Нокаут

      С таким изнуряющим графиком, как у Маркуса, мало кто мог вытерпеть хотя бы неделю. И, давая своё согласие на заключение сделки, он был уверен в том, что журналист сам же откажется от своей затеи. Утренние и вечерние тренировки, подготовка к свадьбе, а также повседневные заботы требовали частых поездок в разные кварталы города. Это утомляло даже тех, кто сопровождал Маркуса.       Но, к удивлению боксёра, Саймон не только не сдался после двух дней, но и с большим энтузиазмом расспрашивал его о подробностях его личной жизни. Саймон ликовал, когда узнал, что Норт всё же беременна и выходит замуж, но вовсе не за Маркуса. Каждое новое знание Саймон непременно записывал, чтобы не забыть, причём интересовала его любая информация, даже та, которая лишь косвенно относилась к Маркусу.       — Ты должен был быть осторожнее, — с упрёком говорит Норт. — Если бы не пошёл в этот чёртов «Рай», всё было бы хорошо.       — Как будто бы я без тебя этого не знаю, — кривится Маркус. Они с Норт редко ругались и в целом спорили, но иногда она могла включить режим «старшей сестры», пытаясь выставить Маркуса глупым и инфантильным, хотя сама зачастую была не лучше. Из-за этого в последнее время возникало много ссор, но Маркус старался быть более терпимым, потому что понимал, как Норт сейчас тяжело. Свадьба, ребёнок, гормоны, в придачу ещё и Карл…       Своей болтовнёй Саймон раздражал всех, помимо, на удивление, Норт. Не то, чтобы она прониклась к нему тёплыми чувствами с самого начала. Наоборот, она уговаривала Маркуса не доверять ему и не подпускать его ближе, чтобы не скомпрометировать себя снова. Но Саймон обладал нечеловеческим обаянием, которому многие женщины, в особенности беременные, противостоять были не в состоянии. Похожий эффект на Норт воспроизвёл бы щенок, вертящийся под ногами и мило гавкающий временами на фикус или Карла. На фикус Саймон не лаял, но любил переговариваться вполголоса с Карлом, притворявшимся глухим. Так, думая, что обманул старика, Саймон наивно подшучивал над ним, в то время как Карл слышал каждое слово и молчал, что было для него несвойственно.       Саймон, если он был в хорошем настроении, мог говорить без остановки, безобидно шутить над Маркусом, единственным объектом его шуток, как единственный ботинок, который пёс отвёл себе для того, чтобы периодически грызть. Норт, в свою очередь, хоть и не потерявшая остатки разума из-за гормонов, всё же не могла не поощрять Саймона в его начинаниях, и на третий день они уже вместе подшучивали над Маркусом во время тренировок, постоянно отвлекая. Карл ругался, но, скорее, из приличия, чем из-за искренней неприязни к Саймону. Ему было всё равно, узнает ли свет о том, кого «этот остолоп трахает» или нет, поэтому к Саймону он относился так же, как и Норт — как к домашнему питомцу, нелюбимой, но требующей терпения зверюге. Один Маркус не мог выносить этого вертлявого болтливого журналиста, не понимал, почему его семья, предав его, приняла его как должное.       Несмотря на то, что Саймон шантажом вынудил Маркуса сотрудничать с ним, было сложно его ненавидеть. Маркус сам по себе был не способен ненавидеть кого-либо, хотя то, что он испытывал на данный момент к Саймону, по-другому назвать он не мог.       — Ты — как новый вид клещей, обитающий на человеке, — так он говорит Саймону.       — Это самый лучший комплимент, который мне когда-либо делали.       Понемногу Саймон начал замечать, что в семье Манфредов не всё так гладко, как кажется на первый взгляд. Карл часто злился, но это можно было бы списать и на старческий маразм, если бы не его постоянные нападки, адресованные только Маркусу. На ругань тренера он не обращал вовсе никакого внимания, видимо, уже привыкнув к ней. Даже Саймону теперь перепадало, но он легко отшучивался и даже приподнимал старику настроение своей находчивостью. В то же время Карл ни слова не говорил Норт. Она пыталась с ним заговорить, но каждая попытка игнорировалась Манфредом, после чего Норт, расстроенная или разозлённая, уходила прочь из спортзала, забывая попрощаться с Маркусом.       — Карл — неплохой человек, — объяснял Маркус после тренировки. — Он по-своему заботится о ней, но не всегда это выходит. Ему сложно принять её выбор.       — Это из-за её жениха? — спрашивает Саймон, убирая блокнот подальше. Он пообещал, что не будет писать о таких вещах.       Маркус кивает.       — Самое забавное в том, что он даже чем-то похож на Карла.       — Я думал, Карл единственный и неповторимый.       — Мы все так думали, пока Норт не познакомилась с Пьером.       Саймон однажды познакомился с ним; это был уже довольно зрелый (около тридцати пяти лет) француз с властной самоуверенностью в голосе и орлиным спокойным взглядом. Сходство между ним и Карлом было очевидным для всех, кроме самого Карла и Норт.       