Неправильная омега

Отложив другие дела и придав себе преувеличенно профессиональный вид, Эмма едет в строящийся квартал. Лерой не кажется удивленным, когда шериф поясняет, что ей требуется оценить новый городской район с точки зрения безопасности. Свон проверяет уязвимость дверей к взлому и выбирает точки установки видеокамер для системы наружного наблюдения. Потом по ее просьбе шерифа отводят в крайний дом на второй улице. Едва переступив порог, Эмма чувствует себя очарованной этим пространством. Дом у набережной, в котором она сейчас живет, весьма удобен, особняк Реджины на Миффлин-стрит — роскошен, родительский лофт — по-своему мил и уютен, но этот новехонький, пахнущий краской двухэтажный дом вызывает в ее душе ощущение, трудно описываемое словами: отчего-то Эмма чувствует себя здесь крайне уместно, как будто этот солнечный холл и комнаты с высокими потолками ждали именно ее, Эмму Свон, и Реджину с Генри, кстати, тоже. Новое место словно зовет остаться здесь ради нового, счастливого начала. Эмма даже хозяйственно прикидывает, как впишется большая часть ее и Миллсов мебели в это пространство. «А вот кровать купим другую», — думает омега. Кажется, она становится территориальной по отношению к Реджине, но альфа должна ее понять: куда лучше спать и заниматься любовью в постели, не знавшей ни Крюка, ни Грэма и Робина. Визит прерывает сообщение — на лесной опушке замечена группа подростков; шериф немедленно срывается с места. О запрете посещать лес был проинформирован, без преувеличения, каждый горожанин, однако официальная причина — угроза пожаров — многими была воспринята скептически. Стоит ли удивляться, что юные любители походов (Эмма почему-то не сомневается, что в лес направлялись друзья ее сына) пренебрегли запретом? Свон явственно припоминает холод, сковавший ее тело, когда она оказалась в ручье Подземного Царства, и мысленно ругает себя и Реджину за решение скрыть от остальных правду. Ради Бога, люди прекрасно осведомлены, в каком необычном месте живут, и исчезающий проклятый ручей определенно не посеял бы больше паники, чем Кора или Зелина в их лучших проявлениях… Зато от беспечных походов в лес многих бы это удержало. Эмма решает сегодня же переговорить с Реджиной, чтобы открыть людям глаза на творившуюся в лесу чертовщину. Шериф немного задерживается у опушки леса, где проходит разлом городской черты, и убеждается, что магический пузырь по-прежнему надежно цементирует повреждение. После Эмма проезжает еще около полумили и вылезает из машины. Озеро, к которому, как она знает от Генри, обычно предпочитали ходить подростки, лежит к западу от основной лесной дороги; съезд, ведущий к озеру, перекопан, и Эмма мысленно благодарит Дерека, привившего ей и другим сироткам кое-какие походные навыки. Даже сейчас, через двадцать лет, эти знания крепко сидят в ее голове, и Эмме быстро удается заметить, что по тропинке недавно кто-то проходил. Шериф ускоряет шаг и, к неимоверному облегчению, вскоре слышит голоса. Она старается не создавать лишнего шума, вспоминая, как Дерек учил их передвигаться по лесу, словно индейцы, и вскоре выходит к небольшой поляне. Выглядывая из-за густо разросшегося орешника, Эмма видит расположившихся на привале Ника, Джона и еще одного мальчика помладше, которого она пару раз замечала в компании Генри, но имени его не помнила. Подростки безмятежно болтают, вгрызаясь молодыми зубами в огромные бургеры с торчащими из них листьями салата (явно творение отца Ника). — Привет, ребята, — громко здоровается шериф, выходя на полянку. Дети вздрагивают и ошалело смотрят на нее. Эмма хмурится, стараясь своим видом передать нарушителям запрета серьезность ситуации, но получается не очень. Сначала Джон, а потом и Ник со вторым мальчиком приветливо улыбаются и хором говорят: — Доброго дня, Эмма! «Вот они, прелести маленького городка: для них я скорее мама Генри, чем настоящий шериф», — с сожалением думает Свон и приближается к неугомонным туристам. — Вы знаете о запрете посещать лес? — без обиняков спрашивает она. — Да, но ведь погода влажная, и о пожарах никто не слышал, — заявляет Джон. — Мы всегда ходим в поход в конце лета, — поддерживает Ник. — А это даже не поход, а скорее прогулка, потому что мы идем без ночевки. — Без ночевки, ну, слава Богу, — скептически повторяет Свон. — Холодно ведь? И промозгло? — она ежится, ощущая, как влажный лесной воздух заползает под куртку. — Традиция, — повторяет Ник. — Ладно, ребята, — вздыхает Свон, убедившись, что уговорить подростков отказаться от традиции не так-то просто. — Мне надо вам кое-что рассказать. В лесу на самом деле небезопасно находиться, хотя и не из-за пожаров. — Ой? Дети лишь удивленно смотрят на нее, и Эмма, мысленно чертыхнувшись, кратко рассказывает им о «ручейке», не уточняя пока его происхождение. — Это, наверное, наш ручеек, — говорит Джон и вопросительно смотрит на Ника. — Точно он. Мы раньше всегда брали воду в ручье у городской черты, там, где теперь пузырь, — объясняет он Эмме. — Да, я это знаю от Генри. — А потом тот ручей исчез. Не оказался под стеклянным пузырем, а просто исчез, — убежденно продолжает подросток. — Это случилось раньше, чем появился пузырь, я прошел там все, но даже русла не осталось… — Ник считает, ручей сбежал