Неправильная омега

Мадам мэр проводит совещание и работает с документами, изредка посматривая на часы. Рабочий день заканчивается, но звонка от Свон так и нет. Не может ведь она спать так долго? Что, если Эмма обижена или расстроена из-за того, что они опять переспали? Причем на этот раз не в переулке и не в отеле, а в постели принцессы. Реджина берет в руки телефон с намерением позвонить и замечает только что пришедшее сообщение. «Встретимся на пирсе в половине шестого?» — пишет Свон, и мадам мэр отвечает лаконичным согласием. Выбранное место сначала кажется ей странным, но потом она думает, что на открытом, продуваемом свежим морским ветром пространстве будет проще игнорировать запахи друг друга, и это лишит беседу ненужного напряжения. Она приезжает вовремя; блондинка в светло-зеленой футболке и неизменных джинсах уже сидит на скамейке. Понаблюдав за ее закрытой позой, Реджина выходит из машины и приближается, подобрав по дороге несколько камушков. — Привет, — стараясь, чтобы голос звучал свободно, говорит мадам мэр. — Привет, — эхом отзывается Эмма и смотрит без смущения, но словно с затаенной насмешкой. Реджина садится на скамейку рядом и раскрывает ладонь. — Спорим, мой подпрыгнет больше раз, чем твой? — тут же загорается Свон. — А давай. На что спорим? — Например, на обмен информацией. Проигравшая должна будет правдиво ответить на любой вопрос победителя, — подумав, предлагает Эмма. — Идет, — сразу соглашается Реджина, и глаза омеги сразу азартно блестят. — С трех попыток! Чур, я выбираю, — ставит условия Свон и бесцеремонно выхватывает с ладони несколько камешков, которые и сама Реджина бы выбрала, если планировала бы совершить неплохой бросок. Эмма немедля кидает три камешка, один за другим, и они обе каждый раз скороговоркой считают прыжки вслух, чтобы избежать споров. — Неплохо, — заключает шериф после того, как последний запущенный ею камень отскакивает от поверхности воды пятнадцать раз. Реджина приступает к собственным броскам. Первый камень тонет у берега, второй подпрыгивает пять раз. — Если бы я знала, как ты в этом ужасна, дала бы фору, — самодовольно замечает Свон, а Реджина прячет снисходительную усмешку. Она незаметно опускает руку в карман, где, заранее припасенный, лежал камешек, который стоит брать, если намереваешься совершить не просто неплохой, а первоклассный бросок. Они снова считают вслух; дойдя до числа «шестнадцать», голос Эммы становится тихим, а «восемнадцать» и «девятнадцать» Миллс произносит в одиночестве. — Ты применила магию, да? — обвинительно спрашивает шериф. — Нет. — Это правда, — с неохотой признает Свон. — Но… ты ведь жульничала, да? Скажи, ты жульничала? — Нет. Не совсем, — усмехается Реджина. — Что значит «не совсем»? — переспрашивает раздосадованная проигрышем Эмма. Миллс отвечает уклончивой улыбкой, но тут взгляд шерифа опускается на оттопыренный карман ее жакета, и альфа тихо смеется над тем, каким возмущенным становится лицо Свон. — Так нечестно! — не очень убежденно заявляет Эмма. — Условия о том, чтобы использовать только те камни, которые ты видела, ведь не было? — спорит Реджина, и шериф кивает, принимая поражение. — Спрашивай, — буркает она. Затевая импровизированное шуточное соревнование, мадам мэр просто надеялась придать их беседе более непринужденный характер после всего того, что случилось днем в спальне Свон, но сейчас в ее голове неожиданно всплывает вопрос, отсутствие ответа на который время от времени досаждало ее любопытству, и тогда, не думая ни о чем, она произносит: — Скажи, почему вы с Крюком расстались? Эмма резко меняется в