Рядом

Руки до невозможности исцарапаны, покрыты леденящим множеством мелких шрамов, порезов, чернеющих синяков и ушибов, опутывающих белую кожу, подобно паутине. Острая боль прогоняет по телу холодную дрожь, колючими разрядами разрывая кости и плоть, цепляясь за сознание и медленно разъедая его на сотни бестолковых мыслей. Теплая кровь стекает вдоль руки, задерживаясь где-то на запястье и кончиках пальцев, коротким рывком падая вниз, разбиваясь о сухой песок и моментально растворяясь в зыбучем океане. Томас лишь кусает губы, откидывая побагровевший осколок в сторону и поднося к ране какое-то маленькое железное блюдце, найденное на дне одного из рюкзаков. Бренда смотрит на чужой порез с явным чувством вины и сожаления в глазах, но молчит, боясь открытой у ног неизвестности и этой пустой безвыходности. Сжимает сухими руками горячий металл и послушно пьет кровь, стараясь не думать вообще, абсолютно и совершенно. Раненое плечо вспыхивает резкой болью, и тут же тело как-то незаметно расслабляется, будто становясь легче и чистей. Томас вроде как заботливо оглядывает девушку, надеясь, что таким способом спасти от заражения возможно, и, можно сказать, спокойно выдыхает, мимолетно задевая взглядом стоящего в метрах пяти от фургона Минхо, и быстро отворачиваясь, потому что...просто потому что. Бренда, вытирая губы от крови, быстро бинтует чужую рану, каждую секунду спрашивая, как чувствует себя друг, на что тот лишь неубедительно машет головой и слишком фальшиво улыбается сквозь стиснутые зубы. Ветер с размаху бьет в лобовое стекло, отчего кажется, что бушующий поток воздуха ударяет прямо по ушам, противно звеня и заставляя лихорадочно трусить головой, пытаясь избавиться от этих давящих со всех сторон звуков. Песок с треском бьется о бампер, врезаясь в горячую сталь мелкой россыпью стеклянных песчинок, и как-то странно скрипит под шинами желтая пыль. Томас чувствует внутри себя невыносимое желание высунуть руку в окно, подставляя белую кожу под этот песчаный град, мелкими иголками бьющий по телу, но тут же выкидывает эти мысли, как-то неосознанно закрывая глаза и проваливаясь в звенящую пустоту да этот приятный мрак. Минхо несильно дергает его за плечо, и Томас резко открывает глаза, оглядываясь по сторонам и пытаясь прикинуть, сколько же часов он спал, раз солнце уже успело подняться так высоко. И нервно выдыхает. Перед ними знакомый тоннель, сквозь который уже когда-то пробирался парень, спеша спасти Минхо от ПОРОКа. И Бренда в фургоне что-то говорит, но Томас слышит лишь эти нотки страха и непонятной уверенности в ее голосе, она ведь тогда вместе с Хорхе и спасла их. Кто знает, повезет ли сейчас. И азиат как-то через чур спокойно жмёт на газ, неспеша погружаясь во тьму тоннеля и старательно игнорируя торчащие со всех сторон предупредительные таблички и колючую проволоку. И тихие крики из кромешной тьмы. Внутри ужасно сыро, мокро и воняет чем-то до жути мерзким. За третьи сутки этот запах приедается настолько, что шарахаться от него, сворачивая внутренности в клубок, не приходится, только привычно поморщиться и проглотить тяжелый ком в горле. С бетонных стен медленно стекает какая-то липкая жидкость, больше напоминающая слизь или что-то хуже. Фургон тихо катится дальше, объезжая перевернутые машины и кучи непонятного мусора, неизвестно как занесенного сюда. И Томасу чудится скрежет металла под острыми когтями почти над самым ухом, поэтому он лишь нервно оглядывается, светя тусклым фонариком в сторону и понимая, что нет, не чудится. — Жми на газ, Минхо! — голос звучит непривычно громко и взбудораженно, отчего нога машинально давит на педаль, увеличивая скорость. Томас лишь пытается различить в темноте следы погони или хотя бы что-то, кроме коротких вспышек теней между грудами перевернутого транспорта. Но вокруг лишь тьма да жуткие вопли, заставляющие вздрагивать и снова прицеливаться в никуда. Бренда упирается лопатками к холодным стенам фургона, чувствуя, как скрипит за спиной ржавая сталь. Сердце бьется слишком учащенно, и дыхание сбивается всякий раз, когда сзади что-то непонятное пытается ухватиться на машину. И девушка крепче сжимает ружье, в сотый раз проклиная несуществующие двери и кромешную темноту, которая лишь накаляет обстановку, хотя, казалось, куда