Неправильная омега

Миром правят альфы. Так было всегда. И так будет, что бы ни писали на плакатах сторонники Грина. Известный с древних времен феномен, современными учеными-социологами дипломатично называемый словом «харизма», был ничем иным, как мощным альфа-ароматом, подавляющим врагов и ведущим соратников за собой; запах лидерства, новаторства и мощной психической энергии. Цезарь и Тамерлан, Александр Македонский и Наполеон, королева Виктория и Авраам Линкольн, Генри Форд и Стив Джобс — все они были альфами. И даже сейчас, в демократическом обществе, то есть в условиях власти большинства, количество альф на руководящих постах преобладало. Именно альфы возглавляли частные компании и банки, получали высокие государственные должности, были лидерами партий и устойчивым большинством в обеих палатах Конгресса. Омеги, как правило, более креативные и эмоциональные, редко стремились к власти; если они не оказывались полностью поглощены домом, бытом и воспитанием подрастающих детей, то их больше занимали науки и искусство. Творческие гении человечества чаще всего были омегами: Моцарт, Чайковский, Данте, Шекспир, Эйнштейн, Дали… Беты же были гораздо ближе к средней «норме» человечества — это было известно со времен Чезаре Ломброзо и даже раньше. Они имели умеренные лидерские качества, и из них получались крепкие менеджеры среднего звена и даже несколько прекрасных Госсекретарей и Вице-президентов. Также у многих бет были и неплохие творческие задатки, и, если они концентрировались на их развитии, то могли добиться славы, снимаясь в фильмах или, к примеру, сочиняя и исполняя популярную музыку. Гениев среди них было крайне мало — Леонардо да Винчи, супруги Кюри, Уолт Дисней… Большинство же бет, которое и являлось определяющим большинством современного американского общества, были: офисным планктоном; фермерами; работягами; домохозяйками; курьерами; шоферами; младшим медицинским персоналом; бесталанными, не любимыми учениками, преподавателями; посредственными журналистами; малоизвестными актерами; чиновниками всех уровней (кроме самого высокого), рядовым составом полиции, армии и спецслужб. И это большинство безропотно отдавало власть альфам и восхищалось результатами творчества омег. Умеренные собственные амбиции и спокойный, нацеленный на избегание тревог темперамент позволяли бетам проживать счастливую жизнь без борьбы и сильных потрясений. Хотя, когда случались войны, беты массово гибли, закрывая телами элиту общества и расплачиваясь за чужие решения. И так тоже было всегда, еще со времен минойцев и фараонов. Разве что в Древней Спарте и в мрачные времена Средневековья культ нормы оказывался более победительным. Войны и революции всегда были сражениями элит, когда захудавшие роды альф не соглашались и дальше мириться со своим прозябанием; но после переворота устанавливались примерно такие же порядки. Пожалуй, только Великая Французская революция была устроена бетами, хотя в числе ее лидеров были также и альфы. Можно ли сравнить бучу, затеянную Гаем Грином, с теми событиями? Реджина решает, что подумает об этом на досуге. Да, миром правят альфы, но это не то, о чем можно говорить вслух. Не то, что она могла бы сказать в передаче Фреда Карригана. Она все же немного опоздала к назначенному времени и недовольно морщилась: когда слушала шипение встретившего ее ассистента режиссера; когда ее гримировали перед съемками, когда на площадке стоял крик, пока организовывали зрителей шоу; когда они с двумя другими приглашенными «экспертами» разминались, отвечая на заготовленные (и очень глупые, по ее мнению) вопросы; наконец, сейчас — когда она выходит в студию, под ослепительный свет прожекторов, в качестве одного из приготовленных сюрпризов, и, приветствуя ее, зрители громко и дружно хлопают. Однако маска политика мгновенно появляется на ее лице, едва она оказывается под объективами камер. — Реджина, — говорит после приветствия ведущий — худощавый мужчина-омега с большими серыми глазами, — мои коллеги по всей стране уже отчаялись разыскать «Пифию из Мэна», так что ваше появление в студии — большая честь для меня. Мадам мэр отвечает вежливой