лице, но вырвавшихся слов не вернуть, и Реджина старается придать себе не очень-то заинтересованный вид, чтобы Свон не подумала, что для нее это было чем-то большим, чем оно на самом деле было, — праздным интересом. — Я расскажу тебе, — задумчиво говорит шериф. — Но не сегодня. Ведь условия о том, когда должен быть произнесен ответ, в нашем пари не было! — ехидно добавляет она. Миллс усмехается и качает головой, отчасти довольная тем, что Эмма, хотя и уклонилась от ответа, все же не закрылась от нее. Они кидают оставшиеся камешки, а потом Свон опускает глаза и произносит: — Что касается моей… нашей ситуации, Реджина, я первым делом хочу сказать, что очень благодарна тебе. Ты все сделала так, чтобы мне было комфортно, и позаботилась обо мне лучшим образом. Реджина слегка краснеет, замечая: — Себя ведь я тоже не обделила, Свон. — Неважно, — машет белокурой гривой Эмма. — Я… хотела попросить тебя… думаю, ты понимаешь, о чем. — Течка продлится еще дня три? — спрашивает Реджина. — Да. — И ты хочешь, чтобы я… — Да. Если тебя не затруднит. — То есть… Хм… Обе ведут этот диалог, отвернувшись в разные стороны, но потом Свон, видимо, надоедают недомолвки, и она, храбро поворачиваясь всем корпусом к Миллс, твердо произносит: — Моя физиология требует, чтобы я была покрыта альфой, Реджина. И я была бы признательна, если бы ты, как и в прошлую течку, приходила ко мне по утрам и оказывала любезность, на некоторое время совмещая наши гениталии. Глядя на красные, как помидор, щеки шерифа, Реджина про себя удивляется ее смелости. Разумеется, едва ли не каждая, даже очень скромная, но обезумевшая от похоти омега могла нести любой умоляюще-пошлый бред, но только Эмма-то сейчас не была под силой желания, значит, могла полностью контролировать свои поведение и речь. И неожиданно мадам мэр испытывает странную гордость за мать своего сына, потому что, если для возбужденных омег считалось приемлемым умолять о случке, то на «трезвый» рассудок от омеги ожидалось нормальным испытывать стыд и не говорить вслух о желании заняться сексом с альфой. В речи Свон Реджина услышала открытое признание потребностей, едва прикрытое самоиронией, и это было таким же правдивым и искренним, как и произнесенные омегой слова благодарности. — Эмма, — говорит тихо мадам мэр, — я не отказываюсь помочь тебе. Но я просила тебя о встрече для того, чтобы мы подумали о вариантах. — Я не лягу ни под кого еще в Сторибруке, Реджина, — мгновенно ощетинивается Свон. — Если ты находишь неприемлемым трахать меня, то я сегодня же уеду в Портленд или Бангор, чтобы мне помогли там! — Ты меня не так поняла, — мягко говорит Реджина, выбирая низкий рокочущий тембр, который мог бы успокоить разволнованную омегу. — Эмма, я о другом выборе. Ты сказала, что твой цикл сбился и гинеколог оказался некомпетентен, давая назначение. Как думаешь, может, стоит обратиться к другому специалисту? Который решит твой вопрос? — Я думала об этом, — вздыхает Свон. — У меня были… некоторые проблемы… давно уже. И док в Бостонской клинике для омег здорово помог мне. — Значит, ты обратишься к нему? Эмма отводит глаза. — Что? Скажи мне? — Для того, чтобы мне точно все диагностировали, надо прийти в клинику во время течки. А в эти дни я… предпочитала бы оставаться здесь. Ну… ты понимаешь. Если я приеду в Бостон без партнера, то мои мысли будут заняты совсем другим… и до врача я, наверное, так и не дойду. — Хм… Реджина задумывается. — У меня завтра и послезавтра комиссия с проверкой из Огасты, — говорит она. — В субботу… не знаю, можно попробовать, только вот работает ли клиника? И не