Неправильная омега

Не в силах поверить услышанным словам, Миллс в удивлении приоткрывает рот и безмолвно таращится на омегу. Покрытая тонким слоем пота грудная клетка Эммы сильно и часто вздымается, волосы, как всегда после их постельных забав, взлохмачены, а взгляд зеленых глаз, в которых застыло загадочное, не поддающееся расшифровке, выражение, устремлен на губы Реджины. Что это? Искреннее желание омеги? Или испытание? Могла ли Эмма, всю жизнь отрицающая свою природу, всерьез предложить альфе поставить знак собственности? Неужели Спасительница готова поступиться собственными принципами и дать Реджине то, о чем бесполезно умолял ее влюбленный пират? И разве достаточно для столь важного свидетельства связи всего пары месяцев встреч, лишь недавно получивших статус постоянных отношений? Природный скепсис не дает Реджине до конца быть уверенной в своих действиях, но спонтанное, животное начало заставляет ее приблизиться и опалить жарким дыханием белоснежную шею Спасительницы. «Это моя омега», — властно думает Реджина, и чесотка в зубах заметно превышает привычный уровень, сродни тому, как река в половодье выходит из берегов и затопляет все вокруг. Миллс склоняется еще ниже, чувствуя себя в секунде от того, что поможет унять острое покалывание в зубах и раз и навсегда утолит долгую жажду; Эмма неожиданно коротко скулит и задирает подбородок вверх, предлагая альфе еще больше мягкой, нежной плоти для метки. Ее натуральный цитрусовый запах наполняет ноздри Реджины, и она жадно вдыхает его, сполна принимая аромат своей женщины. Ни в одной, даже в самой ядовито-сладкой, своей мечте не представляла бывшая Злая Королева, что беспомощная Спасительница, отбросив нахальную, некогда столь бесящую Реджину самоуверенность, когда-нибудь будет вот так лежать под альфой — с наполненным ее семенем лоном, покорно обнажив шею, уязвимая и доступная. Такая, полностью подчиненная своей альфе, терпеливо ожидающая, когда та закрепит свои права ритуальным укусом, Свон кажется невероятно притягательной для Реджины. Впрочем, бывало ли иначе? Такую же магнитящую, будоражащую альфу привлекательность демонстрировала Эмма и прежде: когда с одинаковой храбростью противостояла и коварной мадам мэр, и разъяренной толпе, желающей ее растерзать, когда колдовала бок о бок с Реджиной, когда бесстрашно боролась за своих близких, когда была нежной, развратной, стеснительной, дерзкой, щедрой, непостижимой — разной. Волны гормонов продолжают затоплять разум альфы, но в нем все еще сохраняется крошечный островок здравомыслия, словно последний, не сдавшийся многочисленной армии форт, и его защитники сейчас изо всей силы раскачивают колокол, и разжигают сигнальный огонь, и палят из всех пушек, привлекая внимание Реджины, заставляя ее очнуться от дурмана эгоистичного желания пометить омегу, сделать ее своей. И мало-помалу волны стихийного цунами отступают, оставляя написанным на песке одно-единственное слово: «нельзя». Миллс вздрагивает, и ее губы инстинктивно вжимаются в сладко пахнущую шею Эммы. Нельзя. Но как было бы просто сейчас вонзить зубы в податливую плоть, прокусывая ее до крови, оставляя багровые следы, являя всем и каждому, что дикая Эмма Свон приручена, что мать ее сына отныне принадлежит Миллс, что Спасительница — ее, бывшей Злой Королевы, пара. Нельзя? Но ведь Эмма первой покусилась на ее шею, она же сама потребовала исключительности, сама согласилась стать ее девушкой, наконец, только что сама предложила поставить метку! Нельзя. Омеги в состоянии нестабильности часто противоречивы и непоследовательны в своих желаниях. Эмма нестабильна. Это может быть ее спонтанным желанием, капризом, удовлетворив который, Реджина получит потом только обвинения и проклятия. Нельзя! Или?.. Альфа высовывает язык и жадно лижет пахнущую цветущим весенним садом шею Свон. Под тонкой, гипсово-гладкой кожей бешено бьется жилка, Эмма снова призывно скулит, и пульс Реджины никак не может успокоиться вблизи такой манящей, принимающей ее самки. Но… нельзя. Эмма потом не простит ей. С горьким разочарованным вздохом Реджина отстраняется и, в надежде отогнать искус, хлопает себя по щекам. Ее дикая сторона неохотно отступает, рыча и огрызаясь, словно хищник, загоняемый хозяином в клетку. Спустя несколько мгновений Эмма распахивает глаза и непонимающе смотрит на мрачную мадам мэр, сидящую у нее в ногах. Реджина пробует улыбнуться, но из-за только что перенесенной внутренней борьбы чувствует себя слишком истощенной; на лице альфы появляется скорее гримаса. — Что… — начинает было Эмма, но осекается. Она отводит глаза и подтягивает простыню ближе, закрывая тело. — Эмма, — хрипло окликает ее мадам мэр. — Ты… Свон качает головой, словно что-то отрицая; ее глаза смотрят куда угодно, только не на альфу. После нескольких