Неправильная омега

Вечером, приготовив ужин и написав сестре, Реджина усаживается за стол в кабинете и тратит немало времени на размышления. От мыслей об удивительной метаморфозе Дороти Гейл она быстро переходит к анализу собственных эмоций, с недавних пор охватывающих ее возле Эммы. Теперь ей хватает одного лишь воспоминания о красивых небрежных локонах и о серо-зеленых глазах, чтобы превратиться в годовалого ребенка, отчаянно стремящегося обо что угодно почесать зудящие десны. Все тяжелее смотреть на эти бледно-розовые губы и не знать их вкус, все труднее уводить взгляд от маняще открытой белой шеи. А ведь были еще и красивые рельефные руки, и соблазнительная задница, и все это хотелось бесконечно исследовать — языком, губами, пальцами. Проведенное Реджиной интернет-исследование объясняло ее состояние несколькими версиями, из которых она выбрала для диагностики своего состояния наиболее вероятную, и в практическом смысле это означало необходимость участить случки с течными омегами: природа предусмотрела в организме альф острое желание пометить омегу, если отсутствовала легкая возможность продолжить род, просто покрывая течных омег, — а этого у Реджины как раз не случалось давненько. Древнему неумолимому альфа-инстинкту было совершенно плевать и на ее бесплодие, и на полное удовлетворение имеющимися сексуальными отношениями с шерифом. Его логика была топорно проста: покрываешь течных? — все прекрасно, гуляй себе спокойно, не покрываешь? — давай-ка заведи постоянную, чтобы гарантированно поиметь ее в ближайшую течку. Хорошо хоть, что дремучий инстинкт не мешал пользоваться резинками. Поняв суть проблемы, Миллс думает о пути ее решения. Непредсказуемость цикла Эммы означала, что течка может начаться и завтра, и через пару месяцев. Реджина не уверена, что сможет столько времени держать свои зубы подальше от шеи Свон. Значит, нужен другой способ. Мадам мэр вспоминает, что почти всю следующую неделю ей придется провести в Портленде. Мысль о том, чтобы пойти в «Олимпикус» и трахнуть течную омегу вызывает у нее сейчас легкое отвращение, но, кажется, это должно сработать, чтобы избавиться от искушения пометить Свон. Кроме того, неделя — достаточно долгий срок, и привыкший за последнее время к регулярному сексу отросток в любом случае захочет похозяйничать в чьей-нибудь теплой норке. Был, конечно, и запасной вариант: навестить Руби Лукас. Дороти в новом своем восприятии происходящего никак не должна быть против. Но что-то внутри Реджины, какое-то старинное, давным-давно должное погибнуть в этом новом мире представление о чести, верности и необходимости уважать чужие отношения всячески противится этой идее. Реджина снова думает о матери своего сына: о покрытых дешевым перламутровым блеском губах и худых ногах в неизменных синих джинсах, о дурацкой, унаследованной их сыном, привычке добавлять в какао корицу, о бесконечных переходах от возмутительной наглости к трогательной неуверенности в себе, и чувствует, что зверски хочет шерифа, — всю, целиком, с ее небрежным гардеробом и кошмарной родословной, с глупым желанием спасти всех и каждого, с кошачьей влюбленностью в отвратительного пирата. Она, экс-Злая Королева и мэр Сторибрука Реджина Миллс, хочет, чтобы Эмма Свон была только ее, чтобы омега принадлежала ей, чтобы на шее расцветала ее метка и чтобы никто больше не видел Эмму без одежды, даже в купальнике, даже… Миллс отирает вспотевший лоб. Да что с ней такое? Ведь никогда и никто из ее прежних любовников, кроме самого первого, не принадлежал ей целиком: Король, охотно демонстрируя придворным и гостям красивую фигурку и смазливое личико, по ночам сношал ее, повернув к стенке, и всем сердцем продолжал любить покойную жену; Охотник был всего