кончится ли у тебя к тому времени течка? — Ты хочешь съездить со мной в Бостон? — не верит Эмма. — Давно там не была, почему бы и нет? — О, — улыбается Эмма. — Было бы здорово! Свон звонит ей позже, чтобы сообщить, что в ближайшие дни единственное свободное время в клинике — в пятницу после обеда, да и то из-за отмененной записи. Реджине кажется, она слышит в голосе шерифа нотки разочарования, и говорит пару пустых фраз в утешение. Закончив беседу, она произносит вслух: — Что же делать? Телефон громко звонит, и, вздрогнув от неожиданности, мадам мэр принимает вызов от крайне редко звонящего абонента. — Добрый вечер, сенатор?.. — Здравствуйте, Реджина. Я не побеспокоила бы вас, но, простите за пафос, вы нужны стране. — Извините? — Опросы общественного мнения на этой неделе показали шокирующие результаты. Если есть хоть малейшая возможность, мы обязаны использовать ее, чтобы противостоять катку безумия по имени Гай Грин. Если слова «Пифии из Мэна» вразумят хотя бы пару десятков людей, мы обязаны использовать эту возможность, — с напором говорит сенатор. — Я знаю, что вы отказали и губернатору, и Тому. Но может, прислушаетесь ко мне? Съемки шоу будут в бостонской студии, в пятницу вечером. Если вы согласны… Сознание Реджины выхватило из речи абонента два важных элемента: «пятница» и «бостонская студия». — Я согласна, — отвечает она без раздумий. — Поручите вашим ассистентам прислать мне детали предстоящего шоу на электронную почту. Я приеду в Бостон накануне вечером; со мной будет подруга. Только вот… в эти дни я жду губернаторскую проверку… — Вам с подругой закажут просторный номер; лист бронирования и всю информацию об эфире пришлют завтра утром, — довольно говорит сенатор. — Что касается проверки, то ее отменят, Реджина, не волнуйтесь; я лично попрошу губернатора. — Хорошо. Во время разговора Реджина успевает написать Эмме, что они едут в Бостон, и просит ее немедленно записаться к врачу на оставшееся время; после она перезванивает Свон, и та подтверждает, что с клиникой все в порядке. — Здорово, что твою проверку так вовремя отменили, — радуется Эмма. — Кто забронирует гостиницу — ты или я? — Не волнуйся об этом, — улыбается в трубку Реджина. — И собирайся в дорогу; мы должны выехать в Бостон в четверг после работы, то есть уже завтра. Я заеду за тобой в участок около четырех часов, и сразу отправимся. — Агась, пойдет. Но… ты ведь утром заглянешь ко мне? — Загляну, — обещает Реджина. Кажется, все налаживается: она вставит Эмме еще пару раз, а потом омеге помогут хорошие специалисты. За ужином сын кажется глубоко погруженным в свои мысли, и Реджина участливо спрашивает, все ли у него в порядке. — Да нормально все, мам, — отмахивается Генри, и она решает не давить на него. Оценив это, позже, за чаем, сын неловко произносит: — Мне кажется, у мамы кто-то появился. — Что ты имеешь в виду? — настораживается Реджина. — Мы договаривались сегодня пообедать вместе «У Бабушки», но она не брала трубку, а потом сказала мне, что заснула, — говорит сын. — Такое с каждым может случиться, — пожимает плечами Реджина. — У нее, наверное, было ночное дежурство? — Позавчера. А вчера она работала только утром. И сегодня у нее выходной! — Хм… Ну, это еще ничего не доказывает. Генри, скажи, значит, ты бы расстроился, если бы у Эммы… если бы у нее был кто-то? — Не знаю, мам, — теряется подросток. — Просто мне нравилось общаться с Крюком, потому что… он ведь классный, веселый и знает столько баек… Мы много времени проводили все вместе, особенно когда выходили в море… Я, наверное, до сих пор надеюсь, что Крюк вернется, и