Рядом

В один миг все просто потеряло смысл, ставя точку после каждого слова и замыкая историю бесконечным круговоротом мыслей, сбившихся в табун нечитаемых идей. Каждый день — гонка, бешеное состязание, поединок один на один: ты и мир. Без реванша, так что лучше собраться, сосредотачивая все мысли, и вздохнуть поглубже, словно в последний раз. Начинает подташнивать, и ноги подкашиваются, заставляя падать на колени и стирать кожу в кровь, оголяя кости и разрывая нервы, будто так и нужно, так и должно быть. И Томас лишь выплевывает всю горечь, кусая губы и поднимаясь, даже если полностью разбит и уничтожен. Поднимается. Если бы только не Минхо. Он перелистывает пару страниц назад, пытаясь понять, когда же это началось, в какой момент. Когда Минхо пробежал в метре от него, смотря своими до дури черными глазами прямо в душу, или когда они застряли в чертовом лабиринте на всю ночь? Когда он доверился, не раздумывая, не слушая никого вокруг и смело шагая рядом? Когда стал за спиной, выдыхая в изгиб шеи как-то слишком горячо, слишком неправильно для тупых мыслей? Или, может, прямо сейчас, в паре жалких сантиметров от чужого лица, прижимаясь щекой к холодному металлическому полу фургона и медленно наполняя легкие пыльным воздухом, которого резко стало как-то через чур мало? Просто в какой-то момент Минхо вышел за рамки досягаемости, перешел границы допустимого, оставляя Томаса в паутине собственного дурдома в голове. И он устало опускает взгляд ниже, скользя вдоль чужих шеи, ключицы, груди, пытаясь запомнить каждый изгиб, пока снова не встало солнце, пока мир снова не напомнил о том, в какую глубокую яму он полетел. Пока еще можно дышать. Томас кусает губы до крови, стараясь закрыть глаза и перестать мучить хотя бы самого себя, но куда там. И он обреченно выдыхает, чувствуя металлический привкус крови где-то на языке, и тянется тонкими пальцами в темноту, не обращая внимания на тихую дрожь в руках и этот камень над диафрагмой. И Минхо теплый до невозможности, до острых вспышек перед глазами, до мягких покалываний на кончиках пальцев. И Томас только ведет ладонью по чужой щеке, отсчитывая про себя. "Раз, два три, четыре..." По контуру глаз, задевая ресницы, едва весомо касаясь век. "Пять, шесть, семь, восемь..." Ниже, задерживая касания на кончике чужого носа. "Девять.." По контуру теплых губ, непозволительно близко, за гранью допустимого. "Десять." И Минхо дергает его за руку, сильно сжимая запястье, заставляя подняться на ноги, пытаясь исчезнуть куда-нибудь подальше, лишь бы не думать, лишь бы не знать. Не чувствовать, в конце концов. Стальная хватка на запястье, резкий рывок. И Томаса тянут в угол фургона, а он лишь послушно поддается. Минхо прижимается спиной к холодной металлической стене, упираясь лопатками во что-то острое и притягивая Томаса к груди, отчего тот чуть не бьется затылком о лицо азиата. И тут что-то явно не так, что-то явно не по плану. Он слышит щелчок затвора впереди. Пытается вырваться из стальной хватки, но Минхо лишь затыкает его рот рукой, сильнее прижимаясь грудью к спине и шепча где-то на грани слышимости едва уловимое "тише". И Томас слушается, потому что где-то совсем рядом тяжелые крики, вой, знакомое хлюпанье и едкий запах. Он даже сквозь темноту видит, как свободной рукой азиат тянется к пистолету, одному из тех немногих мелких средств защиты, которые хранятся у Хорхе на крайний случай. И Томас старательно игнорирует последние два слова в этом бесконечном потоке мыслей, стараясь хоть немного дышать через нос и не обращать внимания на чужие пальцы на своих губах. Короткий выстрел, заставляющий дернуть плечами и сильнее уткнуться лопатками в чужую грудь. Быстрые пара хлопков откуда-то спереди, и полная тишина, звоном отдающая в ушах. И пару минут каждый прислушивается, пытаясь понять, кинутся ли сюда толпы шизов, или все закончится парой трупов, раскинувшихся у фургона. Видимо, второе. Бренда говорит что-то про отбой воздушной тревоги, но Томасу немного не до этого, пока чужое тело за спиной расслабляется, но теплая ладонь все также лениво зажимает его губы. Черт. Теплые пальцы на его губах секундно вздрагивают, когда мокрый язык проскальзывает по грубой коже, оставляя мокрую дорожку на внутренней стороне ладони. Очерчивая каждый изгиб, от миллиметра к миллиметру, щекоча колючим дыханием, до красных кругов перед глазами. И Томас легко кусает фаланги, следом проскальзывает языком между пальцев, задевая их губами и носом. Минхо молчит, и его дыхание до невозможности ровное, словно никто сейчас не вылизывает бесстыдно его ладони, пуская в рот уже мокрые пальцы, цепляясь зубами за кожу. Дыхание нулевое, сердцебиение на грани срыва. Томас кусает тонкую кость на чужом запястье и отодвигается, моментально ощущая, как пробегает вдоль спины колючий холод. И не нужно ему ебучие тепло чужой груди. Выдыхает, утыкаясь носом в стальной пол фургона, и проваливается куда-то глубоко в себя, куда-то, где только блаженная, звенящая тишина.