минут тишины Реджина пробует возобновить диалог: — Эмма, пожалуйста, не молчи. Скажи, о чем ты сейчас думаешь? — Ты… издеваешься? — восклицает Свон, и ее голос срывается. Она подтягивает к себе колени и будто собирается под простыней в жесткий колючий комок. Реджина явственно чувствует подступающую панику. Ее омега разозлена? Нет. Похоже, она в ярости. — Выйди, пожалуйста, — ледяным тоном произносит шериф. — Мне надо одеться. — Эмма, давай поговорим? — вздрогнув от этого холода, просит Миллс. — Не о чем говорить, — отрезает Свон. Тогда Реджина тоже начинает злиться. Но недоумение и страх пока побеждают. Почему Эмма сердится? Тем временем Эмма, наградив ее тяжелым взглядом, вытаскивает из-под простыни руку и поднимает ее запястьем вверх. Догадавшись, что она собирается перенестись, Реджина моментально перехватывает теплую ладонь и крепко обнимает омегу, подминая под себя. — Пусти! — рычит Свон в плечо навалившейся на нее альфы. — Не пущу, — заявляет Реджина. — Сначала поговорим! — Да не стану я! Эмма извивается под ней в отчаянной попытке освободиться — дикая, неукротимая омега. Миллс стискивает объятия, начиная подозревать, что от непредсказуемых метаморфоз ее девушки может повредиться и собственный рассудок Реджины. — Эмма, милая, успокойся, ну все, все, хватит, — понижая тембр голоса, бормочет альфа. Это немного успокаивает обеих; феромоны агрессии сменяются успокаивающими, и Свон перестает бороться, хотя по-прежнему молчит. Мадам мэр осторожно приподнимается с Эммы, но сразу притягивает ее к себе, укрывая объятием. — Эмма, ты сердишься? Скажи, что ты чувствуешь, дорогая? — тихо спрашивает Реджина. — А ты? — ворчливо, но более спокойно говорит Свон. Реджина задумывается, однако сразу решает быть искренней. И дело было даже не в даре Эммы, благодаря которому она легко распознала бы неправду. Сейчас, в том месте и на том этапе, где они оказались, на той головокружительно поднимающейся вверх лестнице, по которой они идут вместе с Эммой, ложь стала бы гнилой ступенькой, на которой они легко могли бы оступиться и упасть в бездну. Прежде чем ответить, Реджина крепко зажмуривается. Она до сих пор не любит заглядывать в себя: слишком долго ее душа оставалась озлоблена и черна, когда лишь маленькие, эгоистичные пятна привязанностей источали неяркий колеблющийся свет. — Мне страшно, Эмма, — слетает с губ первое признание. — И досадно на себя. Хотя я знаю, что поступила правильно, ведь ты нестабильна и наверняка это не то, чего ты бы хотела в трезвом уме… — неуверенно продолжает она. — Но я так давно желала этого, что теперь… Меня пугает вариант, что я навсегда упустила шанс быть с тобой в паре, — ее голос пресекается от волнения. — И в то же время я рада, что смогла сдержаться. Потому что, когда твой естественный гормональный цикл восстановится, и… если ты все еще будешь этого хотеть, тогда мы сможем сделать это осознанно. — Получается, ты… Эмма слегка отстраняется и изучает взглядом встревоженное лицо своей альфы. — Значит, мне не показалось? — тихо уточняет она. — Ты ведь и прежде хотела пометить меня? — Да… — стыдливо кивает Миллс. — Ты очень привлекательна и желанна для меня, и сдерживать свои инстинкты… не всегда бывает просто. Но я считаю это единственно правильным, пока ты… — Пока я не начну мыслить здраво, — фыркает Эмма. — Пока ты полностью не поправишься. Ты ведь помнишь, о чем говорил доктор Стивенс? — увещевает Реджина. Она переносит правую руку с талии Свон к ее лицу и нежно обводит пальцами скулы. Та не отстраняется, хотя ее брови все еще слегка нахмурены. Тишина затягивается, но Реджина не решается попросить партнершу о встречной откровенности. Эмма несколько раз открывает и закрывает рот, прежде чем выпалить: — Сама не знаю, что на меня нашло. И было бы преувеличением сказать, что я полностью приняла все эти альфа-омеговые заморочки. Какая-то часть меня и сейчас продолжает презирать мою сущность. Подчиниться альфе… Боже, как мне вообще могло прийти в голову попросить тебя о таком?! Но сегодня ты была… и раньше тоже… вот только потом… — Ш-ш, успокойся, дорогая, — шепчет Реджина и, придвинувшись, покрывает легкими поцелуями щеки омеги. — Думаю, уже завтра я поблагодарю тебя за сдержанность, — тяжело вздохнув, продолжает омега и уворачивается от поцелуев. — Должно быть, завтра я скажу тебе спасибо за то, что ты сумела удержать свои зубы в стороне от моей шеи. Но… но прямо сейчас я все равно чувствую себя отверженной и никчемной. — Боже, Эмма, — снова пугается Миллс, — это не то, что… — Я знаю, — перебивает Свон и снова отодвигается назад. — Знаю! Но младенец, которого родители завернули в одеяльце и запихали в волшебный шкаф, этого не знает! И трехлетняя девочка, которую вернули в приют приемные родители, этого не знает! И озлобленный