– Помнишь, на предыдущем сеансе, ты спрашивал, как это – убивать из интереса?
– Да, я хотел бы об этом услышать.
– Знания – нечто очень драгоценное, что люди не научились ценить. Информация – вещь бесценная, а ответы на интересующие вопросы – сокровище, которое не каждый может найти. Я расскажу тебе про один случай... Я за всю свою жизнь никогда не испытывал любовь, поэтому не могу сказать, существует она или нет. Я бы сказал, что нет, если бы не задался этим вопросом еще в детстве и не попытался найти ответ на него. А ты как думаешь, Чимин-а? Ты любил когда-нибудь?
– Нет, – отозвался врач, уже привыкший, что не только он тут задает вопросы. – Пытался, но в итоге оказалось, что ничего у меня не вышло. Что поделать, мы не выбираем кого и когда любить, я просто еще не нашел своего человека. Хотя я не верю в то чувство, которое зачастую описано в книгах. Там все слишком преувеличено. Любовь – это не обязательно что-то недостижимо-грандиозное, она не должна придерживаться каких-либо правил, быть какой-то определенной. Она у каждого своя. Но да, конечно, она существует. Везде, даже там, где ее вообразить невозможно.
– Интересная позиция, – отвечает Мин. – Вот что я тебе расскажу. В детстве родители на лето отправляли нас к бабушке. Это было абсолютно лишним – ничего не изменялось. Мама никогда не тратила на нас с сестрой свое «бесценное» время, которое, наверное, стоило и правда много. У нас были всевозможные няньки. Но она все равно хотела от нас избавиться, выкинуть из своего дома, из своих мыслей, из сердца, хотя бы на три месяца. Хм, хотя не думаю, что в ее сердце бывало что-нибудь, помимо крови. Она хотела сбросить груз со своей совести в виде моего укоряющего взгляда и слез сестры, просьб почитать ей сказку и еще больших рыданий из-за отказа. Бабушкин дом не отличался особо от нашего, только был намного старее отделан и находился вдали от города. Слева были ряды особняков, принадлежавших таким же богачам, а справа – ничего, луг, заросший травами и редко растущими деревьями, а за лугом – поселение обычных людей. Я часто бывал там, уходя от особняка бабушки и гуляя меж простых домов. Я думал о том, что в них происходит. Какие люди там живут? Такие же, как и мы? Ненавидящие друг друга, вынужденно живущие под одной крышей? Ненависть родителей – это плохо, но равнодушие – еще хуже. Ненавидят, потому что иначе любили бы, ненавидят, если иначе нельзя, а равнодушие не лечится. Ненавистью можно управлять, использовать в своих целях. А равнодушие всегда сильнее, над ним нет власти ни у кого. Это пугает. Ведь когда люди испытывают страх? Когда они знают, что заведомо слабее, что у них нет контроля. Это действительно пугает. Мне было восемь, вроде бы, когда я наткнулся случайно на девочку, сидящую среди травы. Она разглядывала цветы и бабочек, говоря, что заглядывает им в душу. На мои слова о том, что у них нет души, она лишь смеялась. Она не спрашивала, как меня зовут, кто мои родители, где я живу и сколько у меня денег. Я не думал, что найду в этом мире такого человека. Она не была какой-то необычной, она была простой, слишком простой, настолько, что это было даже прекрасно. Она не была глупой, нет. Она могла дать мне ответ на любой вопрос, каким бы он ни был. Моя собственная мать не могла, а маленькая девочка из деревушки смогла. Пусть ее ответы были странными и понятными лишь ей, это цепляло и заставляло думать. Заставляло меня возвращаться в то же место изо дня в день и спрашивать, спрашивать снова, чтобы непременно услышать ответ. Дурацкий, странный, но глубокий, а не поверхностный. Или мне тогда так казалось… Мы подружились, и каждый день каждого лета я приходил на то место, где всегда было много разноцветных бабочек и цветы, у которых была душа, потому что она в это верила. Не существует в мире, на самом деле, ничего особенного. Мы сами делаем это таким. И это место было обычным, но мы сделали его особенным. Она стала мне почти сестрой, точно больше, чем просто подругой. Хотя я никогда не чувствовал к ней чего-то более романтичного, не всегда дружба между мальчиком и девочкой заканчивается