Тварь

— Ты зачем это сделал? — спрашивает Юнги, когда они идут домой в потемках. После того разговора Мин не говорил ничего, а обратился Ким только недавно, и то, лишь затем, чтобы вернуться одетым. — Хотел показать, что все не так страшно, — Ким кладет руки в карманы и смотрит в землю, выдавая волнение с головой. Омега на это не отвечает, но мысленно соглашается. Правда, лишь вполовину. -- Готовятся ко сну молча. Молча настолько, что можно услышать щебетание птиц и стрекот сверчков, чужие шаги, раздающиеся на уже темной улице. Даже взглянуть друг на друга кажется невозможным. И вроде Юнги ничего не сказал, кроме правды, которая висит в воздухе — но стыдно до красных щек за бессвязный бред, который нес. Все те слова были бессмыслицей, и как раз из-за их очевидности хотелось забыть тот разговор. Но после озвучивания их общение все равно скатывается в никуда. Прошло уже много времени с тех пор, как они погасили свет и легли максимально далеко друг от друга, но сон к омеге не шел. Он лежал в одной позе, не смея даже сдвинуться, слушал, как ветер перебирает листья и хвою, и смотрел в дверцу шкафа, не в силах успокоиться. Утром и днем Юнги мог занять себя чем-нибудь, чтобы не поддаваться съедающим мыслям, например, ходил в домик Сокджина, где у пекаря всегда была свежая выпечка или дела, с которыми нужно помочь. Ночью же защититься не удавалось, и размышления-змеи окольцовывали голову, не давая закрыть глаза. Дыхание сбивается. Мин вздыхает громко, неосторожно, о чем тут же жалеет, слыша движение за спиной, приближающееся, пока к спине не прижимается сокрытая ночной рубашкой грудь, а чужие руки не ловят его собственные холодные ладони. — Хватит вести себя так, — шепчет Намджун сокрушенно, и в этом нельзя понять, есть ли оттенок зла или ярости, усталости или угрозы. Юнги поджимает под себя ноги и сворачивается в комок, ощущая себя ребенком, которого сейчас будут ругать. — Мне тяжело. Ты знаешь это. С самого начала мне тяжело, с того самого дня, когда я тебя впервые увидел. Я шел встречать жениха, а на меня посмотрел человек, который уже меня ненавидит. И с этой ненавистью я живу почти год. Ты прав, Ким Юнги, — названного передергивает от того, насколько непривычно обращение полоснуло по слуху. — Мне не нужен тот, кто взъелся на меня заранее и не желает меняться. Я хочу жить с омегой, которая меня любит, а не с колючкой, от которой отлетает любая забота. Мне надоело, слышишь меня? Я старался, но больше не буду. Мне тоже бывает обидно и больно. Ким уходит, не забрав даже подушку, оставляя Юнги, разломанного по кускам. Этой ночью оба не спят, но каждый думает, что наоборот.