Тварь

Намджун лежит на спине, а Юнги на его груди. Третий день длится течка, третий день они проводят в постели, иногда лениво утоляя голод, но больше — просто молчат, смотря в стенку. Умываются пару раз в день, и хорошо, что альфе хватает ума брить колючую, неприятную щетину. На тумбе стоит графин с отваром, который муж для удобства перенес в комнату, чтобы в случае сильной усталости влить в не желающего подниматься с кровати омегу. Мин зарывается носом в чужое плечо, вдыхая запах трехдневного пота и соснового спила, что пропитал комнату и простыни, мешался на подушках и одеялах со свежей смолой. Не то, чтобы раньше они не знали о запахах друг друга, но не обсуждали никогда — по крайней мере, Юнги просто не придавал им особого значения, не рассчитывая когда-либо оказаться в постели у волка. Хотя прямо сейчас он считал забавным то, как они создали себе маленький лес в комнате, не перебивая, но дополняя ароматы. Донхек звал это судьбой; Юнги называет гармонией. Он много с кем сочетался — был и запах прелой травы, и свежесть земли после дождя, даже разогретая на солнце земляника. Каждый раз глаза альф загорались предвкушением начинания чего-то особого, но в итоге Мин не пускал близко ни одного из них. — Хочу в баню, — вдруг выдает муж, зачем-то прижимая омегу крепче, — мне нравится твой запах, но так можно и грязью зарасти. Сделал ли он это специально, зная брезгливость Юнги и его чистоплюйство, или же воззвал к здравому смыслу — разбираться не пришлось, так что после молчаливых сборов двое отправились по деревянному помосту к небольшому домику, который Мин любил больше супружеской спальни и даже мягкой перины. И то ли это слабость, то ли банальная усталость от постоянной борьбы, но он позволяет Намджуну растирать свое тело каким-то жестким мылом с маленькими царапающими частицами, как говорит Ким — чтобы лучше очистить кожу. Юнги решил поверить на слово, и даже если все это вранье, вдыхать травяной аромат и чувствовать приятное покалывание ему слишком приятно, чтобы как-нибудь этому противиться. Муж достаточно видел, чтобы перестать стесняться его, тем более после последних дней; они дали друг другу достаточно удовольствия, чтобы теперь общаться немножечко лучше. Юнги просто выкидывает все мысли, что терзают его постоянно, и пытается отдохнуть — жить здесь и сейчас, когда на плечах ощущается тяжесть и жесткость ладоней альфы. Но в один момент чужие руки исчезают, заставляя омегу покачнуться от неожиданности, и он оборачивается, чтобы увидеть Намджуна, протягивающего банку с мылом. — Поможешь? — спрашивает он сухо, вроде совсем не заинтересованно, но с надеждой на согласие. Прямо как тогда, прибежав к дому с раной, пусть и совсем пустяковой, но больно бьющей по самолюбию. Этот волк слишком любит ласку, думает Мин, раз ищет ее у подобного человека. Может, именно поэтому он зачерпывает густой темно-зеленой массы и растирает по ладоням, чтобы на пробу провести по намджуновой сильной спине. И, черт, это оказывается даже приятно — растирать и мять темную кожу, пытаясь вмазать частые частички в самую глубь, очистить лучше и жестче, будто нет никакой в мире важнее задачи, кроме как обработать этот участок настолько хорошо, насколько возможно. Юнги увлекается, черпая еще и еще, наблюдает, как кожа приобретает более яркий оттенок, добирается до шеи и плеч и трет сильнее, пока не слышит глубокий и низкий стон, который заставляет вздрогнуть и отстраниться. Намджун поворачивает голову, и глаза его темные, почти черные, но все еще жалостливые. — Спасибо, — отлетает от стен, — дальше я сам, — и он отворачивается, слишком сосредоточенно растирая грудь и бедра. Все это время Юнги не может пошевелиться и сверлит взглядом чужую спину, думая обо всем и крутя зачем-то в голове эпизоды из их пока что короткой совместной жизни. -- — Я забыл кое-что, — Мин, очнувшись от мыслей, с ужасом наблюдает, как супруг склоняется перед ним и берет в руки ступню. Черт знает, что происходит, и омега пытается отдернуть ногу, но тут Намджун смотрит, пресекая любые попытки к сопротивлению. Этого «посиди спокойно пару минут» взгляда хватает, чтобы Юнги вдруг почувствовал себя ребенком, натворившим что-то, перед родителем, пытающимся это исправить. Ким опускает пальцы в банку, поставив чужую ногу себе на бедро, и берет ее вновь, тут же с силой проводя по чувствительной коже подошвы большими пальцами… Стон, удивленный, низкий и до неприятного пошлый, летит по всей бане. Все застывает. Муж смотрит вниз, на маленькую омежью ножку, и, черт, Юнги