из-за него, — со смешком сообщает Джон. — Но это и правда случилось именно после того, как я утопил в нем топор! — набычившись, отвечает Ник. — Хм, — только и может сказать Эмма. Она в общем-то неплохо переносит холод, но, в сочетании с влагой, сегодняшняя погода становится для нее невыносимой, и шериф, поднимая воротник куртки, устало просит: — Ребята, пойдемте к машине. А по дороге Ник расскажет, почему он думает, что утопленный топор и исчезновение ручья как-то связаны. На обратном пути ребята хихикают и делают селфи на фоне решетки пикапа, на что Эмма только качает головой. Подростки — одно слово. И, вспомнив собственную юность, эти еще вполне воспитанные. Рассказ Ника о потерянном топоре («его словно всосало в ручей!») не сильно впечатлил ее, но она решает поделиться этой историей с Реджиной, когда они будут обсуждать запрет на посещение леса. Высадив детей у входа в парк и строго-настрого наказав им не приближаться ни к городской черте, ни к лесу, Эмма проверяет поступившие за время ее отсутствия вызовы. Срочных мало, так что, сняв очередную кошечку с дерева и выслушав благодарности ее юного хозяина, шериф едет в супермаркет, чтобы купить продукты для их с альфой ужина. Из-за вынужденной лесной прогулки Свон не успела повторно посетить Голда, но, с другой стороны, как ей кажется, излишняя назойливость могла и повредить; может, проведя ночь со своей возлюбленной, Голд станет менее вредным и более разговорчивым? Из головы Свон не выходит фраза Кэтрин, что Темный не единожды беседовал с хозяином старого дома. Кем же был одинокий чудак? Еще более ее занимает поиск «сталкера», но для этого, по словам того же Голда, оставалось подождать еще немного, чтобы затуманившие память Джефферсона чары окончательно развеялись. По своей природе Эмма не отличается терпеливостью: решительный нрав ее постоянно требует движения и активной деятельности; лишь годы работы залоговым поручителем, когда она была вынуждена подолгу выслеживать должников, мало-помалу воспитали в ней способность к пассивному ожиданию. И сейчас этот опыт приходится как нельзя кстати. Вернувшись домой, Эмма заставляет себя полностью отвлечься от загадок и погружается в приготовление ужина; вскоре салат с индейкой и заправка к нему оказываются готовы, а морепродукты доведены до стадии «кинуть на сковороду и через пять минут подать на стол». Омега придирчиво выбирает скатерть, останавливаясь на белой льняной, сервирует стол и идет переодеваться. Реджина уже отзвонилась и будет с минуты на минуту, и почему-то хочется предстать перед ней не в замурзанном домашнем комбинезоне, а… более утонченной. Эмма надевает платье-футляр насыщенного синего цвета и туфли на высоком каблуке, распускает красивой волной по плечам волосы и подкрашивает глаза. Альфы все еще нет, и, посмеиваясь сама над собой, Свон разыскивает свечи (Крюк оставил едва ли не годовой запас) и украшает ими стол. Теперь точно все готово. Эмма проверяет время и зажигает свечи, потом обводит получившуюся картинку критичным взглядом. Не слишком ли все это романтично? Ей самой не очень нравилось получать подобные жесты от Киллиана, потому что каждый такой вечер при свечах, наполненный комплиментами и томными взглядами влюбленного моряка, словно (теперь Эмма ясно это понимает) загонял ее все глубже в ловушку отношений, и оттого, наверное, в слащавых речах и пылких признаниях альфы Эмме все время мерещилась фальшь — задолго до того, когда она узнала о его походах на второй этаж кафе. Звонок в дверь вырывает ее из воспоминаний. Свон выглядывает в окно и видит «мерседес» мэра. — У тебя же есть ключ? — удивленно спрашивает омега, открыв дверь. Альфа выразительно поднимает руки, и Эмма торопится взять у нее бутылку вина и завернутый в упаковочную бумагу тяжелый букет. — Спасибо, — благодарит омега, стрельнув глазами на замеревшую в дверях Миллс. — Пойдем! Ужин почти готов. Помой руки, а я пока поставлю цветы в воду и кое-что закончу. Эмма скрывает улыбку, когда, хлопоча у плиты, чувствует спиной взгляд альфы. — Я тут сама управлюсь, — говорит Свон, не оборачиваясь. — Иди за стол. А, и захвати еще штопор, надо открыть вино. Она продолжает чувствовать присутствие Реджины и все-таки оборачивается. — Что? — мягко спрашивает Эмма. Остекленевший взгляд альфы чуть проясняется. — Ты очень красивая, Эмма, — тихо произносит она. — Ты тоже, — отвечает Свон, оценивающе пробежав глазами по платью изысканного винного оттенка, облегающего безупречную фигуру мадам мэр. Реджина подходит ближе, но Эмма предупреждающе выставляет руку. — Потом, ладно? Иначе у меня все сгорит, — с сожалением предупреждает она. Альфа цокает языком и надувается. — Я просто хотела поцеловать свою девушку, — сообщает она недовольным тоном. — Но я не способна контролировать себя, даже когда ты меня «просто целуешь», — признается Свон. — Ладно, — примирительно бурчит Реджина и приосанивается. — Так, где штопор? Эмма достает его из ящика и протягивает Миллс. — Буду ждать тебя в столовой. Не задерживайся, — многозначительно говорит альфа. — Осталась всего пара минут, — обещает Свон. На все про все у Эммы уходит и правда не больше пары минут: креветки и щупальца осьминога отправляются в мармит, на отдельное блюдо выкладываются зелень и кусочки лайма. На