Игра или «Я сведу тебя с ума»

Стук небольших каблуков его туфель отбивался от стен четким ритмом. Переходить в сектор «С» всегда было напряжно. Больница делится на три сектора: «А», «В» и, собственно, «С». В первом работают доктора, во втором содержится основная масса пациентов. А третий – нечто особенное, немного напоминающее тюрьму, для особо опасных и сложных пациентов. Таких не выпускают из комнаты. Ни в столовую, ни гулять во двор. Вообще. Ничем не лучше тюрьмы, если честно, но тут хотя бы предоставляют лечение. Проходя охранную систему, доктора минуют металлодетекторы, как в аэропортах. Как будто они действительно собираются пронести туда пистолет, чтобы застрелить задолбавших пациентов. Хотя, иногда хочется. Охранник недовольно смотрит на упаковку в руках. Чимин пожимает плечами и поясняет: – Это для него. Что поделать, требует и все тут. Вряд ли можно убить мороженым. Все с тем же недовольным видом он отдает Чимину мороженое, открывая перед доктором дверь. Пройдя по коридору в самый конец, где его уже наверняка ждал Юнги, Чимин помедлил. Не потому, что ему страшно или он хочет бежать отсюда куда подальше. Нет. Просто пациент и правда интересный, но сложный. Переступив порог, Чимин вступит в игру, в которую и не верит вовсе. Пак, нажимая на ручку, открывает дверь. Юнги откинулся на спинку стула и глядит с флегматичностью, но оживляется, замечая лакомство в руках доктора. Несмотря на то, что ему двадцать семь, в нем есть что-то от ребенка. Злого, жестокого, умного, проницательного, эгоистичного ребенка. – А я все гадал, придешь ли ты, – сообщает Юнги. Чимин оставил это без комментария, отдавая мороженое тому, кому оно и предназначалось. Юнги медленно открывает упаковку и достает шоколадное мороженое на палочке. Он провел тут гребаных восемь месяцев. Черт возьми, да. Да. Наконец-то. Он, прикрыв глаза, провел языком по всей длине, ощущая, как тает на языке сладость. Затем бросил на Чимина нечитаемый взгляд. – Чего смотришь? Пак неопределенно пожал плечами. – А нельзя? – Вот так вот? – довольно нервно усмехается Мин. – Думаю, скорее нет, чем да. Но я разрешаю. Дождавшись, когда Юнги доест мороженое и показательно оближет пальцы, Чимин продолжил: – Теперь ты доволен? – Ага. – Тогда я могу задать вопрос? – Валяй. – Почему ты убил своих родителей? – Это довольно интересный вопрос, – отзывается Юнги. – И ответ на него будет очень-очень длинным. – Я не тороплюсь. – Хорошо. Давай я расскажу тебе, Пак Чимин, о своей семье. Понимаешь ли, каждую секунду в мире умирают люди. И пока мы с тобой говорим, тоже. Каждый человек незримо борется, чтобы не быть следующей жертвой беспощадной судьбы. И кто-то действительно стоит того, чтобы жить дольше. Чтобы жить вечно. А мои родители были не достойны жизни. И не только они, моя мачеха и сестра тоже. Я родился в семье бизнесмена, у меня был очень большой дом, своя комната, куча дизайнерской, неудобной одежды, репетиторы и личный психолог. Моя мать была шлюхой, без преувеличения. Нимфомания вела ее от самой молодости по ее кривой дорожке. Такова цена влюбиться в шлюху – о какой верности вообще может быть речь? Хотя, не знаю, когда отец любил мать, но я этот момент не застал. Он любил деньги. Но сначала о матери. Она была непомерно глупой. Есть люди, которые слишком умны, чтобы испытывать любовь. А есть такие, что слишком глупы для нее. Она была из последних. Ее интересовал лишь секс, ее сигареты и возможность тратить деньги. Со временем она даже перестала скрывать измены, а потом ушла, оставив нас с сестрой на отца. Я пугал ее, с самого детства. Когда я задавал вопросы, как и все нормальные дети: почему небо голубое, почему в ракушке шумит море, почему, если провести ножом по руке, будет больно, почему папа всегда на работе; она не отвечала мне – она кричала, прогоняла и отмахивалась. Она сама не знала ответов. Отец был влюблен в деньги, он был зависим их приумножением. Все, что его волновало – его бизнес, это как хобби, любимое дело жизни. Но пустое, потому что на вопрос «ради чего?», ответить он не мог. Просто, чтобы было. Он не делал это ради нас с сестрой, не даже ради большого дома и возможности иметь прислугу. Просто, потому что ему хотелось больше? Он не мог остановиться, он считал, что движется в гору, а на самом деле катился в яму, засыпанную золотом. Мы не были семьей, мы играли в нее. Мир – большая сцена и все в ней актеры, которые становятся настоящими, лишь сходя с нее. Когда не светят софиты, не смотрят зрители. Но тех, кто стал настоящими при зрителях, почему-то зовут психами. Разве это справедливо? И потом еще людей обвиняют в лицемерии. Ладно, что-то мы отошли от темы. Сестра не была расстроена уходом матери, сестра у меня была свободолюбивая, всегда пыталась идти наперекор родителям, хотя всегда им проигрывала. Отцу было откровенно плевать, он мог даже иногда оставаться в своей компании, не являясь домой. Мы были отданы сами себе. А теперь будет иронично. Угадай, что сделала моя сестра? Она стала наркоманкой. Ну, это вполне обьяснимо и ожидаемо – девочке дали полную свободу, а она решила попробовать что-то новое, необычное. О чем она слышала так много, будто это красивая сказка со счастливым концом, которую читают детям на ночь. Но если это и сказка, то конец отнюдь не счастливый. Она своими руками выстрогала железные прутья для своей клетки, своими