улыбкой. Насколько она была осведомлена, губернатор Массачусетса, Фергюссон (очень дружный, как известно, с сенатором от штата Мэн Джейн Тилби) всегда испытывал слабость к субтильным светленьким омегам мужского пола. — Думали ли вы, отвечая на уличный опрос, что к вашей фразе проявят такой интерес? – продолжает Карриган. — И, самое главное, откуда у вас появилась информация о смене мистером Грином своего имени? — О, разумеется, я ни о чем таком заранее не знала, — смеется Реджина. — Просто ответила то, что думала, и случайно попала в цель. — Как вы думаете, почему, став публичным политиком, мистер Грин до сих пор не вошел ни в одну из партий и не заявил о своем участии в выборах в Конгресс? — Это совершенно очевидно: как вампир погибает от солнечного света, а боггарт развоплощается от смеха, так и мистер Грин рискует обнаружить полное свое ничтожество, едва став депутатом Палаты представителей или, тем более, сенатором. На выборах этого года Грин изо всех сил старается протолкнуть в Конгресс как можно больше своих соратников-маргиналов; не удивлюсь, если через два года он решит стать мэром Нью-Йорка или будет бороться за губернаторский пост. — То есть, если продолжить ваши сказочные ассоциации, — выразительно шевелит бровями омега, и несколько человек в зале хихикают, — вы полагаете, что Король-то голый? — Определенно, — кивает Реджина. — И потому собирает свиту; прикрываясь ею, он надеется в будущем побороться за что-то более существенное, чем кресло в Конгрессе. — Любопытная теория. Интересно, а что скажет на это сам мистер Грин?! — с лукавой улыбкой восклицает ведущий, и в студию входит, нет, скорее врывается светловолосый бета в дорогом сером костюме и низко расстегнутой белой рубашке. Такого Реджина не ожидала; в зале кто-то свистит, группа подростков скандирует «Грин! Грин!», а наглый выскочка раскланивается с видом телезвезды. Впрочем, таковой он и стал за последние пару месяцев. — Добрый вечер, Гай! — Привет, Фредди, — дружелюбно улыбается Грин, но в его оскале Реджина нутром чует хищника. — Добрый вечер, Америка! В студии на короткое время снова воцаряется гвалт. — Спасибо, друзья, я тоже рад вас видеть, — говорит Грин. — Что я могу ответить этой никому не известной женщине? Да я считаю ниже своего достоинства разговаривать с этой одержимой сказками альфой! В студии раздаются свист и аплодисменты, терпеливо укрощаемые ведущим. — Послушайте, — громко и с фальшивой задушевностью продолжает Грин, — я скажу так: альфы чувствуют всем своим трусливым нутром, что их время подходит к концу, и готовы рыться в любых отбросах, лишь бы опорочить меня — человека, который не побоялся их многолетней власти, восстал и теперь призывает каждого гражданина, будь он бетой, омегой или даже альфой, серьезно задуматься и построить новое общество на справедливых началах, с равными возможностями для всех! «Типичный демагог», — думает Реджина, продолжая слушать крики Грина с царственной невозмутимой улыбкой. — Зачем вы здесь? — неожиданно поворачивается к ней бета. — Что вы можете сказать людям, простым американцам? Что я не прав? Что власть альф идеальна? Что в стране нет никаких проблем? Почему вы вообще пришли в эту студию? «Потому что сенатор Тилби попросила и еще потому, что предложение приехать в Бостон подвернулось очень кстати, а то было уж совсем неудобно продолжать трахать биологическую мать моего сына…» — проносится в голове Реджины. — У вас, помимо прочих недостатков, еще и плохая память, мистер Грин, — говорит она, сардонически улыбаясь. — Я пришла посмотреть, как вы сделаете из меня отбивную, конечно. Или это тоже был пустой треп, как и ваши лозунги? — повышая голос, продолжает она. — Ведь Америке нужны все ее граждане: альфы, беты и омеги. Нужны ли реформы? Всегда. Нужно ли улучшение сложившихся порядков? Постоянно. Нужна ли революция? Нет. Нужны ли столкновения и жертвы? Нет. Нужна ли демагогия? Нет. Нужен ли Америке мистер Грин? Нет! К каждому ее «нет» присоединяется крепнущий хор из числа собравшихся в студии зрителей. Другая же часть публики продолжает скандировать имя Грина, намеренно саботируя ее речь. — Как вы