Сквозь пепелище души

Наверное так чувствуют себя прекрасные принцы, часами высиживающие в засаде в ожидании прекрасной принцессы чтобы невзначай пройти мимо и обозвать это громким словом «судьба». Вот и сейчас Гинтоки уже второй час караулит штаб Джоишиши, сидя на корточках за мусорками. Хорошо хоть, «замок» Зуры стоит не в лесу, и не приходится сидеть по колено в грязи, попой в крапиве, лицом в паутине. Хотя и здесь не рай. Все тело нещадно ноет от таких издевательств: подъем в пять утра, сведенные судорогой ноги от неудобного сидения, муха, которая безостановочно жужжит в ухо, в голос насмехаясь над помойным самураем. Гинтоки лениво отмахивается от нее, но никак не может попасть, концентрация и энергия около нуля, датчик воодушевления пищит от недостатка энергии. Ну просто сказка, а не утро. Напомните, что он здесь забыл? Ах, да, судьба. Мозг периодически соскакивает в бесзонанку, надеясь добрать драгоценные минуты такого важного сейчас сна. Но как настоящий самурай, Гинтоки крепится, цепляясь за добродушно брошенную ему кость — Кацура познакомил его со своим «другом», Гинтоки себя хорошо повёл, прощение было получено, а значит можно начинать потихоньку восстанавливать старые-добрые прилипательные отношения. Только прилипальщик сменился, но как поговаривал Орочимару: «Если рамен не идёт к самураю — самурай идёт к рамену». Кацура наконец-таки появляется на горизонте. Выходит — выплывает, как лебедь — из своего убежища, бодро направляясь куда-то в сторону центра. Гинтоки подскакивает, но ноги задеревенело скрипят и подгибаются от долгого сидения и такой вот пьяной походкой он выползает навстречу старому другу. — О, Зура! Как неожиданно тебя здесь увидеть! — Голос Гинтоки оказывается на удивление гораздо бодрее, чем его вид. — Куда идёшь? Кацура скептическим взглядом смеряет раскорячившегося Широяшу и морщит нос. — От тебя пахнет, Гинтоки. Ты уже успел с утра пораньше прогуляться по свалке? Гинтоки смеется, закатывая глаза. — Как ты мог такое подумать?! Я вообще только встал, бегу вот, — как бы невзначай машет зажатой в руках папкой, — по важному поручению Йородзуи. Не хочешь ли составить мне компанию, раз уж мы так неожиданно столкнулись? Кацура качает головой: — Не могу, у меня дела Джоишиши, — и отворачивается, намереваясь уйти. — Постой, — Гинтоки уже по привычке хватает его за рукав. Это движение стало таким личным в последнее время: хочется быть ближе, прикасаться хотя бы вот так — словно невзначай. — Тогда я могу присоединиться к тебе в твоих террористических делах. — У тебя же работа, — Кацура кивает на папку, удивлённо выгнув бровь. И добавляет, легко высвобождая рукав. — Я тороплюсь. Несмотря на это, Гинтоки все же увязывается следом, объясняя это тем, что им просто по пути. Идет рядом, о чем-то увлеченно рассказывая, но Зура как будто бы не слушает, весь погруженный в свои мысли. Сосредоточенный и какой-то невеселый. Встающее солнце лениво освещает просыпающийся Эдо, включая зной и моментально выжигая воздух. Одежда начинает липнуть к спине, к ногам, но это сейчас меньшая из проблем. Потому что Гинтоки понимает, что они не просто плутают по переулкам, а направляются куда-то к центру города, в сторону Терминала. — Нэ, Зура. Ты же не забыл, что ты в розыске? Хочешь прокатиться в космос? Кацура хмурится, отмахиваясь: — А ты, кажется, забыл про свои важные «дела Йородзуи». — Что может быть важнее последней тусни с лучшим другом перед его арестом! — Гинтоки лучезарно улыбается, но в глазах напряг — чувствует, что что-то назревает. Инстинкты заранее начинают бить тревогу — военную выучку не пропьешь. Так всегда бывает, когда шагаешь на вражескую территорию, когда понимаешь, что сегодня это не прогулка, а самая, что ни на есть боевая вылазка. Близко к Терминалу Кацура не подходит, боясь спалить свое слишком узнаваемое разыскиваемое лицо. Сидит за припаркованной машиной, смотрит куда-то. Сосредоточенно и терпеливо, пока, наконец, горячее дыхание в шею не начинает раздражать. Поворачивается резко — Гинтоки отшатывается. Спрашивает: — И что это ты делаешь? Гинтоки округляет глаза и разводит руки в идиотском американском жесте: — О чем ты? Просто слежу вместе с тобой. Кацура закатывает глаза и открывает рот, чтобы огрызнуться, но не произносит ни слова. Потому что из терминала выходит тот самый белый мимаваригуми вместе с послом собачьей звезды. Они проходят к правительственной машине, блондин открывает псине заднюю дверь и сам садится рядом с водителем. Кацура встаёт, тенью проскальзывая в припаркованное недалеко такси, и командует: — За той машиной.

