Нокаут

      Предсвадебная суматоха достигла своего пика перед встречей отца невесты с женихом.       За этот вечер больше всего переживали именно Норт и почему-то Маркус. Он чувствовал на своих плечах груз ответственности за удачное завершение знакомства, если так можно было выразиться, Карла и Пьера, потому что именно он уговорил отца дать будущему зятю шанс. К тому же, Маркус искренне беспокоился о здоровье близких ему людей; семейные распри негативно влияли как на Норт, так и на Карла, хотя он всем своим видом пытался показать, что с ним всё в порядке.       Всё это время Саймон, наблюдавший за приготовлениями к свадьбе и к бою, который он категорически не одобрял, старался сохранять спокойствие, но волнение иногда накрывало его. Сложно было держать себя в руках, когда Маркус, мечущийся по комнате, вдруг начинал говорить о том, что не сможет победить противника. Причём говорил он это с такой паникой в голосе, что Саймон начинал раздражаться; он резонно отвечал, что Маркус может в любой момент отказаться от боя без ущерба своей репутации. В такие моменты Маркус оборачивался на Саймона и смотрел на него молча так, словно тот только что сморозил самую абсурдную чепуху, которую он только мог сказать в подобном случае. Саймон не понимал пока, что, когда Маркус говорит о своём поражении и напускает на себя нервный вид, он требует от собеседника поддержки и похвалы в свой адрес. Ему нужно было какое-то подтверждение со стороны, которое могло бы укрепить его уверенность в своих силах. Без этого подтверждения решимость Маркуса и его стойкость нисколько не убавлялись, и, если бы в любое время часа и ночи его бы вдруг подняли на бой, он бы, ни секунды не раздумывая, вышел бы на ринг. Но без поддержки приступы паники учащались, поэтому Маркус и Саймон, не понимая один другого, нервировали друг друга и спорили впустую, пока наконец Норт, заметившая напряжение между мужчинами, не поговорила с Саймоном.       — Если тебе так легче, можешь думать, что это всего лишь детский каприз, — говорила Норт, — тебе что, сложно поддержать его? Парой слов.       — Я не хочу ему врать, — хмурился в ответ Саймон, — он проиграет, и все это понимают, кроме него, видимо. Я не буду уверять его в том, во что сам не верю.       Тем не менее, Саймон стал гораздо терпимее к Маркусу после этого разговора. Он по-прежнему отвечал, что у Маркуса нет никаких шансов на победу. Видимо, Маркуса такие ответы сбивали с толку, потому что раньше все буквально плясали под его дудку, когда дело касалось его эмоционально-нестабильных состояний. Теперь человек, чьему мнению он уже начинал доверять, постоянно говорил о том, что у него ничего не получится, и Маркусу приходилось не только бороться с паникой, которую он сам себе навязывал, но и выдерживать бетонную тяжесть аргументов Саймона. Это было для него в новинку, но ему казалось, что это пойдёт ему на пользу.       — Выходи уже! — Саймон разглядывал стены ателье без всякого интереса. Он вообще уже мало понимал, зачем волочится за Маркусом по всем заведениям, которые он посещает за день, но в другом случае ему бы приходилось отчитываться в издательстве о проделанной работе, хоть он и взял отпуск за свой счёт на время написания статьи. Получается, популярность, которая придёт к Маркусу перед боем с немцем, привлечёт внимание к статье Саймона.       Наконец штора примерочной отодвигается и со ступенек, как принц из детской сказки, спускается Маркус. Белоснежный смокинг на нём сидел настолько идеально, что нельзя было даже пошутить о том, как неловко Маркус в нём двигался. Маркус переступал с ноги на ногу, постоянно оттягивал воротник рубашки, как будто бы она его душила, да и вовсе выглядел так, что становилось понятно — ему некомфортно в такой одежде.       — Это ужасно, да? Боже, я уже вспотел…       — Всё прекрасно, — успокаивает его Саймон, затем подпирает голову ладонью и мечтательно смотрит на Маркуса. — Попадись ты мне в мои двадцать, я бы тебе отдался за так.       — А сейчас? — игриво усмехается Маркус.       — А сейчас я стал умнее, — отвечает Саймон, — да и завязал я со знаменитыми спортсменами.       Последние слова Саймон произносит как-то тихо и скомканно, но Маркус всё равно слышит и замечает перемену в его лице. Впервые Саймон заговорил о своём прошлом.       — Ты никогда не рассказывал о своих отношениях.       — Нечего рассказывать, честно говоря.       — Можешь, конечно, не говорить, — соглашается Маркус, — но я привык доверять людям, которые доверяют мне в ответ.       Саймон усмехается и поднимает взгляд на Маркуса:       — Ловко…       — Так что?       — Да ничего. Был у меня один… Мужчина, — он усмехается.— Встречались, наверное, года три, но даже и не съехались. Он спортсмен довольно известный, познакомились на пресс-конференции. Ну, я знал тогда, что у него жена и ребёнок, но, знаешь… Просто как будто бы почувствовал, что нравлюсь ему. Мне даже стыдно теперь, столько лет тайным любовником…       Саймон замолкает, а Маркус заглядывает в его хмурое и немного грустное лицо.       — Ты его ещё любишь?       — Да какая любовь, Маркус? — снова усмехается Саймон.— Просто чертовски неприятно. Представь, что тебе несколько лет вешают лапшу на уши: «Да, Саймон, мы всегда будем вместе, ты у меня всегда будешь единственным». Фу, чёрт возьми, противно.       — Почему он так и не развёлся? — наивно спрашивает Маркус.       — По той же причине, почему ты скрываешь свою ориентацию, — говорит Саймон. — Почему-то мне прямо везёт на таких трусов.       — Я не трус, — твёрдо перечит Маркус.       Внезапно Саймон поднимается и подходит к Маркусу. Его взгляд полон откровенной обиды, которая предназначена вовсе не Маркусу, это ясно, как день, а его бывшему. Но Маркус оказывается идеальной мишенью для Саймона. Не следовало им затевать этот разговор.       Саймон почти не думал о том, что происходило тогда. Он просто постарался забыть, окунулся в работу, потому что те отношения не принесли ему ничего, кроме унизительных обид, ничего, кроме боли. Легко делать вид, что ничего не было, когда внезапно тебе приходит короткое сообщение о расставании, которое, конечно, было ожидаемо, но непредсказуемо в той форме, в которой Саймон это известие получил. После трёх лет отношений, наполненных постоянными нервотрёпками и уговорами, ложью и притворством, он получает СМС-ку. Это было, как минимум, унизительно. У Саймона не раз появлялось желание рассказать всё обманутой жене бывшего, но та, как назло, забеременела вторым ребёнком. Это только лишний раз доказало, что никто никогда и не собирался разводиться и оставаться с Саймоном.       Они стоят слишком близко друг к другу несколько долгих секунд. Маркус напрягается.        — Все вы, — Голос Саймона шипящий, как у змеи, которая только и хочет, чтобы больнее укусить жертву, — только на словах такие смелые. Такие независимые. А на самом деле — дети малые, которые с собственной жизнью разобраться не могут. Тыкаетесь носами куда-то вслепую и надеетесь, что всё равно все будут видеть вас сильными и взрослыми.       — Иди высказывай это своему бывшему, — презрительно выплёвывает Маркус.       — А какая разница, если вы так похожи, — отвечает Саймон, — но этот ублюдок уже неисправим. Может, тебе пригодится.       — Обжёгся на молоке, теперь на воду дуешь? У тебя паранойя. — Даже если бы они кричали друг на друга, между ними не было бы такой борьбы, которая была сейчас. Они не отводили взгляда от чужих глаз, и со стороны могло показаться, что они вот-вот вцепятся друг в друга. — Ты ведёшь себя, как истеричка, кидаешься теперь на меня… Поэтому ты так вцепился в эту статью? Хочешь меня помучить?       — Да кому ты нужен? — ядовито произносит Саймон. — Очередной лживый заносчивый придурок, у которого смелости не хватает, чтобы признать, что ему нравится трахать парней.       С каждым словом Саймона Маркус постепенно багровел; его дыхание стало резче и быстрее, он сжал губы от ярости.       — Ты думаешь, пошатался за мной две недели, и всё, всё теперь знаешь обо мне? Ты понятия не имеешь, как я жил и что я чувствовал!..       Он начинает отходить, боясь, что может спровоцировать драку. Он уже принимает решение уйти, делает несколько шагов к выходу, замолчав, но останавливается и оборачивается на Маркуса.       — А мне и не нужно. Я таких, как ты, за секунды распознаю, а знаешь, почему? Вы все говорите, говорите, говорите, только и говорите! И никогда не действуете.       — Ты хочешь, чтобы я действовал? — с вызовом спрашивает Маркус, но Саймон отворачивается и уходит.       