Неправильная омега

Когда Реджина говорит, что ее ожидает постоялец номера восемнадцать, портье безразлично кивает. Она поднимается на третий этаж и стучит в дверь. На Эмме все тот же нелепый розовый халат, на ногах — пушистые полосатые носки, и Реджина раздумывает, не стоит ли сказать Свон снять их, но так и не говорит. — Уже собрала вещи? — спрашивает Реджина, заметив возле шкафа плотно набитый рюкзак. — Да. Я решила уехать сразу после того, как ты… уйдешь. Правильно. Они же договорились накануне, что Эмма отправится в Сторибрук, как только они потрахаются. — Как провела вчерашний день? — старается оставаться вежливой Реджина. — Благодаря тебе, неплохо. Гуляла, рассматривала парусники в порту… Звонила родителям и Генри. Он был зол, потому что как раз обнаружил, что Нил разукрасил фломастерами его учебник по биологии. Парусники? Неужели Свон надеялась отыскать здесь блудного флибустьера? — Я обещала Генри купить новый учебник, когда вернусь, — замечает Реджина вслух. Эмма не выражает интереса или удивления, и Миллс думает, что Генри, должно быть, уже рассказал о ее решении сильно ограничить применение магии. В разговоре повисает пауза, которую прерывает Свон. Подняв взгляд от своих дурацких носков, она тихо произносит: — То, что мы пробуем нормально разговаривать … это ведь не сделает все менее неловким. В зеленых глазах Реджина находит одновременно печаль и насмешку. Она не утруждает себя ответом и просто кивает омеге в сторону кровати, одновременно начиная расстегивать свой плащ. Когда, секунду подумав, Реджина снимает и жакет, Эмма уже занимает такую же позицию, как и накануне, выпятив задницу и широко расставив ноги; светлые волосы, рассыпавшись, почти полностью закрывают ее лицо. Миллс нащупывает упаковку с презервативом в кармане брюк и подходит к омеге сзади. Вблизи Эмма пахнет почти до приторности сладко, но это не отвращает, отнюдь нет. Отросток без какой-либо дополнительной стимуляции растет, сдерживаемый лишь бельем и плотной тканью брюк, и она с наслаждением освобождает его, открывая ширинку; при резком звуке расстегиваемой молнии Свон чуть заметно вздрагивает. Реджина мешкает с презервативом, потому что вспомнила о необходимости купить их только утром, и в автомате отеля не оказалось привычной марки. Но вскоре член благополучно упакован в прозрачный латекс, и она предупреждает Эмму: — Готова? Сейчас буду вводить. — Издеваешься? — фыркает Эмма. — У меня как бы все еще течка! Я еще с пяти утра готова… — Ну и хорошо, — замечает Реджина и подводит свой орган к сочащейся промежности Свон. — Не говори мне больше ничего, — успевает сказать ей Эмма, и долгое время в номере ничего не слышно, кроме ее тонкого поскуливания и тяжелого дыхания альфы. Надо сказать, что мысли Реджины еще со вчерашнего дня заняты этим смутьяном, Гаем Грином, так что, даже совершая фрикции в матери своего сына, она продолжает думать об увиденном вчера интервью и мысленно оппонирует наглому выскочке. Эмма стонет совсем жалобно, и, спохватившись, Реджина понимает, что мучит ее уже достаточно долго. Ей хорошо знакомо то, что может испытывать сейчас омега: вялый член стареющего Короля не оставлял много вариантов в постели, и он постоянно ставил ее в такую же позу, приказывая поднять задницу под удобным ему углом, так что залечивание локтей и коленок, стертых о суровые льняные простыни, было для его юной супруги обыденным делом. Миллс пытается выбросить из головы посторонние мысли и сосредоточиться на запахе Эммы. Кто бы мог подумать, что бестолковая блондинка может пахнуть так вкусно и маняще? Реджина учащает движения, и Эмма стонет еще громче, но осознание, что ей может быть сейчас больно, не очень-то трогает; всем известно, что течные омеги во время случки ничего не соображают и не запоминают боль, так что Миллс продолжает размашисто двигаться внутри Эммы, думая лишь о приближении собственного финала, и даже