Сквозь пепелище души

Огромные облака белой ватой стоят в высоком небе. За окном мелькают деревья и поля. Пахнет бензином, затхлостью и — чуть-чуть — мятой. Гинтоки поворачивается к рюкзаку, доставая оттуда пакет с только что собранной травой и закутывает его поплотнее. Чтобы не чувствовать всяких странных запахов, вторгающихся в его голову, сбивая и спутывая мысли. Но легче не становится. Мысли все также скачут с одного на другое, то подкидывая сцену с разъяренным Кацурой, то возвращаясь к бару трансветитов, то показывая рассвет с уходящими в него Зурой и мимаваром. Гинтоки со всей дури бьётся головой об угол окна. Попутчики вяло оборачиваются, но его это не заботит. Все, абсолютно все мысли о Кацуре. Такое ощущение, что больше думать не о чем. О чем он думал пару месяцев назад, когда Зура не так часто появлялся, когда ещё не пропитал всего Гинтоки, до мяса, до кишок, до самых дальних уголков души? Кажется, что всё само его существо пропитано Кацурой, настолько смачно и старательно, что он абсорбировался и отделить его уже просто невозможно. Глядя внутрь даже возникает вопрос — где просто Зура, а где настоящий Гинтоки? Что от него осталось — от настоящего? Что он делал, кем он был недавно? Некстати вспоминается прошлое, но сейчас оно кажется таким неважным, таким далёким, таким эфемерным. Когда-то давно была война. Сейчас Гинтоки участвует в своей собственной внутренней войне. Пытается по крупинкам, по молекулам отделить настоящего себя от зудящей заразы, распространившейся внутри. Он отделяет одну из хватких лапок молекул, а взамен появляются три, которые ещё крепче, ещё глубже въедаются в него, ассимилируются. Гинтоки устало выдыхает, снова переводя взгляд в окно. Это уже не смешно. Как настоящий самурай — он должен встать и смело принять этот удар судьбы под названием «меня почему-то волнует, с кем Зура проводит время». Думает: я ненавижу педиков, сманили на свою сторону тупоголового Зуру. Думает: я ненавижу Зуру, только он мог поддаться на провокации мимаваригуми и вступить в стройные голубые ряды. Думает: я ненавижу полицию, ненавижу этот бар трансвеститов, ненавижу то, насколько это парит меня, насколько выкручивает изнутри, выворачивает внутренности, выламывает суставы. Челюсти сводит болью и снова — и снова, и снова — перед глазами встает картина уходящей в рассвет парочки. Прошла всего пара дней, но в этот раз все по-другому. Не так, как тогда, когда он двинул Зуре на задании. Не так, как тогда, когда он две недели стойко терпел его отсутствие. Сейчас в груди все сжимается, голова кружится, Зуры не хватает, как воздуха. Гинтоки чувствует, как задыхается, как не может вдохнуть, в мозг не поступает достаточно кислорода и поэтому он только отрыгивает какими-то предобморочными образами. Кацура, Кацура, Кацура — везде Кацура. Хочется увидеть его прямо сейчас. Прочитать лекцию на тему пидорства, венерических заболеваний, показать журнал с большегрудыми красотками; напомнить о том, что он террорист, а значит должен осторожно и негативно относиться к правительственным шавкам в лице мимаваригуми. Черт, да Гинтоки даже сам готов поучаствовать в очередном налете на какое-нибудь посольство Аманто. Лишь бы все вернулось на круги своя. Лишь бы Зура снова был рядом, снова нудел про перевороты в стране, снова стал нормальным, а не таким, который томно прикрывает глаза, мягко запрокидывает голову, соблазнительно облизывает губы. В груди снова дергает от этой картины и кажется, что даже становится жарче, хотя куда уж жарче: солнце горит, поезд горит, все внутри Гинтоки пылает — в его груди, в его голове, в его… штанах? Он переводит шокированный взгляд вниз. Хлопает глазами, и ртом — как рыба. Приехали, это конечная, финиш, зэ энд. Его дружок сломался, как у старика Ягью, у которого реагирует на тапки. Видать так часто бывает, если не пользоваться им по размножательному назначению. Гинтоки ещё раз прикладывается головой об косяк, по виску начинает течь бурым, липким. Он запрокидывает голову и смеётся. Просто нужно смириться, что все вокруг сошли с ума. Мир сошел с ума, Зура сошел с ума, сам Гинтоки сошел с ума. И это уже не вылечить.