лишь покорным рабом ее магии и, едва чары ослабли, немедленно начал заглядываться, и на кого? — на омегу; Робин изменял ей с Марион и Зелиной… Что уж вспоминать о других, с кем сводила ее жизнь на несколько ночей, как с Мал, или на десять минут, как с омежками из клуба? Так почему же сейчас, почему именно Свон? На самом деле Миллс догадывается. Но эта догадка почти так же страшна, как понимание, что ты уязвим и смертен, и тогда Реджина резко встает и идет на кухню выпить холодной воды, а потом направляет поток рассуждений на ее проблему с волшебством. За последние несколько дней Голд уже трижды позвонил, настойчиво уговаривая вспомнить, когда у Реджины начала барахлить магия. «Даже то, как легкомысленно ты относишься к этой проблеме, говорит о каком-то странном факторе, Реджина, — обеспокоенно говорил Темный. — Представь, что аналогичные симптомы начались бы у меня или мисс Свон. Разве ты не посоветовала бы нам серьезно разобраться в истоках происходящего? Разве не показалось бы тебе странным, если бы мы… ну, хотя беспечного шерифа здесь вынесем за скобки, так вот, разве не показалось бы тебе странным, если бы я отмахивался от твоих вопросов и отвечал, что магия как-нибудь сама восстановится и что волноваться не о чем?» В словах ее старого учителя была рациональность, и, по-прежнему не чувствуя никакой угрозы, Реджина все-таки начинает старательно припоминать, когда же она впервые испытала затруднения и болезненные ощущения в момент сотворения чар. Сделать это не так-то просто, потому что, понимая отношение Генри к магии, она не столь часто, как когда-то, прибегала к ее использованию. Почти каждый случай был вызван необходимостью борьбы с тем, что раньше она сама воплощала, то есть со Злом. Обычно это волшебство получалось коллективным. Реджина колдовала вместе с Голдом, вместе с Эммой, вместе с Голдом и Эммой, а еще с Голдом и сестрой и только с Зелиной. Неясное воспоминание словно укалывает ее в лоб. Кажется, это началось после объединения их с Зелиной магии. Голд вместе с Белль был в отъезде, а на Сторибрук обрушилась невидимая, но каждым жителем ощущаемая сила, нечто тягостное, депрессивное и чертовски неприятное, словно касания ледяных щупалец огромного осьминога. Эмма с Дэвидом быстро нашли источник этой пакости — магическая городская черта у дороги возле леса будто истончилась, и сквозь этот проем в Сторибрук устремлялась чужеродная враждебная сила, делавшая людей слабыми и пассивными. Эмме пришлось на себе вытаскивать мгновенно отключившегося Дэвида, и нечего было говорить о том, чтобы использовать магию изможденной Спасительницы; отправив обоих в больницу, Реджина позвала сестру и, остановившись на разумном расстоянии от границы, они направили на ее пострадавший участок свои объединенные силы. У них все получилось. Магический барьер укрепился, и горожане вздохнули спокойно. Вскоре Зелина с дочкой уехали, а Голд, вернувшись в город, решил усовершенствовать заклинание городской черты. Помогая накладывать его, Реджина и испытала впервые легкое головокружение. С тех пор… да, пожалуй, именно с тех самых пор она и стала быстро истощаться и чувствовать головную боль после любого элементарного магического действия. Хотя нет. Не всегда. Когда ей случалось объединять магию с Эммой или просто колдовать в ее присутствии — проблема почти никак не проявлялась. Может, дело было в светлой магии, присущей Спасителю? «Ну вот, — обреченно думает Реджина. — И даже посторонние рассуждения все равно привели меня к этой невозможной блондинке». Эмма действительно была везде: с корявым отчетом на собраниях городских чиновников, за стойкой в кафе, в патрульной машине или «жуке» на улицах Сторибрука, в жизни их сына. Омега оказалась даже в постели мадам