***

Солнце бьет в глаза, заставляя прикрыть лицо ладонями и перевернуться на другой бок. Тщетно. Спина болит, связываясь в узлы и почти скрепя на лад какой-нибудь старой деревянной двери со ржавыми петлями, но это все терпимо до того самого момента, когда Томас поднимается, зарываясь пальцами в волосы и оглядываясь по сторонам, перематывая в мыслях последние события, произошедшие с ним. Ночь, они с Минхо в фургоне, пара шизов, чужое тепло за спиной и его язык, вылизывающий грубые пальцы. И Томасу до безумия хочется умереть, стирая остатки сознания в пыль, что так противно скрипит на зубах каждый чертов день этой безумной жизни. И хочется удалить память, выдрать каждый клочок воспоминаний из головы голыми руками, разрывая на куски тонкие нити сознания и втаптывая их в землю. Потому что это определенно пиздец. Минхо спокойно заливает в бак бензин, закатывая длинные рукава и стирая тыльной стороной ладони тонкую дорожку пота на виске. Бренда машет рукой, бросая короткое, но вполне искреннее "доброе утро" и протягивая какой-то сухарь с водой. Томас кивает и выдавливает из себя улыбку. Притвориться, что ничего не было — лучший выход. Определенно. Он дожевывает свой завтрак, понимая, что это, скорее всего, последний их прием пищи здесь, не только потому, что запасы провизии иссякли, а еще и потому, что время идет слишком быстро, и где-то в голове красными цифрами горит таймер, запуская обратный отсчет. Им не стоит опаздывать. Запивая сухой хлеб водой, Томас поднимается, бросая короткий взгляд на виднеющиеся из-за многочисленных обломков зданий поваленные стены базы ПОРОКа и, выдохнув куда-то в ворот, запрыгивает на переднее сиденье, хлопая дверью и заряжая ружье. Они точно не последние в этом мире, что-то явно осталось, что-то явно здесь. И Бренда жмёт на газ, улыбаясь чему-то своему, такому заразному, что у Томаса как-то по инерции поднимаются уголки губ. Короткий щелчок в голове, писк и красный свет. Отсчет пошел. Это словно перематывать пленку назад: вечные побеги, стрельба и бьющее по глотке сердце. Один неверный шаг — кувырком с лестницы, ломая по пути кости до звонкого хруста в позвонках и скрипа в суставах. Позади только клубы черной пыли, высокой стеной поднимающиеся куда-то в несуществующее небо, касаясь раскаленного солнца и забивая легкие, сдавливая горло и заставляя корчиться в удушьях, прижимая колени к груди и выплевывая на песок густую кровь. Вниз по бетонным ступеням. Машина отклоняется в сторону, и Томас в который раз выныривает из своих мыслей, оборачиваясь в попытках выделить местоположение очередного источника опасности. Но ничего. Абсолютно, совершенно, полностью. Тишина. И это плохо. Бренда жмёт на тормоза, потому что у нее внутри срабатывает какой-то стоп сигнал, но Томас согласно кивает, потому что у него вроде как тоже что-то в голове щелкнуло. Он хлопает дверью немного громче положенного и тут же натыкается на пару до безумия черных глаз, отчего пальцы на автомате сильнее сжимают ружье, и плечи нервно вздрагивают. Минхо лишь выдыхает, кидая свой "ты дебил" взгляд, потому что Томас слишком шумный и слишком резкий. Резкий хлопок где-то совсем близко. Томас падает на горячий асфальт, ощущая, как неприятно впиваются в ладони осколки, тысячью мелких кристаллов раскинутых по дороге. Минхо давит рукой куда-то на лопатки, призывая опуститься еще ниже, и прижимается почти вплотную. Вышибая весь воздух из легких одним касанием, волшебно. Серые клубы дыма над головой и четкий привкус гари на кончике языка. Томас заползает под фургон, понимая, что Бренда до сих пор в транспорте, может, это и к лучшему. Пару разрушенных зданий и огонь, огонь, огонь. Хлопки бешеных взрывов, алые искры вверх, черный дым и дикий жар вдоль