подросток, раз за разом остающийся в одиночестве, не знает! И глупая семнадцатилетняя омега, обнаружившая в тюрьме, что она беременна от кинувшего ее любовника, этого не знает тоже! И я не представляю, как унять эти проклятые голоса в голове, которые твердят, что такая, как я, никому не нужна, что я всего лишь порченая вещь, которую всегда возвращают в магазин! Эмма выкрикивает последние слова в ярости; рыдания вырываются из ее горла, плечи ходят ходуном, и Реджина в замешательстве, куда девать себя от щемящей нежности, которая обрушивается на нее сейчас похлеще, чем недавний приступ собственничества. Откуда-то она знает, как вести себя с расстроенной омегой: она скругляет объятие, делая его более комфортным, трется носом о шею Свон и издает мягкие мурлыкающие звуки. Если и было что-то хорошее в их потаенных звериных сущностях, то именно это: умение инстинктивно, без слов, выражать заботу о партнере, успокаивать, невербально показывая его значимость. И уже через минуту Эмма перестает дрожать и плакать и полностью расслабляется в объятиях альфы, а потом обнимает в ответ. Реджина тем временем изо всех сил пытается подавить мысль, что именно из-за нее судьба принцессы была такой ужасной. Если бы не ослепляющее желание отомстить Белоснежке… Если бы… Нет, не надо думать об этом. Чувство вины разрушительно. Оно не поможет сейчас ни Эмме, ни ей самой. Реджина понижает тембр урчания, и исходящие из глубины груди звуки приобретают заигрывающий, заинтересованный характер. — Боже, — говорит Эмма и тихонько икает после плача, — я… такая жалкая. Фу, черт… Она кривит губы в полном отвращении от устроенной сцены, стыдясь произнесенных слов. — Нет, — подкрепив возражение новым, нейтральным, мурлыканьем, говорит Реджина, стараясь тщательно подобрать слова. — Не надо стесняться своей откровенности, дорогая, ведь это останется только между нами. И ты вовсе не жалкая! — Жалкая. — Нет. Вовсе нет, Эмма. Напротив, ты должна гордиться собой, ведь, как бы тяжело ни начинался твой путь, ты сумела стать самой замечательной женщиной, которую я знаю. Многие вещи, которые произошли с нами в прошлом, способны причинить боль. Но Арчи научил меня, что тем сильнее мы способны испытывать благодарность за то хорошее, что происходит в наших жизнях прямо сейчас. — Да, — вздыхает Эмма. — Это действительно так. — И у нас… все хорошо? — невольно снова волнуясь, спрашивает альфа. — Да… наверное. Лицо Свон все еще грустное, и Реджина снова покрывает поцелуями ее щеки с высыхающими дорожками слез, покрасневшие уши и шею, а потом запечатывает поцелуем уста, демонстрируя, что омега действительно желанна ей. На этот раз Эмма позволяет Реджине целовать себя и даже целует в ответ. Несмотря на сильный эмоциональный момент, который они только что разделили, Реджина с удивлением обнаруживает, что столь тесные объятия с омежкой снова разжигают похоть: отросток наливается новой силой и, быстро оказавшись снаружи, тычется в живот Свон. Девушка, расслабившаяся было в объятиях альфы, слегка вздрагивает. — Извини, — смущенно бормочет Миллс, пытаясь отодвинуться. — Просто ты так близко и так… черт, ты ведь знаешь, как сильно воздействуешь на альфу во мне, Эмма. Омега, слегка улыбнувшись, просовывает руку меж их телами и без особого стеснения поглаживает конец Миллс. — Мне кажется, это именно то, что нам сейчас нужно, — шепчет Эмма. — Секс? Уверена? — переспрашивает Реджина. Настроение омеги сегодня на редкость нестабильно, и альфа чувствует себя так, словно прошла над горным ущельем по осыпающейся тропке во время камнепада. Может, стоит пока прервать опасную прогулку? — Хочу пососать его, — тихо говорит Свон и отпячивает нижнюю губу, словно все еще немного обижена на альфу. Такого предложения Миллс точно не ожидала. В темноволосой голове мелькает догадка, что в нынешнем ее состоянии омега может пустить в ход зубы, но это соображение никак не сказывается на эрекции; Реджина ложится на спину и сводит ноги, с некоторой опаской предлагая Эмме делать со своим телом то, что она задумала. Свон укладывается на живот, опираясь на локти, потом сдвигается, чтобы ее голова оказалась напротив паха Реджины. Уже пробные касания ее языка вырывают из уст мадам мэр тихий стон. Хочется закрыть глаза, но и смотреть, как Эмма все глубже забирает в рот немаленький конец, по-прежнему волнующе и интересно. — Ах! — выкрикивает Реджина, когда движения языка становятся более решительными. Сейчас Эмма отнюдь не нежна, и ее рот требователен и напорист; Реджина решает полностью отдать управление омеге и воздерживается даже от микродвижений. Эмма подключает руку, и Реджина понимает, что сможет скоро кончить. Как-то быстро… — Эмма, я… уже близко, — считает нужным предупредить она омегу. Глаза альфы закатываются от удовольствия, пальцы вонзаются