Сквозь пепелище души

Отсутствие денег — как насморк. Не стоит обращать внимание — само пройдет. Так всегда думал Гинтоки. Но реальность сурова, когда не можешь себе придумать другого занятия — легче всего поймать волну из непрекращающихся заказов и позволить ей нести себя в богатое счастливое будущее. Заказы мелкие и простые — развесить листовки об открывшейся новой кофейне, поймать сбежавшего супер-драгоценного зеленого кота, начистить картошки для свадебной инопланетной церемонии, научить криворукого сына обанкротившегося вельможи ловле рыбы. Настолько простые, что можно даже мозг не включать, выполнять все на автопилоте, если бы не вездесущая заноза. Кацуры в последнее время стало слишком, слишком много. Он буквально везде: расклеивает листовки о вступлении в джоишиши на те же столбы, что и для рекламы кофейни. Медитирует в лесу, в который сбегает супер-драгоценный кот. Выступает свидетелем на той-самой инопланетной свадьбе. Агитирует новоявленного рыбака вступить в оппозицию. В дни, когда заказов нет — он все равно рядом. На прошлой неделе в джоишиши прорвало трубу и ему негде было помыться, ведь в общественных банях был санитарный день. Позавчера он просто проходил мимо после презентации любимого писателя в соседнем книжном. Вчера Отосе-сан попросила его зайти за квартплатой. Каждый день слушая все новые и новые причины, все больше граничащие с наркоманским бредом, Гинтоки уже просто обессиленно пропускает Кацуру в дом, будто смирившись с его присутствием. Кажется, что яйцеголовый самурай и правда не понимает происходящего. Не понимает грубости, не понимает попыток оттолкнуть, оскорбить, отдалить от себя. Не понимает горящего пассивной ненавистью взгляда. Он словно глух и слеп ко всему, что происходит снаружи, живя исключительно в собственном внутреннем мире, как и Гинтоки живёт в мире прошлого. Только в мире Кацуры все розовое и ванильное, там единороги и воздушные замки, там облака из сладкой ваты, много котиков… и там они просто обычные старые-добрые друзья. Походу ему просто одиноко, — думает Гинтоки и позволяет Зуре в очередной раз увязаться за ним на задание. Вот вернется из борделя его жирный белый монстр — и Кацуру тут же сдует ветром счастья и эйфории. Они вместе ходят по мелким поручениям, и каждый раз Кацура привычно нудит про джоишиши и переворот в стране. Иногда уже даже кажется, что он как заевшая пластинка произносит одно и то же — просто так, просто для галочки, просто для того, чтобы не нарушать уже сложившееся привычное движение событий. Просто для того, чтобы для Гинтоки это стало обыденностью. Иногда он просто торчит в его доме, медитирует, объясняя, как это важно для самурая — контролировать свой внутренний мир, быть спокойным и сосредоточенным все время. В такие моменты Гинтоки скрипит зубами, Кацура бесит его еще больше, чем раньше, хочется просто взять и ударить, чтобы наконец свалил с глаз долой. Но через секунду руки уже привычно опускаются, как будто бы уже и не помнишь за что. Сны о прошлом не прекращаются, превращаясь в какой-то бесконечный повтор кошмара. Сейчас кажется, что это нормально, что так было всегда — закрываешь глаза и думаешь о прошлом, чувствуешь запах крови, чувствуешь ухающее в груди сердце, деревенеющие от ужаса руки и ноги… Потом все исчезает и остается какая-то чушь вроде танцующего на сцене Зуры, вроде медитирующего в квартире Зуры. Вроде Зуры, который сидит на берегу океана, глядя куда-то вдаль, заливисто смеясь своим идиотским смехом и что-то лопоча про джоишиши. Эти моменты так давно стали обыденностью, что это уже тоже бесит. Прошлое, настоящее — все смешалось в одну бесконечную полосу сменяющихся один за другим кадров, словно вырванных из контекстов двух разных сериалов. Одного — тёмного и грустного — про войну, и второго — с мерзким закадровым смехом — ситкома про житьё двух идиотов под одной крышей. Слишком много Кацуры. Это действительно надоело.

