Тварь

— Я пустил тебя только потому, что Юнги это нужно, — с порога рычит Хосок, скупо открывая дверь для ошарашенного Намджуна. Первым порывом было — швырнуть о стену и разорвать глотку, чтобы не указывал больше, что делать; вторым — сжаться в комок у этой самой стены и тихонько скулить. Чон все еще в ярости, и для этого должна быть причина. Только бы с мужем все было хорошо. -- Первое, что отмечает Намджун — Юнги бледный. Бледнее обычного, с сине-зеленым оттенком и посеревшей кожей лица. Руки исполосованы голубыми прожилками-венами и давнишними шрамами, и альфа целовал бы их все, если бы это помогло все исправить. — Намджун, — слышится слабо, совсем на грани, но для него — как звон колокола. Ким идет нетвердо к кровати и садится на самый краешек, разглядывая сидящего в окружении подушек омегу. Его. Человек с отросшими коричнево-черными волосами, пустыми глазами, тонкими, слишком тонкими руками, весь такой… красивый. Этот омега — его. Навсегда, на всю жизнь, только его, но как же грубо Ким обращался с данным ему сокровищем. Разбитую вазу нельзя починить без следов; почему же он думал, что можно собрать по кускам разбитого человека. — Ты пришел. — Я пришел, — улыбка сама режет губы, но в глазах собираются слезы. Своими руками довести такого бойкого, сильного, непримиримого Мина до состояния прозрачной тени — это нужно было суметь, Ким Намджун. — Ты не сильно хорошо себя чувствуешь, да? Если есть что-то… что-то, что может заставить тебя почувствовать себя лучше… ты просто скажи, ладно? Я… — Ты не злишься? — обрывает Юнги, начиная подрагивать; его глаза, кажется, тоже дрожат, когда омега непонимающе смотрит на мужа. — За то, что я его потерял. Разве ты не злишься? И это последняя капля, холодящая что-то внутри. Конечно, омега напуган, он думает, что все это из-за него, потому что сделал что-то не так он, а не супруг. Чужие слова проносятся в голове эхом, и Ким смотрит несколько секунд в глаза напротив, прежде чем взять себя в руки. Нельзя. Нельзя говорить, иначе будет только хуже, Джун станет убийцей в еще одних глазах. Юнги возненавидит его, хотя сейчас так сильно в нем нуждается. — За что я могу злиться? — Намджун предельно мягок, будто словами касается чужой щеки. — Ты ведь знаешь, что это не из-за тебя? Я не могу злиться, потому что… потому что это случилось само, наверное. Я слишком плохо с тобой обращался. Он остается без ответа — Юнги отводит взгляд и смотрит прямо перед собой, в дверь, но, кажется, сквозь нее. На улице кипит жизнь: шуршит белье на веревках, стучат топоры по древесине, бегают дети и таскают воду взрослые. Но в комнате время остановилось. Супруги сидят, не отнимая друг от друга рук, в полном молчании, пока лекарь не нарушает его принесенным обедом.