в простыни, не решаясь сделать то, что на самом деле хочется, — вцепиться в шевелюру, ритмично движущуюся напротив ее паха, и направлять, понуждая ускориться. Внезапно отросток остается снаружи — без теплой влаги рта Свон, вне умелых движений ее языка. Холодно. Но лишь на мгновение. Реджина открывает глаза как раз в тот момент, когда Эмма уже нетерпеливо насаживается сверху, помогая рукой толстому концу альфы оказаться внутри себя; до конца опустившись на член, Свон обхватывает ладонями грудь Реджины. Нетрудно догадаться, что происходит потом: омега цепляется за грудь Миллс, как за руль мотоцикла, и сильно тискает ее все время, пока двигается на члене с сумасшедшей скоростью — так умело, словно несколько лет профессионально отплясывала на коленях посетителей в стрип-клубе, а Реджина изо всех сил старается отсрочить свой оргазм, но у нее не очень хорошо получается: член, истомившись от бешеной гонки, впрыскивает в омегу очередную порцию спермы; почуяв это, Свон понемногу замедляется и позволяет испачканному отростку выскользнуть из себя. — Прости, — едва отдышавшись, снова извиняется Реджина, понимая, что в этот раз омега не кончила. Эмма молча падает рядом на матрас, прикрывая ладонью лицо. Обе снова потные и разгоряченные. Альфа поворачивается к любовнице боком и рассматривает ее. В Эмме нет ничего, что Реджине бы не нравилось или не восхищало. Ее омега сильна, пропорционально сложена, у нее красивое лицо, аккуратная грудь, подтянутый живот и крепкие бедра. Взгляд альфы останавливается на раскинутых в стороны ляжках Эммы. В прежней жизни, до изменения своей природы, юной Реджине и в голову бы не пришло, какой манящей и привлекательной может оказаться промежность другой женщины. К тому времени, как они с Малефисентой начали спать, Реджина еле-еле научилась снова принимать свое тело, оскверненное похотью Короля. Но в объятиях Мал стало гораздо легче; Реджине понравилось исследовать и свои ощущения, и тело наставницы, чему способствовала, возможно, кроме получения чисто физического удовольствия, также перенятая у Мал привычка полностью избавлять тело от волосков, которую та, в свою очередь, позаимствовала у китайских драконов (Реджина даже забывала ревновать, когда Малефисента рассказывала об увлекательных приключениях со своими восточными любовниками и об их древних традициях). Сплетенные в объятиях, они с ведьмой погружали пальцы друг в друга и до исступления предавались ласкам. Поначалу Реджина стеснялась, и у нее получалось неуклюже, но пробудившийся интерес не отпускал, а Мал была снисходительна и терпелива со своей ученицей. А еще Малефисента была горячей, буквально, имея повышенную температуру тела, как и все огненные драконы, и насколько же прекраснее было долгой зимней ночью заниматься сексом в ее объятиях, нежели уступать унылым домогательствам старого короля, холодные ноги и руки которого напоминали лягушку. Кажется, Мал доставляло забаву раскрепощать ее (она частенько называла Реджину в шутку «развратной королевной»); в одной из подсунутых ею книг по «особой магии» Реджина с изумлением обнаружила картинки, на коих дамы с блаженным выражением лица уткнулись комично оттопыренными губами в интимные места друг друга. Старшая подруга не говорила ни о чем таком прямо, но изредка бросала на подопечную хитрые взгляды, и понемногу Реджина приучилась к мысли, что однажды они попробуют в постели и это. Но обстоятельства резко изменились, и их сожительство закончилось раньше, и прошли десятки лет, включая годы Проклятия, прежде чем Реджина попробовала вкус другой женщины. Больше того — вкус ее омеги. И теперь, наблюдая, как Эмма отдыхает после ссоры и интенсивного заезда на ее отростке, Миллс испытывает непреодолимое желание поцеловать омегу прямо в испачканные половые губки. Только стоит, наверное, сначала спросить у Эммы разрешения. — Дорогая, ты не против, если теперь я поласкаю тебя ртом? — с надеждой просит Миллс. — Зачем? — бурчит Свон, не открывая глаз. — Мы не ведем счеты; ты мне ничего не должна. — Но я хочу, — настаивает Реджина. Эмма приоткрывает один глаз и изучающе смотрит на нее. — Ладно, — чуть удивившись, позволяет она. Реджина, коварно улыбнувшись, еще немного разводит бедра омеги. Да, так и есть: все, что доступно взору, оказывается испачкано смешением их соков, и то, что Реджина сделает сейчас, станет тем очередным новым, что она попробует в постели с Эммой. Не переставая ласково поглаживать поверхность бедер, мадам мэр целует нижние губы Свон, потом подключает язык. Эмма сейчас оказывается кисло-сладкой на вкус, и Реджина обильно увлажняет слюной и без того влажные от их общих выделений складки, а потом начинает трахать омегу языком. По небольшим встречным движениям и стонам Эммы она понимает, что находится на верном пути; альфа