*

Камыши шумят, непрекращающимся гулом въедаясь прямо в невыспавшийся мозг. Хочется бросить задание и развалиться подремать прямо здесь, как бы обычно и поступил Гинтоки, но сегодня все не так. Одуревшее за столько полу-бессонных ночей сознание пробуксовывает, не собираясь складываться в четкие мысли кроме «нужно поймать ящерицу» и «меня бесит этот придурок». Они стучат в висках с такой силой, как будто готовы проковырять череп и кожу и и с радостным фонтаном из смешавшихся крови и мозгов вырваться наружу и зажить своей собственной счастливой жизнью подальше от депрессивного самурая. Гинтоки косится расфокусированным от недосыпа взглядом на соседствующее с ним в кустах темноволосое чучело. Резкий порыв ветра разносит вокруг пыльцу водных лилий и Кацура заливисто чихает, поднимая в воздух стайку кормящихся на лужайке перепелов. — Эй, Зура, если мы упустим эту идиотсткую ящерицу, я наряжу тебя в неё и сдам Бака-оджи взамен. Он настолько туп, что даже и не догадается о подмене и ты проживешь счастливую жизнь в роли питомца инопланетного короля-идиота. Кацура вытирает рот рукавом кимоно, прикрывает слезящиеся глаза: — Ты как всегда холоден, Гинтоки. Открой своё сердце и признайся в том, как тебе одиноко. Многие только и ждут чтобы ты сделал им шаг навстречу, вы сразу станете друзьями, чернота в твоей душе уйдет и ты заживешь счастливой жизнью. — Вся чернота в моей душе только от твоего присутствия, — огрызается Гинтоки и Кацуре даже кажется, что прямо сейчас он серьезен, как никогда. Широяша выглядит еще паршивей, чем обычно. К вечно безучастному взгляду прибавилась глубокая морщина между бровями. Глубокие тени залегли под глазами, делая его теперь больше похожим на панду, чем на дохлую рыбу. Впалая щека изредка подергивается, выражая крайне нервную степень усталости хозяина. — Ты настолько меня ненавидишь? — Зура хмурится, утыкаясь в ничего не выражающие бордовые радужки. — Ты даже не представляешь насколько. — Гинтоки отвечает на взгляд вызовом, вздергивая подбородок. — Я просто… Яркий отблеск бьет по глазам и Гинтоки щурится, оборачиваясь на него. — Аааа! — Он грубо отпихивает Зуру и бросается за целью своего задания, но тот хватает его за рукав кимоно, возвращая назад. — Гинтоки, я хотел поговорить о том, что происходит, — Кацура как всегда не в тему. Опять не в тему. Как вчера, позавчера, как неделю назад, когда в джоишиши прорвало трубу. Заветная ящерка мелькает лазурной спинкой, исчезая в густых зарослях боярышника. Вместе с ней исчезает награда в пятнадцать тысяч йен. Вместе с ней исчезает мечта о коробке клубничного молока перед сном. Вместе с ней исчезает терпение Гинтоки. Скрежеща зубами, он поворачивается, рывком выдергивая рукав из хватки темноволосого самурая. Делает шаг-рывок вперед, оказываясь с ним нос к носу. Уставившись кровавым взглядом, полным ненависти в широко распахнутые зеленые глаза. — Я настолько сильно тебя ненавижу, — шипит сквозь сжатые до хруста зубы. — Ненавижу, что ты крутишься под ногами, мешаешь работать, мешаешь спокойно жить. Ненавижу, что куда ни повернусь — там тоже ты. Ты на работе, ты дома, ты даже в грёбаных снах о прошлом! Все, все, кто были мне дороги — умирают раз за разом, один ты все еще жив. Жив и все никак не перестанешь мозолить мне глаза. Я хочу чтобы ты исчез. Чтобы испарился из моей жизни, забрав с собой все мысли о прошлом, забрав с собой весь этот гемор, всю эту злость, всю эту боль, которая не хочет униматься. Гинтоки бьет наотмашь, не целясь, не думая. Клокочущая внутри ярость лезет наружу, вырываясь с резким хуком, встречающимся с бледной скулой Кацуры. Удар, еще удар — следующие Зура не пропускает, легко танцуя, уходит от них, не удостаивая даже взглядом. — Теряешь хватку, Гинтоки. Но я рад, что ты, наконец, ожил, — Кацура смеется, надрывно, звонко. Гинтоки тоже смеется. Истерически, задирая голову в затянутое тучами небо. Глубоко вдыхает — впервые за последнее время, судорожно, словно давно не чувствовал свежего воздуха. Запах камышей и близкого дождя бьет по внутренностям, перебивая уже привычный фантомный запах крови и смерти. — Я ненавижу тебя, — повторяет, опуская взгляд и натыкаясь на огромные расширенные зрачки, почти полностью закрывшие зеленую радужку. — Понятно, — выдыхает Кацура. Швыряет что-то Гинтоки и отворачивается. Широяша переводит взгляд на свою ладонь, наблюдая как драгоценная ящерка извивается в ней. — Извини. Я, наверное пойду, — пустой, как из колодца, голос. — Увидимся, Гинтоки. — Произносит Зура. Но Гинтоки понимает: они больше не увидятся. И почему-то ему кажется, что это совсем не то, чего он хотел.