прокомментируете, Реджина, сегодняшнюю новость об обвинении в насилии конгрессмена Джексона? Этот вопрос обсуждался на «прогоне» перед съемками, но отвечать на него должен был другой эксперт; впрочем, их всех предупредили, что во время шоу правила могут измениться, и Реджина чувствует себя немного польщенной тем, что получение именно ее ответа показалось ведущему более важным. — Я осуждаю насилие в любой форме, — ощущая себя хреновой лицемеркой, произносит Реджина. — Если объективное расследование докажет виновность депутата Джексона, он должен быть наказан, как любой из нас, как вы или я. Омега скептически усмехается этому сравнению, а Грин, воспользовавшись паузой, яростно орет: — Опомнитесь, люди! О каком честном расследовании может идти речь? Рука руку моет, и в силовых структурах работают одни альфы! Они же дурят нас, и сколько таких вот насильников во власти безнаказанно остаются в своих креслах? — Вы предлагаете запретить альфам занимать руководящие должности? — уточняет Карриган. — С каждой листовки, с каждого плаката я призываю людей именно к этому! Когда сторонники нашего движения придут к власти, этот закон будет принят первым! — рявкает Грин, и зрители хлопают, впечатленные его темпераментом. Реджина с сожалением понимает, что на этой странной программе ей тоже придется орать, чтобы быть услышанной, так что, глубоко вздохнув, она немного привстает на своем месте, стараясь казаться выше, но при этом не совсем уж вываливаться из кадра, и громко, на пределе возможностей, говорит: — То, к чему призывает мистер Грин, уже было реализовано в средневековой Европе: тогда омеги были объявлены созданиями дьявола — суккубами, и костры Инквизиции полыхали несколько веков. Потом нечто похожее попытался сделать Гитлер, объявив всех омег вырожденцами. Так вы к этому призываете, мистер Грин? Уж не Адольфом ли назвали вас родители? Вы потому скрываете свое настоящее имя? Это был подлый прием, и Реджина понимает, что аналогия притянута за уши, но люди одобрительно гудят, словно она была боксером, который пару раз получил по морде, а потом собрался и провел хороший апперкот. Лицо беты багровеет, и он открывает уже рот для ответа, но ведущий бойко объявляет о перерыве на рекламу. Реджина остается сидеть на месте и пьет предложенную ассистентами воду, а Грин, окинув ее презрительным взглядом, куда-то выходит, но через пару минут возвращается. — Все отлично, Реджина, — говорит альфе обходящий гостей помощник режиссера, — в вас много экспрессии, а людям такое нравится. «А еще людям нравятся котики и публичные казни», — думает Реджина, но мило улыбается. — Так как же все-таки ваше настоящее имя, мистер Грин? — сразу после перерыва спрашивает Фред. Вместо ответа тот лезет в карман и, достав ID, демонстрирует его ведущему, зрителям студии и в ближайшую камеру. — Меня зовут Гай Грин, — громыхает он. — И вашей гостье придется с этим смириться. — Очень странно, что за две недели журналисты так и не докопались, как вас звали раньше, нашлась только запись о получении нового ID и смене имени, почему? — Очень странно другое: почему журналистов занимают такие ерундовые вопросы, в то время, как альфы… Реджина немного морщится, когда Грин все тем же топорным способом уходит от ответа. После дискуссия уходит в сторону повышения налогов и очередной реформы здравоохранения, в которых, по мнению Грина, тоже были виноваты исключительно коррумпированные альфы, и на эту тему бойко высказываются двое других экспертов. Улучив момент, Грин произносит пару оскорбительных вопросов, но закаленная десятилетиями интриг и обмана Реджина искусно, с издевательски тонким сарказмом, разворачивает оскорбления в сторону самого Грина, умудряясь при этом не обидеть бет, а напротив, противопоставить их здравый смысл бесноватости трибуна-самозванца. «Его же оружием», — вспоминает она слова Смита, когда Грин, побагровев до пятен на шее и растеряв всю дерзость, повторяет один и тот же малоубедительный ответ. — Мне хотелось бы спросить у вас, Реджина, — обращается к ней ведущий, — как именно, вы думаете, сбудется ваш прогноз — те слова о падении мистера Грина от руки сторонников, после которого вас и