они помирятся. Но если мама решила идти дальше… Что, если новый парень мамы… что, если он захочет чаще оставаться с ней наедине, и я стану лишним? Ох… наверное, это эгоистично — говорить так? — спохватывается он. — Генри, послушай меня, — обращается к нему Реджина и смотрит в зеленые (Эммины) глаза с ласковым упреком. — Ты никогда не станешь лишним ни для меня, ни для Эммы. До встречи с тобой ни одна из нас не умела ценить отношения, не умела быть матерью, не могла быть… в моем случае, просто нормальным человеком. Ты изменил каждую из нас, ты научил нас любить. Поцелуй Эммы спас тебя, став подтверждением того, как сильно она тебя любит и какое важное место ты занимаешь в ее сердце. Так откуда сомнения, Генри? — Вы спасли меня от Питера Пэна и обе не раз рисковали своими жизнями, — говорит сын и краснеет. — Я такой глупый… и неблагодарный. — Ты просто волнуешься о своей матери, и это нормально, — возражает Реджина. — Хотя, по-моему, напрасно. Если бы Эмма начала с кем-то встречаться, мы бы об этом сразу узнали, как в свое время о Крюке. Думаю, твоя надежда на то, что они снова будут вместе, вполне реальна. — Ты права, мам, — поразмыслив, соглашается успокоенный Генри. Миллс рассказывает сыну о предстоящей командировке, и он воспринимает это хорошо. — Поживу эти два дня в лофте, — говорит Генри. — Бабушка говорила, что Нилу нравится играть со мной, — горделиво добавляет он. — Вот только… Эмма не будет против? — Ну, если даже я не против… — с улыбкой говорит Реджина. Ложась спать, она вспоминает о предстоящих съемках. На что она подписалась? Впрочем, сенатор была права: если она поможет обществу осознать, каким безнадежным демагогом был Гай Грин, то испытает крошечное законное удовлетворение. Но сначала ее ждет удовлетворение другого рода. Реджина старается отогнать то и дело всплывающие в голове мысли о сексе с шерифом и достигает в этом занятии такого же успеха, как если бы топила в ванне резиновые игрушки. Ей вспоминаются бледные бедра и спина с четким пунктиром позвонков и родинкой под левой лопаткой, растрепавшиеся светлые локоны и плечи, усыпанные мелкими веснушками. Вспоминаются громкие стоны и свежий, чистый аромат желания Свон. Реджина ворочается и смотрит на часы. Уже поздно, но сна нет. Интересно, а утро — это во сколько? Они с Эммой не договорились о конкретном времени… Потом Реджина думает, что Свон по-любому дождется ее, и испытывает самодовольство. Ведь Эмма снова будет нуждающейся и слабой, и Реджина будет трахать ее, где вздумается: прислонив к входной двери, в ее постели, на кухонном столе или в подвале. Омега везде даст ей, встанет там, где она велит, и раздвинет ноги, скуля и прося поскорее всунуть. Реджина тяжело переводит дыхание и снова смотрит на часы. Сон окончательно бежит, прогоняемый настойчивым желанием альфы обладать. Через полчаса ей все же удается уснуть, и она видит во сне Свон с наручниками на поясе возле тюремной камеры с запертым в ней пьяненьким Лероем; вдруг Эмма трагически шепчет, что у нее начинается очередная внеплановая течка, и тогда Реджина в костюме Супермена трахает ее сзади, пока шериф цепляется пальцами за поверхность стола; глаза заточенного в камере гнома вытаращиваются, а физиономия кривится, как при виде раздавленного ежа; потом, когда Реджина вспоминает о наручниках и приковывает не сопротивляющуюся Эмму к решетке, в участок врываются митингующие с плакатами Гая Грина в руках и громко скандируют: «Альфы — прочь! Долой альф!», но они со Свон продолжают самозабвенно трахаться, не обращая внимание на подступающих к ним бет в одеяниях ку-клукс-клана.