находит странное и немножко стыдное удовольствие, когда, после пары-тройки коротких толчков глубоко вводит член, а потом почти полностью мучительно медленно вытаскивает его; наблюдая, как омега покорно тянется за ускользающим из нее концом, Реджина думает: «А это вам за мою бедную яблоню, мисс Свон…», и потом с новой энергией продолжает жарко долбиться в приветливую розовую щелку. Проходит еще пара минут, и Реджина затапливает свободное пространство презерватива теплой жидкостью. Она выходит из Свон, придерживая немного сползшую за время их интенсивных движений резинку. Эмма все еще вяло покачивает бедрами и подергивает пятками в смешных носках, и Реджина думает, что она наверняка успела кончить, и, возможно, была близка ко второму оргазму; впрочем, это совершенно неважно, ведь главное для омеги-одиночки, чтобы избежать риска получить главную роль в стихийной «собачьей свадьбе», — быть покрытой достаточно сильной альфой, или принять таблетки, которые искусно имитировали этот эффект. А вот оргазм для этого совершенно не требовался. Придерживая спущенные брюки, Миллс скрывается в ванной. Хорошо, что в номере не жарко: прическа и макияж выглядят свежими, остается лишь помыть орган, пока он не скрылся в глубине ее тела, и привести в порядок одежду. Выходя в комнату, Реджина застает Эмму за переодеванием: она расправляет на себе толстовку, а голубые джинсы небрежно свисают с подлокотника кресла. Реджина берет жакет и с наигранным удивлением восклицает: — О, так в гардеробе шерифа все-таки имеются трусы! На Эмме действительно простые бесшовные слипы из белого хлопка, и омега кидает быстрый взгляд на них, а потом обиженно надувает губы. — Очень смешно, Реджина. — По-моему, смешно, — жмет плечами Миллс и надевает плащ. Эмма тянется за своими невероятно тесными джинсами, и Реджина решает немного задержаться… — Так и думала, что без подпрыгивания в них не втиснешься, — ехидно замечает она, дождавшись, когда, кряхтя и отдуваясь, Свон затягивает ремень. — А ты, значит, об этом думала? — закатывает глаза Эмма. — Ты что, всегда так юморишь с утра? — Только если трахну сладкую омежку, — подмигивает Реджина. Ей хочется смутить и осадить Свон, которая слишком быстро из стеснявшейся и зависимой становилась снова дерзкой и гордой. Но на Эмму ее выпад не производит никакого впечатления. Даже не покраснев, она отвечает: — Очень рада, что ты осталась довольной, Миллс. Раз тебе там медом намазано, значит, выручишь и завтра? За этой бравадой Реджине все же удается рассмотреть сомнение, поэтому, на время забыв о подколках, она спокойно отвечает: — Да, как и договаривались. Жди меня в полдень. Когда Генри соберется в бассейн, сразу приду покрыть тебя. — Спасибо, Реджина. Не знаю даже… То есть, может, мне удалось бы решить свою проблему и без твоего вмешательства… но так… все получилось более безопасно и… вообще. Реджина не ожидала услышать такие слова, и ей отчего-то становится приятно. Действительно: она не обязана была помогать Свон, и, конечно, нашла бы с кем выгулять заскучавший отросток. Но все сложилось так, как сложилось, и они помогли друг другу и даже смогли немного обсудить случившееся, как взрослые цивилизованные люди. Эмма застенчиво улыбается ей, и Реджина улыбается тоже. — До завтра, Свон, — говорит Реджина, а потом почему-то заботливо прибавляет, — будь осторожнее на трассе в своей развалюхе. — Уж постараюсь, — фыркает Эмма. — Мне вовсе не улыбается снова оплачивать восстановление дорожного указателя: по слухам, городком, куда я направляюсь, рулит непреклонная и суровая альфа. — Да, говорят, у нее не забалуешь, — серьезно кивает Реджина. Они выходят из гостиницы вместе, но больше не разговаривают; Миллс сразу ловит такси, а Эмма уходит в сторону подземной стоянки. В машине Реджина думает о том, как же хорошо, что к вечеру дела будут закончены и она сможет тоже вернуться в Сторибрук. Накануне Снежка