перемещает губы выше и заменяет язык пальцем, затем двумя. — Черт… Реджина! Черт, черт, черт! Пальцы Эммы оказываются запутаны в раскудрявившихся черных волосах, и она несильно дергает их все время, пока кончает. Реджина оставляет на дрожащих мышцах финальный поцелуй и кладет голову на живот омеги. — Мне хорошо с тобой, — с неясной тоской говорит Свон. — Мне тоже очень хорошо с тобой, дорогая. Они молчат минуту или две. — Значит, ты считаешь, когда мой цикл восстановится… наши отношения изменятся? — отстраненно спрашивает потом Эмма. — Этого нельзя полностью исключить, — отвечает мадам мэр, испытывая болезненные покалывания в сердце. — Но в любом случае… ты важна для меня, Эмма. Я счастлива, что мы узнали друг друга в постели, что стали встречаться. Но даже если ничего потом не получится… по любой причине, я больше всего хочу, чтобы мы сохранили доверие друг к другу, потому что Генри… да и Нил… — Потому что в первую очередь мы одна семья, — понимает Свон. — Да. — Я бы тоже этого хотела. Только… ведь это утопия, — грустно усмехается омега. — Никогда ничего не остается по-прежнему, и, если мы разбежимся, какое-то время все будет чертовски неловким. — Скорее всего, да, — мрачно соглашается Миллс. — Но… этого может и не произойти. Хм… В любом случае мы ведь можем… пока не думать об этом? — Конечно, можем, — легкомысленно соглашается Эмма, чувствуя, как к ней подбирается сон. — Спи, дорогая, — правильно уловив интонацию, говорит Реджина. Она накрывает их одеялом и поворачивается спиной к омеге; даже засыпая, та притягивает альфу в свои руки, а потом сразу начинает сопеть. Реджина долго не может уснуть, обдумывая все, что произошло вечером, и по сто раз гоняя в мыслях те слова, что они сказали друг другу. Стоило ли называть вслух опасение, что омега, вернувшись в свое нормальное состояние, не захочет оставаться в отношениях с Реджиной? Как червячок дерево, эта мысль давно исподволь подтачивала ее, но альфа не позволяла себе на ней останавливаться, зато сегодня обрушила свои опасения непосредственно на голову разочарованной и обиженной Свон. И ведь Эмма ничего толком не ответила. Впрочем, пока омега остается в таком состоянии, любые ее слова и обещания мало что значат. Невыносимо грустно осознавать, что однажды в прекрасных зеленых глазах вместо привычных уже симпатии и вожделения альфа сможет увидеть отторжение и холод. Увы, не одна лишь Эмма больше всего боится оказаться лишней, нежеланной; сколь часто маленькая Реджина забивалась в угол своей детской комнаты и рыдала, не в силах понять, чем снова прогневала мать, чем опять не угодила, почему вместо улыбки получила нравоучительную тираду, или шлепок, или пощечину. «Нет уж, не поддамся», — думает Реджина и приказывает призраку матери покинуть свои мысли. Кора мертва, Король мертв, а Реджина теперь альфа, которая днем управляет городом, а ночи проводит в объятиях своей удивительной, чудесной девушки, пока их сын спит в комнате напротив. Реджина все-таки победила, сначала все проиграв. И она не позволит на этот раз так просто отобрать у нее счастье. «Я буду завоевывать тебя снова и снова, моя принцесса, даже если мне придется сразиться за тебя со всеми рыцарями и пиратами на свете», — дает мысленное обещание Реджина. После принятия такого решения заснуть оказывается проще простого, и они спят в объятиях друг друга до самого утра, просыпаясь лишь от сигнала будильника. Поначалу обе держатся чуть отстраненно, не затрагивая, впрочем, никак вечерних событий. Но потом женщины вместе посещают душ и чистят зубы, и неловкость, которая наметилась после пробуждения, постепенно развеивается от столкновения с бытом. Эмма вызывается приготовить завтрак, а Реджина занимается кофе. Генри с вечера предупредил мам, что у него выходной, так что на всякий случай они стараются вести себя тише, хотя сон подростка, к счастью, нельзя назвать чутким. Реджина не вспоминает о заброшенном особняке до тех самых пор, пока Эмма не просит у нее ключи и печать. — Ах, да! — спохватывается мадам мэр. — Я с тобой, даже не спорь. — Ну, и на работу тогда опоздаешь, — предупреждает Свон. — Я же руководитель! — возмущается Реджина. — Просто немного задержусь. Эмма побежденно хмыкает, и они вдвоем пересекают улицу и приближаются к особняку в голландском стиле. По дороге Реджина вспоминает и рассказывает шерифу, что уже договорилась с работником Смита об установке камер на их с Эммой домах. — Со стороны они будут выглядеть, как декоративные украшения, так что даже применять магию не придется, — довольно говорит она. — Это все смахивает на шпионские штучки! — замечает Эмма, и Реджина усмехается от того, как заблестели ее глаза. Подойдя к входу-ракушке, женщины сходятся во мнении, что прежде чем запереть и опечатать дом, в нем необходимо снова