Маркус догоняет Саймона уже в коридоре. Схватив его за плечо, Маркус разворачивает мужчину к себе. На мгновение он замечает в светлых глазах искренний страх. До самого последнего момента Маркус не знал, зачем бежит за Саймоном. Было несколько вариантов: заставить его говорить дальше и спорить, прогнать и разорвать тем самым их договорённость или попросту затеять драку. Но Маркус коротко взглядывает в глаза Саймона, и ему вдруг открывается новый, четвёртый путь развития событий.       Руки Маркуса крепко сжимают плечи Саймона и грудью он наваливается на него, придавливая к стене. Он наклоняет голову вбок и грубо и быстро прикасается своими губами к губам Саймона. Получается неловко, сухо и совсем не нежно, это даже сложно назвать поцелуем. Маркус даже не двигает губами; стыдно признаться, но он так и не научился целоваться, просто не было практики. Саймон же, замерший в жёстких цепких объятиях, ошарашенно пытается осмыслить то, что происходит. Ему даже не приходит мысли ответить на эту нелепую попытку поцелуя.       С силой Саймон отталкивает Маркуса и смотрит на него с немым смятением и укоризной. Маркус чуть ли не падает и растерянно смотрит на Саймона, наконец понимая, что сделал. Эти мгновения он судорожно пытается найти себе оправдание, найти хотя бы причину своего поступка, но не находит, и только его глаза пугливо озирают пустой коридор. Саймон молча уходит, ощущая в груди какую-то странную, ему самому непонятную боль, от которой хочется заплакать. Ему стыдно так же, как и Маркусу, но по другой причине. Лицо Маркуса, беззащитное и стыдливо покрасневшее, ему запомнится надолго.       Неизвестно откуда выныривает швея и что-то спрашивает у Маркуса. Он стоит в коридоре один и некоторое время пытается прийти в себя. Вопрос швеи его выбивает из задумчивости, как резкий удар по голове, он бормочет что-то несуразное в ответ и тут же забывает о том, что говорил.

***

      Ресторан блистал чёрным бархатом и золотом, в воздухе витали ароматы дорогих блюд. За столом шёл в меру оживлённый, даже в какой-то мере расслабленный, разговор. Пьер и Карл друг другу понравились; по ним было видно, что оба относятся к оппоненту со снисходительной терпеливостью. Видимо, такое поведение оказалось оптимальной манерой общения этих двоих. Оба думали, что дурачили друг друга, каждый оставался при своём мнении. Со стороны, конечно, эта парочка выглядела комично, но то, что они не спорили, уже удовлетворяло окружающих. Точнее, удовлетворяло Норт. Маркус и вовсе почти не участвовал в разговоре и не следил за отцом и зятем.       Весь день и весь вечер Маркус не мог прийти в себя после произошедшего. Он не был удивлён отказом, наоборот, его в какой-то мере это радовало, потому что то, что он сделал, казалось абсурдным и неправильным. Анализируя всю суть их с Саймоном отношений, Маркус понял, что впервые за долгое время (может быть, за всю жизнь) он сблизился с кем-то настолько, чтобы начать ему доверять. Может, всё это было иллюзией доверия, появившейся благодаря их с Саймоном сделке, но Маркусу казалось, что это нечто большее, чем вынужденная близость.       В каких-то случаях они идеально понимали друг друга, в каких-то — нет. Но Саймон почти никогда не злился на Маркуса, за исключением последней их встречи. Да и эта злость была больше направлена всё же на мужчин в целом, чем конкретно на Маркуса. В разговоре Маркус затронул неприятную для Саймона тему, и тому понадобилось выплеснуть накопившийся негатив. Другое дело, что Маркус не хочет быть подушкой для битья.       Думая об их разговоре, Маркус понял, что мало что знает о Саймоне. Проанализировав своё поведение с ним, он также заметил, что, несмотря на то, что постепенно открывался ему, вёл себя довольно грубо. Нужно было быть недюжинного терпения человеком, чтобы вынести всё то, что вынес Саймон за последние две недели от Маркуса. Что бы Маркус не говорил, у Саймона всегда находился именно тот ответ, который нужен; их мнения почти никогда не совпадали, но каким-то образом Маркус принимал позицию Саймона и понемногу менял свой взгляд на окружающие вещи.       