*

Едут долго, и только когда пейзаж Эдо сменяется полями, а затем осиновой рощей, навязавшийся на хвост Гинтоки задаёт раздирающий его вот уже полчаса вопрос: — Ну и почему мы следим за твоим парнем? Кацура растерянно оборачивается, хмурится, но ничего не говорит. Неопределенно передёргивает плечами. Кимоно чуть сползает, открывая ключицу, подкрашенную смачным засосом. Этот след — такой яркий на белоснежной коже — буквально притягивает взгляд. Раздражение поднимается изнутри горячей волной, затапливая мозг и все мысли. Чёртовы педики, постыдились бы. Чёртов мимавар — а то, что это его метка — Гинтоки уверен. Чёртов Зура, который одним своим видом, одним движением умудрился испоганить всё настроение. Чёртов водитель, который так резко поворачивает и скачет по выбоинам проселочной дороги, что начинает укачивать. Гинтоки до хруста сжимает зубы и кулаки, впиваясь короткими ногтями в свои ладони. Чтобы удержаться, ничего не вякнуть, ничего не натворить. Чтобы просто восстановить «старые-добрые прилипательные отношения». Угрюмо отворачивается, теряя интерес к ответу на свой же вопрос, и просто меланхолично пялится в окно до конца поездки. Кацура тоже не настаивает на общении — молчит, скрестив руки на груди и прислонив голову к окну. Они выходят, когда преследуемые сворачивают на дорогу, едва различимую по слегка примятой траве. Кацура идёт впереди, Гинтоки просто плетется следом, прожигает его спину суровым взглядом. Молчит, потому что он молчит тоже. Становится душно или неловко — не понять. Гинтоки уже давно перестал давать своим внутренним ощущениям определения, это было бы слишком сложно, слишком глупо. Каша внутри просто существует, иногда подогреваясь, иногда пузырясь, иногда замерзая. Она просто есть — и Гинтоки просто смирился с этим. Через пару километров возможность проезда ожидаемо заканчивается, и парни находят брошенную машину правительства, а с ней ещё несколько таких же. Ещё через метров триста — за высоким стальным забором — особняк в лесной гуще, на берегу тонкой реки. Маленький и невзрачный, но вряд ли он так прост, как кажется. По периметру — вооруженные до зубов аманто-охранники. Белого и собаки не видно — наверняка уже давным-давно внутри. Сидят там за круглым столом, попивают саке и обсуждают, как еще больше усилить влияние аманто на Земле, вырезать остатки оппозиции — или что там принято обсуждать со своими хозяевами, когда ты крыса аманто. Гинтоки косится на Зуру — тот напряжен еще больше, чем раньше. Просто на взводе. Сидит, нахмурив брови так, что переносица разрезана глубокими вертикальными морщинами. Злой и насупившийся. Наверное не лучший день в его жизни — узнать, что твой хахаль крутит шашни с инопланетянами. Хотя что можно ожидать от того, кто изначально работал на уже гнилое — как любит говорить сам Зура — правительство? Внутри разрастается нехорошее возбуждение из разряда «я же говорил». Гнусное и ядовитое. Не, ну серьезно, как можно было так облажаться — вступить на кривую голубую дорожку под ручку с врагом, который, в итоге, оказывается еще большим дерьмом, чем можно было предположить. Чем сам Гинтоки мог предположить. Чёрт, да ему даже во снах не являлась такая развязка — окончание — голубого романа Зуры. — Пошли отсюда, — Кацура разворачивается и сталкивается нос к носу с удивлённым, исходящим лучами самодовольства, Широяшей. — Не понял, — Гинтоки выгибает бровь, пытаясь переварить. Бурлящее внутри выливается с ядом. Этот шквал поноса просто невозможно держать в себе. — Мы что, удовлетворены тем, что нашли место, где твой любовничек зажигает с аманто? Не хочешь зайти и обличить его в измене? Кацура делает рывок ближе и хватает одной рукой за ворот. Взгляд темнеет, зрачки сжались в малюсенькие — с кунжутное семечко — точки. Ну надо же, вывели вечно хладнокровного самурая из себя. А вот сам первый начал. Нечего было тут своими засосами светить. А теперь вот — на, выкуси. Твой парень — крыса! Это как долбаная эйфория, как экстаз, который накрывает после приема какой-нибудь наркоты. Когда все внутри расслабляется, распускается, выливается с — истерической — радостью. Гинтоки широко ухмыляется — так тебе и надо, Зура, сам дурак! Тот шипит прямо в лицо, опаляя горячим дыханием: — Если тебя это так волнует, то может… Но Гинтоки так и не узнаёт, что ему делать со всем этим дерьмом внутри; что делать, если его это действительно «так волнует» — так как вокруг оглушительно щёлкают затворы ружей. Междусобойчик моментально сходит на нет. Парни оборачиваются, оголяя мечи. Спина к спине, как в старые добрые времена. Только раньше Гинтоки не обращал внимания на то, как перекатываются мышцы крепкой спины сзади под кимоно. Не чувствовал, как напрягаются сухожилия, как черные волосы, развеваясь, мягко касаются его лица. Не чувствовал как не в тему, как неуместны враги. Хотя… Он вдыхает полной грудью и выпрямляется. — Наконец-то разомнемся.