все осмотреть. Свон, развязно подмигнув Реджине, достает пистолет и шепчет: — А вот и повод порисоваться перед моей девушкой… Однако Реджина не очень хорошо воспринимает шутку. Держась настороже, она перешагивает порог и обнаруживает, что ей чертовски неуютно в старом доме, и это учитывая, что она может часами находиться в фамильном склепе, что-то да значит. Она следует шаг в шаг за Свон, постоянно держа в уме блокирующие и защитные заклинания. Эмма в том же порядке, что и накануне, обходит все комнаты; после они выходят на задний двор. — Что ж, вроде бы все так же, как и вчера, — резюмирует шериф. — Разве что сорняки еще немного подросли. — Городской бюджет надо экономить, — замечает на это Реджина. — Фирма Кэтрин занимается наведением порядка только с фасада, чтобы общий вид улицы сохранял пристойный вид. А бэкъярдом новым жильцам придется заняться самостоятельно. — Или же потратиться и нанять садовников Кэтрин, — добавляет Свон. — Или так, — соглашается Реджина. — Эмма, а что с той дверью в подвал? Она заперта? — Угу, — кивает шериф. — Думаешь, стоит и там все проверить? — Не помешает. Они возвращаются в дом. Свон уже примеривается, как подломать дверь, когда Реджина придерживает ее за локоть. — Эмма, что за методы, есть же более очевидный способ, — цокает языком мадам мэр. — Магия? — вспоминает шериф и сразу нахмуривается. — Но я не знаю таких заклинаний, а упомянутые в «Гарри Поттере» ни черта не работают. Научишь? — Когда-нибудь научу, — обещает Реджина. И Эмма чувствует себя идиоткой, когда мадам мэр протягивает ей связку ключей. Действительно, один из них подходит к двери в подвал, и вооруженный шериф спускается вниз, категорично наказав Реджине оставаться снаружи. Миллс не спорит, но приказывает Эмме ни на секунду не закрывать рот, так что омега со вздохами бормочет: — Ступенька, и еще ступенька, и еще, вот я и внизу… Так, здесь стиральная машина и сушильная машина, и полки с каким-то барахлом, и лампочка, которая вот-вот перегорит, так что иду-ка я обратно, наверх… ступенька, и еще ступенька… От внимания Эммы не ускользает ни облегченный вздох Реджины, ни то, как расслабляются ее плечи по возвращении шерифа. — Вроде бы все, — говорит Свон. — Закрываем и опечатываем? — Да, — кивает мадам мэр. — Пусть эти бездельники поищут новый ракурс для съемки. — Если я не поймаю их раньше, — внушительно добавляет Свон. Они почти достигают входной двери, когда Эмме вдруг кажется, словно что-то не так. Кажется, вчера все-таки что-то было иначе. Она останавливается и задумчивым взором окидывает стены в старинных чудаковатых обоях под свиную кожу. — Ты идешь? — окликает ее Реджина. Запереть и опечатать дом занимает не больше пары минут. На улице в этот час никого нет, но они и не прячутся, ведь простым обывателям не должно показаться странным, что мэр и шериф, хоть и с опозданием, решили позаботиться о сохранности городского имущества. Что касается злоумышленников, то Эмма, скорее, хочет, чтобы те сейчас наблюдали за их действиями. Странные штуковины вроде мигрирующего ручья или проблемного куска границы Спасительнице пока не по зубам; понадобится помощь Реджины, а может, и Голда, чтобы окончательно с ними разобраться. Но человек, который шпионил за мадам мэр, из плоти и крови, он ходит по улицам Сторибрука, а значит, не ускользнет от Свон, ведь охотница за головами — это навсегда. Так пусть же дерзкий сталкер наблюдает и трепещет в ожидании разоблачения. Женщины возвращаются в особняк. — Пора отправляться на работу, — говорит Реджина, искоса посмотрев на Свон. — Сегодня вечером… — продолжает было она с вопросительной интонацией. — Я буду занята, — торопится сказать шериф. Реджине не сразу удается прогнать с лица разочарованное выражение. — Послушай, — говорит Эмма и осторожно тянет альфу за ладонь, — все в порядке. У меня на самом деле было кое-что запланировано на сегодня. Это никак не связано с тем, что произошло у нас вечером, ты ведь понимаешь? — Да, — сухо отвечает Миллс. — Понимаю. — Ну вот, — вздыхает Эмма. Она подходит ближе и крепко обнимает насупленную черноволосую красавицу. — Я давно перестала сбегать, — шепчет омега Реджине на ухо. — Это не то, что сейчас происходит. Уже завтра все будет по-прежнему… Кстати, хочешь, переночуем завтра у меня? Эмма снова вздыхает, услышав в ответ только обиженное сопение альфы, и целует ее волосы. — Эй? Редж, у нас все хорошо? — снова спрашивает Свон. Реджина не сдерживает улыбку. Ни Руби, ни Кэтрин, ни другие горожане, с кем мадам мэр была в приятельских отношениях, не решались сокращать ее имя, но Эмма так делала, и из ее уст это почему-то всегда звучало весьма привлекательно… — Да, — смягчившись, говорит альфа. — Все в порядке. И, для сведения, я все равно собиралась вечером сходить в парк с твоим младшим