Тварь

Сбоку слышится шорох травы и начинающих опадать листьев. Приоткрыв лениво глаза, Мин обращает внимание на широкие плечи и блестящие волосы, и одного этого хватает, чтобы узнать гостя. — Здравствуй, — Джин было машет рукой, но неловкость давит даже на него, и ладонь опускается вниз. — Я это… кое-что приготовил. Подумал, тебе будет интересно попробовать первым. Юнги смотрит на бету, как на потерявшего рассудок. Все селение слагает сплетни о дальнейшей судьбе вздорных супругов, а этот волк приходит и как ни в чем не бывало предлагает поесть. Хотя, сколько Мин его знает, старший брат мужа всегда решал проблемы едой. Судя по всему, это действительно помогало, так что омега кивает безразлично и поднимается с лавки, отчаянно борясь с собой, чтобы не кинуть взгляд в сторону дома. Потому что так будет только хуже, ни к чему возвращаться к мыслям о прошлом и будущем. Вздохнув, парень догоняет длинноногого пекаря, что успел уйти на пару метров вперед. -- В маленьком домике почти не слышно шума улицы, одинокая лампа стоит на столе у дальней стены, освещая мрачную из-за пасмурной погоды комнату. С огромной кухни, как всегда, пахнет свежей выпечкой, где-то сладко, где-то чуть остро, но неизменно — вкусно до одури, так, что у не голодного до этого Мина сводит желудок, подначивая задержаться в пекарне подольше. Быть может, это и впрямь хорошее решение. Джин ставит на стол чайник с отваром, а рядом уже красуется огромная тарелка с круглым, румяным пирогом. Судя по запаху, новый рецепт был основан на грибах и картошке, против которых Юнги ничего не имел, а потому с аппетитом поддел самый красивый кусок, тут же откусывая и морщась от того, насколько во рту горячо. — Осторожно, — Сокджин тянется, чтобы передать холодного питья, и лицо у него сосредоточенно, будто при вышивании; брови заламываются, а полные губы сжаты, показывая занятость. Такое же было у Джуна, когда они ели вместе, а нетерпеливый Юнги, как сейчас, глотал все без разбору, обжигаясь и пачкаясь. И, хоть хороший аппетит был для него редкостью, в памяти слишком хорошо отпечаталось чужое лицо. — Прости. Юнги? — обеспокоенный голос выводит из мыслей, заставляя осознать себя застывшим с куском пирога в руках. Наверняка он выглядит сейчас как полный дурак. Смущение мажет по щекам краснотой, и Мин прячется за едой, откусывая побольше. — Хорошо вышло? — спрашивает пекарь вроде бы осторожно, но они оба знают, каким будет ответ. Ким всегда пробует то, что приготовил, и подавал только лучшее. — Хорошо, — все-таки отвечает Юнги, доедая свою порцию. Но, как бы ни хотелось еще, аппетит портится от пришедшей в голову мысли. — Но ты же не за этим меня позвал? — Не за этим, — мужчина передвигает чашку с отваром, подталкивая ее к гостю, и складывает руки в замок, положив локти на стол. — Хотел увести тебя оттуда. Все селение слышит вашу ругань, не хочу, чтобы вы друг друга загрызли, — Ким опускает голову, губы расходятся в грустной усмешке. — И кое-что рассказать. Джин поднимает взгляд на омегу, и глаза у него странные и внимательные, будто просящие разрешения продолжить. Дело серьезное, понимает Юнги, а потому лишь кивает, чувствуя, как пропадает совсем аппетит. Бета медлит еще, методично разрезая пирог, делает пару глотков отвара и только потом останавливает движения, все еще нервно кривя лицо. — Мать Тэхени… не та, что родила меня и Намджуна, — слова бьют где-то под сердцем, которое стучит в грудь сильнее обычного. Мину никто не рассказывал о подобном, потому услышанное эхом отдавалось в голове, не способной нормально мыслить. Он слышал, как отец братьев говорил про женщину, которая родила шестерых — но, получается, самый младший брат был рожден от другой. От осознания того, сколько же детей из этой семьи ходит по миру, становится жутковато, но Юнги заставляет себя слушать дальше. — Наш отец… ему нужен был ребенок каждый год, я сам не понимаю, зачем ему столько, но… после неудачных родов наша мать дала свету мертвых детей. Сразу двоих, ни один из которых уже не дышал. И тогда отец, он просто… выбрал себе женщину, чтобы та родила. Это все происходило на наших глазах, Юнги. Каждый это запомнил. И теперь он пытается сделать это же с вами. Но Намджун все еще помнит, я уверен, он не забыл слезы матери, когда та узнала обо всем, что случится. Нам пришлось принять ребенка другой женщины, будто ничего не произошло, и обращаться с ним, как с членом семьи. Не знаю, как другие, но я не жалею об этом — в конце концов, Тэ вырос прекрасным омегой и не виноват в том, что родился… не при самых хороших обстоятельствах… Сокджин застывает, красивое лицо превращается в маску, будто он вот так здесь и сидел, ничего не говоря. Когда Юнги тянется потрепать его по плечу, бета дергается, вырванный из раздумий. Круглые глаза смотрят слегка испуганно, как у человека, которого разбудили. — О чем уж я? А, о Намджуне. Он был единственным, кто осмелился сказать отцу в лицо, как относится ко всему этому, и осудить его болезненное желание сделать как можно больше детей. Я знаю о том, что отец готовит Джуну другую омегу. Но я точно уверен, что твой муж никогда на это не пойдет. Не после того, что он пережил. Поэтому, просто… доверься ему, хорошо? А если он сделает что-то не то, рядом есть те, кто его остановит. И это не только я. Думаю, ты и сам понимаешь. Все это время Юнги только и мог, что молчать. Чужие слова лились в уши нескончаемым, звенящим потоком, который не осмысливался полностью. Так значит, Тэхен — не совсем родственник, не совсем брат. Это было видно по его лицу, губам и глазам, даже по более светлым волосам, но Мин никогда раньше не думал об этом. А Намджун не рассказывал, может, не желая обо всем вспоминать. «Я должен был идти к отцу, чтобы отказаться», — вспыхивает в голове, заставляя Юнги задрожать. Вот же оно — то, что хотел сделать муж… но хочет ли теперь? Мин вскакивает, намереваясь пойти в другой дом и, наконец, поговорить нормально, заставить рассказать все и вытянуть мысли… Однако входная дверь открывается с громким стуком, а на пороге оказывается человек, которого не хотелось бы видеть. Отец Джуна смотрит на омегу так, будто желает выкинуть того при первой же возможности; но вдруг лицо смягчается, являя неприятный, победный оскал. — И ты здесь, — гремит Ким, смотря на Юнги сверху вниз. Тот сжимается и делает шаг назад, натыкаясь на широкую сокджинову грудь, за которой, увы, не спрячешься. Мужчина переводит взгляд на сына, и в глазах у него плещется лед. — Зашел сказать, что они уже в доме. Так что приготовь что-нибудь для омеги, он должен хорошо есть, чтобы родить здоровое дитя. Он даже не разменивается на слова для Юнги, попросту разворачиваясь и уходя. А парень сползает вниз, все еще не в силах поверить в то, что с ним правда так обошлись. — Ты говорил, что он… — Подлец, — рычит Джин, на стол летит скрученное полотенце. Мужчина упирается руками в столешницу, тяжело пыхтя, и это остается единственным звуком, наполняющим дом.