руками сварила их вместе и сама же закрыла за собой дверцу. Она любила свободу, но стала полностью зависеть от наркоты. Она такая слабая, она даже бороться с этим не хотела. Ее главным смыслом жизни было найти чем закинуться. Я так сильно разочаровался тогда. Она готова обманывать, воровать, предавать, продавать себя, лишь бы получить эту гадость. Такие люди – падаль. Они теряют свою личность, интелект и отдаются иллюзии, что заменяет жизнь. Потому что она слишком слаба, чтобы идти против этого. Была еще Мария, иностранка, которая пришла на замену моей матери. Отца она не любила, ее, конечно, привлекали лишь деньги. Она была до ужаса жадной, ненавидела нас с сестрой, хотела избавиться, лишь бы все доставалось только ей. Меня не били в детстве, ко мне не проявляли какого-либо насилия, чтобы это могло стать причиной. У меня нет такого оправдания. Просто это они виноваты во всем. Они заслужили и я не жалею. – Ты просто мальчик, которого не любили в детстве, – констатировал Чимин, с интересом наблюдая за пациентом. В глазах Юнги промелькнула ненависть от такого плоского и простого трактования, но отчасти Пак все же был прав. – Равнодушие – самая лучшая и одновременно самая ужасная из существующих вещей. Когда ты чувствуешь ее – это хорошо, это как прохладный ветер в жаркий день. Позволяет чувствам не брать верх, оставаться холодным и расчетливым, не чувствовать боли. Но равнодушие – худшее, что можно ощущать к себе. Я был готов к ненависти и избиениям со стороны родителей, к презрению или абсолютному страху, но равнодушие – то, что мне неподвластно, то, к чему я готов не был. Я не знал, что с этим делать. Мин замолк, въедаясь взглядом в глаза доктора, спрятанные за линзами очков. Он склонил голову на бок, будто чего-то ожидая. – Я думаю, что равнодушие – это маска, за которой люди прячутся. Они могут даже не осознавать, что чувствуют что-то или не хотеть что-то почувствовать, прячась за ней, как за щитом. Ты не равнодушен к родителям. – О, нет, конечно, не равнодушен. Я презираю их, ненавижу, а мысль о их смерти доставляет мне удовольствие. – Ты убиваешь, потому что тебе нравится? – По-разному. Иногда, потому что нравится, иногда, потому что нужно, а иногда, потому что интересно. – Интересно? – К этому мы обязательно вернемся, – сказал Юнги, – но позже. Это слишком длинная история. – Ладно. Тогда скажи, почему ты убил Ним Сонгу и Ан Джиниль? Они были тебе никем, что они такого тебе сделали? – Нет-нет, Сонгу я не убивал. Ее сбила машина и я тут ни при чем. – Это не отменяет того, что ты сделал с ней. – Да, но я ее не убивал. Как не убивал и Джиниль. – Сонгу стала резать себя, а Джиниль ты довел до суицида. Фактически, ты свел их обоих в могилу. – Я убедил их сделать это. Я не угрожал, не заставлял. Я убедил. Понимаешь, многие люди не придают значение словам, потому что это же просто слова, пустые, всего лишь набор звуков. Они недооценивают то, какой смысл они могут нести. – Как именно убедил? – в голосе Чимина действительно была заинтересованность вопросом. – Это было не сложно. Достаточно просто заставить поверить, что физическая боль не так страшна, даже приятна, по сравнению с душевной. Вскрыть старые раны и припорошить сверху словестным снегом о новых. Прочитать тайны в глазах и выложить их перед ней на стол, вместе с блескнувшим в свете лампы ножом. Я был для них, как назойливый голос шизофренника, от которого не избавиться и по науськиванию которого идешь. Нужно было надавить на больное и заговорить о суициде с Джиниль. Не сказать, чтобы девушка обладала слишком уж критическим мышлением, так что мои аргументы быстро убедили ее, заставив считать так же, и она покончила с собой. А что ты думаешь о суициде? Чимин на секунду задумался над тем, что пациент действительно хочет услышать. Он вряд ли захочет мнение доктора, поэтому Чимин честно ответил: – Как твой лечащий врач, я должен сказать, что суицид – не выход, но тебя этот ответ не устроит? – Забудь о том, чью роль мы играем, и сейчас, пока софиты не светят, скажи мне так, как считает Пак Чимин, а не доктор психбольницы. – Я считаю, что самоубийство – это поражение. Пока ты живешь, сражение еще идет и ты не проиграешь. Но когда ты сдаешься – это конец. Поэтому, суицид – намного проще, чем продолжить бороться, вставать, обливаясь кровью, и тащить свое израненное тело дальше. И поэтому я никогда не совершу самоубийство, потому что считаю себя слишком сильным для подобного. – Довольно самоуверенно. Молодой доктор усмехнулся и ответил: – Заниженной самооценкой не страдаю. Я смотрю правде в глаза и оцениваю здраво. – А что, если смысла подниматься и идти дальше – нет? Что, если причина вставать по утрам потеряна навсегда? Что, если нет стимула и все это бессмысленно? Это просто существование без цели и какой-либо причины, – скептично отозвался тот. – Нужно подняться и пойти вперед, чтобы найти его. Я не отрицаю, что бывают безысходные ситуации, где смысл жизни уже потерян, дышать и думать не хочется. Но слабые – сдаются. Сильные – ищут новый, идут дальше. Потеряв нужную вещь, ты ведь ищешь ее, а не найдя, покупаешь новую. Смыслами жизни так не разбрасываются, конечно, и его не купишь в магазине, но это не значит, что выхода нет совсем. После ночи всегда приходит рассвет… – Мне не нравится рассвет, – отвечает Юнги. – Почему? – На рассвете погибают звезды.