За прошедшие три дня Саймон так ни разу и не побывал в квартире Маркуса, поэтому, когда он узнал, что планов на день, помимо вечерней тренировки, у них нет, он несказанно обрадовался. Как уже было известно, Маркус был домоседом несмотря на то, что дома бывал только ночью. И всё же он чаще предпочитал отдыхать дома, чем в любом другом месте за исключением дома Манфредов, где он провёл большую часть детства.       Маркус разулся, войдя в квартиру, и босиком сразу же прошёл в ванну, что немного удивило Саймона.       — Так ты чистюля? — Саймон заходит за ним и облокачивается плечом о косяк двери, ожидая, пока Маркус вымоет руки и лицо. Не то, чтобы это явление так редко встречалось, просто Маркус не выглядел как тот, кто особенно привередлив к гигиене. В квартире, как потом оказалось, царила чистота и перфекционизм. Саймону даже пришлось некоторое время привыкать к тому, что каждая вещь, начиная от книги на полке над плазменным телевизором до диванной подушки имела своё место и всегда должна была возвращаться именно туда.       Всё в гостиной имело практичный незамысловатый вид и явно использовалось только по предназначению. На диване явно никто никогда не спал, на журнальный столик не клали ничего, кроме мелких канцтоваров, блокнотов и кружек. В каждой комнате всё выглядело так, словно ни одна вещь ещё ни разу не сдвигалась с места с самого заселения. Обстановка была какой-то чопорной и чересчур правильной.       Только одна деталь выбивалась из общего настроения чёрно-белой холодности. В гостиной напротив панорамных окон висел триптих картин — три пейзажа: слева мрачный небольшой домик с серой кирпичной кладкой и чёрной решётчатой калиткой, посередине — большой белый особняк, к которому примыкает сад с нежно-равнодушными скульптурами античных богов, справа — дом, окружённый садами с цветущими яблонями, освещённый лучами весеннего солнца. И если первые две картины и могли бы хоть как-то слиться с прочим интерьером, то последняя, яркая и тёплая, совсем выбивалась из общего настроения.       — Ты будешь чай или кофе? — Дома Маркус становился более дружелюбным и разговорчивым. Даже взгляд его, напряжённый, как у человека, ожидающего подвоха, становился мягче и спокойнее. Саймон понял, что именно здесь можно узнать как можно больше.       — Это похоже на импрессионизм, — Саймон кивает на триптих, имея в виду только третью картину.       — Правда? — Маркус ставит перед ним кружку с кофе. — Спасибо.       — Это твои работы?       — Да.       — Не знал, что ты рисуешь, — удивлённо произносит Саймон. — Где ты учился?       — Нигде.       Саймон с укоризной смотрит на Маркуса, но его невозмутимый вид доказывает, что он даже и не думает шутить.       — У меня домашнее образование, — говорит Маркус. — Я занимался с гувернёром. Математика, история, география, музыка, живопись и прочее.       — Не знал, что такое всё ещё существует.       Маркус забирается с ногами на диван, облокачивается на подлокотник и, взяв в руки чашку и устроив её на коленях, устремляет взгляд в пустоту. Саймон уже не раз замечал за ним такую привычку. Тогда, в торговом центре было что-то похожее, только более выраженное. Тогда был страх и полная дезориентированность, теперь — только малая доля беспокойства.       — Получается, у тебя никогда не было всей этой школьной мишуры?       — Что ты имеешь в виду?       Саймон старается ненавязчиво расспрашивать Маркуса каждый раз, когда они остаются наедине, но пока ни одна попытка не принесла никакого результата. Маркус увиливал, отказывался отвечать на вопросы, злился, применял, в общем-то, любые методы, чтобы не рассказывать Саймону ничего.       — Драма, драки с одноклассниками, отвратительные учительницы, первая влюблённость, выпускной?..       — Нет, не было, — лицо Маркуса становится ещё мрачнее.       — Даже влюблённости? — удивляется Саймон. — Ты ни разу не влюблялся?       — Нет. Не до этого как-то было.       Саймон задумывается, забывая о кофе.       — И у тебя никогда не было отношений с парнем?       — Саймон. Мы не говорим об этом.       «Тогда неудивительно, что ты вырос таким социопатом», — говорит Саймон, еле сдерживаясь, чтобы не закатывать глаза.       — Я спрашиваю не как журналист, а как…       — Друг? Мы не друзья, Саймон. Ты шантажируешь меня, угрожая выдать конфиденциальную информацию. Может, ты забыл, но мне как-то сложно упускать это.       Маркус отворачивается, но Саймон замечает, как беспокойно у него приоткрывается рот, как взгляд мечется с одного предмета на другой.       Вдруг раздаётся настойчивый плаксивый полустон-полуписк, на диван рядом с Маркусом запрыгивает большой белый кот, очень лохматый и очень медлительный. Он краем глаза взглядывает на Саймона и ставит лапу на бедро Маркуса, чтобы привлечь его внимание. Маркус убирает чашку с колен и позволяет питомцу пригреться у своего живота.       — Как его зовут? — спрашивает Саймон.       — Это она. Её зовут Бастет.       — Ей подходит. Можно её погладить?       — Не стоит. Она не любит чужих.       Саймон чуть улыбается. Он неуверенно перебирает пальцами.       — Питомцы всегда похожи на хозяев. Ты тоже не любишь новые знакомства?       — Да. Особенно с журналистами.       Саймон хмурится.       — Маркус, я не хочу тебе навредить. Да, я поступаю неправильно, но это единственный компромисс. Если бы я действительно не думал о последствиях, я бы просто написал всё, что знаю, даже не спрашивая тебя.       — К чему ты ведёшь?       — К тому, что не все люди настроены против тебя, — заканчивает Саймон. Он уже понял, что уживаться с обществом Маркусу довольно сложно, что единственные люди, с кем он может нормально общаться — это Карл и Норт. Но это были уже крепкие тёплые отношения, выстроенные в детстве, а молодому человеку, как считал и сам Саймон, необходимы новые знакомства. В жизни Маркуса рано или поздно должны появиться новые люди, иначе он в итоге останется один. Карл рано или поздно умрёт, а у Норт совсем скоро появится своя собственная семья. Саймон начинал осознавать свою цель, которую он поставил себе ещё тогда, когда Маркус, ошарашенный шантажом, боязливо взглядывал на своих фанаток. Эту цель он не мог поставить осознанно, потому что не был никогда психологом, но он почувствовал это. Он увидел вакуум вокруг Маркуса, который тогда, в торговом центре, дал крупную трещину. Когда в этот вакуум проник воздух, Маркус выглядел так, словно каждый вздох причинял ему боль.       Он не может жить без этой клетки, которую создал для себя. Саймону тут же захотелось вытащить его из этой клетки, но так, чтобы Маркус, освободившись, смог выдержать давление реального мира. Наверное, это было неправильно с его стороны, ведь этим должен заниматься психолог, но Саймон был слишком амбициозен. Он любил ставить перед собой немыслимые задачи, представлять свой триумф, когда он выполнит ту или иную сложную задачу. Это тешило его самолюбие, в такие моменты он чувствовал, что может гораздо больше, чем кажется.       Они долго молчат, в комнате раздаётся только громкое довольное урчание Бастет. Маркус ничего не говорит, и Саймон принимает это за ответ. Видимо, он настолько неприятен боксёру, что тот не собирается идти на контакт, даже вынужденный. Саймон понимал его в какой-то степени, но не чувствовал себя подонком потому, что единственное, что навредило Маркусу — это эмоциональное давление, которое взрослая состоявшаяся личность вроде него должна была выдержать. Саймон не ожидал, что Маркус окажется настолько чувствительным.       — Спасибо за кофе, — говорит Саймон, вставая. — Сегодня и завтра я не буду тебя трогать.       Саймон идёт к дверям, но его останавливает спокойный голос Маркуса:       — Эти дома на картинах — три дома, в которых я жил. Первый, — он указывает на серый домик, менее всего похожий на реальную постройку, — это дом моих родителей, я жил там до пяти лет, пока они не погибли. Я плохо помню, как он выглядел, а фотографий осталось очень мало, поэтому получилось не очень правдоподобно. Я запомнил его таким. Мрачным, тесным. С удушливым воздухом.       Саймон смотрит на Маркуса, затем на картины.       — Второй — дом Брайана и Кейт. Они условно мои дядя и тётя, но очень далёкие. Органы опеки спихнули меня на них, когда нашли родственную связь. Они детей не любили, своих никогда не было, но меня пожалели. Наняли гувернёра, выделили пару комнат и редко обо мне вспоминали. Дом был настолько огромным, что иногда я не видел их по несколько дней. Там не было ничего для детей. Мне нельзя было ничего трогать. Я чаще играл за пределами дома.       — Третий — дом Манфредов?       Маркус кротко улыбается.       — Да. Он находился по соседству с нашим, Карл и Норт приезжали туда только на лето. Когда я в первый раз залез в их сад, чтобы наворовать яблок, Карл меня чуть ли не убил. Даже вынес ружьё, чтобы попугать. Оно, кстати, было не заряжено. В следующий раз он меня поймал, отодрал за уши, а потом заставил собирать яблоки вместе с их садовником. Я каждое лето проводил у них, часто гостил в их доме здесь, в Детройте, зимой. Я жил у них некоторое время после совершеннолетия, пока не купил эту квартиру.       Саймон разглядывает третий пейзаж. Солнце, цветущие деревья, ухоженные тропинки и просторная веранда.       — Когда Карл начал тебя тренировать?       — Лет с девяти, наверное. Я тогда уже почти жил у них. Это хороший материал для статьи?       Маркус откладывает чашку в сторону и обнимает Бастет, которая, сонно развалившись на его руках, только громче мурлычет. Он выглядит немного беспокойно, не встречается взглядом с Саймоном, но, кажется, он изменил своё враждебное настроение на нейтральное. По крайней мере, рассказав о картинах, он дал понять, что будет сотрудничать. Трещины на вакууме разрастались сетью по его стенкам.       — Ты можешь уйти? Я устал, — просит Маркус. Саймон кивает.       — Увидимся послезавтра.