уж хуже. Внезапно машина дергается, наклоняясь набок, и Бренда с волнением заглядывает в окошко, наблюдая, как шиз впечатывается в лобовое стекло, ударяясь о него головой в попытках разбить, что получается с завидным успехом. И Томас без колебаний стреляет в голову зараженного, из которой тут же начинает течь противная черная жидкость, пачкая стекло, что заметно усложняет и без того нелегкую ситуацию. Когда что-то со звериным рыком запрыгивает в фургон, ударяясь о стены и окидывая девушку голодным взглядом, Бренда лишь окунается в ступор. Она кричит, делая несколько оглушительных выстрелов и спихивая шиза за пределы фургона, когда за руку цепляется маленькая девочка. Стрелять она не может. Потому что ребенок берет ее за руки, удерживаясь за край фургона одними ногами и почти вменяемо смотря в глаза и прося о помощи. "Пожалуйста". Минхо дергает руль, и машина с треском врезается в одну из тех многочисленных куч непонятного мусора. Томас спрашивает, все ли в порядке, и сталкивается в полным молчанием со стороны фургона. Он выбегает наружу, пока азиат старательно пытается вырулить на дорогу, и с ужасом замирает перед ужасной картиной. Девочка, босая и грязная, держит за руку Бренду, на что та никак не реагирует. Томас кричит, но его словно не слышат. И он стреляет в спину ребенку, чувствуя, что тот не человек. Резкий выстрел заставляет Бренду придти в себя, оглядываясь по сторонам и лихорадочно хватая сухими губами воздух. Томас кричит ей, и она быстро, все еще пребывая в непонятной сонливости, хватает ружье, оглядываясь по сторонам. Рядом с ней что-то шуршит, и девушка оборачивается. К ней идет девочка. Из груди кровь, пуля навылет. И Бренда пятится назад, когда из темноты выпрыгивает еще один шиз, которого Томас быстро убивает, делая пару коротких выстрелов. И где-то совсем рядом он слышит плач, а позже снова шаги, и снова плач. Бренда делает несколько коротких выстрелов в темноту, торопя Минхо, который почему-то как-то странно молчит все это время. — Трупы. Это трупы. Томас бросает взгляд на кучу мусора, в которую встрял фургон, и светит тусклым фонариком. Руки ноги, пальто, волосы. Кровь и ужасная вонь. Томас с ужасом переводит взгляд на трясущиеся руки, на кучу трупов, на Минхо. У него как-то резко пропадает желание жить, чувствовать, дышать, стараясь ухватиться голыми руками за самый маленький клочок надежды, за стертую в пыль веру, за все. Хочется только закричать от этой тупой боли и, может быть, даже поплакать. — Все по местам, — командует Минхо, слыша совсем близко ужасные вопли. Томас и Бренда молча слушаются и лишь покрепче хватаются за торчащие из стен машины железки, пытаясь держаться. И Минхо жмёт на газ, стараясь вывести фургон из кучи гниющих трупов, но тот не поддается, прокручивая под колесами мясо и кости. И в кромешной тьме начинают мелькать тени, все громче и отчетливее становятся мерзкие вопли и крики. И этот непонятный плач. Томас замечает знакомый силуэт девочки, которую он, готов поклясться, убил пару минут назад. Но та шла, словно не чувствуя пробитой пулей груди и стекающей по телу черной крови. Что-то было не так, что-то изменилось. Фургон дернулся, развернулся и стремительно понесся по дороге, оставляя кучу голодных шизов позади. Минхо облегченно выдохнул, когда где-то впереди замелькал свет, говоря, что выход совсем близко, что они прошли еще одну ступень. Бренда, словно чувствуя это, улыбнулась, расслабляя стиснутые на ружье пальцы и опуская плечи. А Томас лишь последний раз взглянул назад, зная, что они сюда еще вернутся. Остаток пути они молчали. Томас лишь попросил пересесть вперед, на что Бренда хмыкнула, окинув его недовольным взглядом. Вообще, девушке казалось(?), что что-то в отношениях ее друзей менялось, они молчали сутками, не бросая привычных колких шуток или еще чего, не касались друг друга, словно никогда и не было тех товарищеских хлопков по плечу или, редко, объятий, ничего из этого. Остались лишь долгие взгляды и какая-то растянувшаяся пропасть. Но все это пока не главная проблема. И Томас отключается второй раз за день, стараясь спрятаться от лишних размышлений во снах. — Вставай, сопляк, — конечно же Минхо. Томас потянулся, разминая затекшую шею и зевая, сонно оглядываясь по сторонам. Они находились