нарекли «Пифией из Мэна»? — Думаю, что не сбудется вообще, — усмехается Миллс. — Когда к власти приходят авантюристы, они действительно очень быстро становятся жертвами своих же соратников. Но знаете, Фред, я верю, что нашу страну населяют разумные люди, так что демократическим путем мистеру Грину и поддерживаемым им кандидатам наверх не пройти. — Хорошо, принимается, — кивает ведущий. — Можно ли напоследок попросить вас сделать новое предсказание? Любое, но из области политики. Реджина задумывается, но всего лишь на секунду. — На следующих выборах губернатора Массачусетса снова победит Джон Фергюссон, — говорит она, удерживаясь от желания подмигнуть. Кажется, омега краснеет, но под гримом не разобрать. По дороге в отель Реджина обнаруживает в телефоне массу сообщений от участников группы «Семья» (и с каких это пор Генри и Прекрасные начали смотреть политические шоу?), а также от нескольких других лиц, включая Тома Смита и помощника губернатора. Все они весьма лестные. Генри написал несколько хвалебных сообщений ее выдержке, и она думает, что в былые времена не задумываясь метнула бы в зарвавшегося горлопана огненный шар (если бы магия вообще была возможна в Бостоне), в то время как ее матушка — Червонная Дама — просто без церемоний велела бы отрубить ему голову; однако в этом странном новом мире правила устанавливала не Реджина, да и весь ее предыдущий опыт показывал, что ненавистью, насилием и расправами можно добиться только эффекта, противоположного ожидаемому. Эмма ничего не написала, и Реджина предполагает, что омега все еще спит. Повинуясь неожиданному импульсу, она просит таксиста заехать в хорошую кондитерскую и ценой лишних пяти километров получает не виданный прежде ассортимент пирожных. Оторопев, она просит продавца собрать ассорти на ее вкус. После, замирая с коробкой пирожных у двери в номер, Реджина начинает сомневаться, что Свон понравится ее жест, но потом она вспоминает, сколько раз заставала ее в участке за поеданием пончиков вместо работы, и успокаивается. Эмма не спит, хотя, судя по отпечатку подушки на щеке, встала не очень давно. — Это мне? — удивляется шериф, когда Миллс протягивает ей коробку. — Возможно, я тоже съем одно или два, — допускает Реджина. Уже поздний вечер, но их поездка заканчивается, и она ни в чем вроде бы не облажалась; можно и отметить это. — Но почему ты решила купить пирожные? — озадаченно спрашивает Эмма. — Потому что, по выражению твоего отца, мне удалось «надрать зад этому проходимцу», и потому, что, благодаря тебе, я отлично провела утро, гуляя в парке, и еще потому, что этот длинный день наконец-то заканчивается, и завтра мы вернемся в Сторибрук, где нас ждут родные, — выбирай любую из этих причин. Свон открывает коробку и ахает. — Ты что, решила скупить всю кондитерскую? — Почему бы и нет? — Наверное, я все еще сплю… Глаза омеги жадно изучают содержимое коробки (точь-в-точь, как у Генри), и она уже было примеривается к одному, с тертым шоколадом и взбитыми сливками, но получает по рукам от строгой мадам мэр. — Не можешь потерпеть всего пару минут! — возмущается Реджина. — Сейчас принесут чай и сервировку; мы сядем за этот стол, и, может, нам удастся представить, что мы оказались в венском кафе и проводим приятный вечер после долгой прогулки по городу, пока за окном стучит дождь. Свон смотрит на нее, выпучив глаза, а потом переводит взгляд к открытому окну, за которым и правда начинает идти небольшой дождь. Реджине хочется стукнуть себя по лбу, потому что она и понятия не имеет, откуда взялось это венское кафе и прочее, но… — Мне это нравится, — говорит Эмма. — Да и в сервировке я кое-что смыслю, — гордо добавляет она. — Вот только забавно: если, находясь в Бостоне, мы будем воображать себя в венском кафе, то в Сторибруке, наверное, будем обедать в воображаемом бостонском? — Необязательно, — обижается Реджина. — Однажды я приготовила суши, и Генри придумал, что мы находимся в Токио; мы навязали на себя цветные шелковые простыни наподобие кимоно и весь вечер говорили только японскими словами, которые сами же на ходу придумывали, а еще смотрели фильмы Куросавы и пили виноградный