Рядом

Вдох. Острым ножом по сырому бетону, вычерчивая какие-то узоры в попытке успокоиться. В попытке поймать себя, зажать в груди, цепляясь пальцами за душу, и выбить все тупые мысли залпом, вырывая кусок сознания. Со стен капает, пуская по длинным тоннелям глухое эхо, мутным треском бьющее по полу. И Томас все рисует на бетоне узоры: черточки, квадраты, что угодно, — он здесь, он дышит, он видит и все еще чувствует, даже если по ебаным законам мира сего это вроде как уже не положено. Ему дико все равно, до безобразия, до крупной дрожи вдоль спины, до стиснутых до боли зубов и кругом идущей головы. Плевать. Они заблудились, и Томас уверен в этом абсолютно и полностью, даже если Минхо утверждает обратное, затягивая его в этот сырой тоннель, потому что под землей шизов осталось гораздо меньше, они выбрались на свет, которого теперь совершенно не боялись, а мокрые подземки продолжают гнить и таять в этой пучине неописуемого хаоса. И Минхо продолжает стучать о бетон их единственным фонариком, на что тот лишь изредка мигает и совершенно отказывается работать. Томас уверен: тоннели — не выход. Без фонарей, без карт, без хоть какой-нибудь крупинки информации. Минхо думает недолго и соглашается, подхватывая автомат и выбираясь наружу. Каждый шаг — испытание, проверка, шанс. Ты идешь по минному полю, оступишься — выбываешь. Поэтому приходится задерживать дыхание, вжимаясь рёбрами в легкие, глушить сердце и сводить на минимум пульс, отсчитывая секунды. Словно в замедленной съемке, перематывая пленку назад и тыкая пальцем в изображение. Сквозь стекло. И Томас впивается ногтями в собственную ладонь, пытаясь перевести внимание на боль и хоть немного отвлечься. Хоть немного почувствовать, что он все еще живой, что не потерялся, не канул в этот бездонный омут, выплевывая на песок черную кровь. Его кровь красная, и его сердце бьется. Минхо идет впереди, прижимаясь боком в торчащим отовсюду стенам, прислушивается, пытаясь уловить даже самый дальний шорох, и кивает Томасу, продолжая путь. Идти сложно, и дело тут не в усталости или еще чем-то, затрагивающем физические возможности, просто тяжело. Еще день назад можно было бить кулаком в грудь и улыбаться, сверкая этой безумной надеждой в янтарных глазах, но сколько из всего этого теперь утеряно. Все, вообще-то. До последнего. Вот так в один миг, ставя жирный крест и перечеркивая черным маркером. Конец. И Томас путается в ногах, хватаясь руками за стену. Больше всего хочется проснуться. Минхо бьет ладонью по щекам, заставляя жмуриться от легких покалываний на коже и судорожно хватать сухими губами воздух, сплевывая на асфальт черную слюну. Перед глазами все плывет, отчего разглядеть что-то неимоверно сложно, поэтому Томас лишь часто моргает и пытается подняться на ноги. Падает, цепляясь пальцами за стены, чувствуя, как медленно пробегают вдоль рук ручейки крови: порезал ладони. Безысходность смешивается с удушьем, и желудок скручивает спазм, выворачивая наизнанку. Тошнит. Желчь и кровь с примесью пыли. Пару шагов назад, лишь бы подальше. — Успокойся. И Минхо шепчет на грани слышимости, подхватывает Томаса, не позволяя тому снова упасть. Голова идет кругом, безумно хочется пить и спать. В голове эхом отдается стук сердца или пульса, кому сейчас дело до этой барабанной дроби на задворках сознания. Только бы не упасть, только не сейчас. Перед глазами темнеет, и тело почти плавится, будто погружаясь под воду. Томас точно слышит чужой голос и почти чувствует тяжелые удары по лицу, но пошло оно все к черту, он ныряет с разбега во тьму. По сети трещин в асфальте разливается горячая кровь. И это безумно красиво.