братом. — У вас свидание с моим братом-омегой? — наигранно ужасается Эмма, но сразу широко улыбается. — Ух, впервые я счастлива тому, что братик младше меня на целых тридцать лет и, хоть он без ума от моей девушки, ему предстоит еще долго расти, чтобы отбить ее у меня! Реджина, как ни старается, не может сдержать смешок. — Уж ему бы ты не отказала, — продолжает подкалывать Свон свою альфу. — Я-то знаю, как ты падка на золотистые волосы принца, его невинные глазки и очарование… — Хотя все, что ты говоришь, ужасно и гадко, — ухмыльнувшись, замечает на это Реджина, — но добавлю, что у Нила еще и характер не в пример лучше, чем у вас, мисс Свон! Эмма возмущенно ахает и хватает себя за грудь, а Реджина замечает, что на душе становится заметно легче: уж если омега начала подшучивать над ее отказом, значит, вчерашняя драма окончательно исчерпана. Вот только… Эмма все равно решила провести вечер отдельно. Почему? — Мамы? Вы еще дома? — внезапно слышится сверху хриплый голос подростка. Навалившийся на перила лестницы Генри щурится и зевает, глядя на них сверху. — Доброе утро, сынок. Мы уже уходим, — глянув на часы, отвечает Реджина. Ей действительно надо поторопиться, но прежде, чем она успевает открыть дверь, Реджина чувствует на своей талии руки шерифа и разворачивается. — Хорошего дня, дорогая, — шепчет альфа и чмокает Эмму в губы. И рабочий день Свон действительно проходит неплохо. Вместе с Дэвидом они навещают сомнительный участок границы, где устанавливают предупреждающие таблички о запрете купания в любых водных источниках на территории леса. После ланча, на который она по приглашению Снежки заезжает в лофт, шериф героически спасает отчаянно вопящего котенка, и его хозяйка угощает девушку пирогом с черникой (настолько большим, что в участке она отрезает больше половины Дэвиду). Тот, впрочем, сполна отрабатывает свою долю, когда с присущей ему добросовестностью вбивает в систему данные о происшествиях и формирует за шерифа недельный отчет. В итоге, оказавшись дома, Эмма чувствует себя почти не уставшей, и это весьма кстати. Ей действительно требовался свободный вечер, и она уже пару дней размышляла, как бы поделикатнее договориться с Реджиной провести одну из ночей порознь. Получилось, правда, совсем не деликатно, а по-чарминговски, но… Эмма готовит себе ужин и наливает бокал вина, продолжая думать о Реджине и о том времени, которое они теперь проводили вместе. Эмма думает о вчерашнем вечере, анализируя каждую его деталь, и вспоминает слова альфы, под влиянием эмоций вырвавшиеся из нее. Неужели Реджина права? Неужели то, что она чувствует к другой женщине, это всего лишь мираж, навеянный гормональным дурманом? Едва ли это может оказаться правдой, ведь она что-то испытывала к Реджине и раньше: близость тела альфы, даже когда они ссорились, всегда будоражила Эмму. Но справедливым было и иное: до начала их отношений Свон мало привлекали женщины, и те невинные шалости, что они подростками разделили с Лили, не в счет. Так почему же теперь она ощущала так много при виде Реджины Миллс? Почему даже сейчас, когда ее нет поблизости, Эмма увлажняется, стоит ей вспомнить, как выглядела альфа утром: сразу после пробуждения, взлохмаченная и румяная, с легкой испариной пота над верхней губой; после, в коротком гладком халатике, с влажными после душа волосами; наконец, перед выходом из дома, в расстегнутой ниже ключиц бледно-розовой блузке и серой юбке-карандаш, с сумочкой на плече, в неизменных шпильках? Почему Эмму так волновала грудь Реджины — совсем не маленькая, какая обычно бывает у альф, с упругими шелковистыми темными сосками, которые так замечательно было лизать и даже царапать зубами, когда альфа была снизу? Прежде, до начала их связи, Эмме и в голову бы не пришло, что ей захочется тискать и покрывать поцелуями женскую грудь. Но Реджина Миллс… Эмма ловит себя на мечтательном, словно у школьницы, вздохе и качает головой. Может ли так быть, что это наваждение вызвано тем, как идеально альфа подошла ей в постели? Может, все дело было в том, что отросток обладал совершенными пропорциями для Эммы и каждый раз дарил ей восторг и наслаждение? И уже потом ее привязанность распространилась на остальные части тела альфы? Сейчас, наедине сама с собой, она может признать, что не знала такого блаженства в постели ни с Крюком, ни с Нилом, ни в немногочисленных кратковременных своих отношениях. Но было ли это из-за полноты и длины члена, который погружала в нее темноволосая альфа, или из-за навыков обращения с ним, отработанных до совершенства на предыдущем шерифе? Или дело все-таки было в самой Реджине? В том, что именно Реджина была рядом, что именно она ласкала тело омеги? Ведь не менее успешно, чем отростком, она доводила Эмму до яркого финала и одними лишь пальцами или