все, - с озорной улыбкой шепнул профессору Стивингс.

***

- Такое ощущение, что он пришел в музей, - сказала Зинаида Виссарионовна, наблюдая, с каким лицом английский профессор ходит по их лаборатории, - глаза что блюдца. - Ага, небось думал, что мы тут в лаптях препараты держим, а ассистируют нам медведи, - сухо прокомментировала Карцева, осторожно добавляя через пипетку сыворотку в чашку Петри, кишащую бактериями. - Слышу шуточки родного Липыча, - улыбнулась уголками губ ее давняя подруга. - Твоя правда, я и не заметила, как превратилась в крестного, Царство ему Небесное! Такая же ворчливая и нудная... А годков через пять-десять и старая буду. - Да ладно тебе прибедняться, - легонько толкнула ее в бок Зинаида, - сколько лет прошло, а ты все такая же красавица. Вон, с тебя профессор глаз не сводит. Действительно, Флори пристально следил за каждым ее движением, переговариваясь с ассистентом. - Свататься пойдет, - подытожила научное наблюдение Зинуша. - Слушай, я готова, хотя бы ради того, чтоб посмотреть на выражение лица Алексеева. Интересно, Николай Григорьевич профессора на дуэль вызовет? Женщины тихо улыбнулись друг другу, разряжая обстановку и даря друг другу мысленно поддержку. - О Льве Александровиче нет вестей? - осторожно спросила Ольга. - Генерал Н. обещал похлопотать, - Ермольева посерьезнела, - он очень признателен нам, что крустозин спас его дочурку, я верю его слову, но его влияния может быть недостаточно. Я писала во все инстанции о пересмотре Лёвиного дела, Бурденко меня поддержал. И ты, Олюшка, если бы не ты... - Зина, все будет хорошо. Его обязательно освободят и реабилитируют. Главное, он жив. Карцева умолкла, и Зинаида без лишних слов поняла, что подруга думает о расстрелянном в тридцать седьмом муже. Сердце микробиолога сжалось от жалости, и в голове шевельнулась шальная мысль. А может сказать то, что она знает?... Несмотря на строгий запрет... - Оля, - неуверенно начала Ермольева, - Иван Арнольдович, он... - Зинаида Виссарионовна, давайте это опустим. Нам пора начинать. - Ольга хитро прищурилась. - Покажем этим надутым индюкам, что мы тоже не лыком шиты, а?

***

- Невероятно. Просто невероятно, господа! Спустя сутки Говард Флори ходил вокруг столика с двумя чашами Петри, в одной из которых покоился американский образец, а в другой - советский. И красный пенициллин показал куда большую эффективность, буквально сожрав бактерии. Охая и восклицая, англичанин бросился к профессору Ермольевой и доктору Карцевой, со снисхождением королев принимающим дифирамбы. - Я вас поздравляю, леди, поздравляю от всего сердца! - Благодарю вас, господин профессор, - зелены глаза Ольги вдруг лукаво вспыхнули, как у юной озорницы, - и прошу заметить. Конечно, после академика Павлова у нас не было нобелевских лауретов. Однако, если мне не изменяет память, Франция под натиском Германии держалась сорок дней, а дом сержанта Павлова держал оборону пятьдесят восемь дней. Так что, кое в чем мы все-так сильны! - Признаю со смирением и восхищением, мадам доктор, - кротко ответил ей Флори и вдруг аккуратно коснулся губами ее руки. - Если вы позволите, я бы хотел сделать совместное фото с вами и мадам Пенициллин, на память. Садясь в машину во дворе больницы, профессор поглаживал кожаный кофр с камерой и загадочно улыбался. - Ну, что, сэр, теперь в Нью-Йорк? - спросил его Стивингс. - О, нет, Роджер. Сперва заглянем в Лондон. - Сейчас? Но ведь авиа-рейды только прекратились, да и к чему делать такой крюк? - Мне нужно срочно увидеть профессора Генри Джекилла, - пояснил Флори. - А письмо отправить не хотите? Вы знаете, сэр, прогресс - штука полезная. Не зачем тащиться на другой конец света, когда телеграмма дойдет за несколько часов. - У меня к нему дело, требующее личной встречи. Если старик Джекилл не выставит меня за дверь, я покажу ему прелюбопытнейшую вещь!