*

Битва быстрая и кровавая. Как когда-то давным-давно в прошлом. Кровь стучит в ушах, но не заливает глаза. Ты просто, как машина, рубишь врагов направо и налево, не злясь, не напрягаясь, позволив своему отточенному телу действовать, как оно умеет. В обстановке, которую оно знает. Расслабившись, расслабив мысли. Просто убиваешь, пока не убили тебя. Когда нападающие заканчиваются, когда в одной из раций хрипит знакомый голос мимаваригуми: «ребята, ну что там?». Когда Зура хватает Гинтоки за руку и они бегут сквозь вечерний лес — он не думает. Он просто наконец-то расслабляется, смеётся.

Сидя в пустом автобусе, следующим в Кабуки-чо, Зура снова молчит. Отказывается отвечать на вопросы про «своего парня». Отказывается комментировать произошедшее. Сидит, насупившись, молча. Расстроенный и напряжённый — и до Гинтоки доходит, что вообще не обязательно было вести себя как говнюку. Внутри резко в бочину колет совесть. Не, ну правда, какого черта его так понесло? С этим Зурой и его голубым дружком, Гинтоки ведет себя как злобная четырнадцатилетняя школьница. Рука Гинтоки мягко опускается на затылок главджоишиши. Пальцы небрежно зарываются в волосы, трепя их. — Не парься, — шепчет, — мне он сразу не понравился. Кацура хмыкает и закрывает глаза. Сидит, пока Гинтоки перебирает его волосы. Так тихо: только гудение автобуса и потрескивание старых жёлтых ламп. Вдох застревает в носу и пузырем воздуха скользит по пищеводу, когда темная макушка мягко прислоняется к плечу Гинтоки. Он косит глаза, стараясь не шевелиться, не спугнуть. Зура тихонько сопит. Уставший вконец, вымотавшийся физически и морально. Ресницы слегка подергиваются во сне. Губы кривятся. Гинтоки сглатывает и тоже закрывает глаза. Чтобы не думать, не провоцировать себя неизвестно на что. Чтобы просто прочувствовать этот момент. Такой простой и такой, одновременно, интимный. Когда вообще такие моменты стали большим, чем просто случайно подремать на плече у друга? Сейчас уже и неважно. Только гудение автобуса, потрескивание старых жёлтых ламп и тихое сопение Зуры рядом.

*

— … приехали. Гинтоки, приехали, — мягкая мирная темнота медленно отпускает. Гинтоки ошалело хлопает глазами, морщась от яркого света после такого сладкого сна. Первое время даже сообразить не может, где он, пока не прорисовываются четкие контуры Кацуры и автобуса. Тот тянет за рукав и Гинтоки послушно встаёт на размягшие ото сна ноги и следует за ним. Ночная прохлада немного неприятно обволакивает, поднимая волоски дыбом и разбегаясь стайками мурашек по телу. Гинтоки передёргивает плечами: — Зябко, — переводит взгляд на друга. Кацура тоже с немного опухшими — ото сна? — глазами. На бледной щеке даже помятый след с налипшими волосами. Гинтоки машинально протягивает руку чтобы убрать волосы, и Кацура резко отдергивает голову. Рука замирает в десяти сантиметрах от его лица. Ничего, он еще приучит его к своим рукам. Гинтоки мнётся: — Парик тут твой к твоей физиономии прилип, — ждёт реакции. Кацура виновато поднимает глаза, выдыхает: — Извини. Я, пожалуй, пойду, — и исчезает во тьме. И Гинтоки немного сочувственно смотрит другу вслед. Но мысль о том, что ему больше не придется видеть чертова — как же он его бесит! — мимавара, обнимающего Зуру, греет изнутри. И Гинтоки даже кажется, что он снова счастлив. А на следующий день он встречает Зуру в компании мимавара в его любимой раменной.