мэр и, хуже того, в ее мыслях. Оставался еще один барьер: сердце. Нельзя позволить Эмме играючи взять и этот последний рубеж. — Мам, я дома! — слышится голос Генри. Оставив на время рассуждения, Реджина торопится встретить сына и накрывает на стол. Генри кажется ей сегодня оживленным и радостным, из чего она делает вывод, что свидание с Пейдж прошло хорошо. За столом они говорят о будущих соревнованиях Генри по плаванию (она твердо обещает, что придет поддержать его), о вреде курения (сын виновато прячет глаза и клянется больше никогда не пробовать «эту гадость») и об отсутствии Реджины на следующей неделе. — Мне не нравится так надолго уезжать, Генри, — вздыхает она. — Но потом, в первое время после праймериз командировок будет поменьше. — Ты ведь сама говорила, что до первичных выборов борьба идет в основном в кулуарах, и только после них начнется настоящая битва за избирателя? — припоминает Генри. — Тоже верно, — признает Реджина. — Сейчас Джейн в большей степени старается впечатлить однопартийцев, чтобы они избрали кандидатом ее, а не Стентона. А вот потом… Ну, все равно какая-то передышка будет, — пытается она успокоить в большей степени себя, чем сына. — Я понимаю, что тебе страшно на такое долгое время оставлять город. Но ведь Эмма — Спаситель, а у дедушки — волшебный меч, не подвластный заклинаниям. Да и другой мой дед, думаю, сделает многое, чтобы защитить Сторибрук от любого нападения, — рассудительно говорит Генри. — Я переживаю не из-за города, — снова вздыхает Реджина. — Мне не хочется так надолго оставлять тебя, сынок. Даже понимая, что о тебе есть кому позаботиться. — Ага, — кивает сын. — И, кстати, это те же самые люди, которых я уже назвал. И ты не раз говорила, что теперь доверяешь Эмме и Прекрасным. — Это так, но… — Ты доверяешь им, — с нажимом повторяет Генри. — И, если ты переживаешь, что сейчас каникулы и я без присмотра стану болтаться по улицам, курить или что похуже, то моя новость тебя, наверное, порадует… Он выдерживает эффектную паузу и продолжает:  — Я нашел работу на лето! — О, — не находит слов Реджина. — Буду помогать Майку и Нику в автосервисе. Платить он обещал не очень много, но зато я научусь менять колеса и прочие штуки, которые позволят мне сэкономить, когда у меня будет свой автомобиль! — гордо заявляет Генри. — Это… наверное, это хорошо, сынок… Хотя… — с сомнением вглядываясь в его лицо, произносит Реджина, — ты уверен? Быть таким ответственным — это вроде как удел взрослых людей, а не подростков? — Ну, я же твой сын, мам! — закатив глаза, отвечает Генри. И тогда Реджина тепло улыбается и говорит: — Да, конечно. Ты мой сын. А еще Эммы. Идея чинить автомобиль своими руками — это у тебя точно не от меня, — покачивает она головой. — Ну, будем считать, что я взял от вас обеих лучшее, — усмехается Генри. — Мам, кстати… я тут подумал пригласить Пейдж на семейный ужин. Для начала только с тобой и Эммой. Ты не против? — Я только рада, сынок. Когда? Нам надо приготовиться, обсудить меню и… — А, мам, — смущенно перебивает ее Генри, — я подумал, что лучше нам будет встретиться у Эммы. Она уже согласилась. Ее дом поменьше, конечно, но столовая и холл почти такие же просторные… и… мне показалось так будет удобнее, потому что… ну, из-за всей этой вражды между тобой и отцом Пейдж. — Ты знаешь, — протягивает Реджина, подразумевая разбитую губу Джефферсона. — Знаю, конечно… Но Эмма сказала, что он заслужил. И… я сам не считаю его самым приятным типом, но… он же отец Пейдж. Она ведь не виновата… в общем… — Генри, — терпеливо говорит Реджина, — конечно, она не виновата. Пейдж славная девушка и подходит тебе. Думаю, со временем мы с ее отцом… преодолеем разногласия. И если даже нет — на ваших отношениях с Пейдж