Ртуть

      У Сиэля были дела в Рейли. Что-то, связанное с обязанностью представителя компании Фантом и требующее его прибытия там. «Там», насколько поняла Купер, — это то ли завод, то ли Биржа, которая совмещала в себе экономический комплекс вот таких вот компаний вкупе с их бумагами, акциями и делами.       До Рейли надо было добираться на поезде с получаса, потом — ехать в кэбе и немного пройтись. Путешествие на полдня и не в Лондон — Ева увязалась с ними.       Её никто не приглашал, но Сиэль прекрасно понимал, что она, как только узнает об этом — тотчас же захочет с ними следом и не будет раздумывать ни минуты. Он не был сильно против, так что справедливо решил, что ничего дурного из этого не выйдет.       Зато решили работники этой самой Биржи, которые дальше, чем за ворота, Себастьяна и Купер не пустили и заставили ждать Сиэля на улице.       На чёртовой улице в январе.       — Они издеваются, — Купер стоит около стены у ворот и переминалась с ноги на ногу.       — Этого стоило ожидать, потому как дела моего господина зачастую не позволяют присутствия людей со стороны. И, что случается очень редко, но — даже меня, — Ева скользит по нему раздражающим взглядом, скалясь на слова: «Люди со стороны».       Дополнение Михаэлиса о нём же самом ни черта не смягчали ситуацию (раздери его собака).       — То есть я, человек, с которым Сиэль ведёт свои тайные шпионские дела — со стороны? — Ева засовывает руки в карманы по самые локти и щёлкает языком. — Класс.       — Прошу прощения. Мне следовало учесть такой расклад событий перед тем, как разрешать вам отправляться с нами, — Себастьян смотрит вперёд и чуть вбок, выдавая из себя исключительное безразличие.       — Да-да, — выдыхает Купер вместе с горячим паром, отвлекаясь на изучение содержимого собственных карманов. — Да-да-да.       Тон Михаэлиса её определённо точно не устраивает, но у Евы нет сил разбираться с этим сейчас. Она от скуки ищет в бездонных карманах хоть что-то, способное занять её внимание в этом ожидании непонятно чего.       Купер ещё несколько раз повторяет: «да», добавляет, что Себастьяну очень жаль и вообще — зачем тут стоять, когда они могут прогуляться, но что получает:       — Господин отлучился ненадолго и может освободиться в любое время, — желания спорить с железным нравом Себастьяна не было.       В итоге — общим молчанием было решено ждать Сиэля здесь.       Начало января выдаётся промозглым, холодно дождливым и совершенно непригодным для всякого времяпрепровождения на улице, и единственная радость, которую могла заметить в этом маленьком городке Купер — это отголоски прошедшего Рождества. Кое-где на домах ещё висят связанные из листьев венки, а фантомный запах Гоголь-Моголя щекочет воображение.       Ева шмыгает носом.       Напротив того места, где они стояли, через дорогу расположилась старая церквушка, в которую медленно, словно вынужденные обстоятельствами, стекаются стайки блеклых людей. Они издалека кажутся похожими на рыбью чешую — мерцают серые полушубки и пальто, переливаются с фасадом церкви и мокрым снегом под ногами.       Руки в карманах наконец-то находят какое-никакое занятие Еве. Купер достаёт один наушник, вставляя его в ухо.       — Что это? — прилетает слева. Михаэлис объясняет: — Мне приходилось замечать это раньше.       — А? — Ева мажет косым взглядом в сторону Себастьяна, отрываясь от созерцания лениво текущих прохожих и церкви. — Это? Наушники. С их помощью я могу слушать музыку с телефона таким образом, что её не слышат другие.       — Удивительно, — сухость в ответе Михаэлиса зашкаливает, но, когда Купер достаёт телефон в поисках хорошей песни и бегло смотрит на Себастьяна, как бы удостоверившись в том, что он не против того, что его она слышать не будет, то замечает, как он жадно разглядывает чехол в её замёрзших пальцах.       