сок, воображая, что это сакэ… «А потом Робин с Генри нарядились в борцов сумо и пытались вытолкнуть друг друга за пределы ковра у камина, мы с Роландом судили поединок, и Генри, конечно же победил, и это был едва ли не самый счастливый вечер за всю мою гребаную жизнь», — не договаривает Реджина. — Здорово! — искренне восхищена Свон. — Генри мне не рассказывал… А я-то еще думала, что крутая мама — это я… О! Нам надо что-то такое устроить в Сторибруке! Реджина усмехается ее энтузиазму и идет открывать дверь. Пока официант расставляет на столе большой чайник с жасминовым чаем, чашки — все фарфор, и раскладывает красивые тканевые салфетки, Миллс думает, как бы деликатно расспросить Эмму о клинике, но потом надеется, что течение беседы само вынесет к этой теме. Так оно и происходит. Когда они съедают по пирожному, Эмма замечает: — Они просто божественные, Реджина. Этот вкус кого угодно заставит забыть о проблемах. — Мы хотели немного обсудить твои проблемы, кстати. Если только ты не возражаешь. А потом можешь снова о них позабыть, — осторожно предлагает мадам мэр. Свон хмурит брови и тянется за вторым пирожным. Реджина решает дать ей время и спокойно потягивает чай. За окном все еще шумит дождь, тянет легкой прохладой, но это даже приятно. Реджина достает планшет, находит на нем собственную сборку для хорошего настроения (вальсы Штрауса-сына, бравурные части из нескольких концертов Моцарта, его же «Маленькая ночная серенада», кое-что из Гайдна) и включает в плеере на небольшой громкости. — Думаешь, в Вене ставят классику в кафе? — поднимает брови Эмма. — За все кафе ответить не могу, а в моем — да. Эмма о чем-то задумывается, изредка качая головой в такт музыке, и меланхолично расправляется с пирожными. После пятого, словно опомнившись, она пододвигает коробку Реджине, но та с улыбкой качает головой. Тогда Эмма съедает еще одно и, запив чаем, произносит: — Я уже говорила тебе, что пила блокаторы с пятнадцати лет. Это была самая дешевая дрянь, которую я только могла купить или украсть, но другого выхода не было. Жизнь и так была полным дерьмом и крутила меня, словно щепку в реке, а тут свалилась еще и новая напасть, которая несколько раз в год на три или даже четыре дня делала мою жизнь полностью неуправляемой. Собственное тело подводило меня — полный отстой. Я попала в больницу в первый раз, кажется, в шестнадцать, из-за таблеток, которые через несколько месяцев запретили, потому что был доказан их вред даже при незначительной передозировке… А я тогда была очень тощая и, наверное, глотала раза в полтора больше, чем надо было на мой вес. Реджина сдерживает тяжелый вздох. Когда раньше ей попадалась информация о вреде каких-либо средств для омег, она лишь пренебрежительно фыркала, потому что в то же самое время для альф не существовало средств никаких, и только теперь ей открывалась неприглядная правда: выбор качественных безопасных таблеток существовал лишь у обеспеченных омег, а такие, как Эмма, рисковали здоровьем или оказывались рабами собственной физиологии, то есть в положении еще худшем, чем альфы. — Я попала под какую-то благотворительную программу для подростков, и доктора в Бостонской клинике по-настоящему помогли мне, — спокойно продолжает Свон. — Хотя некоторые вещи… они уже произошли со мной. Мне назначили легкие таблетки, которые скрывали симптомы течки, я знала свою дозу и с тех пор никогда больше не теряла сознание, переходя дорогу… — Ох, Эмма, — не сдержавшись, шепчет Миллс. — Забавно, но я оказалась во власти ложного убеждения, что эти таблетки действуют и как противозачаточные. Когда мы с Нилом встретились и влюбились друг в друга, это было воплощением самой большой моей мечты, ведь нас свел не животный инстинкт, — презрительно усмехается Свон, — а что-то гораздо большее. И, может, это было слишком наивно, но только я и сейчас в это верю… Мы с Нилом полюбили друг друга, и, наверное, поэтому Генри получился таким. Он ведь очень особенный, правда? Так вот, это были не дурацкие феромоны, а что-то… подлинно человеческое. В общем, конечно, Нилу скоро захотелось физической близости, и я была не против, и знаешь, он по-настоящему