это никак не скажется. — Так ты не против, что мы устроим семейный ужин у Эммы? Она, знаешь, уже очень неплохо готовит. Вчера даже печенье испекла! Я хотел принести тебе попробовать, но все умял по дороге… — Ты ведь растешь, — улыбается Реджина. — Хорошо. Я не против встречи в Эммином доме. Однако на всякий случай что-нибудь сделаю. Запеку утку, например. — Будет идеально! — восторженно подпрыгивает на своем месте Генри. — Значит, устроим семейный ужин после того, как ты приедешь из своей недельной командировки. — Я еще даже не уехала, сынок. — Верно. Но мне надо время на подготовку, — солидно замечает Генри. — Я ведь теперь тоже работаю. Реджина только усмехается и качает головой, с нежностью глядя на подрастающего мужчину. Оставшиеся до отъезда дни мадам мэр напряженно трудится. До празднования Дня независимости осталось меньше месяца, а Реджина планирует провести основные торжества в обновленной части парка. Лерой клянется своей бородой, что они успеют все сделать, и Реджине очень хочется верить, хотя борода гнома — так себе аргумент. Она заключает договор на организацию городского торжества с Кэтрин, потому что, начав с продажи декора и цветов (Мо Френч работал теперь на нее), белокурая бизнесвумен перешла к проведению праздников и очень в этом преуспела. Реджина понимает, что инфраструктура обновившегося парка потребует постоянного хозяйского глаза и готовится сделать Кэтрин предложение о передаче парковой зоны под управление ее агентства. День независимости станет в этом смысле для Кэтрин хорошей проверкой. В эти дни Реджина не раз пересекается с Эммой: в кафе, когда они обедают вместе с семьей Прекрасных, в мэрии на совещании о ликвидации последствий смерча, в парке, когда они по просьбе Дэвида вместе гуляют с Нилом. И каждый раз обстоятельства складываются таким несправедливым образом, что едва они успевают обменяться заинтересованными взглядами, как кто-то или что-то их прерывает. Вот поэтому сейчас, беря в руки телефон, Миллс чувствует, как громко бьется ее сердце. Она проводит по фотографии белокурого шерифа и слушает гудки, нетерпеливо постукивая шпилькой. — Алло, — наконец, недовольно отвечает Свон. — Только не говори ничего об отчете, умоляю! — Эмма… — Я целый час потратила на его составление, а потом винт накрылся. И нет, у меня не было времени его набрать заново, потому что Понго мало того, что сбежал, так еще умудрился завязнуть в болоте, и… — Эмма…. — …И я до сих пор кошмарно пахну, а в моих кроссовках чавкает грязь… — Эмма… — …И «жучок» не завелся, и мне пришлось его бросить в лесу, и я убить готова сейчас любого, кто встанет между мной и горячей ванной! — Эмма! — А? — Приходи в особняк. Я как раз набираю ванну. — Это… шутка такая? — недоверчиво спрашивает Свон. — Генри ушел в поход с Майком и ребятами. Жду тебя. — Я как раз иду недалеко от Миффлин-стрит. Скоро буду, — многозначительно произносит шериф. Когда она появляется на пороге, Реджина пораженно ахает. Некогда белые кроссовки Эммы теперь покрыты толстым слоем грязи, как и низ штанин джинсов; короткий рукав клетчатой рубашки порван; физиономия запыленная и смущенная. — Проходи же, — суетится Реджина. — Ты что, забыла о магии? Ты могла бы почиститься с ее помощью, а, если решать вопрос радикально, то могла бы и вовсе не лезть в болото, а просто перенести Понго из трясины на твердую почву! — Сначала я не подумала, — бурчит шериф, — а потом, когда вспомнила о магии, у меня ничего не получилось… Она же непредсказуемая и все такое… Я не смогла даже перенестись из этой чащобы и возвращалась в город пешком. — По моим наблюдениям, твоя магия всегда работает замечательно, — возражает Реджина. — Вот именно! Она только при тебе никогда не дает сбой. А если я пробую