запостила в группу «Семья» несколько фотографий Генри, играющего с малолетним дядей, и, рассматривая их, Реджина вдруг поняла, что соскучилась не только по своему сыну, но и по младшему отпрыску Прекрасных. Она мысленно составляет меню воскресного обеда, на который приглашены Чарминги, пытаясь сообразить, чем заменить миндаль в рецепте особенно хорошо удававшегося ей торта; у Нила была аллергия на несколько видов орехов, так что лучше не рисковать. Когда такси останавливается возле стеклянной башни в деловом центре Портленда, Реджина со вздохом откладывает эти размышления на потом. Сначала надо провести деловые переговоры с потенциальными инвесторами, а уж после думать о возвращении домой и планах на уик-энд. На ее удивление, в башне немало текущих омег, что, судя по блестящим глазам нескольких встретившихся по дороге альф, доставляло последним немало неудобств. «Должно быть, сторонники движения «Против всего искусственного», — думает Реджина, когда очередная текущая омега с густым разлетом бровей, оказавшаяся секретарем босса строительной компании, просит ее подождать в приемной. Перед выборами в Сенат откуда-то, как грибы после дождя, вдруг вылезли самые странные и маргинальные партии. Люди и раньше объединялись по признаку пола, по принадлежности к альфа-, омега- или бета-группам, по причине поддержки одной и той же футбольной команды и прочим, казавшимся Реджине весьма глупыми, причинам. Но в последний год все быстро и как-то уродливо менялось, и только недавно она смогла объяснить себе, что именно: теперь движения организовывались не сторонниками какой-то идеи, а, скорее, борцами против чего-то или кого-то. Сейчас людей запросто могли объединить ненависть к блондинам, или мексиканцам, или таблеткам для похудения. Ей доводилось читать о партии, которая ратовала за полный запрет париков, а еще о движениях против теноров и конезаводчиков. И все эти карликовые движения в итоге подхватывались мощной рекой, носившей имя и лицо Гая Грина. «Вы боитесь людей в париках, недолюбливаете мексиканцев, считаете циничным использование таблеток для похудения? Так давайте же выгоним альф с руководящих позиций, и тогда-то устроим новое, справедливое общество», — словно обещал он людям. Реджина посмотрела несколько интервью Грина и нашла в его ораторской манере что-то от Гитлера; но он был куда тоньше, и его посулы были неопределенными и округлыми, как отшлифованная водой галька. Если быть честной, что-то в словах Грина цепляло и ее саму; даже будучи альфой и пройдя в своей жизни полную школу ненависти и разрушения, Реджина ощутила себя уязвимо перед его призывами проклясть темное прошлое и основать какой-то новый чудесный мир. Ее размышления прерывает секретарь, приглашая пройти в кабинет. Темноволосый мужчина в старомодном двубортном костюме сразу нравится ей умным уверенным взглядом и крепким рукопожатием. Он чем-то похож на Робина — такого, каким он стал, переместившись в Сторибрук: спокойный, надежный альфа. На безымянном пальце нового знакомого поблескивает кольцо, на шее видна четкая темная отметина, и Реджина считает необходимым, слегка улыбнувшись, заметить: — Хотя это и не мое дело, но у вашего секретаря эти дни. Ей ведь… положен отпуск? На лице Томаса Смита появляется замешательство. — У Кэт… течка? Ох, этот ее трудоголизм не доведет до добра! А… я, признаюсь, стал совсем невосприимчив к запахам, когда мы с супругой обменялись метками… — Я так и поняла, — дружелюбно улыбается Миллс. Извинившись, Смит выходит в приемную, а она думает, что, если бы Робин остался жив и нашел себе омегу для серьезных отношений, то поступил бы так же благородно: предложил бы своей избраннице сделать обоюдные метки. Вот только… захотел бы он искать эту гипотетическую омегу, отступаясь от их обреченных отношений — неполноценных, без нормальной близости, но все же очень особенных, какие могут быть только у родственных