Это были первые отношения, которые Маркус научился ценить. Отношения с семьёй были не в счёт, Маркус воспринимал Карла и Норт как людей, которые всегда будут рядом вне зависимости от обстоятельств. Он просто понимал, что их любовь потерять невозможно, как невозможно потерять сердце или лёгкие. А вот разрушить их с Саймоном дружбу у Маркуса получилось одним лёгким движением головы. Ведь Саймон мог подумать, что он ему нравится, а это ведь… не так?       — Маркус, всё в порядке? — голос Норт звучит совсем рядом. Маркус распахивает полуприкрытые глаза и смотрит на присутствующих.       — Да.       — Ты выглядишь сонным. Устал?       — Да, после тренировки, — подтверждает Маркус, хотя физические нагрузки тут ни при чём.       Внимание Карла и Пьера теперь приковано к Маркусу, что, безусловно, вовсе его не радует. Видимо, нейтральные темы для разговора закончились, а, может, Пьер просто захотел узнать брата своей невесты поближе, поэтому заговорил с Маркусом.       — Маркус, ты, — Пьер мягко и, кажется, так же снисходительно улыбается, — придёшь на свадьбу ведь не один?       Маркус непонимающе взглядывает на него.       — Со своим молодым человеком, — добавляет Пьер.       Маркус удивлён, но не ошарашен; ему неприятно узнавать о том, что кто-то посторонний знает о его тайных пристрастиях, более того, он недоволен тем, что Норт рассказала Пьеру об этом, даже не спросив у самого Маркуса.       Выражение лица Пьера ничуть не меняется, когда он спрашивает это, оно по-прежнему спокойно и дружелюбно, но Маркус выискивает насмешку в его взгляде и уголках губ. Он не знал, как Пьер относится к геям, но уже заранее настроился на негативную волну. Он с таким напряжением во взгляде разглядывал Пьера, давая понять, что ему не стоило задавать такие вопросы, что Пьер (тот самый Пьер, который выдержал целый час разговора с Карлом) тушуется и отворачивается.       — Ты имеешь в виду Саймона? — Норт не замечает или не хочет замечать внезапно сменившегося настроения Маркуса. — Вы не вместе, так ведь? Маркус?       — Нет, мы не вместе.       Норт заговаривает о Саймоне, и все её слова пролетают мимо Маркуса. Он иногда отвечает односложно на её вопросы, но в конце концов поднимается из-за стола. Он извиняется, говорит, что ему нужно идти, не называя причины, Норт пытается уговорить его остаться и явно расстраивается, когда получает спокойный холодный отказ. Но Маркус, расстроенный не меньше, уже не может расслабиться в присутствии Пьера. Ему всё кажется, что тот смотрит на него с осуждением, хотя он и понимает, что это неправда.

***

      После произошедшего Саймон так же, как и Маркус, пытался понять причины и следствия случившегося. Ему, прежде всего, было стыдно за свою нелепую вспышку гнева и досады, которую Маркус не заслужил выслушивать. Саймону, кажется, только нужен был повод сорваться на ком-то после расставания с бывшим, и Маркус неожиданно появился в поле зрения. Теперь своё поведение и скрытое отношение к Маркусу Саймон объяснял именно подсознательным ожиданием обмана. Как только Саймон увидел Маркуса с тем парнем из «Рая», он сразу же мысленно провёл параллель между собой и тем человеком. На мгновение он даже посочувствовал незнакомому мужчине, потому что буквально на собственной шкуре ощутил то, что ощущал он, будучи с Маркусом.       Это, видимо, и стало корнем всех противоречий в душе Саймона на краткий срок их с Маркусом общения. С одной стороны, Саймон понимал Маркуса и желал помочь, потому что видел, помощь Маркусу действительно нужна. Если бы Саймон не попытался, он бы не простил себе этого.       Но несмотря на то, что Саймон чувствовал искреннюю симпатию к Маркусу, он не мог его втайне не осуждать. То, что он сказал в пылу спора, частично отражало его настоящее мнение о людях, которые притворяются кем-то другими ради популярности, «лишь бы никто не подумал». Он поступал неправильно, гребя всех под одну гребёнку, но не мог отделаться от назойливой параллели, проводимой его разумом — параллели, связывающей бывшего Саймона и Маркуса. А поцелуй… Саймон оттолкнул Маркуса вовсе не потому, что ему это вдруг показалось оскорбительным, не потому, что было чересчур неприятно или противно. Он просто понимал, что так не должно было быть. Они просто не должны были делать этого, и теперь Саймону казалось, что своим поступком они оба как будто опозорили само определение — поцелуй. Разве поцелуй, тем более, первый между двумя людьми, должен быть таким? Это абсурд.       