Сквозь пепелище души

Настойчивый стук в дверь вырвал Гинтоки из дурного сна. Холодного, мерзкого и тягучего. Такого, что сразу испаряется в утренней дымке, но оставляет в память о себе испарину на лбу, холодные ладони и противное солёное послевкусие во рту. Совсем не хочется вспоминать о том, что в нём было, но мозг снова и снова прощупывает какие-то невесомые мрачные образы, как будто мечтает о том, чтобы затащить хозяина обратно в недоброжелательную тьму. Он открыл глаза, уставившись в потолок и раздумывая о том, что сделает с тем придурком, который решил уместным ходить по гостям утром в субботу. Или какой там сегодня день недели? Все спуталось, когда Кагура с Садахару укатили с папочкой в космос обучаться охоте на космических монстров, а Шинпачи отправился в какой-то самурайский крестовый поход для тренировки души и тела. В Йородзуе стало тихо и пусто, как когда-то давным-давно, сразу после войны, когда он только поселился здесь. До того, как его жизнь наполнилась новой семьей. До того, как его жизнь наполнилась новым смыслом. Теперь же кажется, что и это был только сон. Стоило мелким разбежаться кто-куда, и Гинтоки почему-то сразу затянуло обратно в невесомость. Он просыпался только ради того, чтобы поесть. Ел только ради того, чтобы функционировать. Ходил по мелким поручениям заказчиков только ради того, чтобы купить еды. Весь смысл опять свелся только к поддержанию жизненных способностей в организме. Зачем?.. В дверь уже отстукивали какую-то идиотскую восьмибитную мелодию из игры для доисторической дэнди и сразу стало понятно, кого принесло в такую рань. Всепоглощающая апатия опять грозила смениться на приступы ненависти и тупой боли прошлого от рожи бывшего соратника. Гинтоки поморщился, теперь еще больше мечтая о том, чтобы этот день закончился, даже не начавшись. Вот сейчас он закроет глаза и уснёт. А когда откроет — уже будет завтра. Такое же бессмысленное и пустое, как сегодня, но без торчащей под дверьми занозы в заднице, пробуждающей одним своим присутствием самые давние, самые злые, самые болезненные воспоминания. Стук прекратился и Гинтоки расслабленно выдохнул, уставившись в светло голубое небо сквозь неплотно прикрытые шторы. Мелькнувшая тень заставила сердце испуганно ухнуть в груди, но это быстро прошло, так как в окно ввалился главджоишиши собственной персоной. Он сорвался с тонкого подоконника, прокатившись кубарем пару метров и застряв внизу футона Гинтоки, где-то в ногах. Барахтаясь и что-то лопоча. — Ой, придурок, что ты здесь забыл? — Гинтоки начал методично пинать незваного гостя, медленно закипая. — Серьезно, что такого переклинило в твоей пустой голове, что ты решил, что будет нормальным залезть в окно квартиры, в которой тебе не открывают? Кацура, наконец разобрался с руками, ногами и одеялом и уселся в позу лотоса, выпрямив спину и скрестив руки на груди. — Ты не открыл дверь и я решил, что с тобой что-то случилось, — начал он, сам себе кивая. — Тебя давно не было видно в кабаре и я был вынужден проведать тебя, как настоящий соратник и друг. Ты очень ценный кадр в предстоящей войне Джоишиши, к которой присоединишься как один из лидеров, ради общего блага. Ради того, чтобы свергнуть прогнившее правительство нашей страны, так безалаберно вручившего ключи от дома инопланетным захватчикам, которые… Гинтоки снова устало откинулся на подушку, созерцая потолок с ползущим по нему маленьким паучком. Паучок уже сплёл себе длинную нить, раскачался на ней и катапультировался куда-то в окно, решив покинуть помещение. А Кацура все никак не уходил и даже не затыкался. Казалось, что он даже пауз не делает в своих речах-лозунгах, выпаливает все на одном дыхании, словно вообще не нуждаясь в кислороде. Интересно, если прижать подушку к его лицу, он так и продолжить затирать про перевороты в стране и свою заботу о больном друге? — Ой, Зура, заткнись. Я не собираюсь присоединяться в твоим глупым попыткам свергнуть правительство. Если хочешь лишиться головы, то почему бы тебе не сделать это одному? Можно даже не ждать, пока ты попадешься полиции, я могу прямо сейчас помочь тебе покончить с жизнью. Кацура обиженно нахмурился, поджав губы. — Ты стал совсем злым, Гинтоки. Что с тобой происходит? — Ничего. Абсолютно ничего со мной не происходит. Я просто хочу чтобы ты ушел. Я здоров и полон сил, со мной все в порядке и я не собираюсь вступать в джоишиши. Теперь, когда ты знаешь об этом, проваливай и оставь меня одного. Гинтоки перевернулся на бок, закутываясь с головой в одеяло и замолчал. Даже сквозь него он чувствовал удивленный взгляд зеленых глаз, которые пытались пробраться сквозь толщу ткани, кожи и костей прямо в мозг и рассмотреть, что же так его не устроило. Поджатые к груди ноги чувствовали натяжение одеяла, которое частично было зажато сидящим внизу главджоишиши. Сегодня определенно был паршивый день. Чувство его паршивости усиливалось с каждой минутой. Натяжение пропало, и мягкие шаги прошелестели в сторону зала. Хлопнула дверка холодильника, зашипел чайник. Гинтоки обреченно вздохнул — было бы слишком просто, если бы Кацура вот так вот просто ушел. В дверь снова постучали и незваный гость тут же открыл ее. Услышав в коридоре приглушенную беседу о каком-то заказе, Гинтоки все-таки решился на встречу с реальностью. Вылез из-под одеяла и выполз в свой зал-кабинет, почесывая пузо и сверля пришедшего незаинтересованным взглядом.