колдовать сама, то в половине случаев у меня получается какой-то кошмар или вообще ничего не получается… — Ладно, — примирительно говорит хозяйка дома и помогает Эмме избавиться от чудовищно грязной обуви. — Похоже, тебе не хватает уверенности, как и любому начинающему магу; мы позанимаемся, когда появится время. Господи, твои ноги совсем ледяные, Эмма… Пошли скорее. Реджина тянет шерифа к лестнице, и так, за руку, они поднимаются на второй этаж и идут в просторную хозяйскую ванную. — Быстро раздевайся и — сначала в душ, чтобы смыть эту пыль, а уж только потом в ванну, — командует Миллс. Эмма улыбается и расстегивает рубашку и джинсы. Чтобы не смущать омегу, Реджина достает из шкафчика полотенце и пушистый халат, а потом требует от Свон незамедлительно отдать ей грязную одежду, чтобы отправить ее в стирку. Когда Эмма ступает под душ, Реджина все же одним глазком окидывает стройную фигуру Спасительницы и сдерживает мечтательный вздох. Все потом. Сначала омегу надо как следует отмыть, согреть и накормить. Она возвращается из подвала, поставив стирку, как раз к тому времени, когда Эмма с головой погрузилась в наполненную пенистую ванну. — Шикарно, — вынырнув, резюмирует Свон, и Реджина фыркает при виде короны из пены на ее голове. Ну просто принцесса, чего уж там… И Миллс уходит на кухню, не уверенная, что сможет сдерживаться, пока обнаженная омега нежится в теплой воде и играет с пеной. Эмма в пушистом розовом халате кажется довольной и расслабленной, когда спускается вниз и усаживается за стол, повинуясь приглашающему жесту Реджины. — Какао? Спасибо! — радуется шериф, а потом с тем же воодушевлением расправляется с равиоли с сыром, с большим куском чизкейка и даже с листьями шпината. Реджина ограничивается овощным салатом и чашкой чая и с затаенной незлой усмешкой наблюдает за проголодавшейся Свон. Глаза Эммы все чаще моргают, а движения становятся вялыми, и Миллс понимает, что тайные надежды на веселую ночь не оправдаются. Но это ее не расстраивает. Эмма будет спать рядом, в ее постели, и от этого альфа чувствует себя не такой одинокой, как всегда. Тут она понимает, что еще не предложила гостье остаться на ночь, и с надеждой спрашивает: — Эмма, уже поздно, ты ведь переночуешь здесь? — Да, — часто кивает блондинка, — конечно. Не думаю, что я в силах вернуться домой… Когда они поднимаются наверх, Реджине приходится поддерживать засыпающую омегу под локоть. — Я только сначала… полежу немного, — благодарно бормочет Свон, когда Реджина помогает ей облачиться в ночнушку. — Полежи, — соглашается Реджина, понимая, что ее любовница сейчас отрубится. И Эмма действительно мгновенно засыпает и выглядит при этом так мило, что железная мадам мэр в который раз дает слабину и гладит рукой льняные, по-детски мягкие волосы. — Спи, дорогая, — шепчет она и выключает ночник, вытягиваясь рядом. Реджина просыпается глубокой ночью от какой-то возни. Она резко оборачивается и видит Эмму с телефоном в руке. — Что делаешь? — стараясь звучать грозно, спрашивает мэр, заметив вороватое выражение ее лица. — Ничего, — быстро отвечает Свон. По тому, как поспешно она убирает телефон на тумбочку, сомнения Реджины в ее действиях только укрепляются. — Я не стану тебя ругать, — неуверенно обещает хозяйка особняка и включает ночник. — Что у тебя там такое? — Это глупо, — со вздохом говорит Свон и, виновато кусая губу, отдает ей мобильник. — Не сердись, ладно? Просто рядом с тобой мне замечательно спится, и я подумала, это сможет убаюкать меня, когда я буду пытаться заснуть одна… — Это? — непонимающе переспрашивает Миллс и проводит по погасшему экрану телефона. На нем включен режим камеры, и Реджина нажимает на квадратик последнего кадра. Это видеозапись, и мадам мэр открывает