секунду задержавшись в дверях столовой, хозяйка дома оценивает получившуюся картинку. Все идеально, и это не преувеличение: свет зажженных высоких красных свечей добавляет еще большей мягкости естественному вечернему освещению, подаренные Реджиной ирисы ярко синеют в большой вазе на фоне белейшей скатерти, вино таинственно блестит в пузатых хрустальных бокалах; однако и цветы, и свечи, и фарфор, и вино — всего лишь дополнительные украшения интерьера. Великолепная Реджина Миллс — мэр Сторибрука и ее, Эммы, альфа — затмевает все своей яркой южной красотой, и у Свон слабеют ноги и руки (она явственно чувствует это, пока делает несколько шагов и выкладывает приготовленный ужин на стол). — Теперь-то я могу тебя поцеловать? — осведомляется Миллс, и Эмма может лишь кивнуть, с предвкушением наблюдая, как женщина походкой хищницы приближается к ней. Реджина кладет руки на талию омеги и легонько притягивает ее к себе, отчего их груди соприкасаются, рождая общий тихий вдох предвкушения. — Ты чудесно все подготовила для нашего вечера, Эмма, — мурлыкает альфа, — я впечатлена… А это твое платье… а еще я с ума схожу, когда твои красивые волосы выглядят вот так, — все бессвязнее бормочет она. Эмма хочет и засмеяться, и наградить Реджину ответными комплиментами, но черные глаза, зачарованно глядящие на нее, приближаются, а губы встречают касание губ. Это все еще очень нежно, но с многозначительным намеком на то, что неизбежно произойдет между ними позднее, и альфа тихо стонет: «О, милая», — и Эмма стонет тоже, пока они сжимают друг друга в объятиях и целуются все более глубоко. — Редж, нам надо притормозить, иначе мы останемся без ужина, — шепчет Эмма, когда альфа прокладывает тропинку поцелуев к ее шее. — Ты права… М-м… но как же сложно от тебя оторваться, — вздыхает Реджина. Ей на самом деле очень трудно успокоиться, однако Эмма заметно постаралась, готовя ужин, и, по правде сказать, они обе голодны, потому альфа уступает и позволяет Свон поухаживать за собой, садясь на выдвинутый ею стул. — Спасибо за цветы, я люблю ирисы, — усевшись сама, застенчиво говорит омега. — Ирисы подходят к твоим глазам. Они иногда бывают такого цвета, когда мы с тобой… — альфа многозначительно усмехается. Эмма, улыбнувшись, отпивает из бокала (как, интересно, Реджина догадалась, что лучше принести именно белое вино?) и загадочно смотрит на партнершу. Обмен игривыми взглядами продолжается весь ужин, пока они едят и беседуют, обсуждая события дня. Мадам мэр уже в курсе попытки посещения леса подростками и сразу соглашается с шерифом, что сторибрукцы должны больше узнать об очередной грозящей им опасности. — Пригласишь к себе журналистов «Зеркала», — набрасывает план Реджина, — пусть сделают интервью с теми рыбаками и отдельно напишут рекомендации шерифа по посещению лесных угодий. Да, и мне потребуется твоя помощь, чтобы сразу зачаровать весь тираж. Эмма кивает. Они уже делали так несколько раз, когда в местной газете выходили неоднозначные для среднего американца публикации, с тем, чтобы люди, никак с Зачарованным Лесом не связанные, даже если в их руках когда-нибудь и окажется выпуск сторибрукского «Зеркала», увидели бы в нем обычные скучные передовицы сонного маленького городка, а не шокирующие новости о вторжении огров или проделках взбесившегося веретена. — Ты надолго уедешь в Портленд? — спрашивает Свон. — Всего на пару дней, — неуверенно обещает Реджина. — У Джейн какое-то поручение, она сказала — это не по телефону. Втайне она переживает, как теперь смотреть в глаза сенатору, которая определенно не в курсе всех манипуляций ее супруги-омеги, однако Реджина надеется на собственный опыт лицемерия, а та неизбежная неловкость, которую даже ее привычки не в силах будут скрыть, легко может быть объяснена ситуацией с Сэм. — Не хочешь уезжать, да? — мгновенно считывает Свон ухудшение настроения альфы. — Не хочу, — признается Реджина. — Но Джейн… до выборов остается пара месяцев, борьба обостряется, и любая помощь ее штабу будет полезна. После ужина они добрых полчаса занимаются повторением изученных Эммой за лето заклинаний, пока Реджина не решает, что это «вполне сносно», затем разговаривают по телефону с сыном; потом Эмме звонит Снежка, а Реджине — Дэвид. Беседа Реджины заканчивается намного раньше, поэтому она берет на себя уборку посуды и разливает из бутылки остатки вина, протягивая Эмме наполненный бокал. Омега с покрасневшим от прижатой к нему трубки ухом проводит ребром ладони по шее. — Да, мам… угу… хорошо, я поняла… и я тоже рада… да, у меня все хорошо… конечно, я осторожна… да что тут вообще может случиться?.. Наконец, разговор с матерью завершен, и пара, прихватив бокалы с вином, перемещается в гостиную, где устраивается на диване. — Кажется, им всем и правда очень нравится в Нью-Йорке, — усмехается мадам мэр. — Не то слово, — стонет Эмма. — Я думала, это никогда не кончится! — Ты очень терпелива со Снежкой. — Ну… да, — тихо соглашается Свон. — Иногда, может, мне и хочется сказать: мам, хватит уже, некогда… Но потом я думаю: ведь почти всю жизнь у меня не было шанса поговорить с родителями или просто с кем-то, кому было не все равно на меня. И… Она вздыхает, а Реджина, терзаясь огромным чувством вины, накрывает ладонью ее сцепленные