***

      Соскучиться Саймон не успел за то время, что они не виделись потому, что на следующий день с утра Маркус сам позвонил ему. По холодному тону и медленному темпу речи стало понятно, что Маркуса что-то беспокоит, но показывать этого он не хочет. По телефону он почти ничего не объяснил, только попросил Саймона съездить с ним куда-то, предупредил, что заедет через час, не спрашивая, есть ли дела у самого Саймона на этот вечер. Не то, чтобы он был очень занят. Но он явно не собирался в этот день выезжать из города.       В итоге через сорок минут, а вовсе не через час, Саймон сидел на заднем сидении такси вместе с взволнованным Маркусом, который то и дело теребил в руках небольшой рюкзак. Он ничего не ответил на приветствие Саймона, только коротко кивнул, будто бы показывая, что он в курсе, что он не один.       — Что-то произошло? — спрашивает Саймон.       — Нет, но, боюсь, произойдёт.       Поймав вопросительный взгляд Саймона, Маркус немного растерялся и вдруг улыбнулся детской беспомощной улыбкой.       — Ты ведь знаешь Стефана Лемана?       — Немца? Да, я даже познакомился с ним как-то… Претендует на звание великого бойца в будущем, — не чувствуя подвоха, говорит Саймон.       — У меня с ним бой через месяц.       Саймон сначала не придаёт этой фразе того значения, которое ей следует принять. Он даже делает вид, будто бы всё понял и ничуть не удивлён, и Маркус смотрит на него, с неуверенностью заглядывая в глаза.       — Ты бросил ему вызов?! — вдруг вскрикивает Саймон, опомнившись. Маркус подскакивает на месте, чуть ли не роняет в ноги рюкзак и поникает головой.       — Нет, от него пришло предложение. После боя со Стивенсоном…       — И ты согласился? Ты с ума сошёл?       Эмоции переполняли Саймона, и он не мог удержаться. Забыв о том, что у них с Маркусом и без того натянутые отношения, он продолжал говорить о глупости подобного решения, расхваливал немца и совершенно не обращал внимания на водителя, который вдруг заинтересовался диалогом пассажиров. У журналиста даже дрожали руки от волнения.       — Саймон, тише, — просит Маркус. Он и сам понимает, на что подписался. О бое было известно уже несколько дней назад, тогда Маркус был воодушевлён и сам себе казался храбрым и сильным бойцом, прорывавшимся к топу лучших боксёров мира. Но энтузиазм быстро исчез, когда Маркус понял, что шансы не равны. У Лемана не было ни одного проигрыша, даже не было ничьих из двадцати двух боёв. Он весил не намного больше Маркуса, они были в одной весовой категории, но Леман был старше и опытнее. Видимо, немцу очень захотелось показать новичку на арене, что врываться на ринг с такой наглостью непозволительно. Иначе это никак нельзя было объяснить. Леман как будто бы специально для Маркуса понижал свою рамку, так сказать, снисходил до него, чтобы лёгким движением руки смести его с арены. Маркус хотел бы отказаться от этого боя, но гордость не позволяла ему теперь, когда он уже согласился, сдавать назад. В его случае это казалось непростительной роскошью.       Каждую тренировку он думал о предстоящем бое. Леман не выходил у него из головы, это выматывало. У Маркуса стремительно таяли и физические, и душевные силы. Он бы никогда не признался себе, но в глубине души он думал о том, чтобы этот бой отменился как-то самим собой. По техническим причинам, может. Леман или он могут получить травму на тренировке. Или у кого-то из них вдруг появятся неотложные дела, которые ни в коем случае нельзя откладывать. Но ничего этого не происходило, и Маркус знал, что не произойдёт, поэтому на тренировках он работал куда больше обычного, буквально на пределе своих сил. Саймон мог заметить, что Маркус приходит в спортзал раньше Карла и младшие тренеры часто сменяют друг друга, когда спаррингуются с ним.       