тела, словно тенью скользящий вниз. Минхо заползает под фургон следом, наблюдая, как из этого бушующего пекла начинают выбегать шизи, мешаясь в огромную кучу гнилой плоти, противно отдающей жареным и чем-то едким, сдавливающим внутренности в клубок. В паре чертовых метров. Единственный правильный выбор сейчас — молчать. Не подавать признаки жизни. Что-то с диким воплем врезается в фургон, заставляя машину покачнуться, и Томас не уверен, но, судя по тихому дыхание над головой, Бренда, действительно, там. Хорошо. Зараженный падает на асфальт, рыча непонятно чему. У него одна нога. Он дергает руками в паре метров от фургона, цепляясь черными пальцами за землю и скуля как побитый щенок, тонущий в тазе воды со льдом. И Томас напрягается, когда пара таких же изуродованных шизов бегут к колеке, волоча по асфальту длинные руки. Минхо рядом напрягается, продвигаясь ближе, но не отводя глаз от троицы зараженных. Что-то не так. Двое набрасываются на того, что со всхлипами бьется перепачканной головой о землю. Разрывая на куски. Впиваясь тонкими пальцами в прогнившую, но все еще дышащую плоть, проводя по иссиня-черной коже острыми ногтями, цепляясь мелкими зубами, вырывая куски мяса один за другим, переламывая руками кости до режущих звуков в ушах, до внезапно подступившей тошноты. Просто убийство, для удовольствия, для личного удовлетворения. Глупо, но все же: свой своего. Томас пятится назад как испуганный котенок, лихорадочно мотает головой, словно споря о чем-то с самим собой где-то глубоко в мыслях. Минхо дергает его за рукав, вылезая из-под фургона и прижимаясь спиной к металлическим дверям транспорта. Заряжает ружье. И Томас садится рядом, повторяя действия товарища и шипя от легкой колючей боли на ладонях. Долбанные стекла. Что-то липкое падает на плечо, и желудок выворачивает наизнанку, пуская по телу разряд. Палец. На его плечо падает палец. Томас медленно поднимает голову, где-то на задворках сознания веря в лучшее, но, как оказывается, зря, потому что сверху на него прыгает один из тех двух шизов, скалясь и рыча. Полностью в черной крови и чем-то липком. Абсолютно обезумевший. Томас вскакивает, делая пару быстрых шагов в сторону прежде, чем зараженный кидается на него со звериным воплем, пытаясь дотянуться зубами до шеи. Короткий щелчок, выстрел. И куча гниющей плоти на его груди. Гаснущее биение сердца и хриплый выдох. Томас скидывает с себя труп, благодарно кивая стоящему рядом Минхо. Из-за фургона выскакивает второй зараженный, и сознание как-то машинально отмечает невероятное сходство с предыдущим шизом, валяющимся у ног. Еще секунда и до Томаса доходит, что они близнецы, изуродованные, озверевшие, но одинаковые. Минхо делает пару выстрелов. Мимо. Рычит сквозь зубы, потому что патроны закончились и, хватая чужую руку, резко дергает вперед, куда-то в руины некогда шикарных зданий. Они бегут. Потому что нужно время хотя бы для того, чтобы снять с ремня пистолет или зарядить ружье. И Томас вновь за широкой спиной, слыша звонкое шуршание шагов впереди, сбившееся дыхание и сведенное на нет биение сердца. Снова чувствует приятную тяжесть на груди, заволакивающую мысли серой пеленой. И он рвется вперед, словно это последний раз, последняя попытка, и больше возможностей не будет. Словно Минхо один на весь мир, и ему ничего больше не надо. Только его рядом. Томас жмется в холодный угол между бетонных стен, делая глубокий вздох и замирая. Вслушиваясь в дикие вопли где-то совсем близко, так, что, если бы не стены, можно подумать, что над самым ухом. Минхо кивает, заглядывая в щель между разбитых кирпичей, и замирает. — Что за... И он затыкается, понимая, что даже дышать сейчас опасно. Совсем рядом группа зараженных, один из которых