у стены, долгое время служившей барьером, ограждающим Последний город от внешнего мира. Знакомо пахло гарью и чем-то едким. На расстоянии в несколько десятков метров от стены растянулись дома, в которых некогда жили люди, старавшиеся добиться помощи от ПОРОКа, но получившие лишь короткие минуты ликования, стирая базу этих психов с лица Земли. Томас лишь молча смотрел на разрушенные деревянные дома, вслушивался в тихий скрип щепок под колесами и по десятому кругу прокручивал в голове лишь одну мысль: есть ли здесь хоть что-то? Ответом служило сплошное ничего. Машина медленно катилась вдоль дороги, солнце заставляло задыхаться, судорожно хватая губами воздух, и где-то совсем рядом виднелся вход в Последний город. Оставалось только верить. Впереди все было завалено, поэтому проехать хотя бы на пару метров являлось не самой простой задачей, периодически приходилось останавливаться, убирая с пути какие-то бочки, коробки или еще что. Выбора особо не было, если честно. Рацию Бренда потеряла в тоннеле, заметив это только сейчас, будучи у ворот Последнего города. Томас лишь хмыкнул, утверждая, что толку от той уже все равно не было бы, а Минхо пожал плечами, проверяя инвентарь. — Бензина мало, — осведомил товарищей азиат, хлопая крышкой капота, — далеко заходить не будем, иначе всем крышка. — У нас двое суток, Минхо, ищем бензин и движемся в сторону здания ПОРОКа, — и Томас где-то в мыслях удивляется своей глупости, но виду не показывает. — Нет. — Да, мы все равно вряд ли выживем. — Нет. И Томас вновь хочет возразить, пытаясь подобрать хоть какие-то аргументы, но Минхо в пару длинных шагов сокращает разделяющее их расстояние, отчего первый инстинктивно пятится назад, упираясь лопатками в фургон и невольно ежась, когда азиат перекрывает все пути к выходу руками, склоняюсь ниже и заглядывая в глаза, словно пытаясь что-то в них прочесть. И Томас лишь старательно смотрит куда угодно, только не на Минхо, только, черт возьми, не на него. — Ты больной, — и горячее дыхание обжигает кожу, заставляя ладони вспотеть, — если ты, кретин, хочешь подохнуть прям здесь, жертвуя своей геройской задницей, то я не собираюсь позволить этому случиться. И Томас нерешительно поднимает взгляд, потому что азиат сейчас в каких-то чертовых миллиметрах от лица, потому что если хоть немного податься вперед, поднимаясь на носочки, можно уткнуться носом в шею или мазнуть губами по щеке. Но ничего из это, конечно, он делать не собирается, потому что Минхо все-таки не девочка. Да, определенно. Он не девочка, и смотрит сейчас так, что Томасу хочется лишь устало скатиться вниз по стеночке, прижимая колени к груди и тяжело дыша. И ему хочется Минхо до безумия, до черных кругов перед глазами, до дикой трясучки во всем теле и внезапно потяжелевшего сердца, падающего в пятки всякий раз, когда азиат ближе, чем на два метра. И Томас с горечью глотает это чувство, пытаясь выглядеть как обычно и даже не падать в обморок, когда чужая рука хлопает по плечу или, того хуже, обнимает. — Да, ты прав, — и голос почти не дрожит, ведь за пару лет можно привыкнуть держать себя в руках, — прости, я просто нервничаю немного, вот и все. — Хорошо. И Минхо все еще смотрит на него, словно чего-то выжидая, и Томас прекрасно знает чего, но долго мнется, прежде чем смело шагнуть вперед, смыкая руки за чужой спиной и утыкаясь подбородком в шею. И Минхо спокойно выдыхает, обнимая друга в ответ, сильнее прижимая к себе, отчего все расстояния между ними сводятся на нет. Грудью к груди, без всяких ограничений. И Томас чувствует тихое биение чужого сердца, ощущает горячее дыхание и теплые пальцы в своих волосах, осторожно переберающие черные пряди. Ему до жути хочется умереть, потому что Минхо, бездушная ты скотина, заметь уже наконец, пока все не перешло черту, стирая чертовы грани и давая волю эмоциям. И азиат словно слышит чужие мысли, торопливо отступая назад и возвращаясь в машину. Бренда только хмыкает и тоже прыгает в фургон. Они, как и говорил Минхо, останавливаются на окраинах города, почти у самой стены, зная, что центральная часть буквально кишит шизами. Делая небольшой обход, ребята добывают бензина, парочку фонариков, за которые Хорхе явно поблагодарит, несколько трупов и полное отсутствие жизни. Но это еще не