беспокоился обо мне, а я заверила, что все будет в порядке, потому что пью таблетки. Представляешь, какой я была глупой? — Мне хочется достать из бара бутылку вина и предложить тост за твою, как ты назвала это, «глупость», — мягко говорит Реджина. — Генри действительно очень особенный. И еще он лучшее, что было и есть в моей жизни. — Да, и в моей тоже, — соглашается Свон с рассеянной улыбкой. — Хотя в то время я так, конечно, не думала… После тюрьмы я снова начала пить сильные блокаторы и несколько лет вообще ни с кем не спала. Потом… это стало происходить, время от времени, но только с бетами. И… разумеется, я всегда следила за тем, чтобы мой партнер был… надлежащим образом экипирован. — Разумно, — осторожно замечает Реджина. — А потом в меня Крюк влюбился, — вздыхает Эмма, — и это дьявольски напугало меня, потому что… ну ладно, черт, было очень странно принимать в свое время знаки внимания от Грэма, который, как и я, был омегой… но стать объектом интереса альфы? Это было для меня еще хуже. — Крюк был очень настойчив… — Да. Можно сказать, этим он меня и добился. А еще тем, что, когда стал проявлять ко мне внимание — там, в Неверлэнде, то был еще просто мужчиной. Как и Нил… Я серьезно задумалась тогда о том, чтобы дать Киллиану шанс, но потом сделала пару шагов назад, потому что в Сторибруке он обратился в альфу. Однако прошло время, и я все же доверилась ему, потому что в первую очередь он видел во мне не просто омегу, не самку, которую надо запереть в четырех стенах… Мы много спорили и ругались, он не раз подставил меня, а я причинила нехилый вред ему… Но я всегда помнила, что он начал ухаживать за мной потому, что я Спасительница — и города, и его самого, а вовсе не потому, что мои феромоны пахнут слаще, чем у других омег. — Да, он всегда… показывал это, — соглашается Реджина, в глубине души сомневаясь, что волочиться за женщиной из-за титула Спасительницы более почетно, чем увлечься ею из-за приятного запаха. — Значит, ты сильно расстроилась, когда он предложил тебе метку? — Не то слово… Мой мир рухнул, как тогда, в тюрьме, когда я поняла, что Нил не придет. Мы поругались, Крюк хлопнул дверью, и я все время была так расстроена, что и думать забыла о таблетках… К тому времени я почти год не принимала блокаторы, потому что мы жили вместе и в них не было необходимости. И когда я почувствовала начало периода, то очень испугалась… было жутко снова ощущать так много животного в себе… И я выпила средство, которое прерывает течку. — «Эструстоп», — вспоминает Реджина. — Да. И… в общем, если кратко, доктор сегодня мне сказал, что, хотя это и не опасно при однократном применении, но мой цикл из-за всего того дерьма, что я пила, когда была подростком, очень непредсказуем и будет восстанавливаться теперь несколько месяцев, может, до года, и на все это время мне нужно отказаться от любых влияющих на цикл факторов, то есть даже от самых легких блокаторов. А еще, как ты уже, наверное, заметила, во время периода мне сильнее, чем обычной стабильной омеге, нужен секс… Это тоже продлится до полного восстановления естественного цикла. И я ненавижу это так же сильно, Реджина, как презираю свою зависимость и слабость, как ненавижу быть омегой, как ненавижу… как ненавижу свою сущность. Она закрывает лицо руками, а Миллс растерянно молчит, усваивая информацию. Что это значит для Эммы? Для них? — Сколько раз в год у тебя происходит течка? — спрашивает Реджина, дождавшись, когда Эмма немного успокоится и съест еще одно пирожное. — По-разному… Цикл всегда был не очень стабилен. Обычно семь-восемь. Реджина задумывается, а Эмма, запоздало что-то поняв для себя, начинает тараторить: — Эй, только не думай, что я жду от тебя помощи! Я рассказала лишь потому, что обещала, и еще потому, что в последнее время мы многое доверили друг другу, и мне вроде как проще стало обсуждать эти вещи с тобой, а не со Снежкой… — Спасибо. Но… что же ты планируешь делать? — Ну… я пока точно не знаю. Но, скорее всего… Наверное, я попрошу помочь… Августа. — Августа Бута?! Пиноккио? — Просто не представляю, кого еще, — опускает голову Свон. — Будет сложно ему объяснить, но… — Август