явно что-то указывает остальным, на что те кивают, разделяясь и разбегаясь в разные стороны. Лучше бы это был сон, потому что все становится слишком сложно, слишком запутанно и странно. Потому что, если мир и решил сойти с ума окончательно, то ему не обязательно хватать толстыми клешнями и их. Хватать и тащить на дно вместе с собой. Он жмется к холодной стене, чувствуя, как осыпается за спиной кирпич, оседая на землю мелкой крошкой, еле слышно шуршащей под ногами. Они выжидают несколько мучительно долгих минут или, никто не может быть уверен, часов. Перед глазами множество перекрестков, груды кирпичей и разрушенные здания, мелькающие в памяти мутными картинками. Где-то там в фургоне Бренда, ожидающая их возращения из этого недопобега или, во что никак не хочется верить, отбивающаяся от толпы голодных шизов, в любой момент готовых вырвать девушке глотку. Томас встряхивает головой, прогоняя ненужные мысли, и в очередной раз пытается сообразить, в какой стороне их фургон. Минхо медленно шагает впереди, прижимаясь к бетонным стенам и прислушиваясь к каждому шороху. Все глубже в разрушенный город, наполненный дикими воплями и такой же неизвестностью. Ему кажется, что время пошло на часы. И таймер в его голове лишь противно пищит. За это время удается кое-что узнать. Первое: людей здесь нет. Кругом никаких признаков жизни, только убогое и все подавляющее запустение. И второе: вирус мутирует. Томас задумался об этом еще тогда, в тоннеле, когда убитая им зараженная девочка поднялась на ноги, или даже чуть раньше, когда она держала за руки Бренду, прося о помощи. Но это было только первой красной лампочкой в голове. Потом шизы нападают на слабого, но такого же, как они. Просто чтобы убить. И здесь все мысли дают сбой. Зараженные думают, разделяясь во время погони, пытаются контактировать, взаимодействовать. И Томас уверен, что это касается не всех, ведь в первые пару дней шизы лишь давились слюной, тупо бежа следом, а эти используют тактику, эти мыслят. Минхо, идущий впереди, кажется, слышит его мысли, потому что он устало выдыхает, кидая что-то вроде "не думай так громко, пожалуйста", хотя куда уж там. Но Томас вроде как послушно кивает, цепляясь взглядом за чужую спину и спокойно выдыхая. Потому что сейчас явно не то время. Знакомые дикие звуки раздаются совсем рядом, и Томас лишь успевает скользнуть за Минхо в какой-то подвал, от которого остались лишь шиферная, местами побитая крыша и короткая бетонная лестница, а именно четыре усыпанные стеклом ступеньки. Они без раздумий шагают за приоткрытую дверь, потому что за последние дни инстинкты обострились настолько, что действия совершаются быстрее, чем запускается мыслительный процесс. И Томас почти спотыкается на ступеньках, но вовремя хватается за стену и быстро шагает вниз, пытаясь разглядеть что-то сквозь сырую тьму, разбавляемую лишь тонкой полоской света, идущей из щели в деревянных дверях. Сыро. Пахнет плесенью и пылью, но все на этом: никакой крови, трупов или еще чего-нибудь. Томас не знает, для чего в городе кучами роятся такие подвальчики, но понимает, что сейчас это лучшее место для укрытия. Темное замкнутое пространство, без окон, с одной лишь маленькой комнатой с кучей побитых сувениров и четырьмя ступенями. И Томас нервно дергает плечами, делая шаг назад, когда слышит противное хлюпанье у самой двери. У них одно ружье, один пистолет и один шанс остаться незамеченными. Учащенное дыхание и врезающееся в грудную клетку сердце. Чужая рука на его запястье. И Томас пятится назад, следуя чужим движениям и глуша ноющие спазмы в животе. Почти электрическое тепло на бёдрах, медленно идущее выше, вдоль таза и на талию, замирая где-то в области живота мелким покалыванием на коже. Дышать