любовью. Напротив, она влюбилась в своего Принца из сказок, в которые наивно верила. Она преподносила в мою жизнь немного волшебства, украденного из выдуманных историй для детей, но волшебства не существует. То, чего не существует, не имеет смысла, поэтому меня это раздражало. Она влюбилась в мальчика из своего поселения. Мне это показалось занимательным. Я решил выяснить, существует ли любовь на самом деле. Хотел узнать, что такое разбитое сердце. Обычных слов о том, что она чувствует легкость и трепет внутри от одного взгляда, мне было мало. У этой красивой сказки не будет счастливого конца, Пак Чимин. За полями, которые окружали поселение, был глубокий пруд, куда не отпускали своих детей одних. Бабушка меня тоже не отпускала, но будто я когда-то спрашивал разрешения. «Принц» моей подруги плавать не умел, «принц» моей подруги был слишком доверчивым, «принц» моей подруги был слишком наивным и мог повернуться спиной, не ожидая холодного лезвия ножа. «Принц» моей подруги тонул, отчаянно барахтаясь, разнося брызги и всплески вокруг. Тонул не только в воде, тонул в оцепенении от шока, от боли неожиданного предательства, от того, что детские очки спали с его глаз, открывая взору реальность мира, всего на долю секунды, пока он не исчез за толщей воды. Я сам столкнул его с берега. Никто не знает об этом, кроме тебя. И да, это мое первое убийство, которое я совершил в десять лет. Мне было интересно, что почувствует моя подруга, и я был не разочарован. Я нашел ответ на свой вопрос в ее слезах и криках, в отрицании и долгих рассказах о том, как ей больно. Глядя в ее чистые, ничем не прикрытые глаза, я поверил, что любовь действительно существует. Ее так тяжело, но так легко найти. Она везде и нигде одновременно. Это чувство эфемерно настолько, насколько бессмертно. И грани у него нет, как и границ. Никто не знает, когда ее переступишь.
– Значит, ты убивал, чтобы найти ответы на вопросы?
– Я пытался понять людей практическими способами. Ты считаешь меня чудовищем?
– Нет. У меня принцип. Я не сужу своих пациентов, потому что они не виноваты, что они такие, какими являются. И ты не виноват.
Чимин даже не знает, убеждает он в этом Юнги или себя.
***
Юнги вертел в руках фигурку. Очень важную, но не значащую ничего, пока не сделать ее олицетворением реальности. На металлическом столе стояла шахматная доска, обыкновенная, в черно-белый квадрат. На ней уже стояли ряды других фигур, не хватало только одной для начала игры.
– Точно умеешь играть? – интересуется Юнги у своего доктора.
– Конечно, – самоуверенно усмехается Чимин. – Я не принес бы их.
Юнги вертел в руках фигурку черного короля, на уровне собственных глаз. У некоторых с шахматами ассоциируется жизнь, Мин не раз встречал подобное суждение. У него же шахматная игра олицетворяет настоящую битву, борьбу, которая ведется или еще будет вестись. Неплохой способ прогнозировать реальность с помощью обыкновенной игры, которая словно оживает, если дать фигуркам имена.
Юнги опускает черного короля на предназначенное для него место.
Игра начинается.
Первый ход за белыми. Первый ход не преимущество, главное, кто сделает последний.
Пешки расходуются без сожалений, потому что без жертв нет победы. Дорога к цели всегда требует за пропуск чего-то взамен. Фигурку, чью-то жизнь, возможно свою.
Ход конем.
Конь маневрирует, может встать и на черную клетку, и на белую, пробирается в самое логово врага, оставаясь неприкосновенным.
Ким Тэхен пробирается к врагам под прикрытием. Потому что никто этого не сделает лучше, чем он.
Ход слоном.
Чон Чонгук попадает в психбольницу. Сливается с толпой, забавно даже. Как слон сливается с рядом пешек. И выполняет миссию, главное, чтобы время было идеальным для этого хода.
Ход ладьей.
Чон Хосок выпускает своих «муравьев», пролазит в каждую щель и собирает нужное по крупицам, как эти самые муравьи – сахар. Выходит из тени сам, когда начинается самое интересное
Ход ферзем.
Ферзь в его игре пока безликий. Сейчас эта фигурка на доске, но в жизни ее нет. У него нет имени. У Мин Юнги нет ферзя. А без него – проигрыш. Ему нужен ферзь.