*

Это стало манией. Гинтоки околачивается около штаба Джоишиши, ходит к посольствам аманто, которые так любит пасти Кацура, ходит в его любимую раменную, но никак не может его поймать. В груди, в лице горит стыдом от воспоминаний о собственном поведении, но Гинтоки откладывает все эти мысли, чувства, в сундук в самом-самом дальнем чулане сознания. Проблемы решаются по мере их поступления, а значит, пока они не увидятся — можно не думать о том, что будет дальше. Есть цель — простая и понятная — поймать Кацуру. Извиниться, поговорить с ним. А за что и о чем — Гинтоки уже решит на месте. Сейчас все это неважно. И Кацура, наконец, выискивается в той самой раменной. Выходит, наталкиваясь на Гинтоки прямо в дверях. Смотрит исподлобья и растерянный взгляд сменяется серьезным, может даже злым или обиженным. Он хмурится и поджимает губы, склеив их в тонкую полоску. Выдыхает — резко — так, что это слышно. Так, что это чувствуется, проходя струёй горячего воздуха по подбородку Гинтоки. От этого жара в глазах темнеет. От близости Зуры, от его напряжённого взгляда. Мысли паровозиком выскальзывают из ушей, растворяясь в воздухе. Пальцы судорожно сжимаются на рукаве кимоно Кацуры. Гинтоки снова хлопает ртом как рыба. Открывает и закрывает его, но в голове пар, клубится: горячий, мутный. — Чего тебе? — Его дергает током, за шкирку возвращает в реальность, резко и больно. От этого апатичного, безразличного голоса, от этого раскаленного взгляда. Кацура ждёт, секунду или минуту, а затем вырывает рукав своего кимоно и пихает Гинтоки, проходя мимо него. Невесомо проскальзывает своим плечом по его плечу и жар захватывает все вокруг. Дышать снова нечем, голова в огне, все внутренности — тоже. Гинтоки смотрит вслед старому другу и снова чувствует себя дебилом.

*

— Сайго-сан. Сайго-сама. Сайго-доно! Не будете ли вы столь любезны пригласить бедного самурая поработать в вашем прекрасном голубом баре? Кошелек пуст, как и моя душа, когда я не могу проводить время в компании таких расчудесных красавиц, как Вы и ваши сестрёнки… — Гинтоки хлопает глазами, кося под дурачка, но не так-то и легко обмануть одного из четырех главарей Кабуки-чо. — Что-то мне подсказывает, что ты здесь не ради денег, и уж точно — не ради девочек. Выкладывай, самурай. Обманешь — вылетишь отсюда как пробка. — Сайго ухмыляется, хлопая себя по колену. — Что такого заставило тебя доставить свою ленивую гомофобную задницу в наше чудесное заведение? Гинтоки хмурится, выключив режим лебезящего дурачка и сосредоточенно трёт переносицу. «Мамаша» сдержит свое слово и вряд ли получится ее обмануть. Выходов особо и нет. — У нас с Зурако-чан случились некоторые разногласия и он... она меня игнорирует. Хотелось бы воспользоваться работой в баре как предлогом для перемирия, — выпаливает на одном дыхании и подозрительно разглядывает Сайго на предмет его реакции. Мамаша смеётся, вставая со своего места. — За тобой должок, самурай, — и, махнув рукой в сторону, — Агоми-чан, позвони Зурако-чан, попроси ее выйти сегодня помочь нам.

*

Закатное солнце подкрашивает волосы Кацуры красным. Не таким, кровавым, страшным, как казалось когда-то давно — возможно в прошлой жизни. Каким-то другим, теплым и красивым. Гинтоки привычно трясет головой, хотя это уже давно не работает. На этот раз план разговора набросан на листочке и лежит в нагрудном кармашке. " — Зура, я бы хотел извиниться за свое поведение. Пожалуйста, вернись в Йородзую. — Я не Зура, я Кацура. Хорошо, ты прощён, присоединяйся ко мне и мы вместе свергнем правительство, спасём землю от Аманто бла-бла-бла… " Коротко и действенно, просто и со вкусом. Все распланировано и заучено — что может пойти не так? Гинтоки глубоко вдыхает и делает шаг наперерез товарищу. Разлепляет онемевшие челюсти и в сотый, в тысячный за день раз произносит: — Зура, я бы хотел… — О, Гинтоки, познакомься с моим другом, — Зура отступает чуть в сторону, кивая на того самого злополучного мимаваригуми. — Харуно, это мой старый боевой товарищ. Блондин улыбается и протягивает руку. На лбу ещё не зажившая ссадина с наложенными швами. Яркая и безобразная на таком красивом, будто выточенном из белого мрамора, лице. Наверное так себя чувствует лань, когда нерадивый охотник загоняет ее к обрыву, натягивает тетиву, стреляет, но не может толком попасть. Лань мечется по скале, не зная что выбрать, страх застилает ей глаза, боль волнами разливается по телу от стрел, пронизывающих ее одна за одной, но не способных попасть в жизненно важные места. Не способных добить. И вот она решается, не в силах терпеть эти муки, надеясь на лучшее, видя перед собой один-единственный путь, одну-единственную возможность выжить. Она сигает с обрыва прямо на острые камни внизу. Прямо в бушующую воду, бурлящую, черную. Гинтоки протягивает руку и сухим голосом выдыхает: — Приятно познакомиться.