Карл, вопреки всему, был даже спокойнее обычного. Он выглядел либо как человек, полностью уверенный в победе своего подопечного, либо как тот, кто, отпустив вожжи правления, позволил судьбе управлять всем процессом. Маркуса больше всего пугал этот фаталистический настрой Карла. Кажется, ему было всё равно, проиграет Маркус или нет.       Больше всего Маркус боялся нокаута. Он боялся, не того, что сделают с его телом, но того, что могут сделать с его волей. Он не хотел становиться как Карл или его бывший ученик, Робин, он не хотел уходить с арены так рано и тренировать. Это был неплохой жребий, но Маркус любил ринг. Только там он чувствовал в себе силы противостоять той невидимой силе, которая каждую минуту давила на него.       Когда Саймон, чуть успокоившись, смотрел в упор на спинку переднего сидения, будто бы находя в его обивке нечто интересное и незримое другим, Маркус аккуратно, пододвинувшись, пнул его коленом, чтобы привлечь внимание, Саймон дёрнулся и подсобрался.       — Куда мы едем?       — В летний дом. Карл и Норт уехали туда на выходные, а мне нужно поговорить с Карлом.       — О чём, если не секрет?       Маркус хмурится.       — У Карла уже давно проблемы со здоровьем. Врач говорит, что Детройт вредит ему своей экологией и шумом. Мы с Норт нашли один курорт в Канаде. Там очень красиво, горы, озеро рядом. Самое главное, что там лучшее оборудование в Северной Америке. Мы не стали смотреть санатории в Европе, Карл боится летать на самолётах. Прихватит сердце, и…       — Он согласится на это? — удивляется Саймон.       — Нет, конечно, — хмыкает Маркус, — Норт ему уже сказала, он накричал на неё и заперся у себя в комнате. У них там с Ральфом скоро истерика начнётся. Дверь выломать не могут.       — С Ральфом?       — Садовником.       Саймон смотрит на Маркуса с сомнением.       — А как же бой?       — С боем ничего не случится. Я не отменю его.       — Но Карл — твой тренер…       — Прежде всего он мой… он мой отец, — Маркус запинается, не зная, стоит ли это говорить. — Мне важно, как я выступлю на этом бою, но моя семья превыше всего. Ничего, буду тренироваться с Робином, он обещал приехать на время. Он дрался с Леманом ещё когда сам был на ринге, знает, что делать.       — Он дрался с ним очень давно, Маркус. А как тренер Робин ещё не…       — Саймон, ты говоришь так, будто бы у меня есть выбор! — вспыхивает возмущённо Маркус. — Сам подумай. Ты бы стал рисковать своими близкими ради карьеры? Ты ради неё даже меня растоптать не можешь! Ты ещё более бесхребетный, чем я.       Саймон оторопел.       — Я бесхребетный? То есть, уж лучше бы не мучился с тобой и просто написал всё, как есть?       — Тебе бы это было определённо легче сделать.       — Будь ты на моём месте, как бы ты поступил?       Маркус пожимает плечами, но сразу становится ясно, к чему он склоняется больше.       — Маркус, какой же ты всё-таки… — Саймон недовольно поджимает губы. — Придурок ты всё-таки.       — Какой есть.       — Ладно, закрыли тему, — вздыхает Саймон, — я не понимаю ещё одну вещь. Зачем ты взял меня с собой?       Маркус помедлил с ответом, и Саймон заранее ему не поверил.       — Поможешь дверь выломать.       Маркус не смог бы выломать межкомнатную дверь? Кто в это вообще поверит? К тому же, в доме ещё и садовник.       — Зачем ты врёшь? — спрашивает Саймон, но по взгляду, украдкой брошенному на него, понимает, что ему не ответят не из-за нежелания, а из-за какой-то глупой непримиримой ни с чем гордости. Маркус никогда не признает, что ему нужна поддержка и что Саймон — единственный, кто эту поддержку может ему оказать.       Дом Манфредов выглядел совсем не так, как на картине Маркуса. В нём ещё оставалось что-то тёплое — оранжевый свет в окнах, жёлтая кирпичная кладка, но в осенних сумерках он выглядел опустело и одиноко. В саду была видна работа мастера: кусты гортензии были аккуратно подстрижены, дорожки, выложенные из светлого камня, ухожены. Только деревья вокруг дома поникли от холода и сжались вокруг его крыши, как люди, пытающиеся согреться у тлеющего костра.       