Бут? — повторяет озадаченно Реджина. Почему? Почему Эмма решила выбрать Августа? Разве последние сутки не доказали, что Миллс по силам справиться с повышенным сексуальным аппетитом омеги? Свон рассчитывала, что у деревянного парня стояк крепче? Реджина не может расшифровать свои эмоции, но по какой-то неясной причине сама мысль о том, что мать ее сына будет покрыта бревном, кажется ей абсурдной и даже немного досадной… Размышления альфы прерывает звонок телефона. Генри осведомляется у Реджины о ее делах, и та несколько минут рассказывает ему о шоу, а потом расспрашивает о школе и о соревнованиях по плаванию. — До свидания, сынок. Уже завтра я вернусь и приготовлю тебе что-нибудь особенное! — прощается она с Генри. Через несколько секунд звонит телефон Эммы, и та собирается ответить, но Реджина придерживает ее за запястье. — Надо выключить музыку, — поясняет мадам мэр. — Генри не поверит, что мы были здесь порознь, если снова услышит в телефоне ту же музыку, особенно, Моцарта. — Иногда я думаю, что он слишком сообразительный, — опасливо кивает Эмма и дожидается, когда Реджина выключит плеер на планшете. Пока Эмма беспечно болтает с Генри, Миллс снова обдумывает ее слова. Итак, Спасительница Сторибрука сама нуждается в спасении. Реджине приходит мысль спросить Тинк и Ариэль о догадках, в каких водах мог болтаться сейчас «Веселый Роджер» со своим капитаном. Если Крюк вернется и вместе со Свон заживет в доме, как раньше, то Эмме вообще не понадобятся никакие таблетки. Как и помощь Злой Королевы или ожившей деревянной куклы. Но что, если поиски пирата затянутся? Или если он из гордости заупрямится? Она поднимает взгляд на Свон и сталкивается с таким же задумчивым тяжелым взглядом. — Вы уже поговорили? — спохватывается Реджина. — Все в порядке? — Агась. Нил опять что-то учудил. В общем, теперь не только Снежка, но и Дэвид очень ждет, когда ты поможешь вернуть их стенам пристойный вид. — Посмотрю, что можно сделать. Тишина. — Эмма… — Реджина… — Сначала ты, — галантно уступает Свон. — Я не очень в этом сильна, — бормочет Реджина, — но Сверчок говорил… В общем, я догадываюсь, что тебе нужна сейчас поддержка? Арчи действительно объяснял ей, что людям свойственно искать утешения друг у друга, когда на них наваливаются неприятности, и что омеги нуждаются в этом особенно сильно. — Что ты имеешь в виду? Почему это мне… — теряется Эмма. — А! Ты так и не кончила днем… и, конечно, я не против, чтобы ты… — Свон! — перебивает ее разгневанная Реджина. — Мои потребности тут ни при чем! Я тут как бы пытаюсь проявить эмпатию… а ты… — Извини, — автоматически отвечает Эмма, — но тогда что ты имеешь в виду? Реджина обиженно надувает губы и отворачивается. — Могу обнять, — еле разборчиво предлагает она. — Обнять? — переспрашивает Свон и от неожиданности издает смешок. «Ты труп, Хоппер!» — думает Реджина, желая от стыда провалиться. Ох, все же доберется она когда-нибудь до этого психолога доморощенного… Эмма снова извиняется и, коротко коснувшись ее руки, произносит: — Спасибо, Реджина, просто… наверное, это было неожиданно для меня. И — не стоит. Я правда ценю твое предложение, потому что знаю, как альфы не выносят все эти нежности. Но… просто не надо. Реджина молчит, потому что в грудной клетке возникает и начинает больно жечь раскаленный сплав из чувств отверженности и обиды из-за насмешки Свон, но в то же время к ним примешивается облегчение и что-то еще. А, ладно… Ей ведь действительно плохо дается роль утешителя. Даже когда она встречалась с Грэмом, то никогда не обнимала его, а, наоборот, изредка приказывала омеге обнять ее после секса, чтобы хотя бы на минуту согреться чужим, присвоенным человечьим теплом. — Поздно уже, — замечает Реджина. — Да-а, — тянет Свон, безрезультатно пытаясь поймать взгляд альфы. — Намекаешь, что пришло время закрывать наше венское кафе? Миллс усмехается и убирает коробку с пирожными в холодильник, а планшет — на прикроватную тумбочку. — Я собираюсь лечь спать, — объявляет Реджина омеге, которая по-прежнему сидит за столом и наблюдает за ней. — И — это моя комната. — Да, просто… — Пойду в душ. Спокойной ночи, мисс Свон.