собирается это закончить, но Ким делает движение снова, заставляя вцепиться в лавку и стыдливо сводить бедра, дрожа всем телом. Острая волна удовольствия прошивает всю ногу от пятки до паха, и, опустив взгляд, парень видит слишком очевидную реакцию тела. Его член стоит и твердеет, наливаясь кровью все больше по мере того, как Джун вытворяет всякие вещи с точками на омежьей ступне, массирует меж пальцев и мнет лодыжки. Мин цепляет чужие руки, невнятно что-то скулит, но альфа безжалостен, он вновь нажимает и растирает, заставляя супруга заходиться в сбитом дыхании. И когда старший отпускает его, Юнги думает, что все закончено — однако в плен попадает вторая нога, и ощущения возвращаются с новой яркостью. Возможно, это просто секретная техника, чтобы подчинить себе человека, но, чувствуя идущие наверх потоки удовольствия, Мин просто не может сидеть спокойно, постоянно ерзая и старательно сдерживая скулеж. Это все течка, точно она, еще не законченная, поэтому все чувствуется так сильно. Ким берет обе ступни, и омеге становится все равно на его гребаные мысли и обещание держать лицо — он сгибается почти пополам и ноет, дергает ногами от того, насколько чувствительным стал, как сладко тянет в паху, как шумно в голове и слепо в глазах… В глазах собираются слезы, когда Юнги доходит до пика, полностью пропустив момент разрядки и осознав все, лишь открыв спустя минуту глаза. На бедре, пальцах ног, чужих руках и даже в намджуновых волосах он узнает собственное семя, выплеснутое совсем без его контроля. Стыдно становится до красных щек и полного онемения, и все, что Мин может — хмурить лицо и ждать того, что дальше случится. Ким ставит его ноги на пол осторожно, будто если бросит — разобьются; ведет ладонями вверх, ероша светлые мягкие волосы на голенях, оглаживает колени и опускается вновь. Так, будто не он довел до крайней точки омегу, будто не на его лоб стекает мутноватая жидкость. Юнги не понимает его. Но и спрашивать он не будет — слишком неловко все, что сейчас происходит, настолько, что перекрывает их дни в постели, их ссоры из-за ребенка, их ночь во время намджунова гона и первый совместный сон в супружеской спальне. Наигравшись, видимо, с ногами омеги, Джун проводит по бедрам, гладит широко и с легким нажимом, будто не делал этого совсем недавно; от щекотки на боках и ребрах Мин дышит часто и пробует увернуться. Ким поднимается, заставляя встать и Юнги, трогает его плечи и руки, подныривает под ними ладонями и умещает их на спине, тут же обнимая и затихая на несколько длинных секунд, во время которых омега не дышит. Это своеобразная игра, думает он, попытка изучить добычу, попробовать ее не только на вкус, но и на ощупь, чтобы отпечаталось в памяти, чтобы иметь лучшее представление. И он на самом деле сходит с ума, раз утыкается носом в изгиб плеча и шеи и удобно устраивается в теплых объятиях, ощущая себя защищенным. На них все еще странное мыло, и естественные запахи усиливаются от жары комнаты; у омеги кружится голова от каждого вдоха, пусть и дышит он скупо и слабо, будто боясь задохнуться. Осмелев, Ким поглаживает чужую спину, размазывая оставшиеся на коже частички. — Давай в воду, — Джун тянет Юнги к большому чану, в котором младший часто мылся один, хотя на деле в него могло поместиться и трое. В самом начале они залили туда почти кипяток, разогрев на горячих камнях много ведер воды, так что на пробу спустя время та оказалась не обжигающей. Мин переступает высокий бортик (не без помощи мужа, но оба делают вид, что ничего не произошло) и только собирается сесть, как Намджун разворачивает его спиной и укладывает себе на грудь, устраиваясь в воде, как на мягкой кровати. И если до этого объятия были приятными, то сейчас Юнги вдруг не хочется ощущать на себе кимовы руки, и он резко выпутывается, тут же отползая на противоположный край и отворачиваясь, тут же погружаясь по подбородок. Он до сих пор точно не знает, что чувствует к мужу, но выделяет несколько ярких эмоций — страх, непринятие, отдаленность… понимание. На последнем, наверное, все и держалось, иногда давая место желанию ласки, но это точно не было настолько сильным, чтобы Юнги позволил подойти к себе близко. Что-то держало его от того, чтобы сделать даже крошечный шаг за невидимую стену. «Прости», — шепчет он мысленно, но какая-то сила не дает повернуться и встретиться с непонимающими, полными разочарования и досады глазами. Ким наверняка гадает, что сделал плохого. Но правда в том, что что-то не так не в альфе, а в Мине самом.