Может, летом это место выглядело лучше. Саймон шёл за Маркусом, оглядываясь вокруг, замечая под яблоней небольшую беседку, у крепкого древнего дуба — самодельную качель. Это место будто бы несло траур по выросшим здесь детям, которые слишком редко возвращаются сюда.       Но внутри дом был живым. Разбросанные карандаши в прихожей на столике, наскоро накинутая на плечики женская куртка и мужское пальто, звонкое потрескивание поленьев в камине. Навстречу из гостиной им выбежал мохнатый неуклюжий пекинес, явно обрадовавшийся приходу гостей, за ним молодой мужчина с беспомощно-детским выражением глаз. Медленно прошла к Маркусу Норт, понурив голову.       — Он в кабинете?       Маркус мигом стал собранным, уверенным в себе, только на мгновение оказавшись среди тех, кому сил на данный момент не хватало. Он решительным шагом направился в гостиную, остановился там перед запертой дверью.       — Карл! — громким утробным голосом кричит он. — Открой. Карл, я выломаю дверь.       Саймон останавливается рядом с Норт, думая, что лучше сейчас остаться с ней. Она не выглядела обеспокоенной чем-то, но прямой стеклянный взгляд её пугал даже больше, чем это могли бы сделать слёзы. Ральф, нервно подёргивая руками, встал рядом с Маркусом, готовый в любой момент помочь ему.       — Карл! — повторяет Маркус. Наконец за дверью слышится еле различимая ругань, скрип коляски. Маркус отходит в сторону, замок щёлкает, дверь отворяется. Карл смотрит на мужчину снизу вверх с претензией и обидой, держа в руках бокал с прозрачным рыжеватым напитком.       — Тебе нельзя виски, — вдруг плаксиво произносит Норт, но, спохватившись, отворачивается и делает лицо как можно более равнодушным. Саймон замечает, как по её щеке быстро стекает слеза, но она её вытирает и прикрывает глаза.       — Пойдём поговорим, — Маркус пытается отобрать у старика бокал, у него не получается, но тут Ральф мгновенно перехватывает посуду.       — Если ты собираешься говорить о том же, о чём она, то проваливай сразу, — отвечает Карл.       — Карл, это важно.       — Хотите избавиться от меня, так и скажите, — у Норт еле заметно вздрагивают плечи, а Ральф болезненно морщится, видимо, они не в первый раз слышат это.       — Так, всё, — нетерпеливо говорит Маркус, подталкивая кресло Карла обратно в кабинет. Он заходит вместе с ним и закрывает за собой дверь. Из гостиной слышны их голоса, но что они говорят — непонятно.       — Ты как? — Саймон осторожно кладёт ладонь на плечо Норт. Она неуверенно кивает.       — Порядок.       — Хочешь поговорить?       — Нет…       — Ральф сейчас сделает чай для вас! — внезапно срывается с места предполагаемый Ральф. Саймон обращает удивлённый взгляд к Норт, когда мужчина выбегает из комнаты.       — Это разве не Ральф?..       — Ральф, — подтверждает Норт. — Не обращай внимания, у него есть некоторые… странности. Но он хороший.       Саймон успел заметить, что многие движения Ральфа были чересчур резкими и будто бы нервными, говорил он быстро и нередко скомканно.       Норт ложится на диван, устало облокачиваясь спиной о подушки. Она подкладывает под голову руку и, видимо, пытается прислушаться к разговору за дверью. Пекинес, ворочая из стороны в сторону боками, неожиданно ловко запрыгивает на диван рядом с ней и ложится у её живота, будто бы чувствуя, какая часть тела более всего нуждается в тепле.       Саймон садится в кресло, закидывая ногу на ногу. Он может слышать только особенно громко произнесённые слова, но собрать их воедино не получается. Карл часто повышает тон, но Маркус, кажется, остаётся спокойным. Саймон заметил одну особенность Маркуса; когда дело касалось его семьи, он неожиданно находил в себе силы идти и решать возникшие проблемы, но когда что-то угрожало ему одному, он терялся перед опасностью и не знал, что делать. Ему гораздо легче было защищать кого-то другого, нежели самого себя.       