***

В грудную клетку резко врывается воздух, проносясь по каждой клетке холодным ветром, неприятно колющем ткани. И Томас кашляет, чувствуя, как разрывается от этих резких хлопков горло. Он сдавливает руками шею, будто пытаясь разорвать глотку, выдирая каждый кусок мяса в попытке избавиться от этой жгучей боли. Но все тщетно. Поэтому собирает остатки сознания как какой-то пазл, кусочки которого разбросали везде, где только можно, и силится успокоиться. — Ты как? Томас вздрагивает не от страха, а от банальной неожиданности, но это даже хорошо: у него все еще остались чувства. Щурится, пытаясь разглядеть силуэт товарища, но в помещении полная тьма, отчего глаза моментально устают. Минхо подходит и садится рядом, Томас это его действие не столько отслеживает, сколько чувствует. В ушах звенит. Он бьет себя по голове в попытке прогнать противные звуки, но лишь обреченно выдыхает, зарываясь пальцами в волосы и с силой стягивая их, будто силясь вырвать вместе со всей этой болью и безграничным потоком мыслей. — Что произошло? — собственный голос звучит как чужой, пропуская по телу холодную дрожь. — Ты упал без сознания. Солнце садилось, поэтому мне пришлось искать нам место ночлега самостоятельно. Минхо разводит руками, будто показывая, что вот, здесь им теперь корчиться от боли. Томас глотает воздух: слюны во рту нет. Выпускает из отросших волос пальцы и падает на спину, ударяясь лопатками о холодный бетон. Холодный бетон. Видимо, они снова в каком-то подвале или чем-то вроде того, потому что лунный свет сюда не проникает, не говоря уже о тепле. По крайней мере, способность мыслить не стерлась окончательно, и это немного радовало. Внезапно в сознании пролетают картины последних часов, и Томас подскакивает, едва удерживаясь на подкашивающихся ногах. — Бренда? — и он ждет, что откуда-то из темноты послышится знакомый голос или шаги. — Мы её ещё не нашли, — Минхо смотрит на него, и Томас чувствует этот тяжелый взгляд, — у нее все еще есть фургон, оружие и вода, она не слабая, она сможет. — Да. И Томас глотает слова товарища как наживку, словно он глупая рыба в маленьком прорубе, а где-то на верху сидят рыбаки, подсыпывая ему корма и утверждая, что они лишь хотят покормить несчастное создание. И он послушно тянется к ним, глотая каждый кусочек корма и довольно виляя липким хвостом. Даже когда его хватают за жабры и кидают в сетку, вспарывая брюхо ножом. Все еще верит. Он закрывает глаза, стараясь выкинуть из головы подобные глупые сравнения, но выходит плохо. Совсем не выходит, если быть честным. Поэтому в голове один за другим вспыхивают новые вопросы и загадки, требующие срочного решения, а Томас старательно пытается разложить их по полочкам, но все эти шкафы с кучами задач сваливаются, словно карточный домик или дорожка из домино. Путаются, связываются, оставляя Томаса зарываться в этом хламе и пытаться ухватиться хоть за что-то. — Поспи немного. Нам нужно найти Бренду. Думаю, она будет где-то на прежнем месте, я видел колокольню, мимо которой мы пробегали, когда пытались укрыться от шизов. Там ближе будет и тот подвал, думаю, найдем дорогу. Просто отдохни немного, — и Минхо говорит это шепотом, не с приказом, не со злобой. Просто шепотом. Томас кивает, надеясь, что азиат этот жест увидит. Говорить больно и до ужаса неприятно; горло разрывает на куски, стягивая тысячью железных цепей, отчего хочется повыть на луну или побиться головой о пол. Холодный воздух скользит под майку, пробегая по острым ребрам, тонкой ключице и врезаясь в линию подбородка. И Томас закрывает глаза, силясь заснуть. У него теперь только одна задача — проснуться. Ему снится дорога. Длинная, заканчивающаяся где-то за пределами бесконечности, усыпанная множеством мелких осколков и гвоздей. Он бежит вперед, исцарапывая босые ноги в кровь, падает на колени, вытаскивает из кожи куски металла и снова бежит. Пытается закричать, но голос теряется: не слышит сам себя. Впереди пусто. Внезапное биение сердца где-то рядом и тяжелое дыхание, он узнает его из тысячи, но догнать не может. Руки и ноги в крови от постоянных падений, тело ломит, словно пронзая колючим током, и Томас бредит лишь одной мыслью. "Бежать". Будто