*

Заказчик — глава одной из строительных фирм, в последнее время жестко запрессованной конкурентами. И клиентов-то они отбирают, и цены у них на порядок ниже, и материалы круче, ну, словом, сказка. И как такая сказка вдруг воплотилась в жизнь и предстояло узнать мастерам на все руки. Точнее единственному оставшемуся мастеру на все руки и прицепившемуся, как пиявка, главджоишиши. Гинтоки кисло поморщился, оборачиваясь на друга. — Эй, Зура, тебе разве не пора расклеивать агитационные листовки по городу, заманивать людей, бомбы закладывать, от полиции бегать? Боюсь, что твои подопечные без тебя подорвут что-нибудь не то, или монстр твой опять где-то заблудится. Кацура возмущенно скрестил руки, пыхтя привычное: — Я не Зура, я Кацура! Элизабет — не монстр, она улетела повидать родню на ту новую планету-бордель, про которую пишут в газетах… Гинтоки злится, пытаясь вернуть своё привычное апатичное состояние, но это никак не выходит. Даже когда Кацура затыкается; даже когда первым замечает подозрительного типа, который с чемоданом (явно) денег направляется куда-то в сторону порта Эдо. И уж конечно не тогда, когда они, устроившись за какими-то мусорками, приготовились следить за этим самым типом, который кого-то ждал в этом самом порту.