определенно нельзя, потому что голос вот-вот сорвется, заставляя скулить от этой холодной жажды. И Томас оборачивается градусов на девяносто, чтобы только чувствовать чужое дыхание на щеках и взгляд этих до дрожи в коленках черных глаз. С бешеными блестками в глубине. Сырая земля под ногами скрипит, когда Томас тянется выше, поднимаясь на носки в попытке дотянуться до чужого лица. Но лишь неуклюже зарывается носом в изгиб теплой шеи, скользя по ключице и возвращаясь к груди. И сердце у Минхо бьется на два такта быстрей. Они жмутся друг к другу, словно не находятся посреди утопающего в небытие мира, словно это все их не касается, и есть лишь. Лишь сбившиеся дыхания и застывшее на грани срыва время. И жизнь лишь гонка, верно? А они устали бежать. Минхо убирает руки, и его сердце отбивает привычный ритм, словно секундная стрелка каких-то безостановочных часов. А Томас проваливается в глухую бездну, цепляясь пальцами за воздух и беззвучно крича. Ему бесконечно холодно, а Минхо пиздецки теплый и далекий. Делает пару коротких шагов, но между ними словно весь мир. И те короткие минуты тепла, засыпанные пеплом. За дверью совсем тихо, без единого шороха. И это как-то неправильно расстраивает, заставляя понять, что для них хватит, на этом конец. И Томас словно перегрызает зубами красные провода, пропуская по телу ток, залпом выбивающий мысли. Он практически обездвижен, разбит и сломлен. В этом самом сыром подвале, среди стекол и пыли, ощущая холод на коже, совсем недавно обжигаемой чужим дыханием. Он определенно сошел с ума, рехнулся. Это ведь просто игра, а Томас явно не ведет. И от этого почти тошнит, но он терпеливо глотает всю желчь, словно сахарный песок, натягивая улыбку и часто моргая, приходя в себя. Минхо уже на выходе, поэтому Томас лишь догоняет, притворяясь, что не было между ними ничего. Ни тех мокрых пальцев в чужом рту совсем недавно, не тех мучительно долгих взглядов, прижатых вплотную тел и горячего дыхания где-то на шее пару секунд назад. Будто ничего этого не было никогда. Никогда. Они бродят вдоль разрушенных улиц еще несколько часов, прячась иногда от выскакивающих из ниоткуда шизов и постоянно молча. Это, может, гораздо лучше, чем задыхаться ежесекундно, хватаясь пальцами за рубашку, и пытаться не свалиться прямо на колени. Так правильнее, так проще, так для каждого из них будет лучше. И Томас почти спокойно выдыхает, укутываясь в собственные мысли, как в пленку, не пропускающую кислород. Но, если честно, нихуя ему не лучше, ни капельки. Они добираются до разрушенного здания ПОРОКа, бродят по груде кирпичей и плит, опаленных черным пламенем и усыпанных толстым слоем пыли и копоти. Находят под завалинами кости, побитые склянки, какую-то железную посуду, непонятно как уцелевшие халаты и кучу пепла. Пальцы в черной пыли, прахе, угле, отчего хочется опустить их под ледяную воду и тереть, тереть до красных капель на коже руки, пытаясь смыть с себя все это. Но Томас лишь в сотый раз трет ладони о ткань рубашки, отчего пальцы неприятно горят, делая ощущения лишь хуже. Ему жутко плохо, и всех этих поисков явно достаточно, ведь все понятно и разложено по полочкам еще несколько часов назад: здесь никого нет. Никого, кроме кучи зараженных, вирус которых мутирует с бешеной скоростью. Томас знает это также, как Минхо, кусающий до крови губы. У мира есть лишь они. А у них нет даже мира. Тени медленно ползут по разрушенным стенам, усыпанным стеклом дорогам и мутному воздуху с пляшущими в нем пылинками. Глухое рычание и вопли где-то в лабиринтах развалин, привкус крови на языке и абсолютная пустота внутри. Они тушат о сердце бычки в попытке согреть. Царапают иглами душу с надеждой почувствовать. И все еще здесь. Все еще рядом.