Норт всё это время сохраняла спокойствие. Она задумалась о чём-то и теперь смотрела на огонь; в этот момент она была как никогда похожа на Маркуса. Кажется, с его приходом она успокоилась. Может, она тоже чувствовала в нём ту силу, которая оберегала их всех?       — Маркус обязательно уговорит его, — произносит вполголоса Саймон, когда Норт чуть подскакивает на месте от вскрика Маркуса. Теперь голос Карла становится тише, он в целом говорит меньше. Маркус потерял терпение. — Всё будет в порядке.       — Конечно, — слабо улыбается Норт. — Не беспокойся. Я нервничаю, но это нормально. Я умею держать себя в руках.       Она явно имела в виду то, что она каждый миг помнит, какая на ней ответственность. С таким отцом, наверное, у неё постоянно должны были шалить нервы, но большую часть времени она всё-таки выглядела так, будто всё в порядке. Это было не равнодушие, а забота о собственном здоровье и здоровье ребёнка. Приходит Ральф, неся на подносе чайный сервиз. Он в первую очередь подаёт чашку Норт.       — Ральф знает, что Норт любит крепкий, но в чае много кофеина, а это плохо для ребёнка, — говорит Ральф, — Ральф читал про питание беременных, когда узнал, что Норт приедет.       — Вы все со мной возитесь, как с фарфоровой, — закатывает глаза Норт беззлобно, тут же улыбается садовнику, — спасибо, Ральф.       — А ещё Ральф припас баночку розового варенья, — с довольством умелого хозяина добавляет Ральф. — Специально для фарфоровой Норт.       — Да? — Глаза Норт зажглись голодным блеском. — Оно у тебя ещё осталось?       — Ральф запасливый.       Саймон, честно говоря, не ждёт, что ему тоже предложат чай, наблюдая за этой идиллией. Он чувствует, что, если бы не этот садовник, этот дом бы уже давно перестал быть таким, каким его видел Маркус в детстве.       Ральф вдруг вспоминает о Саймоне и протягивает ему чашку с подноса, краснея.       — Ральф забыл спросить, какой чай вы любите…       — Ничего, — улыбается Саймон, — спасибо.       — Дай ей хотя бы шанс! — внезапно отчётливо и громко звучит голос Маркуса за дверью, слышно, как тонкое стекло чашки Норт бьётся о блюдце. Карл что-то возмущённо отвечает, Маркус снова что-то кричит. Потом голоса снова затихают, слышится возня и шаги, дверь с тихим стоном отворяется, и выходит Маркус. Он выглядит усталым и смущённым чем-то, его взгляд медленно перемещается на Ральфа. Почему-то он старается избегать зрительного контакта с Саймоном и Норт.       — Ральф, принеси его лекарства.       — О боже, — выдыхает Норт, напрягаясь всем телом, уже собираясь вскочить и пойти в кабинет.       — Всё нормально, — предупреждает Маркус её действия, — он сказал, что ещё не пил вечернюю дозу. Ральф, иди.       — Подожди… Он сам решил выпить лекарство?       — Да, — улыбается еле заметно Маркус. Он наконец снимает куртку и садится рядом с Норт, к нему лезет непоседа-пекинес, чтобы облизать. — Коннор, нет, чёрт возьми…       Не успевает Ральф прибежать обратно со стаканом воды и лекарствами, Карл сам выезжает в гостиную с привычно-недовольным лицом.       — Ты и белобрысого притащил, — вместо приветствия говорит Карл Маркусу. — Как репейник к жопе пристал.       — И вам добрый вечер, мистер Манфред, — смеётся Саймон.       Карл по-прежнему не смотрит на Норт, но, выпив наконец поданные ему таблетки, он переводит взгляд на неё.       — Как там твоего хахаля зовут? Питер? — Он прекрасно помнил его имя.       — Пьер, — выдыхая, говорит Норт.       — Замечательно. В воскресенье мы идём на ужин. Пусть изволит явиться.       Маркус довольно хмыкнул, Саймон и Норт удивлённо смотрели на Карла; это было слишком неожиданно для Норт, а Саймон просто был очень рад, что Маркус каким-то образом нашёл правильные слова и всё-таки вправил старику мозги на место.