в замок руки. — Не надо, — сразу просит Эмма, — определенно не стоит жалеть о том, чего не изменить, и тем более — корить себя, Редж. Да, я выросла без родителей, но теперь, как видишь… — И все же это именно моя вина. Все плохие вещи, которые произошли с тобой… — Не надо, — повторяет омега. — Это была не ты, точнее, совсем другая ты. Даже не так. Это было решение моих родителей — отослать меня в неведомый мир. — Думаю, в том своем состоянии я действительно могла… убить тебя, Эмма, даже если ты была маленьким беспомощным ангелочком, не умевшим ничего, кроме как мило улыбаться, сосать грудь и пачкать пеленки, — подавленно признается Реджина. — Может, какое-то чудо удержало бы меня от этого страшного греха, но… быть может, и нет. Я погубила к тому времени уже столько невинных… У твоих родителей не оставалось другого выбора. — И я больше не виню их, — вздыхает Свон. — И тебя — тоже. Хорошо, что мы сейчас обсудили это, ведь мне нравится свободно говорить с тобой о переживаниях и эмоциях, которые меня иногда накрывают, еще с того вечера в Бостоне — помнишь? Но если мои слова будут топливом для твоего чувства вины, это приведет к тому, что о какой-то (немалой) части своей жизни я стану умалчивать, а это, как мне кажется, не то, к чему мы стремимся? Ведь мы с таким трудом пришли к тому, чтобы довериться друг другу, Редж. Давай же сохраним это? — Ты права, дорогая, — охрипшим голосом отвечает Миллс. — Я все равно не смогу ничего поменять, даже если бы очень хотела. Просто… я скажу это только сейчас: мне очень жаль, Эмма. Это была не твоя война. Но именно ты стала ее жертвой. Прости. — Давно простила. Все в прошлом. Иди ко мне. С этими словами Эмма отставляет их бокалы на столик, а потом затаскивает альфу к себе на колени и крепко обнимает. — Ты удивительная, Эмма, — шепчет Миллс куда-то в шею омеги. Слова о доверии немного смутили Реджину, ведь она до сих пор не рассказала Эмме об инциденте с Сэм в загородном клубе, как и о разговоре с Барбарой и, тем более, вчерашней провокации Хизер. Но ведь теперь ситуация с внезапной влюбленностью Сэм, кажется, исчерпана? Стоит ли понапрасну будить в ее омеге ревность и собственнические инстинкты? Диван, на котором они сейчас сидят (и на котором Свон дерзко заклеймила ее как свою), кажется, молчаливо поддерживает решение скрыть от Эммы последние сомнительные факты. — Хочешь сейчас потанцевать? — внезапно спрашивает Свон. — Да. Мне нравится танцевать с тобой, — сразу соглашается Реджина. — Отлично. Эмма тут же решительно, но аккуратно спихивает альфу с колен и идет к проигрывателю. — Когда-то я послушала эту рок-балладу сорок раз подряд, — сообщает с улыбкой Свон. — Бон Джови? — узнает Реджина, услышав первые аккорды, и послушно вплетается в предложенное Эммой объятие. — Угу. Это идеально. Она хватает Миллс за ладонь и, подняв вверх, умело подкручивает альфу под их соединенными руками, а потом они просто лениво покачиваются, все больше приникая друг к другу, и без лишних разговоров идут в спальню, где альфа срывает с них одежду и долго и увлеченно показывает своей партнерше, как она благодарна за этот восхитительный вечер. Эмма фыркает и закрывает ладонями лицо, когда боец Реджины упрямо отказывается возвращаться в свою родную норку после второго оргазма Миллс. — Уже устала? — поддразнивает ее альфа. — Что? Лежать на спине? — усмехается Свон. — А, знаешь, да! Она приподнимается с помятой простыни (альфа с гордой ухмылкой наблюдает за вытекающей из ее промежности мутно-белой жидкостью) и смещается к краю их ложа. — Встань рядом с кроватью, — велит она. Реджина, предвидя, какой ее ждет подарок, тут же спускает ноги на коврик и встает. Эмма ложится на живот и, опираясь на локти, долго возится; наконец, найдя идеальное по высоте положение, стреляет глазами на ничуть не опавший стояк альфы и, облизнув губы, соблазнительно приоткрывает их. — Давай же, — подбадривает она залюбовавшуюся Реджину. — Положи член мне в рот. — Ох-хм, Эм-ма, — только и может вымолвить Миллс, когда губы омеги умело охватывают отросток, а влажный горячий язык начинает облизывать его, как конфету. — Нравится? — беззастенчиво спрашивает Свон, выпуская член изо рта. — Очень! Ты великолепна, дорогая, — не сразу отвечает альфа. Реджина протяжно стонет, потому что ее солдата снова захватывают в сладостный влажный плен, и под решительным напором армии губ, зубов и языка тот охотно сдается и, похоже, вот-вот выкинет белый флаг. — Подожди, Эмма, подожди, — горячо шепчет альфа и поспешно извлекает отросток. Чувствовать, как омега глотает ее семя, всегда волнующе и приятно, но сейчас Реджина склоняется к другому варианту: она замирает в паре дюймов от лица Свон и судорожно работает пальцами, беззастенчиво являя перед омегой картинку качества фулл эйч ди; Эмма неотрывно пялится на дергающийся в руке альфы член; Реджина, коротко рявкнув, наклоняется и начинает выпускать семя на шею и грудь Эммы. — У-ух, как хорошо… Реджина, обессилев, плюхается на кровать и с довольным видом наблюдает за испачкавшейся Свон: та настолько осторожно переворачивается на спину, что маленькие шарики спермы, разбрызганные по ее ключицам, почти не растекаются и красиво блестят в приглушенном свете лампы. Мадам мэр притягивает кисть омеги к своему