Вокруг стоит гробовая тишина. Не напрягающая, а скорее способствующая игре. Так, будто время остановилось, все в мире остановилось, вся Вселенная. Как будто все самое главное решается именно здесь и сейчас, будто от этого зависит судьба мироздания. Чимин наблюдает невероятную серьезность и собранность, ему кажется, он смотрит на Юнги целую вечность, всю ту вечность, что пациент думает над очередным ходом. Он смотрит и переставать не собирается, потому что не надо,
потому что вечности мало, чтобы хватило. Он просто пока не понял.
Сейчас перед Юнги сидит Чимин, но Мин видит не его. Он видит другого, с кем действительно хотел бы сыграть. Кого хотел бы разбить в пух и прах, чтобы наконец насладиться сладким вкусом победы с привкусом крови и горечи, потому что победа не достается без жертв и кровь эта им принадлежит. Но вкус крови пройдет, а кубок останется стоять у Мина на полке.
Кого-то убивать жалко, кого-то нет. Все люди разные. Хорошо, если это безликие пешки. С ними просто,
шаг – вниз с обрыва,
ход – навстречу копью врага; глаза стекленеют, мысли выветриваются, тело стынет, а мелкую фигуру убирают с доски. Сложнее, когда фигура крупнее.
Когда у нее есть имя. Когда это имя знакомое, родное. По сравнению с которым победа уже не так сладка, а вкус крови настолько противный, что скулы сводит и захлебываться заставляет. Но жертвовать надо, без жертв победы не будет. Насколько горька бы ни была, она нужна, потому что без нее ничего не будет.
А то, чего нет – не имеет смысла. И назад уже не отойдешь, назад ход не предусмотрен. С доски просто так не сходят. Юнги знал, на что шел, еще
тогда, бесконечно давно, но будто вчера. Он только не знал, на что шел, затевая эту игру с Пак Чимином.
На доске остается уже совсем немного фигур. Только самые сильные и самые важные, дошедшие до конца. Доска для них слишком большая и пустая без всех остальных. На почти пустую доску смотреть неприятно.
Не жалко фигуры, пока они безликие. Неприятно становится, когда даешь им имена. Но такова ноша короля. Все на его совести, все ради него и вертится вокруг него, потому что если повержен король – все закончено и это проигрыш.
Действительно. Если умрет Мин Юнги – все закончится.
Еще несколько ходов и все будет решено. Ошибка равносильна поражению. Но иногда и не замечаешь, как их совершаешь. Одну за одной, будто бы роняешь случайно одну костяшку домино, поставленную ребром, которая толкает следующую, а та следующую и так все до единой.
Все рушится и всего из-за
одной-единственной ошибки.
Юнги выпрямляет спину, которую не разгибал, все время склоняясь над столом, сверля немигающим задумчивым взглядом, будто расплавлял им фигуры и саму доску, каждую, и черную, и белую клетку. И сухим, холодным, даже немного недовольным тоном произносит, переставляя коня:
– Шах и мат.
Он не доволен этой победой. Слишком много жертв. Безликие фигурки не жалко. А вот подобная баталия в жизни его не устраивает.
– Ты выиграл, – зачем-то констатирует очевидное Чимин.
– Я заметил, – ехидно отзывается Мин.
– Ты принимаешь таблетки, что я тебе прописал?
– Если я скажу да, то ты поверишь мне на слово?
– Я никогда не лгал тебе, как ты и просил. Ты сказал, что ненавидишь ложь. Значит, и сам не станешь мне врать.
Юнги усмехнулся. Забавно, Чимин говорит логичные вещи, но он не прав. Да, Мин ненавидит ложь больше всего. Но он столько раз в своей жизни врал, что уже сам запутался, где правда вообще? Ложь, как липкая паутина, опутала руки, все тело, не позволяя вырваться, запутывая сильнее и сильнее, чем отчаянней стараешься освободиться. Такая бессмысленная ложь, что становится противно, ведь Юнги раздражает все бессмысленное. От нее хочется убежать, но некуда, ведь она повсюду.
Но сейчас он не врет и это как кувшин с прохладной водой, что смывает липкую паутину. Сейчас воды мало, но когда-нибудь…