конец, поэтому руки никто опускать не собирается и в депрессию не впадает. Напротив, становится как-то легче и спокойнее, вновь появляются глупые шутки и подколы, приятно разбавляющие накаленную обстановку. Мир даже на секунду кажется не таким убитым и потерянным, в нем как-то тихо и незаметно зацветают надежды на что-то теплое и светлое, совсем скоро готовое распуститься. Томас вдыхает соленый воздух, пахнущий потом и пылью, и устало поднимает взгляд в небо. Что же у них осталось? Что же будет? Вечером Бренда достает изрядно надоевший за эти дни сухой ужин, с которым они разделываются за считанные минуты, пытаясь даже не жевать пресную пищу. Ребята останавливаются под грудой разрушенных стен бетонных зданий, решая, что ночевать в фургоне безопасней и, можно сказать, удобней. Бренда часа три читает лекцию о равенстве прав мужчин и женщин, после чего хватает ружье с патронами и занимает передние места, удобно устраиваясь на сиденьях и тупо констатируя то, что сегодня она дежурит всю ночь, и это даже не обсуждается. Никто не спорит. И Томас проглатывает подступивший к горлу ком, осознавая, что у них с Минхо сегодня один фургон на двоих, и это весьма неоднозначное завершение и без того насыщенного дня. Азиат идет спать первым, кидая на друга короткий взгляд и предупреждая, что ночами прохладно, поэтому не стоит долго засиживаться на улице. И Томас старательно вырисовывает на земле какую-то хрень, мысленно благодаря друга за заботу. Мысли неприятно перебиваются, ложась одна на другую слой за слоем, строя какую-то непонятную пирамиду ненужных переживаний и идей. И Томас набирает в легкие побольше пыльного воздуха, осознавая, что у него появилось как-то слишком много "не", ставящих кучу глупых ограничений. И все это сплошной театр абсурда, где парень исправно играет свою роль, не уставая менять персонажей. Бренда что-то кричит, и Томас понимает, что пора идти спать. Лучше бы умереть. Звезд на небе совсем немного, поэтому ночь черная, и темнота непроглядная, но или зрение резко обостряется или еще что, вот только Томас видит Минхо целиком и полностью, от макушки до пят. И он бы предпочел задохнуться. У него как-то оглушающе бьет по шее пульс, словно какой-то камень с размаху и по горлу. И ноги отказываются слушаться, готовясь подкоситься в любую секунду или даже прямо сейчас, поэтому Томас спешно делает пару шагов, заползая в фургон и неуверенно падая на пол. В каких-то жалких сантиметрах от него. Выдыхает рвано в холодный металлический пол, отворачиваясь в сторону и старательно закрывая глаза, пытаясь заснуть как можно быстрее. — Томи. Парень вздрагивает от теплого дыхания где-то на шее и этого хриплого шепота над самым ухом. И сердце так до боли привычно падает куда-то вниз, отчего хочется завыть и удариться пару раз головой об стену, вышибая к черту эти тупые мысли из головы. Ну и грудью побиться, чтобы чувства вытрусить. — Я знаю, что ты не спишь, — и Минхо, кажется, подвигается еще ближе, буквально утыкаясь носом в чужую шею. И Томас елозит, как бы случайно отодвигаясь почти вплотную к стене, и поворачивается, неуверенно и с каким-то страхом, но поворачивается. И тысячу раз жалеет об этом. Между ними считанные сантиметры, теплой россыпью скользнувшие по воздуху, убивая пространство. А Минхо такой до неприличия лохматый и сонный, что хочется укутать того в плед и напоить горячим чаем с печеньем. И взгляд до дрожи на кончиках пальцев привычный и родной, строгий и успокаивающий, такой, который только у него бывает, только у Минхо. И Томас просто тонет, растягивая и без того длинное молчание и эти странные гляделки, пока не замечает в чужих глазах непонимание с примесью чего-то еще. Точно, чего же он ждал. — Что такое? — и голос предательски дрожит, конечно. — Ничего. Вдоль спины пробегает холодок, но Томас это чувство старательно игнорирует, пытаясь сосредоточиться на чем-то более важном, вроде торчащего из стены болта или еще чего. Но Минхо так близко, что можно услышать, как размеренно бьется сердце в его груди, или как тяжело вздымается грудная клетка, когда легкие наполняются прохладным воздухом. И весь мир мучительно быстро рушится, стирая все вокруг, словно ненужное дополнение. У него только Минхо и все. И все расстояния между ними неумолимо тают.