рту и целует выпирающие косточки. — Спасибо за этот вечер, дорогая. — Три раза, Реджина! Эмма все еще ошеломлена. — Я никогда в жизни не занималась сексом так часто, как с тобой в эти последние месяцы, –признается Эмма. — Неудивительно: ты же встречалась с бетами; в сравнении с альфами их либидо куда умереннее, — спокойно объясняет Реджина. — Но… Киллиан был альфой, — возражает Свон. Мадам мэр напрягается, как и всегда, при имени бывшего любовника Спасительницы, однако старается преодолеть чувства гнева и ревности. — Альфы тоже не все одинаковы, — неопределенно говорит она. — Надеюсь, — холодно замечает Свон. «Руби», — понимает Реджина. — Наверное, Крюку было трудно сдерживать свои инстинкты, чтобы не пометить тебя, и он боялся разрушить ваши отношения, если предпримет такую попытку, — старается спокойно рассудить Миллс. — В каком-то смысле я могу это понять: ложиться каждый раз в постель, зная, что это кончится адской чесоткой под деснами и очередной борьбой с искушением, — скорее вызов, чем удовольствие. — А ты? — наивно спрашивает Эмма. — Тебе ведь удается сдерживаться? — Справедливости ради, замечу, женщины от природы более выносливы. Да и претерпевать незначительный дискомфорт в зубах теперь, когда ты обещана мне, стало куда легче. Реджина целует заалевшую щеку омеги. — Значит, — не успокаивается Свон, — если бы я позволила Киллиану сделать метку или хотя бы пообещала это ему, то он не ходил бы к Руби и мы с ним чаще спали бы вместе? — Полагаю, именно так, — выдавливает из себя Миллс. — Как же хорошо, что я этого не сделала! — выдыхает с заметным облегчением Эмма. — Ведь тогда мы с тобой могли бы никогда не сойтись и не узнать друг друга так, как сейчас! Ужас, правда? Придавленное ходом предыдущей беседы эго Реджины от этих слов взлетает с земли до небес: омега снова показывает, что выбрала ее. — Кстати, совсем забыла, — продолжает Свон, — сегодня я посмотрела тот дом, и… — И?.. — И он просто замечательный! Нам надо теперь многое обсудить: у меня есть кое-какие сбережения, и… Реджина, не дав омеге договорить, набрасывается на нее с сокрушительным поцелуем. Все, о чем она мечтала, становится, благодаря Эмме, так ощутимо близко. — Я рада. И мы все обсудим, дорогая, — закончив страстный поцелуй, шепчет альфа. — Сейчас уже поздно. Пойдем в душ. Они меняют постельное белье, идут в хозяйскую ванную и вместе встают под теплые струи воды, чувствуя себя необычайно счастливыми. Потом Эмма быстро засыпает, а Реджина слишком взбудоражена, чтобы заснуть; поворочавшись, она достает телефон и, после долгого придирчивого изучения каталогов, делает заказ. Теперь она уверена, что вернется из Портленда не с пустыми руками и что подарок идеально подойдет Свон; по крайней мере сегодняшняя импровизированная примерка жемчужного ожерелья прошла весьма удачно…

***

Эмма просыпается от яркого солнечного света, проникающего даже сквозь плотные жалюзи. О том, что она провела ночь с альфой, напоминает лишь вмятина на подушке и приятная ломота в мышцах. Ах, да, еще и записка на тумбочке. Свон перекатывается на сторону Реджины и читает строки, написанные строгим красивым почерком: мадам мэр извиняется, что не разбудила сладко спящую девушку, и обещает позвонить ей из Портленда. Эмма немножко грустит: получается, и ее партнер, и все ее родственники сейчас в отъезде; с другой стороны, дел в участке невпроворот, и скучать не придется. С этими мыслями шериф начинает свой день. Она облачается в свои любимые доспехи — красную кожаную куртку и джинсы — и едет патрулировать улицы; заодно проверяет поврежденный участок границы, а также ведущую в лес дорогу. После она звонит незадачливым рыбакам, утопившим в ручье удочку, и, ссылаясь на «изменившиеся обстоятельства», просит их рассказать журналистам «Зеркала» об этом досадном эпизоде. Потом Эмма просматривает незавершенные дела. Их не так много: пара анонимных граффити, испорченный газон… Пожалуй, лишь разбитое окно лаборатории представляет собой хоть какой-то интерес, вот только зацепок по этому делу по-прежнему нет. Для очистки совести шериф звонит Вэйлу и рассказывает, какие шаги она предприняла, пока следствие не зашло в тупик. Главный врач сторибрукской больницы не кажется особо впечатленным и лишь угрюмо хмыкает, когда Свон обещает не бросать поиск виноватых. Реджина звонит омеге ближе к полудню; разговор получается милым, но немного скомканным, потому что альфа, судя по всему, находится в дикой спешке. «Скорее бы кончились уже эти выборы», — приуныв, думает Свон после звонка. Она решает пообедать в кафе. Руби, на удивление, оказывается не занята и даже ненадолго подсаживается к столику Эммы, расспрашивая, как ее дела и какие новости от Чармингов и Генри. — Дороти тоже предлагала мне уехать в Нью-Йорк, — шепотом сообщает она Эмме. — Но я не могу оставить Бабушку… — Может, она была бы не против? — предполагает Свон. — А она и не против. Но… нет, после того сердечного приступа… я не могу. Они обмениваются еще несколькими дружелюбными репликами, пока возящаяся с кофе-машиной Дороти не окликает свою омегу. — Извини, Эмс, босс зовет, — с ухмылкой говорит Волчица и встает из-за столика. Провожая ее глазами, Эмма думает, что после возвращения возлюбленной поведение Руби неуловимо изменилось: в ее движениях словно появилось больше плавности, а в уголках рта то и дело появляется загадочная улыбка. Интересно, а сама Эмма тоже стала другой, когда начала встречаться с Реджиной? Наверное, да, ведь даже Снежка (прямо скажем, не самый наблюдательный человек, хоть и ее мама) что-то заметила. После обеда Эмма наконец-то дозванивается до Голда и получает от него неохотное согласие о встрече. — Что это тут происходит? — вместо приветствия с удивлением говорит Эмма, заходя в лавку. — Инвентаризация, — бурчит Голд, выныривая из-за прилавка. Все горизонтальные поверхности магазинчика покрыты пузырьками со снадобьями, пакетами с сушеными травами, пугающе огромными зубами дракона (каждый — в индивидуальной пузырчатой упаковке), перьями, свечами, диковинными старинными монетами с неровными краями, рассыпающимися от времени пергаментами, свернутыми в трубку и перемотанными шпагатом, с красными, как кровь, сургучными печатями. — Никак не могу отыскать кое-что; наверное, Бель переложила на другое место, — снисходит до пояснения Темный. На его лице при упоминании супруги (даже в нелестном контексте) появляется легкая улыбка. — Я приехала, чтобы закончить вчерашнюю беседу, — говорит Эмма и чихает, неосмотрительно вдохнув в легкие воздух как раз в тот момент, когда до нее долетает сине-серое облако от просыпанного на стол порошка. — Ах, да… Голд обводит рассеянным взглядом учиненный в комнате беспорядок и предлагает Эмме пройти в соседнюю. Здесь тоже полный разгром: почти у всех шкафов открыты дверцы, куча реторт разного роста и размера выставлены на стол и каминную полку. Голд выдвигает откуда-то два стула и расчищает угол маленького треугольного стола. — Слушаю, — сухо произносит он, заняв свой стул. Эмма ерзает на неудобно высоком сиденье, потом начинает: — Мы вчера обсуждали крайне интересные вещи, но не договорили. — Разве? — удивляется Темный. — А, должно быть, я не упомянул, когда именно закончится действие заклинания, наложенного на память Джефферсона? Так вот, его настоящие воспоминания должны полностью восстановиться сегодня вечером. — Спасибо, это действительно был один из моих вопросов, — кивает шериф, мысленно запланировав сегодня же встретиться с Шляпником. — Часы были похищены, значит, нужно установить преступника и наказать его. — Я рад, что шериф столь щепетильно подходит к выполнению своего долга, — церемонно говорит Голд, но Эмме в его тоне мерещится скрытая насмешка. Это сердит омегу. Будучи человеком скорее прямолинейный, чем склонным к дипломатическим ухищрениям, Эмма решает не ходить вокруг да около. — Карты на стол, — решительно говорит она. — Я знаю, что особняк с часами попал в Сторибрук не из Зачарованного Леса. Мне также известно, что вы имели привычку беседовать с покойным хозяином особняка. Почему вы не раскрыли Реджине его личность? Голд ухмыляется. — Реджина ничего не предложила мне, — заявляет он. — Любая информация имеет цену, Эмма. И чем эксклюзивнее она, тем выше цена. Где бы я был, если бы растрачивал свои знания просто так, не заключая сделки? Уловив тяжелый взгляд Свон, он снисходительно поясняет: — Я немало сил вложил в Сторибрук, включая его создание. А в последние годы вообще только и делал, что спешил, как те отважные бурундучки, на спасение его жителей. Кажется, даже Реджина стала забывать о моей природе. — Весьма корыстной природе, — бурчит Эмма. — Практичной и разумной, шериф, — холодно поправляет ее Голд и скрещивает на груди руки. — Хорошо. Что вам надо, чтобы раскрыть эту информацию? — Почему это вообще важно? — не скрывает издевки Темный. — Чем бы действительно стоило озаботиться, так это дыркой в границе, откуда сквозит Царством Аида, и шаловливым подземным ручейком из страны мертвых, — рявкает он. — Но вы, словно дети, играете в яркие игрушки, вместо того, чтобы решать по-настоящему важные вопросы. Покинувшая Реджину магия — вот чем стоило заняться и ей самой, и шерифу, вместо того, чтобы искать прошлогодний снег. Разгневанный Голд, кажется, даже визуально увеличивается, как растет и его тень на полу. Эмма открывает рот, чтобы ответить на обвинения, точно попавшие в нерв (она и сама втайне корит Реджину за беспечность, с которой она несколько месяцев относилась к своей барахлящей магии, — теперь они не могли объединить свои силы и раз и навсегда зацементировать границу, к тому же сама альфа практически беззащитна перед серьезной опасностью, если только поблизости нет Спасительницы), но тут в лавке раздается странный хрип, а потом где-то рядом начинают громко бить часы, и Эмме не нужно ждать второго и третьего их удара, чтобы узнать в этих звуках пропавший из старого дома артефакт. — Ты же сказал, что они чертовски опасны и что ты разобрал их! — восклицает Свон и вскакивает со стула. Она сжимает в кулаки руки и оглядывается по сторонам, жалея, что сейчас не полдень, а три часа, и звук уже прекратился. Эмме удается перехватить растерявшийся взгляд Голда, который тот кидает на единственный оставшийся закрытым в этой комнате шкаф, и она кидается к нему. Распахнув створки, она обнаруживает за шкафом целую комнату и без раздумий перешагивает порог. Отлично запомнившиеся ей часы преспокойно висят на стене обычной безликой комнаты со столом и кушеткой, и лишь трепыхание