выныривает из-под воды, разбивая телом тяжелую кромку льда и жадно глотая воздух. Оглядывается по сторонам, пытаясь подняться, но кругом лишь кромешная тьма. Значит, проснулся. Рядом что-то шуршит, заставляя вздрогнуть и попятиться назад, хотя где здесь скрыться. Минхо зевает, и Томас моментально успокаивается, потирая ребром ладони глаза. Во рту по прежнему сухо. — Проснулся. Мычит в ответ, зачем-то снова кивая головой. — Приходи в себя, нужно идти. И Томасу почему-то кажется, что на улице ночь, а отправляться в путь в такое время суток — не лучший вариант. И он обдумывает это почти минуту, взвешивая все "за" и "против", в итоге приходя к выводу о том, что и днем и ночью шизы промышляют одинаково, а, учитывая мутацию, возможно, они теперь и спят, раз потребность, как минимум, в пище у них уже обосновалась. Конечно, отсутствие освещения могло сыграть на руку как зараженным, так и им, поэтому Томас уверенно поднялся, прогоняя последние остатки головной боли, и попытался сфокусировать внимание на темном силуэте Минхо. Почти получилось. Словно уловив на себе чужой взгляд, азиат сделал пару шагов навстречу, замирая где-то совсем рядом. И Томас чувствовал, что между ними снова та теплая дружба, когда можно довериться любому слову и действию, когда можно похлопать по плечу и обнять изредка, когда... Когда это уже совсем не то, что нужно. Не сейчас, когда сердце отказывается биться, ныряя в какой-то угол между рёбрами и противно скуля. Не сейчас, когда мысли выбиваются разрядом с пару тысяч вольт из головы, превращаясь в песок и рассыпаясь по полу рыжей пылью. Не сейчас, когда у Минхо в глазах дым, а у Томаса почти кровь. И он лишь послушно идет следом, стараясь не шататься слишком сильно и не падать на каждом шагу, хватаясь пальцами за майку и загнанно дыша. Пока Минхо идет впереди почти уверенно, словно каждый его шаг, эхом разносящийся по пустым улицам, не должен быть последним. Таймер в груди пищит, сообщая, что времени уже нет, а Томас добавляет всякий раз секунды, будто это может что-то изменить. У него горячие руки и холодная надежда, которая как-то слишком быстро тает. — Смотри. Минхо шепчет, прижимаясь спиной к стене и указывая куда-то вперед, отчего Томас вытягивает шею, пытаясь разглядеть что-то впереди. И узнает тот самый подвал, в котором какие-то жалкие сутки назад они с Минхо прятались от кучки шизов. Каких-то дурацких двести метров от них. Он улыбается сквозь усталость, немного сухо и вымучено, но, впервые за столько времени, по-настоящему. У них появляется призрачный шанс, и Томас готов хвататься за него любыми путями. — Идем, отдохнем там. Они шли по тьме часа три, как думает Томас, позже несколько часов днем, и солнце сейчас было где-то в зените, ударяя в глаза, заставляя жмуриться. Поэтому маленький прохладный подвал сейчас казался самым лучшим местом для отдыха, может, не самым безопасным, но до дури необходимым. И эти жалкие двести метров показались безумно длинными, растянувшимися на целые километры, но это преодолимо, это еще можно вынести. Он снова спотыкается о резкие ступеньки, сдирая локти и колени в кровь, хотя боли совсем не чувствует: видимо, привык. И Минхо лишь спрашивает, все ли в порядке, закрывая тяжелую дверь и опускаясь на холодный пол. — В порядке. Голос срывается. И Томас, конечно, врет. Они одни в кишащем шизами городе, весь мир вокруг превратился в хлам, мешаясь с сгустками крови, каждая чертов секунда может стать последней, любой шаг — решающим. Связи нет, провизии нет, из орудия только пистолет и еле дышащее ружье, а количество патронов на исходе. Они потеряли напарницу, обнаружили мутацию вируса и сейчас дышат через раз, потому что страшно, пиздец как страшно. И хочется жить. А ко всему этому добавляется Минхо, который то зажимается с Томасом в уголке, заставляя давиться собственными чувствами, то игнорирует, словно никто не пытается достучаться до него сквозь этот стеклянный кокон, то заботится, как в прежние времена, когда они были друзьями или, может, даже братьями. И Томас уже сам не знает чего хочет. Возможно, просто не думать обо всем этом хотя бы совсем немного, пока они, наконец, не выбирутся из этой паутины, выдыхая