рот, когда комнату наполняет громкое мурчание. — Это что, я? — удивляется она. — М-м, — краснеет Свон. Равномерный звук прерывается, и на записи отчетливо слышится голос Эммы: «Ну, давай, еще немножечко… хорошая киса…» Серое зернистое изображение немного смещается, и отчетливо слышен звук поцелуя. После этого сладкое мурлыканье возобновляется и длится еще добрую минуту, за которую ни одна из лежащих в постели женщин не смотрит на другую. — Я… не хотела, — испуганно говорит Свон. — Просто… — И давно вы, шериф, снимаете спящих людей на видео, — вкрадчиво спрашивает Реджина, — да еще и позволяете делать с ними всякое? Эмма неожиданно издает смешок. — Снимаю — впервые, а вот позволяю… ты точно знаешь, как давно. Реджина живо вспоминает ощущения Эмминых губ на едва проснувшемся отростке в то незабываемое бостонское утро и с досадой, хотя и беззлобно, рычит: — Вы что, совсем берегов не видите, шериф? — А вы, мадам мэр? Напомнить, как я проснулась в портлендской гостинице с твоим членом, орудующим у меня между ног? — уверенно парирует Свон. — Не помню, чтобы ты жаловалась, — огрызается уязвленная справедливым замечанием Реджина, — и потом, это другое. — И ничего не другое! — спорит Эмма. — Ты сейчас спала, и я не могла спросить у тебя разрешения, а мне надо было… потом, ты уже целовала меня в щеку, помнишь, когда вы с Генри уезжали в Нью-Йорк? И мне тоже позволила и даже обозвала ханжой! — Ну… да, — соглашается странно успокоенная Реджина. Омега действительно поцеловала ее во сне, но только в щеку. Нет повода закатывать истерику. И все-таки… Эмма поцеловала ее… Реджина с любопытством вглядывается в дымчатые глаза — в бледном свете ночника они кажутся серыми. — Ты отдохнула? — с совсем другой интонацией спрашивает мадам мэр. — Да-а, — с придыханием отвечает Свон, однозначно давая ответ на незаданный вопрос. — Тогда вставай. Твоя дерзость должна быть наказана. Реджина старается говорить с суровостью, но при этом сознательно переигрывая, чтобы дать омеге понять: это лишь предложение позабавиться, и она не сердится по-настоящему. — Ты хочешь… — неопределенно произносит Свон. — Как следует поорудовать членом у тебя между ног, да, — энергично кивает Миллс и тянется руками к подолу своей сорочки. Эмма жадно смотрит на обнаженную грудь альфы, но Реджина отрицательно качает головой. — Это определенно не то, чего ты сегодня заслуживаешь. — А может… — Раздевайся и вставай напротив зеркала. Омега, с сомнением посмотрев в прищуренные темные глаза, делает, что велено: сначала снимает трусики, потом, несколько медленно, избавляется от тонкой белой сорочки и идет к большому зеркалу на встроенном гардеробе хозяйской спальни, то и дело оглядываясь на Реджину. Та, ощущая, что все больше заводится, избавляется от собственных трусов и тоже встает с кровати. С каждым шагом по направлению к омеге отросток все больше высовывается наружу, так что, когда она оказывается вблизи ожидавшей ее Свон, он упирается в бедро омеги, словно живое существо в ожидании ласки. — Нагнись, — командует Миллс, игнорируя вожделеющий взгляд Эммы, направленный на член. — Нет, подожди. Она передвигает низкую банкетку, чтобы та тоже оказалась напротив зеркала и показывает Эмме, чтобы она оперлась локтями о сиденье и прогнулась в спине. В предложенной позиции задница шерифа оказывается вздернута к потолку, а ее дырочка — очень удобной для входа. Полюбовавшись омегой в откровенно подчиненной позе, Реджина берет в руку отросток и… — Ох. Эмма, я забыла сказать… в общем, я сдала анализы, и у меня все в порядке. Показать тебе сейчас справку? — Утром покажешь… если хочешь сейчас трахнуть меня без презерватива — я согласна. — Она просто на первом этаже, в сумке, и… — Реджина, я верю