цепей, поддерживающих гири, выдает, что они недавно били. — Какого черта здесь творится, Голд? — скрипнув зубами, спрашивает Свон, оборачиваясь. — Зачем было лгать? Стоящий в проеме шкафа-двери Темный лишь хмыкает. — Я изымаю часы как вещдок, — заявляет шериф. — Не стоит этого делать. Они опасны, — тут же возражает мужчина. — Опасны, пока остаются здесь, — замечает Свон и идет к стене с часами. — Остановись, с таким вещами не шутят! — взвизгивает Голд, когда шериф заглядывает сбоку, пытаясь понять, на чем держатся часы. — А я и не шучу. Эмма обнаруживает, что часы висят на обычном шурупе и, обхватив корпус руками, тянет их вверх, чтобы снять. Голд же, пробормотав что-то невразумительное, швыряет заклинание, которое, впрочем, отлетает от часов куда-то вбок. Услышав звон разбившейся посуды, Эмма снова злится. — Ты спятил? — орет она, обернувшись. — Давно, — угрюмо признает Голд. — Но часы должны остаться здесь. — Почему это? — сердится Эмма. — И что вообще из сказанного было правдой? Что они якобы слушаются только хозяина и прочее? — Они действительно служат только хозяину. — Но ты заключил сделку с незаконным владельцем, — возражает Эмма. — Часы были украдены из особняка, значит и право собственности на них не перешло? — Ладно, — смиряется Голд. — Я расскажу, если часы останутся здесь. — Нет уж, — не соглашается Свон. — Никаких больше обещаний. Рассказывай, или я сейчас же изымаю вещественное доказательство и приобщаю к делу о мародерстве. Они обмениваются тяжелыми взглядами. — Ну, хорошо, расскажу… Создавший часы мастер доподлинно неизвестен, — неохотно говорит Голд. — Однако впоследствии они были проданы и служили только одной сущности — Темному. Долгие века именно Темный был их хозяином и потому был свободен в выборе времени, в котором мог жить. Мой предшественник владел ими, но (единственный из Темных) предпочел проживать жизнь в будущем. К тому же не в Зачарованном Лесу, а здесь, в этом мире без магии, переместившись между мирами с помощью волшебного боба. Хм… в отношении сегодняшнего дня этот временной отрезок, впрочем, является уже не будущим, а прошлым. Почти два века назад — тогда жил прежний Темный. Я слышал об артефакте, но видеть часы прежде мне не доводилось. — Как же они оказались здесь? — недоверчиво спрашивает Свон. — Когда Проклятие было брошено и Сторибрук оказался создан, здешний Темный оказался втянут в него, словно в воронку, как неотъемлемая часть Зачарованного Леса. — Не верю, — сразу парирует Свон. — Почему живший два века назад Темный отчего-то притянулся в Сторибрук, хотя ни Пиноккио, ни я, ни Нил сюда не перенеслись, а спокойно жили за его границей? — Жили, до какого-то момента, — замечает Голд. — А потом все же оказались здесь. С Темным же все произошло мгновенно, потому что его присутствие внутри Сторибрука было вписано в основу Проклятия. Пронося жителей через другие миры и времена, оно примагнитило сюда прежнего Темного вместе с домом, мебелью и всеми другими мелочами, каковыми они были к моменту смерти его тела в этом мире. — К моменту смерти? — переспрашивает Свон. — Странно… Но, допустим даже, это правда. И, поскольку внутри Сторибрука постоянно перезапускался один и тот же день и этот человек родился, как Генри, в обычном мире, то он, словно далай-лама, завис в мгновении до смерти и жил так двадцать восемь лет. Но почему тогда он не умер сразу после того, как Проклятие пало? Почему он прожил еще несколько лет? Мне надоело слушать ложь! — Это не ложь! — повышает голос Темный. — И я даже не знал, кем на самом деле был покойник, неужели не ясно? Он обратился ко мне, когда Проклятие стало разрушаться, то есть когда ваш желтый автомобильчик пересек городскую черту. Я понимал, что старик далеко не прост, судя по тем травам и порошкам, которые он заказал. Но он предложил мне одну любопытную вещицу, и… сделка есть сделка. Несколько раз мне удавалось по сути продлить ему жизнь, однако я понял, кем он на самом деле был, только много позже. И я понятия не имел, что волшебные часы Темного, давно ставшие легендой, как ни в чем не бывало висят в особняке. — Чушь собачья! — снова не верит Свон. — Я узнала этот дом: он из андерсеновской сказки, и описанный там старик был безобидным обывателем, а никаким не магом, тем более, не Темным! — А кто тебе сказал, что Темным был простой сказочный персонаж, а не его автор?! — Автор? — выпучивает глаза Свон. — Темным, который покинул Зачарованный Лес ради сомнительного прозябания в Европе в эпоху, не познавшую еще радостей раздельного сбора мусора и центрального отопления, Темным, который оказался за миг до смерти подхвачен волшебных вихрем Проклятия и закинут в Америку конца двадцатого века, оказавшись запертым, как в мышеловке, в Сторибруке, был известный всему миру автор детских сказок? По-твоему, Темным был Ханс Христиан Андерсен? Эмма нервно смеется. — Знаешь, Голд, это слишком даже для тебя. Детский писатель — Темный! — подчеркивает она акцентом слова, чтобы показать, как далеки они семантически. Голд угрюмо смотрит на шерифа, не разделяя ее веселья. — Давно ли вы читали его сказки? — язвительно спрашивает маг. — Они же мрачны, как сама душа Темного. А жизнеописание этого сказочника вам известно? Все его детские и юношеские годы — разумеется, сплошной