спокойно и закрывая глаза. Видимо, не тот случай. Минхо шатается, ему тоже тяжело, он не робот, а человек, сколько бы сомнений на этот счет не вызывал в последнее время. И у них уже одна тяжесть на плечах на двоих. Отдыхают немного и дальше. — Эй, Томас, — резкий голос заставляет поднять взгляд вперед, — пришли. Неужели не послышалось. Весь асфальт перемазан кровью, как какой-то дешевой краской с очень резким запахом и противным цветом. Первым трупом, попадающим в поле зрения, оказывается один из тех, сомнений практически не оставалось, близнецов, который пытался перегрызть Томасу глотку. Заставляет поежиться. Чуть дальше второй, еле узнаваемый, так-как от тела остались только перегрызанные кости и остатки мяса с кучей загустевшей и высохшей крови. Минхо подходит ближе, садясь на корточки, и с каким-то немым интересом разглядывает остатки трупа, отгоняя мух. Никто из них даже не морщится от мерзкого запаха разложения: привыкли. — Бренда не могла далеко уехать. — Посмотри на асфальт, — просит Томас, делая пару коротких шагов в сторону, — следы. И Минхо отслеживает чужой взгляд, замечая на серой корке дороги длинные черные полосы. Кровь шизов. Неимоверно едкая, приставучая и броская. Видимо, Бренде пришлось повозиться с заряженными, отчего все колеса оказались перепачканы, оставляя после себя такой четкий след, по которому без труда можно было отследить первоначальное направление фургона. Хоть что-то. И Томас дергается вперед, чувствуя, как крепнет в груди надежда, но внезапно его взгляд цепляется за Минхо, который продолжает копашиться возле трупа одного из близнецов. — Что ты делаешь? — Беру образец. — Ткани? Минхо кивает в знак согласия, но Томас не обращает на этот жест никакого внимания. — Думаешь, сможем найти причину мутации или выявить ее последствия? С нашими возможностями? — Сможем, — и Минхо говорит это так, что вера зажигается сама собой. Он возится над трупом еще пару минут, которые под палящим солнцем кажутся неимоверно длинными и тяжелыми. Томас пару раз предлагал отрезать трупу руку и не заморачиваться, на что азиат лишь тяжело выдыхал и продолжал ковырять мертвое тело пинцетом, бросая ошметки тканей в прикрепленные к внутреннем карманам куртки колбочкам из металла. Закончив, он лишь небрежно вытер перепачканные в черной крови руки об одежду и направился вперед. С какой-то непонятной уверенностью. Словно эти кровавые следы от шин — выход. Пыль била в лицо, слепя и заставляя кашлять, будто пытаясь выплюнуть горькие и абсолютно сухие легкие. Идти против ветра было трудно, но выбора никто не предоставлял, оставалось лишь прятаться за стенами зданий и наклонять голову ниже, закрываясь от бьющего по коже песка руками. След от шин быстро стал менее выраженным, после чего местами и вовсе пропадал. Томас лишь смотрел по сторонам, выискивая взглядом неизвестно что. Вскоре полосы крови пропали, оставляя перед глазами лишь пыльный, раскаленный асфальт и дымящую пустоту. И снова шаги в неизвестность. Над самым ухом раздается короткий свист, и Томас машинально дергается в сторону, припадая к земле. В нескольких метрах от него с неприятным хрустом падает на землю труп, клацая костями, буквально торчащими из-под одежды. Темное пятно крови заливает асфальт, быстро поглащая пространство вокруг себя, заставляя Томаса подняться на ноги и, прислушиваясь, оглядеться по сторонам. Сбоку что-то легко гремит: Минхо проверяет остаток патронов. Тяжелый вдох. Без слов понятно. По улице эхом проносится чужой стон, за ним, более громкий и глубокий, второй, третий, и Томас пятится назад, хватая Минхо за рукав куртки, словно пытаясь остановить от еще одного выстрела. Шизы остро реагируют только на две вещи: кровь и шум. И этот немой довод словно передается в чужие мысли, потому что Минхо как-то странно кивает и отступает назад. Дикие вопли стремительно приближаются, заставляя судорожно оглядываться по сторонам в поисках убежища. И Томас дергает азиата за рукав, прыгая в окно одной из многоэтажек, падая на пол и задерживая дыхание. Минхо реагирует моментально, прыгая в окно следом и устраиваясь рядом. Почти над самыми головами раздаются животные вопли, будто какой-то дикий зверь