Тварь

— Я не знаю, что делать, — будто выйдя из спячки, муж отнимает от лица ладони, убирает со лба мешающие волосы. «А кто тогда знает?», — думает Мин, однако вслух сказать не решается. Им не до взаимных обвинений, когда и так наговорили гадостей. — То, что я тогда говорил… я все еще готов жить вдвоем. Вчетвером, считая Тэхена и Джина, но они все чаще сбегают отсюда, — полные губы кривятся в усмешке, а Юнги утопает в вине: он не только не смог дать Намджуну семью, но еще и отобрал братьев. И пусть Сокджин сам решил обустроить себе жилье прямо в пекарне, а Тэ не мог усидеть на месте, ошиваясь то у родителей, то у Хосока, то у старшего брата, омега догадывался, что те просто не хотели быть свидетелями очередных ссор. — Мы можем попробовать… — сами слетают с языка слова, о которых Мин думал, но не решался сказать даже у себя в голове. Руки тут же тянутся ко рту, чтобы захлопнуть его или вырвать болтающий чушь язык, однако- — Не можем, — низкое, слишком громкое для их разговора рычание отлетает от стен и, кажется, заставляет дрожать даже стекла. Юнги застывает, вцепившись в стул, не может понять, почему Ким так зол. Вместо того, чтобы ложиться с незнакомой омегой, они могут просто попытаться еще, и на этот раз беречь дитя лучше, а не как тогда… Но, похоже, супруг расхотел детей от своего мужа. — То есть, лучше тебе родит кто-то левый, чем тот, кого ты выбрал год назад? Ты этого хочешь? — в собственном голосе слышатся крикливые, некрасивые ноты, но Мин просто не может и дальше молчать. Ему постоянно не договаривают, постоянно просят терпеть, будто за все это время омега так и не стал хотя бы на пару шагов ближе к волкам. Конечно, теперь, потерпев один раз неудачу, Ким хочет, чтобы в его ребенке текла кровь оборотня, более сильной и здоровой омеги, чем Юнги. — Какого черта тогда ты столько времени меня мучил?! — он срывается с места, стул отлетает в сторону от слишком быстрых движений. Мин надеется… на что-нибудь. Впервые за последние месяцы он хоть на что-то надеется, что сейчас Намджун что-нибудь скажет, что-то такое, после чего все станет нормально. Но чужое лицо не смягчается даже на миг, а взгляд старательно прячется в пол. — Мы. Не можем, — проговаривает альфа, сжимая кулаки до белизны. На его шее вздута вена, та самая, предвещающая бурю; Юнги делает назад шаг, другой, в голове сам собой возникает план бегства. До недавнего времени он был хотя бы немного уверен, что в этом доме его не тронут. Однако недавним ударом Намджун показал, что его все еще стоит бояться. — Я не для этого тогда… Ким осекается, прерывисто вздохнув. А Юнги перестает понимать, что вообще происходит, но теперь точно знает, что ему очень многое не сказали. Он старается не думать о плохом, но только что Намджун сам толкнул его к худшим выводам. Мин помнит только одно «тогда», в котором мог быть замешан супруг. Только один раз, до сих пор не уложившийся в мыслях. Только несколько дней, в которые случилось слишком много совпадений, и время после них, когда Ким вел себя слишком странно. — Зачем ты давал мне отвары в течку? — спрашивает он севшим голосом и приходит в разрывающий сердце ужас, понимая: он не носит ребенка лишь потому, что тогда согласился с Намджуном и держал питье рядом, выпивая, когда супруг говорил. — Что тебе не так? Почему ты не хочешь, чтобы я носил твоего ребенка? — Да потому что из-за меня ты его тогда потерял! В уши отдает биение сердца, бьет по вискам и застревает в глотке огромным комком. Что значит… из-за него? — Что ты сделал? — на слова почти не осталось сил, но Юнги говорит. Сейчас он имеет право хотя бы знать, почему муж так с ним обошелся, прежде чем их шаткий союз окончательно рухнет. Не выдержав, Мин подлетает к волку и отвешивает удар по лицу; ладонь обжигает, как от углей, щеки мочат хлынувшие слезы. Он бьет еще и еще, не видя сопротивления, вцепляется в плечи, сыпля проклятиями, и еле стоит на ногах, нанося последние, слабые удары по чужой груди. Все лицо альфы красное от града пощечин, волосы встрепаны, а глаза, потускневшие и красные, отдают серым. Длинные руки повисли безвольными плетями, давая омеге право делать, что хочет, бить как угодно, чем угодно. Но это не искупает вину. Заглядывая в омерзительное лицо, Юнги чувствует лишь огромное, почти не подавляемое желание схватить нож и изрезать его на ошметки. — Ты ненавидел его, — хрипит Ким, не меняя положения, лишь опустив голову, не в силах справиться с придавившим грузом вины. — И меня ненавидел тоже. Твое здоровье… ты бы умер, рожая, Юнги. Я и так причинил слишком много вреда, и я не хотел… — Не хотел, чтобы я хотя бы попробовал? Решил за двоих, не спросив никого, кроме своей тупорылой башки, и убил своего же ребенка! — злость, ушедшая было, возвращается с новой, еще более разрушительной мощью, и Юнги, не глядя, бьет еще и еще, особо не целясь, главное — попадая хоть куда-то, пока его руки не перехватывают. Слабо, почти не сдерживая, но и этого выдохшемуся омеге хватает, чтобы ноги подогнулись и перестали держать. И он упал бы, не потяни Намджун на себя, заставляя лечь на плечо, которое Мин только что чуть не разорвал в клочья. — Я видел, как омеги не выживают при родах, — за спину прижимают сильные руки, слепо шарят, цепляются, как утопающий за соломинку. Омеге противно и страшно, а еще — хочется спалить к чертям этот дом и этого зверя, своими же руками разрушившего две чужих жизни. Он старается не слушать, но уйти в себя, как назло, не удается. — Ты и сам знаешь, что даже сильным всегда тяжело. Я думал, что это нормально, что каждый через это проходит… но, представляя тебя, я не могу этого допустить. Я не выдержу, если что-то случится. И ты тоже не выдержишь. Нам просто нужно с этим смириться. У Юнги голова идет кругом, забивается обрывками мыслей и фраз. Намджун говорит, что хочет для него безопасности, но скорее Мина выгонят из селения, чем дадут спокойно жить бракованной омеге. Или же отберут мужа и дом и будут считать третьим сортом до конца дней, а то и назовут кем похуже. И все не по его вине, а из-за того, кому доверял, наверное, больше всех среди волчьей стаи. Юнги упирается в чужую грудь и выпутывается из рук. Заглянуть в глаза — огромнейшее усилие, но он справляется, чтобы посмотреть нормально на того, кто уже скоро перестанет существовать для него как человек. — Нам — ничего не нужно, и никогда больше не будет. А мне нужен дом. Верни меня домой, Ким Намджун, или я вернусь туда сам. Ему даже не приходится вырываться, потому что альфа больше не держит. Мин знает, что пока далеко не уйдет — не в таком состоянии, не без вещей. Он просто садится на низенькую скамейку в тени елей, прислоняется спиной к шершавому стволу и ждет. Чего — сам не знает. Быть может, того, что все само как-нибудь разрешится и заберет боль от стольких предательств.