фэйк, но то, что было потом… Он же терпеть не мог детей и, кстати, ненавидел, когда его называли детским писателем. Эмма задумывается. Нельзя сказать, что она сильно убивалась по оловянному солдатику, но… — Да ну, бред, — неуверенно отмахивается она. — Это правда, Эмма, — устало вздыхает Голд. — Какая выгода мне лгать? Никакой, как, впрочем, и в том случае, если бы я раскрыл его личность раньше. — Если так, — хмурится шериф, — получается, часы продолжают служить своему хозяину, то есть Темному, и вполне послушны? Что вы собирались делать с этими часами? Прихватить Бель и перенестись в чудесное будущее? Или, напротив, в прошлое? — Мне вполне подходит современность, — осторожно, словно взвешивая каждое слово, произносит маг. — Но… есть одна вещь, с которой я не могу смириться. Ты должна понять, Эмма. Ведь ты тоже любила его. — Ну, конечно! — ахает шериф. — Ты хочешь вернуть Нила! — Я намерен сделать так, чтобы он никогда не погибал, — уточняет Голд, и выражение его лица делается ожесточенно-упрямым. — Это… — Эмма тоже начинает подбирать слова, — я понимаю, как больно — потерять ребенка. Но разве не грозит катастрофой любое вмешательство в уже свершившиеся события? — Если мой сын останется жить в Сторибруке, это ничего не нарушит в мировой гармонии, — веско произносит Голд. — Но его жертва и все, что было построено на ней… — Абсолютно ничего опасного, — бормочет Голд, но в его глазах мелькает что-то, мало внушающее шерифу доверие. — Подумай, Эмма, — с несвойственной ему горячностью продолжает Темный, — у Бэя не было шанса стать Генри отцом, и у вас не было шанса стать семьей. — Вообще-то шанс был, — защищается Эмма. — Еще пятнадцать лет назад. Она чувствует, что Голд начинает пользоваться запрещенным приемом, добавляя в воздух властные альфа-феромоны, но, и, буквально и фигурально пропитанная защитой своей альфы, Эмма едва замечает усилия старого мага. — Да. Шанс был, — поняв, что его попытки бессмысленны, с горечью соглашается Голд. — И теперь я в очередной раз услышу, что во всем виновато Проклятие и прописанный в нем алгоритм его разрушения, — ворчливо перебивает Свон несостоявшегося свекра. — Нет. В ваших отношениях не было никакой предопределенности. Все выборы и ошибки — только ваши. Бэй совершил большую ошибку и не смог ее исправить даже через двенадцать лет, у него не оказалось времени. Он должен был жить! — почти кричит маг. — И мой сын будет жить. Ты должна понять меня, как никто другой, Эмма. Вы с ним любили друг друга и полюбите вновь. — Я действительно очень любила Нила. Но задуманное — все равно ложный и очень опасный путь, — убежденно говорит Свон. — Я не позволю никому повторить мою ошибку, когда за возвращение Киллиана расплатился жизнью Робин. Нет, Голд. Ты должен вспомнить свои же слова и уроки: нет игр опаснее, чем со временем и судьбой, — печально добавляет она. Голд мерит Спасительницу взглядом, потом неожиданно фыркает. — Судьба? Да все кому не лень играют с судьбой, не думая о последствиях, меняя по малейшей прихоти задуманный ход вещей. Ты, например, знаешь, что твоей судьбой в этом мире было — стать альфой? — Что значит — «стать альфой»? — ошеломленно спрашивает Свон и недоверчиво вскидывает вверх брови. — Спасительница, дочь Белоснежки и Прекрасного принца, должна была в этом мире стать именно альфой, — пристально глядя на нее, говорит Голд. — Альфой… — пораженно выдыхает Эмма. Все месяцы и годы, когда она отчаянно противилась своей сущности, явственно припоминаются ей сейчас. — И, предупреждая, твой следующий вопрос, Эмма, я не имею никакого отношения к тому, что ты омега, — поспешно оговаривается Голд. — Это лишь пример, как чужая воля поменяла судьбу. Видишь? Никто не умер. Даже… хм… кое-кто родился. А я, смею утверждать, более других просвещен в этих вещах и способен проконтролировать, чтобы возвращение Бэлфайра абсолютно никому не принесло вреда. «Альфой. Я должна была стать альфой! Ну, конечно», — думает Эмма, находя едва ли не в каждом миге своей жизни подтверждение словам Темного. «Да хоть бы и бетой, — с глухим отчаянием думает она после. — Все лучше, чем пережить то, что было, когда я инициировалась омегой!» Голд делает пару шагов к часам, но она машинально останавливает его. — Нил вернется, и вы будете счастливы, — искушающе обещает Темный. — Он единственный, кто любил и заботился о тебе, Эмма, пока ты не нашла свою семью. И, потом… у вас есть Генри. «Генри». Вслед за этим именем в сознании Свон вспыхивает другое имя. Не Нил, нет. «Реджина». Реджина…. О! Могла ли она? Эмма вспоминает разговор, в котором мадам мэр призналась, что предопределила сущность только одного человека, чтобы самой стать в новом мире альфой. Тогда Эмма про себя решила, что речь шла о Грэме — став омегой, тот исправно служил мадам мэр и днем, и ночью. Но что, если Реджина говорила о ней, об Эмме? Что, если с ней поменялась она сущностями? — Тебе ничего не придется делать, Эмма, — обещает Голд, и его слова доносятся до сознания шерифа будто сквозь толстое одеяло. — Просто оставь часы здесь. Зелье, которое при путешествии во времени должно сохранить мне память, почти готово, и никто даже не заметит, как я вернусь в Сторибрук — с Нилом. Эмма растерянно смотрит в немигающие глаза Темного и молчит.