тебе. Пожалуйста, вставляй уже поскорее в меня свой член! Наблюдать, как Свон переминается с ноги на ногу в имеющейся позиции, и ничего не предпринять — сплошное мучение, так что Реджина гладит быстрыми движениями выставленную промежность омеги и, порадовавшись обилию влаги, помогает рукой отростку оказаться внутри Эммы. Это оказывается невероятно сладко, и она громко стонет, потому что ощущения плотно обхватившего член влагалища не идут ни в какое сравнение с тем, как было, когда их разделял латекс, и она начинает покачивания членом, не забывая любоваться картинкой в зеркале, на которой они с Эммой отражаются в профиль, и изредка возвращая взгляд на спину с выученной уже наизусть родинкой под левой лопаткой и разметавшимися светлыми локонами. Она замечает, что и Эмма, повернув голову, сквозь свисавшие волосы подсматривает за ними в зеркале, и это дополнительно возбуждает ее. Чтобы отвлечься и не кончить слишком рано, мадам мэр пытается думать о постороннем, и в голове почему-то всплывают строчки еще одной понравившейся ей песни «The Doors» с присвоенной ею пластинки шерифа, так что бедра вскоре подстраиваются под ритм напеваемой про себя мелодии, и Эмма кончает как раз на длинном «fir-е-е-е-e» в припеве перед длинным клавишным проигрышем, а Миллс все еще продолжает двигаться, многократно повторяя про себя припев, пока вся ночь вокруг них действительно не вспыхивает пожаром, и они кончают уже вдвоем, напирая общим весом на несчастную банкетку так, что она падает, и тоже валятся на пол, и семя Реджины оказывается на половых губах и бедрах Эммы. — Ох, — только и произносит Реджина и плюхается с тела омеги на ковер рядом, хотя на уме вертятся и другие, более затейливые слова. — Эмма, ты не ушиблась? Омега отрицательно качает головой, с неверием оглядывая учиненный ими разгром. Вспомнив что-то, она опускает руку между собственных ног и сразу возвращает ее, испачканную, к своему лицу. — Я… вынула, когда кончала, — смущенно покашливает Миллс. — Хотя… не сразу, кажется. — Все в порядке, — успокаивает ее Свон. — Это… просто… уф, надеюсь, ты не будешь надо мной смеяться, если я скажу, что до тебя первым и последним человеком, с которым я спала без резинок, был отец Генри… Мне хорошо сейчас, просто… немного странно. — А… Крюк? — удивляется Реджина. — Нет, — отрицательно качает головой Свон. — Мы не планировали детей. А между течками… я пыталась доверять ему, но не могла себя уговорить. А потом узнала о Руби. Так что — нет. — Понятно, — озадаченно протягивает Реджина. — Надо… прибраться, наверное. Сможешь применить магию? — Конечно! Научишь? — Это почти такое же заклинание, какое ты использовала в прошлый раз, чтобы привести нас в порядок. Только теперь надо задействовать и комнату. Просто представь, как вещи оказываются на своих местах. Эмма сосредотачивается, взмахивает рукой, и банкетка теперь стоит у стены, с длинноворсного ковра исчезают любые следы примятости, а сами женщины оказываются в пижамах в постели, под покрывалом. — Рано ведь еще, — сонно бормочет омега, и Реджина вспоминает, как она раньше нередко проваливалась в сон сразу после секса. — Давай-ка спать. Свон обнимает ее за талию рукой, уверенно притягивая к себе, и из горла Реджины, совершенно не интересуясь ее намерением, вырывается рокочущее мурлыканье, под которое они и засыпают, и мадам мэр снится Моррисон в дивно обтягивающих задницу кожаных брюках с серебряным поясом и с микрофоном у губ, а потом картинка дрожит и меняется, и теперь Эмма стоит перед ней в умопомрачительных штанах коричневой кожи и, соблазнительно покачивая бедрами, опоясанными изделием индейцев Навахо, негромко напевает в микрофон: Come on baby, light my fire Come on baby, light my fire Try to set the night on fire…