языком. Эмма так и не находит объяснения, почему именно тело Реджины (женское тело) оказалось столь притягательным для нее. Но, как ей сейчас кажется, нет ни одного шанса, что ее влечение к мадам мэр окажется недолговечным. Гормональная нестабильность? И что? Даже в самые их лучшие дни с Киллианом Эмма не испытывала и бледной тени тех эмоций, в которых тонула сейчас с Реджиной. Пусть их первые случки были наполнены звериной похотью и мало эмоциональны; зато потом, по мере того, как они познавали тела друг друга, ближе становились и их души. Реджина доказала, что ради Эммы она может крепиться, что может одерживать верх над собственническим инстинктом, даже оказавшись в крайне провокационной ситуации. Что до желания самой Эммы принадлежать альфе… откуда оно вообще взялось? И — да, наверное, в глубине души для Свон это все еще остается чем-то унизительным, словно бы превращающим Эмму в человека второго сорта. Но не в том случае, если альфой, которая отметит ее как свою, будет Реджина. Продолжит ли Эмма так думать, когда восстановится цикл? Через какое-то время они узнают. Свон допивает вино и убирает со стола посуду. С завтрашнего дня Генри будет жить здесь, вплоть до самого дня отъезда в Нью-Йорк, значит, Эмме пора заняться тем, чем она изначально планировала, тем, для чего ей и потребовался свободный вечер. Омега идет в кабинет, раскрывает книгу заклинаний и устраивается за ноутбуком. Когда она обнаружила, что сложные магические заклинания похожи на язык программирования, воспринимать учебный материал стало куда проще. Во время занятий с Реджиной она обычно действовала на инстинктах, используя магию Спасительницы, но то, что Эмма задумала сейчас, требовало упорного, подчас монотонного плетения заклинаний, и без штудирования теории было не обойтись. На первый взгляд, все это казалось малоподходящим занятием для человека с ее темпераментом, но Эмме всегда легко давались логические задачи, и изучаемый в общеобразовательной школе объем знаний по этому предмету не был забыт. В тюрьме она закончила компьютерные курсы по программированию и после раздумывала даже о том, чтобы закончить по этой специальности колледж, но беспокойная работенка по поиску должников и вечная нехватка денег быстро поставили крест на этих мечтах. Теперь же, уловив общие закономерности в построении заклинаний, Эмма воспользовалась и старыми знаниями, и новой теоретической базой. Она сразу закодировала длинные эльфийские слова короткими значками, и отдельные фрагменты заклинаний были уже готовы; то, чем она теперь занимается, походит на сшивание нескольких кусочков в единую программу. Останется лишь протестировать и… Эмма нервно усмехается, пытаясь представить реакцию Реджины, когда она покажет ей результат своих долгих трудов. Ей удается оторваться от компьютера ближе к полуночи. Эмма проверяет телефон: в семейном чате обнаруживаются снимки брата, резвящегося в детской зоне парка, с язвительно-любящими комментариями Реджины под ними. Кроме того, полчаса назад Миллс лаконично пожелала ей спокойной ночи. Свон отвечает альфе тем же. Потом, подумав, досылает еще одно слово — «спасибо». Она знает, что Реджина поймет. Было не так много времени для осмысления, но Эмма уже знает, что, отказав вчера в укусе, Миллс поступила так вовсе не для того, чтобы унизить ее или отвергнуть. Напротив, действия альфы подтверждали сказанные ею слова: она дорожит Эммой и старается не делать того, что причинило бы ей боль или неудобство и заставило бы пожалеть об их связи. К этому все еще сложно привыкнуть, ведь мало того, что сама Эмма до сих пор иногда считала, что на нее всем плевать, так еще и Миллс на протяжении долгих лет мало заботилась о других людях, не считая Генри. Однако за то время, что Эмма знала сторибрукского мэра, та очень сильно изменилась, и ее сердце давно утратило черный цвет… Серьезно ли говорила альфа о желании быть ее парой? И что, если после того, как гормоны Эммы улягутся, Реджина передумает? «Вот черт, мои мысли по-прежнему заняты лишь ею одной», — думает Эмма и вздыхает. Она укладывается спать и вспоминает об утреннем визите в пустующий особняк. Мадам мэр, конечно, старалась храбриться и «быть альфой», но по ее виду было легко заметить, как некомфортно ей бродить в одиноком старом доме. Кажется, Эмме действительно удалось впечатлить ее и пистолетом, и своим уверенным поведением, ведь все время, пока они были внутри, Реджина старалась держаться рядом, за надежной спиной шерифа. «И это она еще не слышала ужасающего хрипа и ударов тех дурацких часов», — самодовольно думает омега. Эмма кладет голову на подушку и закрывает глаза, но уже через мгновение снова широко открывает их и подскакивает на матрасе. Так вот что изменилось. Часы. Сегодня в холле старого дома никаких часов не было.