***

Ольга Филипповна вышла из душного здания Яузской больницы, с наслаждением вдыхая душистый весенний воздух. На душе было очень странное чувство, далекое от ликования и гордости. Она даже не вполне осознавала, что они сделали. Советское лекарство самое лучшее в мире, они с Зинушей изобрели самый лучший пенициллин! Но как бы она ни прислушивалась к себе, все ее мысли сходились в одном. Доктор Карцева невообразимо устала, и мечтает упасть, как в детстве, в мягкую постель, прижимаясь щекой к холодному тугому животу подушки, зарыться с головой в хрустящее накрахмаленное одеяло и уснуть. Летом, на каникулах, в сильную жару маменька разрешала Ольге спать в саду, и она закрывала глаза, слушая ночные разговоры пичуг и вдыхая аромат скошенной травы и смородины. - Ольга Филипповна! - предаваясь воспоминаниям, она даже не сразу сообразила, что это ее окликнули. - Вы забыли! Во двор вышел майор Алексеев, протягивая ей вчерашнюю коробочку. - Вы обещали посмотреть, - напомнил он настойчиво. Деваться было было некуда. Карцева приоткрыла картонную крышку и чуть слышно охнула. На бархатной подушке лежала серебряная брошь в виде цветков ландышей, украшенная мелкой россыпью хрустальной крошки. - Когда я увидел это, то сразу подумал, как красиво она бы смотрелась на вас, - бесстрашный и непотопляемый майор вдруг явственно замешкался, подбирая слова, - после смерти жены я никого к себе не подпускал. Но когда я увидел вас над койками больных в белом халате, то понял, что никого не вижу в качестве своей судьбы кроме вас. Выходите за меня, Ольга Филипповна. - Николай Григорьевич... - растерянно прошептала Карцева не зная, что сказать, это было не просто неожиданно, а фантастично, она никогда не представляла себя в роли супруги Алексеева. - я... очень тронута, но вы... - Я все о вас знаю, - поспешно успокоил ее мужчина, - и уверяю вас, меня это не отталкивает. И вам с дочерьми нечего бояться. Ваши документы останутся прежними. Вы сможете вернуться в Москву, я заберу вас с собой. Что скажете? Ольга молчала, тупо уставившись на камушки-росинки в ландышах. Майор ждал ответа. Когда она собрала слова в губы, чтоб как можно мягче ему все объяснить, прямо к ним подъехал черный автомобиль, мягко шурша колесами. Дверца заднего сидения распахнулась, из нутра машины вышел мужчина в новенькой чистой форме. Майское солнце играло на полковничьих погонах. - Карцева Ольга Филипповна? - без особых церемоний будничным тоном спросил он. - Да, это я... - Поедете с нами, гражданка. - Товарищи, - немедленно вмешался Алексеев, - по какому праву... Он не договорил. Из автомобиля показался еще один человек в фуражке с синей тульей, одернув гимнастерку и как бы невзначай коснувшись кобуры. Тот, что назвал женщину по имени, щелкнул своим удостоверением и что-то негромко сказал майору, Ольга не смогла разобрать. Николай Григорьевич изменился в лице, сжал губы, но молча кивнул. - Садитесь в машину, - чекист галантно распахнул перед Карцевой дверцу, пропуская вперед. - Прошу вас. - Я могу взять какие-то вещи? - спросила Ольга Филипповна так, будто речь шла о ком-то другом. - Это не лишнее, - последовал чеканный ответ. - Вы не могли бы подождать минуту? - доктор Карцева подошла к Алексееву и вложила ему в руку брошь. - Спасибо, Николай Григорьевич, но я не могу быть вашей женой. Я люблю другого мужчину, своего мужа. И жена врага народа не может быть подходящей партией для майора НКВД. Благодарю вас за все. Прощайте! "Черный воронок" ехал умопомрачительно медленно, Ольге казалось, что она в пути уже целую вечность. По обеим сторонам от нее на заднем сидении находились два чекиста, будто она осмелилась бы выскочить из машины на ходу. Внутри было пусто, не было страшно или тревожно, мысли путались, как мыльная стружка. Ольга сцепляла и расцепляла пальцы, стараясь не смотреть на лица НКВДшников, казавшиеся ей одинаковыми. Наконец, скрипнув рессорами, машина остановилась. - Мы на месте, - объявил товарищ полковник и подал Ольге Филипповне руку, чем изрядно ее смутил, - прошу на выход, гражданка Карцева. Оказавшись на воздухе, Ольга инстинктивно поежилась. Прямо перед ней высилось угрюмое здание на Лубянке...