***

      В комнате было свежо из-за прохладного осеннего ветра, веявшего от окна. Маркус готовился ко сну, одеваясь после ванны в просторную мягкую майку, показавшуюся холодной после горячей воды. На душе было необычайно спокойно после разговора с Карлом. Несмотря на то, что Манфред так долго упорствовал, раздражал себя и Маркуса, он сдался. Ему пришлось признать свою неправоту. Больше всего в споре Маркуса задело пренебрежение, с которым Карл старался говорить о Норт, которая ради него делала всё. Раньше он был куда терпимее, теперь старость сказывалась на нём. Домашние прощали ему это, понимая, что сам Карл не хотел бы причинять боль окружающим, но болезнь влияла на него.       Маркус даже самому себе не мог признаться, зачем ему нужен Саймон. Ехать одному Маркусу было бы тяжело. Он бы не выдержал напряжения, в которое он сам же себя и вогнал бы перед разговором. А Саймон отвлекал его внимание, пока они ехали.       С другой стороны, Саймон был единственным из посторонних, кто знал о главных проблемах их семьи. Саймон просил информации, и Маркус старался теперь её ему предоставить, но только в том виде, в котором она была в реальности. То есть, Маркус не хотел, чтобы Саймон понял что-то не так, как ему хотелось бы. Он старался показать ему свою настоящую жизнь. Он решился сделать это после того разговора в его квартире. Может, на него так подействовали уверения Саймона, может, он сам понял, что лучше рассказывать правду, как она есть, а не пытаться скрыть что-то. Рано или поздно всё тайное становится явным, думал Маркус. Но, пожиная плоды своего прежнего опыта, Маркус не мог не признавать, что лучше бы секреты оставались секретами.       — Ты молодец, — тихо произносит голос за спиной. Саймон стоит, облокотившись плечом о косяк двери. На нём старая белая рубашка Маркуса, которую он носил ещё в семнадцать лет, будучи подростком. Саймону она приходится в пору. — Никогда бы не подумал, что Карла можно уговорить помириться с Норт.       — Это не могло больше продолжаться.       Маркус надевает пижамные штаны, замечая, что взгляд Саймона задерживается на его ногах и ягодицах.       — Стесняешься?       — Было бы чего.       Маркус ложится на кровать, устраивается на подушках, подпирая голову рукой.       — Я постоянно отвечаю на твои вопросы, — говорит Маркус, — теперь твоя очередь.       Саймон ухмыляется и проходит в комнату. Он обходит кровать кругом, прикрывает форточку и садится на противоположный угол постели.       — Что ты хочешь узнать?       Маркус на мгновение задумывается.       — Сколько тебе лет?       — Двадцать девять.       — Да? — немного удивлённо спрашивает Маркус. — Я думал, меньше.       — А ты выглядишь старше двадцати одного, — замечает Саймон. — У тебя взгляд слишком серьёзный для малолетки. И ты постоянно хмуришься.       — А ты постоянно улыбаешься, как идиот.       — Лучше улыбаться, как идиот, чем хмуриться, как унылое дерьмо. К тому же, у тебя красивая улыбка.       Маркус тихо посмеивается.       — Ладно, я постараюсь улыбаться почаще. — Он задумывается надолго, так надолго, что Саймон уже нетерпеливо оглядывается по сторонам, пытаясь найти себе предмет развлечения. Маркус решается спросить что-то.       — Можно вопрос личного характера?       — Думаю, да, — заинтересованно отвечает Саймон.       — Тебе нравятся девушки или парни?       — Скажем, и те, и те, — пожимает плечом Саймон, чуть улыбнувшись, — я не люблю ограничивать себя, поэтому мне могут нравиться и мужчины, и женщины.       — Тогда, в клубе, ты был с мужчиной?       — Да. Милый мальчик, молодой совсем, даже младше тебя. А ты? Тот парень, который был с тобой, знал твоё имя. Политика конфиденциальности, да?       Маркус отворачивается. Ему не хочется говорить о том, что было с ним в «Раю». Между ними снова возникает стена молчания.       — Знаешь, Маркус, — вдруг говорит Саймон, — быть геем или лесбиянкой сейчас нелегко, потому что многие люди просто не хотят признавать такой стиль жизни. Но необязательно просить у других разрешения или добиваться их одобрения, чтобы жить так, как ты хочешь. Люди всегда будут презирать тех, кто живет по-другому. Я думаю, если ты счастлив с кем-то, то не важно, женщина это или мужчина. Когда ты любишь кого-то, становится как-то наплевать на то, что скажут остальные. Надеюсь, ты когда-нибудь встретишь такого человека и поймёшь.       Маркус зарылся головой в подушки и молча слушал это, не шевелясь. Он чувствовал в Саймоне силу, которой не было у него самого, это задевало его и превозносило Саймона одновременно. Маркус в какой-то степени даже восхищался им, но сказать это вслух он не мог. Упрямство Манфредов передалось и ему.       Едва Маркус после непродолжительной тишины услышал шуршащие неспешные шаги, он резко приподнялся на подушках и взглянул на Саймона, собиравшегося выйти из комнаты.       — Саймон!..       Он остановился и внимательно посмотрел на Маркуса.       — Да? Маркус на мгновение захотел попросить его остаться на время, но вдруг стушевался и снова опустился лицом в подушки.       — Доброй ночи, — пробормотал он. Саймон всё же различил его слова, улыбнулся и ответил:       — Добрых снов.