пытается припугнуть загнанную в угол добычу, скаля зубы и принюхиваясь. И Томас упирается взглядом в Минхо, стараясь не ерзать на холодном полу, потому что каждое движение может стать последним. Азиат смотрит в ответ также прямо, словно пытаясь успокоить бьющие по вискам нервы. Попытка засчитана. Они лежат, прижавшись к стенам, еще долго, каждый раз прислушиваясь и, наконец, чуть поднимаясь, выглядывая в окно. На асфальте море черной крови и пара гнилых костей. Томасу много времени не нужно, чтобы все расставить по полочкам: кучка зараженных съели того шиза, которого пристрелил Минхо. Азиат, кажется, слышит чужие мысли, поэтому лишь быстро поднимается на ноги, отряхивая одежду от пыли и оглядываясь, оценивая здание, в котором они оказались. Кучи сложенных друг на друга мешков, толстый слой пыли на многочисленных стонках и оборудование, натянутые под местами обвалившимся потолком провода. Это не жилая многоэтажка, а какой-то строительный цех. Минхо замечает огромные ворота и, недолго думая, подходит ближе, кивком прося Томаса помочь. Замок цел, поэтому вход удается закрыть, что создает хоть какую-то видимость безопасности. Однако взгляд цепляется за пару разбитых окон, через одно из которых парни и попали в помещение, и иллюзия защищенности быстро рушится. — Эй, салага, — и Томас оборачивается, выискивая в полумраке цеха Минхо и подходя ближе. — Серьезно? Он даже не знает, как реагировать и что делать, потому что в паре метров от ворот стоит перепачканный кровью фургон, с пробитыми стеклами и отсутствующей дверью. Тот самый, на котором они проделали свой короткий, но трудный путь до Последнего города, тот самый, в котором осталась Бренда, когда они пытались скрыться от приследующих их шизов. И Томас начинает нервно оглядываться по сторонам, выискивая что-то. — Бренда! — голос эхом ударяет по стенам, но все равно, — Бренда, ты здесь? — Стой, — чужая ладонь затыкает рот, а горячая рука хватает поперек талии, не позволяя выбраться, но Томас игнорирует это все, мыча сквозь сомкнутые губы, — стой, посмотри: ворота открыты, фургон здесь. Она просто выбралась в город на время, успокойся, — Минхо шепчет над самым ухом, отчего Томас ежится, но вырываться и пытаться кричать моментально прекращает. Но отпускать его никто не собирается. Холодные пальцы скользят под майку, заставляя прикусывать губы и пытаться прогнать глупую дрожь в коленях. Вверх, легко щекоча ребра и царапая соски, цепляясь грубыми пальцами за кожу. Холодным носом вдоль линии шеи, проводя языком за ухом, ведя куда-то ниже. Выдыхая рвано в плечо и оттягивая тонкую ткань штанов, опуская руки ниже. И Томас дергается, выворачиваясь из чужой хватки и с размаху ударяя ногой в живот. Минхо загинается, отступая на пару шагов назад и поднимая ошарашенный взгляд на Томаса, явно готовящегося продолжить. Азиат лишь успевает уклониться от очередного удара кулаком, выпрямляясь и замахиваясь рукой, терпя тяжелую боль в области живота. Минхо попадает по носу, но Томасу, кажется, все равно, и он валит товарища на пол, перехватывая руки и опускаясь на широкую спину. Минхо бьется лицом о пол и сплевывает кровь, выбивая ногами противника со спины и перехватывая ведущую позицию, сжимая бедрами чужое тело и ударяя Томаса по лицу, заставляя того откашливаться и глотать рывками воздух, извиваясь под тяжестью чужого тела. — Ты дебил? — почти рычит Минхо, сжимая чужие запястья над головой. — Я дебил? О, конечно, я здесь самый большой дебил, — и Томас дергается, но избавиться от чужой хватки не удается. — Что ты творишь, уебок мелкий? — Это ты что творишь, Минхо? — голос почти срывается, — зажимаешь меня по уголочкам, игнорируешь сутками, а потом неожиданно осыпаешь дружеским чувствами! А Томас сиди и страдай, только подставляй вовремя зад и помалкивай лучше, да? — Успокойся и дай мне сказать, — Минхо ослабляет хватку всего на секунду, но Томас успевает воспользоваться этим мгновением, вновь переворачивая азиата и устраиваясь сверху, с вызовом смотря в черные глаза. — Нет, дай лучше я скажу, — наклоняется, шепча куда-то в губы, — я ненавижу тебя, уебок. Так ненавижу, что задохнуться готов. И Томас целует его холодными губами. Выдох.