душ? Теперь этого не узнать. — Спасибо, что не постеснялись и предупредили меня, — благодарит ее вернувшийся Смит. — Завидую вашей силе воли! Помню, когда еще был холостым, запах Кэт делал меня сумасшедшим. Если бы не это, может, я бы еще лет пять не женился, — добавляет с усмешкой он. — Понимаю. Ее аромат весьма… пикантен, — говорит Реджина, хотя запах секретаря — ничто, по сравнению с тем, как благоухает Руби и, в особенности, Свон. Смит проницательно смотрит на нее, видимо, догадываясь, что своей выдержкой Реджина обязана не столько самообладанию, сколько недавнему сексу с доступной омегой, и предлагает обсудить дела. Некоторые предложения сторибрукского мэра вызывают у Смита интерес, и он обещает подумать об аренде участка под застройку жилого квартала с инфраструктурой; Миллс планирует сегодня же выслать формы документов и условия конкурса. Когда они собираются подписать протокол о намерениях, Реджина машинально тянется за перьевой ручкой, вытягивая, к своему смущению, вместе с ней из сумки листовку таксиста. — О! «Долой Гая Грина»? — восклицает Смит. — Ведь их напечатали на наши с партнером деньги. Бороться с врагом его же оружием, так? — Пожалуй, — подумав, соглашается Реджина. — Мне дал этот листок таксист альфа, значит, агитация хорошо действует на рядового избирателя.  — Но большинство людей все-таки беты, — задумчиво замечает Смит. — Обычно они малоактивны и мирятся со сложившейся системой, но что-то мне подсказывает, если этого парня не остановить, все может измениться. — Согласна, — так же задумчиво говорит Реджина. Мужчина с усилившейся симпатией смотрит на нее после подписания документов, и Реджина думает, что из их сотрудничества определенно что-то выйдет. Когда Миллс спускается на лифте вниз и выходит из здания, она продолжает думать о Гае Грине, так что, когда на ее пути неожиданно вырастает парень с микрофоном и сопровождающий его оператор с тяжелой камерой на плече, она непонимающе смотрит и просит повторить фразу. — Наша телекомпания проводит опрос населения во всех штатах. Это займет не более минуты! — доброжелательно говорит журналист. Реджина настороженно кивает. — Итак, в опросе участвует штат Мэн, женщина-альфа. Скажите, вы слышали что-нибудь о Гае Грине? — Слышала, — отрывисто отвечает она в подставленный микрофон. — Что вы думаете о нем и высказываемых им идеях? О. Реджине едва ли хватило бы минуты рассказать все, что она передумала за последние пару дней. Аккуратно подбирая слова, она отвечает: — Я думаю, что Гай Грин — это популист и манипулятор, хитрый и уверенный в себе — по крайней мере, достаточно уверенный для того, чтобы взять себе такой псевдоним, потому что… ну серьезно, Гай? Как Гай Гракх или Гай Фокс, возможно?.. Хотя, послушав на днях его рассуждения о собаке в Сенате, я вспомнила о другом Гае — Калигуле — и его любимом коне. Впрочем, несмотря на полное отсутствие свежих идей, этот человек все же достаточно умен, чтобы мастерски играть на низменных инстинктах, которые свойственны всем людям, вне зависимости от пола, группы и расы. Разжигая в них ненависть друг к другу, он преследует какие-то свои (думаю не ошибусь, если предположу, весьма мелочные) цели. — Еще один вопрос: что будет, если поддерживаемые им кандидаты победят на выборах в Сенат? — То же, что и с очень многими лидерами, которые шли его путем: рано или поздно он будет погублен своими же сторонниками, — безапелляционно заявляет Реджина. — Спасибо, — благодарит впечатленный ее развернутыми ответами журналист. Реджина ловит такси и едет в отель. Наконец-то можно собрать вещи и вернуться в Сторибрук. Уже через пару часов она сможет обнять сына, и эта мысль наполняет ее теплом. По дороге Реджина проверяет телефон и тихо смеется, прочитав сообщение Свон: «Я в городе. Дорожные знаки целы, чего не скажешь об учебниках Генри. Кто бы мог подумать, что братишка шерифа растет малолетним вандалом О_о».