Порыв ветра безбожно путает волосы. Погода была отвратительной.       Ева окидывает взглядом церковь, прежде чем протянуть руку в сторону Себастьяна.       — Вставь в ухо, если хочешь. Нет, не в это, в левое вставляй. Что будем слушать?       Купер подносит палец к считывателю отпечатка, заходит в приложение и принимается листать музыку, когда Телефон у неё отключается.       — Чёрт! — Ева хлопает ладонью по чёрному корпусу, стараясь привести его в чувства.       — Что захотите, — коротко отвечает дворецкий, вставляя белую ракушку в ухо.       Купер только вновь цокает языком, убирая разряженный из-за холода телефон обратно в карман. Вытаскивать наушник из уха лень, так что она остаётся стоять с ним и таранить взглядом крошечную церковь. Себастьян будто бы не понял, что ничего уже не будет.       Ева терпит около десяти минут. Они стоят у резных медных ворот, наблюдают за людьми через дорогу у церкви и ждут непонятно чего.       «Холодно», — плечи предательски дрожат, поджимаясь к ушам. Ева всё так же железно носит то новое осеннее пальто.       Купер замирает на месте, замурованная сухими зимними ветрами Англии. Она выдыхает изо рта пар, плотности которому позавидовал бы любой табачный дым, и цепляется взглядом за прохожих, прикидывая, не найдётся ли у них случайно сигарет. Церковь через улицу всё так же стоит и открытой, вытачивая камень фасада ледяными рывками ветра и копоти. Запах Гоголь-Моголя исчезает, теперь уже сменяясь на влажный мороз.       Купер непонятно, на кой-чёрт напротив местной фабрики-тире-снобизной-биржи построили сраный собор.       — Вы мёрзнете, — говорит Себастьян, когда дрожь очередного оцепенения пробивает тело Купер, заставляя пальцы сильнее зарыться в ткань тонких рукавов и карманов.       — Нет, — бросает Ева, не отвлекаясь от чешуйчатых тел фигур. — Просто хочу курить. Так сильно.       Михаэлис на эту неоригинальную ложь только раздражённо вздохнул.       — Вам нельзя, вы же знаете.       — Это ты так придумал. Мне всё можно.       — Могу предложить вам зайти в церковь, погреться, — Ева поджимает губы, скользя взглядом по серому зданию.       — Туда? Ни за что.       — Вы так в этом уверены?       — Пойми, это дело принципов. Церкви… Я ещё в детстве пообещала себе не бывать в таких местах, — Купер жмёт плечами, стараясь игнорировать сквозившую вместе с ветром чужую насмешку.       — Почему же? — Себастьян бесстрастно созерцает, как люди редкими потоками поднимались по сизым ступеням, исчезая где-то во мраке.       — Ты серьёзно спрашиваешь? — Купер искоса смотрит на Михаэлиса, одновременно с этим замечая, что Себастьяну, судя по всему, эта ужасная погода ни по чём — он стоит себе, памятником, и не дёргается в замерших конвульсиях. — Я не… — Ева снова смотрит на церковь. — Фанатик.       Себастьян усмехается, замечая в её заторможенности неловкое пренебрежение.       — Это же католическая церковь?       — Протестантская.       — Тем более, — режет Купер, шмыгая носом. — Мне в Америке хватило, знаешь ли.       Ева снова сжимает губы до боли в челюстях, думая о том, насколько в этой церкви, должно быть, тепло.       «Вы издеваетесь. Переступи через принципы или заболей — это же отвратительно», — рот искривляется в раздражённой гримасе, пока Купер рассматривает блеклые витражи.       Они стояли так ещё с минуту, после чего Себастьян предложил ей своё пальто.       — Я, конечно, понимаю, что тебе очень весело донимать меня, но, пожалуйста, не издевайся надо мной, Себастьян, — Купер прикрывает глаза, стараясь отогнать от себя навязчивые мысли о тёплом помещении. — Мне обстоятельств хватает.       — Почему вы так упрямитесь? — пренебрегая этикетом и вступлениями, спрашивает Михаэлис. Купер сглатывает, костями позвоночника чувствуя явственный упрёк.       — Мне не зачем, вот и всё.       — Вы попросту боитесь полагаться на других.       — Я попросту могу справится сама.       — Я так не думаю, — отрезал Себастьян. — Хотя бы потому что вы сейчас мёрзнете.       — И что? — вырывается у Евы.       — Гордость — признак падения, — говорит Себастьян. Купер кривит брови.       — Тогда ты уже давно падший.       — Попрошу, — Себастьян мрачно сверкает зрачками, легко поворачиваясь к Купер. — Я никогда не был ангелом.       — Я тоже, — пожимает плечами Ева. Что ей ещё с этой информацией делать?       Себастьян оскорбительно фыркает, явно раздражённый тем, как Ева обесценивает вещи.       — Вы упрямы и глупы, мисс Купер.       — Ты крадёшь мои сигареты и козёл, Себастьян, — Ева переминается с ноги на ногу, ёжась от очередного порыва ветра. — Что? — она поворачивается в сторону Михаэлиса. — Думал, я не заметила, как, каждый раз, когда у меня появляется пачка, она тут же магическим образом исчезает?       И снова — продолжает стоять, решая не принимать ни помощь, ни шанс оказаться в тепле.       «Нет ни сигарет, ни телефона, — Купер устало фыркает, нащупывая в кармане сломанную сигарету. — Есть только дьявольски раздражающий дворецкий», — Ева думает, что, быть может, сюда бы отлично вписалась слово неизвестный. Потому что она, действительно, не знает о Себастьяне абсолютно ничего.       До сих пор. Ох, какой же кошмар.       — И всё же, — звучит совсем рядом, даже не стараясь скрыть ощущение некоторой недосказанности. Купер вздыхает, понимая, что её тоже подначивает немного поболтать (Божий промысел). — Там тепло и пахнет ладаном. Людям это нравится.       — Зачем мне в церковь? Слушать их песни, — Ева перебирает взглядом скользящие чешуйки людей, некоторые стайки которых превращаются в очертания плавников и головёшки. Уже достаточно людей затекло в эту церковь, — между делом отмечает Ева. — Религия создана для того, чтобы обманывать людей и сдирать с них деньги. Это — адский бизнес — не в упрёк будет сказано — потому что, если ты действительно веришь, то посредники тебе не нужны. Как по мне, — Купер мажет взглядом по Себастьяну. — Я могу ошибаться. Конечно.       — В ваше время же ещё можно отзываться о религии так, как хочешь? — чуть погодя спрашивает Ева.       — Как я успел заметить, ни в одной из существующих во вселенной времён о религии нельзя было высказывать всё, что думаешь. Таких, как вы, ещё несколько веков назад сжигали на костре, — Себастьян цепляется взглядом на поджавшиеся обветренные губы, которые Ева вместе со всей нижней челюстью старается зарыть в складки шарфа. Они у неё достаточно бледные — показатель того, насколько Купер упряма.       — Да, помню, — Ева хмыкает, отводит взгляд в сторону и, когда слышит от Михаэлиса характерный смешок (ведь она просто не может этого помнить, аха-ха, как смешно), спешит добавить: — Мы проходили по истории. Инквизиция.       — В том числе, — Себастьян утвердительно кивает.       — В том числе?       — Инквизиция — это термин, который появился гораздо позже того времени, когда церковь начала избавляться от всех неугодных, — растолковывает дворецкий. — Священнослужителей особенно раздражали люди широкого склада ума.       — А ты, я смотрю, тесно знаком со этой ересью. Раз знаешь, что творится у них в головах, — Ева хмыкает, чувствуя, как кровь в венах начинает замедляться и остывать. Неприятное чувство прошибает сквозным выстрелом прямо в голову.       — Ересью зовётся всё то, что религии как раз-таки и не соответствует, — не брезгует поправить её Себастьян. Купер фыркает.       Немного погодя он добавляет:       — Мне приходилось быть одним из них. Однажды, — Себастьян дарит ей ироничную улыбку, наблюдая, как брови Евы взметаются вверх.       — Ты — святой отец?       — Всего лишь епископ, — Михаэлис прикрывает глаза в девичьей скромности. — Но этого было вполне достаточно для достижения моих целей.       — Как ты мог быть епископом? — Ева полностью разворачивается к нему, чувствуя, что где-то здесь абсолютно точно есть логическое объяснение, или Себастьян всё выдумал. — Тебе разве можно заходить в церковь? — демон мажет взглядом по выставленной правой руке, ладошка и пальцы которой указывают на здание через улицу.       — Почему нет? — он улыбается, демонстрируя свои выбеленные зубы.       — Тебе ничего не будет? Ты же — демон, — Ева неловко проходится языком по внутренней стороне зубов, чувствуя, как во рту застыла щемящая сухость. Она сглатывает слюну, как будто песок. — Это же… типа «святая земля».       — Вам стоит определиться, верите ли вы в церковь или же нет, — с насмешкой замечает Себастьян. — Всё существующее в этом мире людское оружие против нечисти для меня равносильно щипку. Такие вещи, как святая вода или алтарь ничего не смогут сделать со мной. Не тот уровень, — добавляет Себастьян, усмехаясь.       — Интересный ты человек, однако, — Ева костит взгляд на церковь, замечая, как деревянные сводчатые двери кто-то уже закрыл. Улица опустела. — Демон-священник. И тебе надо было делать все эти духовные штуки?       — Какие, — Себастьян делает вид, что не понимает.       — Слушать исповедания. Читать молитвы. Это… — Купер принимается жестикулировать, пытаясь собраться с мыслями. — Что они там ещё делают? Ходят и… — закончить предложение не получалось.       Себастьян проглатывает зудящий в глотке смешок.       — Именно, — отвечает он. — А также — участвовать в разных городских мероприятиях.       — Типа — фестивалях?       — На судах инквизиции, — Купер отводит взгляд и одними губами произносит заторможенное: «А».       Язык дёргает провокационный вопрос.       — Ты сжигал людей?       — Конечно, — профессиональная улыбка, прищуренный взгляд, словно воспоминание былой юности немой вопрос: «А ты ожидала чего-то ещё?»       Другого ответа, быть может? Проснись — щёлкают пальцами у виска — он — демон (даже если ты не знаешь, что это значит).       А Ева правда не знает. Она не знает, как с ним общаться и чего от него ожидать. Отсюда — всё это раздражение и отрицание — с тех пор, как Себастьян сказал ей правду, Купер не покидало ощущение того, что он врёт (так не бывает). А что ей ещё делать с этой дурно пахнущей информацией?       Ева выдыхает влажный воздух, понимая, что перестаёт чувствовать собственные пальцы на руках и ногах. О кожу фаланг трётся замерший в кармане телефон, пальцы немеют и покрываются отметинами от игл.       Сжигал людей. Конечно.       — Многие из них были невиновны, — Ева косит взгляд в сторону на влажную от недавнего дождя брусчатку, рассматривая редкие трещины в камне.       — Откуда вы это знаете? Вас там не было. — Себастьян скептически вскидывает бровь.       — Не трудно догадаться, — отвечает на это Купер.       И всё же чувствует тугой зудящий упрёк.       Веселит — чёрношным, мрачным смехом — в этой ситуации только одно: Себастьян, изверженец преисподней, был для людей святым. Парадокс мира, какой он есть — Купер могла только позавидовать чувству юмора демона.       О последствиях такого розыгрыша думать не хотелось.       — Так, может быть, вы всё-таки не откажетесь от моего пальто? — вновь продолжает настаивать Михаэлис. Ева щетинится.       — Нет.       — Вы упрямы до невозможности.       — Какая есть, Себастьян.       Сиэль не спешит возвращаться.       