*

Чайки затихают когда закатное солнце, лаская последними лучами сверкающую воду, прячется где-то в океане. Только по мягкому плеску волн понятно, что время все еще идет, а не застыло в невесомости. Кацура сидит, обняв колени и смотрит на просыпающиеся в ночном небе звезды. Одна за другой они загораются маленькими сверчками блестя в сгущающейся тьме. Тёплой, тихой и приятной, как и все летние ночи. Мягкой и уютной, как домашняя постелька. Он переводит взгляд на ожидаемо посапывающего Гинтоки и закатывает глаза. Только тот мог уснуть на задании, которое сам же взял. Глупо, безрассудно и полностью в его духе. Так себя вести не подобает истинному самураю, но что еще можно было ожидать от самого тупого самурая во вселенной? Гинтоки никогда не волновали самурайские ценности. Он всегда делал, что хотел. Заводился с пол оборота, бросаясь в омут, в гущу сражения, с головой. Никогда не думая о последствиях, всегда готовый отдать жизнь за друзей, за соратников. Только вот сейчас в его жизни нет сражений, нет битв, в которых нужно отдавать всего себя и, кажется, что он бултыхается в неглубоком и плотном болоте, не в силах утонуть, но и не зная, за какую цель схватиться, чтобы был смысл жить. После того, как разъехалась Йородзуя, Гинтоки буквально затянуло в это самое болото. Когда они встречаются глазами, Кацура видит пустоту в его взгляде. Видит проскальзывающие искры грусти или тупой боли и немного даже кажется, ненависти. Когда-то давным-давно забытый холод, снова появившийся между ними пару месяцев назад как будто разрастается с каждой минутой, уже превратившись из лёгкого морозца холодильника в суровую северную зиму, того и гляди готовую взорваться бураном, злым и густым, погребшем под собой их старую дружбу. Этот необоснованный негатив порядком расстраивает, заставляя раз за разом прокручивать в голове все их последние встречи. Что было не так? Не нравится запах его нового шампуня? Или, может он сказал что-то не то? Зура напрягается, но все равно никак не может увидеть в прошлом ничего такого, что могло бы заставить Гинтоки так грубо и нетерпимо относиться к их встречам. И это начинает бесить. Начинает бесить то, что Гинтоки посчитал правильным выйти из войны, бросить борьбу за счастливое будущее. Еще не все потеряно. Просто не может быть потеряно. Кацура отказывается признавать власть аманто, отказывается признавать что в их войне — через которую они прошли вместе, где потеряли учителя и тысячи соратников и друзей — не было смысла. Иначе зачем всё это было? Зачем были горы трупов, зачем была боль, которую они переживали? Еще можно выгнать аманто, можно подорвать их посольства, перебить их дипломатов, поднять новую волну восстания. Начать новую войну. Ведь как говорил один мудрый человек: «Чтобы пролитая нами кровь не была напрасной, нам не остается ничего, кроме как пролить еще больше». Гинтоки дергается во сне и Кацура снова переводит взгляд на него. Он сидит, прислонившись к стене, сложив руки на груди. Глубокая складка залегла между бровей серебряноволосого самурая — и это кажется таким странным и диким для того, кто, казалось, только-только сладенько уснул под нежный плеск волн. Гинтоки хмурится и скрежещет зубами, сжимая губы в тонкую белую полоску. Такой злой и напряженный. Кацура гипнотизирует взглядом складку между его бровями, пытаясь проникнуть внутрь черепной коробки, увидеть, что там творится, увидеть его мысли, увидеть паршивые сны, которые заставляют самурая беспокойно дергаться и сопеть. — Что тебе снится, Гинтоки? Покажи мне, я могу помочь тебе с этим. Помнишь, я ведь всегда помогал тебе раньше, во время войны. Тогда ты доверял мне всё, доверял свою жизнь. Кацура протягивает руку и тыкает пальцем в морщину, проявившуюся с такой силой, что того и гляди разрежет черепушку пополам. Светлые брови удивленно вздергиваются и расслабляются, придавая лицу привычное безучастно-расслабленное выражение. Гинтоки выдыхает и медленно открывает глаза. Темно-бордовые, расфокусированные, еще не отпустившие только что виденные картины, они смотрят в пустоту, не видя ничего вокруг. Он резко поднимает руку, перехватывая кисть Кацуры, подносит ко рту, что-то с хрипом медленно в нее выдыхая. — Что? — Кацура замирает, чувствуя крепкую хватку и мелкую дрожь в еще не успокоившемся ото сна теле. Чувствуя жаркое дыхание на собственной ладони. Внутри все замирает тоже, он медленно сглатывает, пытаясь собраться в одно целое из размазанной субстанции, которую сейчас накрыло холодной волной, затягивающей в себя, растворяющей в бесконечной тьме. Ворота дока противно скрипят и самураи одновременно вздрагивают, оборачиваясь. Руку обдает легким прохладным ветерком и Кацура трёт ее о кимоно, пытаясь стереть след горящей ладони и горячего дыхания, въевшихся, проникших глубоко под кожу. Прокравшись ближе к доку, парни видят как подозрительный типчик общается с еще более подозрительными петухо-, крысо- и акулообразными аманто. — Харусаме. — Гинтоки прочищает горло, делая несколько фотографий. — Вот и весь ответ, конкуренты просто пользуются услугами контрабандистов. С доказательствами заказчик сможет надавить на них или сдать полиции. Наше дело тут закончено. Он встает, потягиваясь, обернувшись в сторону океана. Серебряные волосы сверкают в лунном свете, соперничая блеском с водой. Кацура завороженно смотрит на это тормознутым вглядом, пытаясь поймать за хвост вертящуюся в голове эфемерную мысль. — Пошли уже. Хорошо поработали, — Гинтоки проходит мимо, хлопая Кацуру по плечу и тот снова чувствует жар. Плечо горит и рука снова горит, и даже прохладный ночной воздух уже не может их остудить.