*

Сегодня все вообще не так, как всегда. Сегодня не бесят посетители, не злит вся эта голубятня. Сегодня Гинтоки просто благодарен за возможность быть здесь. Подавать Кацуре коктейли, когда он приходит с очередным заказом. Встречаться с ним глазами, видеть, как тот медленно, но верно сменяет гнев на милость. Зура никогда не был злопамятным. Теперь как будто бы все стало хорошо. Гинтоки ловит его за рукав и вполголоса шепчет: — Ты простил меня? Зура чуть хмурится, но морщина сразу исчезает. Он закатывает глаза и хмыкает: — Злиться на кого-то из-за его глупости — недостойно самурая. И Гинтоки рад. Он благодарен, за то, что Зура такой отходчивый. За то, что Зура — самурай, который не злится на кого-то из-за его глупости. Белый мимаваригуми сидит на привычном месте, закинув ногу на ногу. Раскинул свои длинные руки, как крылья — одна на спинке диванчика, в другой — бокал с виски. Шрам на лице отсюда почти не виден — и он снова белый и чистый. Слишком белый и чистый для этого заведения. Но недостаточно — для Зуры. Сегодня официантов действительно мало и парням приходится суетиться, бегать по залу, обслуживая посетителей. Зура не танцует, не привлекает к себе лишнего внимания. Но взгляд мимавара все равно приклеен к нему. Исподлобья, из-под полуопущенных ресниц он следит за ним: вправо — влево, четвертый столик — шестой, к стойке — к бару. Когда Гинтоки хватает Зуру за рукав — мимаваригуми слегка напрягается — даже отсюда, откуда не видно ужасного шрама на его лице — чувствуется негативная аура, формирующаяся вокруг него. Не злая, не яростная — пока просто напряжённая. Слегка. Предупреждающе — так, как будто он пока не готов встревать в разговор, но — знает, что настолько выпущенная она будет чувствоваться отсюда. Взгляд на мгновение отклеивается от Кацуры и встречается с глазами Гинтоки. Секунда — и он возвращается обратно, но на губах ухмылка — широкая, надменная. Гинтоки не кажется. Мимаваригуми как будто специально пытается его злить. Когда Кацура разбирается с основными заказами и присаживается за его столик — тут же придвигается ближе. Руки-крылья опять на спинке диванчика. Теперь сзади Зуры. Мягко шевелятся, перебирая темные прядки. Харуно шепчет что-то ему на ухо и Кацура снова — как в тот раз — смеётся. Откуда ты такой шутник выискался? — бесится Гинтоки. Но эта злость теперь пустая. У него нет права лезть в это. Как и сказал Зура — его это «не касается». Парочка разговаривает долго и весело. Мимаваригуми наклоняется к Зуре и касается носом его виска. Слегка приобнимает за плечо. Гинтоки снова ощущает как кровь бьёт в голову. Стакан в руке лопается, неощутимо режа по пальцам. Нет, это уже ни в какие ворота не лезет. Он не готов мириться с такими откровенными проявлениями педиковатости его друга. Нужно на воздух. Снова душно, снова начинает трясти, разливаться изнутри черным туманом. На плечо ложится тяжёлая рука и Гинтоки вздрагивает. Не почувствовал, не услышал — все внимание было там, где Зура. Оборачивается растерянно. — Зурако-чан — прекрасный человек. Всех привлекает, — Сайго протягивает Гинтоки полотенце и только, когда оно начинает пропитываться кровью — тот понимает, что рука порезана. Сильно — кажется даже сухожилия торчат во все стороны белыми червяками. Но она не болит. Болит где-то внутри — между ребер, в солнечном сплетении, в животе. — Если бы он принадлежал мне — я бы запер его в самом дальнем подвале, чтобы другие не зарились. Гинтоки слышит: чтобы другие мужики не зарились. И просто принимает как факт, что Зура чем-то уж очень привлекателен для других мужиков. И возможно, может быть, совсем немного, чуть-чуть — для него тоже. И ему нравится эта идея — про подвал.