Купер напрягается всем своим естеством, когда чувствует, как Себастьян начинает смотреть на неё с намного большей внимательностью во взгляде, чем раньше. Он будто бы чего-то ждёт — Ева не разбирает, чего именно, но от этого осознания становится не по себе. Он принимается рассказывать Купер о прошлом человечества. Он говорит об эвтаназии, о разных жертвах и мучениках, о скупости разума и глупости человеческой души. Еве не остаётся ничего, кроме как впитывать в себя всё это и слушать историю о том, как один священник выкапывал трупы детей и делал из них кукол.       — Дайте мне ваши руки, — произносит Себастьян, когда Еву от холода начинает уже трясти.       — Кукол?       — Именно, — Ева медленно высовывает руки из карманов. Ладонь и пальцы прячутся рукавах пальто. Себастьян подходит чуть ближе. — Он выкапывал тела из могил и сушил их с помощью раствора из воды и соли. Удивительная страсть, — режет Себастьян с усмешкой.       — Ужасная. Он… был больным?       — Сейчас это называется так.       — Зачем тебе мои руки? — Купер, поражённая жутким рассказом, опаздывает с этим вопросом и задаёт его только тогда, когда её дрожащие пальцы накрывают тёплые руки Михаэлиса. Себастьян немного наклоняется и выдыхает с горячей улыбкой:       — Согреть.       Первая порция чужого раскалённого дыхания больно колет замёрзшие пальцы.       — Как вы думаете, почему он это делал? — Ева переводит взгляд с чужих перчаток на его лицо.       — Ты сказал что-то про страсть… У него были дети?       — Трое.       — Тогда я не знаю, — захлопывает рот Купер.       — Вы думаете, что всё идёт от чувства одиночества? — Себастьян в перерывах между тем, как он выдыхает горячий пар им на руки, успевает задавать вопросы.       — Конечно. — Ева в ответ слышит усмешку. — И эта Биржа, и церковь, и демон-священник — это всё попытки сбежать от одиночества.       — Я успел заметить, что вы всегда сводите всё только к этому, — горячий пар заставляет Купер вздрогнуть и отстраниться. Она тянет на себя свои руки.       — Всё, хватит.       — Вы одиноки?       — Хватит меня греть, Себастьян, мне это не помогает.       — Могу предложить вам моё пальто.       — Не надо, просто отпусти меня. Всё, хватит, пусти меня! — всё сказанное Михаэлисом смешалось в один большой мясной ком подгнивающих страхов и мерзостей. Ева отступает назад, уже откровенно стараясь вырвать свои руки из чужих.       — Себастьян!       Себастьян резко дёргает Купер на себя, из-за чего она, отпуская его руки и делая несколько неуклюжих шагов вперёд, врезается в дворецкого.       — Да что с тобой?!       — Вы как-то раз разбили тарелку, мисс Купер, — Себастьян стягивает с себя своё пальто, накрывает им Купер с головой и тянет за концы к себе. Руки дворецкого смыкаются на женских плечах. — Помните? Я приготовил вам ужин, а вам не понравилось и вы разбили тарелку.       Ева вздрагивает от внезапно обрушившегося на неё тепла.       — Это была кровяная колбаса. Я не могу её есть. Ты знаешь это. Тогда зачем готовить? — рычит она. Внутри искрится злость.       Да. Ева помнит ту тарелку. Ту сраную тарелку с типичным английским блюдом. Кровяная колбаса — это набитые кровью коровьи или свиные кишки. И после этого он ещё удивляется тому, что она что-то разбила?!       Если честно, Купер не по себе от того, что он до сих пор помнит. Ноги всё ещё подкашиваются. Ева старается стоять ровно.       Себастьян, в отличие от неё, говорит совершенно спокойно.       — Вы ещё не догадались? Очень жаль, — он качает головой. — Бить тарелки невежливо, мисс Купер. В следующий раз извинитесь и попросите меня приготовить что-нибудь ещё. А теперь подставьте руки. Сами. Юному господину не понравится, если он увидит, что я позволяю вам мёрзнуть.       Щербатые пальцы Евы вновь обдаёт горячим железным дыханием. Она рябеет, невольно отстраняется назад, но придерживающие плечи руки не дают этого сделать, возвращая на место и напоминая, что у Себастьяна отменная память и что в будущем всякую её самостоятельность он будет пресекать.