Саймону только позже пришло в голову, что, возможно, только он так думает. Судя по всему, у него было гораздо больше опыта, чем у Маркуса. Может, Маркус и не понимал, что так нельзя? Как часто он целовал кого-то в своей жизни сам? Саймон мог только предполагать, как теперь Маркус растерян, учитывая, что ему отказали. Наверняка он подумал, что Саймон презирает его, хотя это вовсе не так. Он его точно не презирал, он даже мог признать, что относится к Маркусу с плохо скрываемой симпатией.       Назойливое желание позвонить Маркусу в тот же день вечером удалось побороть уговорами, подкреплёнными весомым аргументом — Саймон знал, что вечером Манфреды всей семьёй ужинают с Пьером. Он даже не имел права тревожить Маркуса в это время, потому что помнил, как важна эта встреча для Норт.       Каково же было его удивление, когда на пороге его квартиры оказался сам Маркус.       Он стоял, спрятав руки за спину и опустив голову, словно провинившийся школьник. Даже одежда на нём делала его похожим на выпускника старшей школы: чёрные пиджак и брюки, белая рубашка, разве что не хватало галстука. Они стояли достаточно близко друг к другу, чтобы Саймон почувствовал слабый запах вина.       Маркус поднял взгляд на него; он был как будто бы чем-то обеспокоен, и по этому взгляду Саймону стало понятно, что ему нужно разобраться в чём-то.       — Привет, — вполголоса произнёс он. Казалось, что в такой час нельзя говорить громко даже в том случае, если бы у Саймона не было соседей по лестничной клетке.       — Привет, — так же тихо ответил Саймон. Он не знал, как лучше вести себя с гостем; больше всего ему сейчас хотелось показать Маркусу, что он не злится.       Маркус вытаскивает руку из-за спины, показывая Саймону бутылку вина.       — Ты любишь вино?       — Люблю. А ты разве пьёшь?       — Только если есть компания, — намекает Маркус. — Составишь?       Саймон заискивающе улыбается и делает шаг в сторону, пропуская Маркуса в коридор.       Квартира Саймона в разы меньше, чем у Маркуса, и поначалу ему даже тесно в ней. Кухня и гостиная небольшие и не ограждены стеной, коридор узкий и тёмный, заставленный раскрытыми коробками. В дверном проёме спальни Маркус замечает горящий оранжевым светом светильник, стоящий рядом с расправленной кроватью. Почти повсюду лежат книги или папки с бумагами, на кухонном столе стоит работающий ноутбук.       — Ты недавно переехал? — спрашивает Маркус. Квартира выглядит необжитой, большинство вещей лежит в тех самых коробках в коридоре.       — Нет, я давно тут. Ты про коробки? Я просто так привык. — Саймон роется в кухонных шкафчиках. — Я часто уезжаю по работе, так что редко тут бываю, кроме как ночью. Знаешь, по вечерам иногда накатывает, что бежать отсюда хочется… У тебя такого не бывает?       — Нет.       — Это, наверное, потому что у тебя кошка есть.       Саймон откупоривает и разливает вино по кружкам, так и не найдя в шкафах фужеров. Но Маркусу всё равно, он отпивает крупный глоток, даже не закусывая сыром. Он редко пьёт, поэтому смаковать вкус вина он так и не научился.       — Как ужин с Пьером? — спрашивает Саймон.       Маркус тут же мрачнеет и отворачивается к окну, смотрит на редкие горящие окна соседней многоэтажки и чёрно-могильный двор спального района. Он не знал, стоит ли ему говорить о случившемся, зная, из-за чего они поссорились утром, но одного взгляда на Саймона ему хватило, чтобы начать. Саймон с таким нежным доверием смотрел на него, словно говоря, что осуждать не будет.       — Пьер спросил, приду ли я на свадьбу со своим парнем, — Маркус отворачивается от окна и облокачивается на подоконник. — Ему Норт рассказала. Нет, она правильно сделала, ведь он скоро станет частью нашей семьи, и я бы был не против, но, — Маркус с досадой кривится, — она могла бы спросить у меня до того, как рассказывать ему. — Пьер смеялся над тобой? — с подозрением спрашивает Саймон.       — Что? Нет, не смеялся, он просто спросил. Он спросил бы точно так же, если бы думал, что мне нравятся девушки.       — Это неприятно, — признаёт Саймон, — когда твой секрет рассказывают. Я понимаю. Но мне кажется, тебе не стоит так беспокоиться об этом. Ты же не беспокоишься?       Мышцы лица Маркуса расслабляются, он улыбается спокойной улыбкой. За то время, пока он добирался до дома Саймона, он успел убедить себя в том, что ничего плохого не случилось. Ему нужно было подтверждение, желательно, от Саймона, и он его получил.       — Что-то всё равно не так, правда? — спрашивает Саймон. — Ты можешь мне доверять, Маркус.       — Это ерунда. Просто когда люди узнают, что я, — он на мгновение запинается, — гей, они становятся непредсказуемы. Помнишь, я рассказывал о своих родственниках? Брайан и Кейт       — Да.       — Когда мне исполнилось восемнадцать, я сказал им. Они очень консервативные и, к тому же, верующие… — Маркус нахмурился. — Брайан очень сильно разозлился. Я никогда не видел, чтобы кто-то так кричал, я большую часть ругательств тогда узнал, которые знаю сейчас. Он швырнул в меня вазой. Очень дорогой.       — Больно? Было…       — Я даже не заметил сначала, просто испугался и убежал. Сидел у Норт в комнате.       Маркус умолчал о том, что около часа не мог успокоиться и тихо сдавленно рыдал, пока Норт мазала крупный синяк у него на животе специальной мазью. Ваза, хоть и была антиквариатом, оказалась очень крепкой.       — Некоторые люди очень жестоки, — говорит Саймон. — Но не все. Тебе не повезло с родственниками, но, поверь, всегда будут люди, которые будут тебя поддерживать. И если ты всё-таки решишь афишировать это, одни будут тебя презирать, но других ты вдохновишь своим примером. Это нормально, и это не должно приносить людям столько ненависти друг к другу.       Маркусу неприятно думать о том, что будет, если он признается всем. Он не отвечает ничего, и Саймон понимает его настроение, не решается продолжать говорить об этом.       Саймон останавливается рядом с Маркусом и прижимается своим плечом к его плечу из-за того, что свободного места у подоконника оказывается слишком мало. Маркус не возражает; через рубашку Саймон чувствует тепло его тела, и ему тоже неожиданно становится спокойно. Наверное, это вино начинает действовать.       — Прости за сегодняшнее, — говорит Маркус. — Это было глупо.       — И ты меня. У меня просто нервы сдали, — признаётся, выдыхая, Саймон, — я давно уже ни с кем не проводил так много времени, весь в работу зарылся. Одичал совсем.       — Ты не злишься на меня? За… ну, за поцелуй.       — Нет, — отвечает Саймон, — я думал, ты со мной больше не будешь разговаривать. Я не ожидал этого, даже ничего тебе не сказал, ты, наверное, подумал, что не нравишься мне и прочее…       — А я тебе нравлюсь? — Маркус заглядывает в лицо Саймону с интересом.       Саймон загадочно улыбается, пожимает плечами и отпивает из своей кружки.       Они разговаривают так долго, что к трём часам ночи полностью трезвеют. Впервые за долгое время (может, это всё-таки влияние алкоголя) они нисколько не злятся друг на друга, а если и спорят, то только в шутку. Маркусу очень идут рубашки, думает Саймон. Подлецу всё к лицу, но кому какая разница, когда этот подлец так по-детски беззаботно улыбается, выпив совсем немного вина, и рассказывает что-то, рассказывает, рассказывает… Саймона клонит в сон от тепла батареи под подоконником и плеча Маркуса, от которого пахнет уже привычным запахом мужских духов.       Саймон тоже рассказывает о себе. Наверное, даже больше, чем Маркус. О своих родителях, брате Даниэле, работе…       — Вы с Даниэлем правда так похожи? — спрашивает Маркус.       — Да, мы близнецы, — хрипло отвечает Саймон. Он полулёжа устроился на диване и уложил голову на руки. — Но мы с ним разные… Очень разные. В детстве мы редко виделись, потом только немного сдружились.       — Почему редко?       — Мама с папой развелись, так что…       — Они живут здесь, в Детройте?       — В Калифорнии. Я давно к ним уже не приезжал.       Маркус вдруг задумался о том, как, наверное, одиноко и тоскливо бывает в этой квартире по вечерам. Не только в квартире, но и в городе. Он иногда чувствовал себя не на своём месте, когда остро нуждался в обществе друзей и семьи, но оставался наедине с собой. Это чувство поглощало его, и в такие вечера ему казалось, что он абсолютно беззащитен перед огромным могущественным миром, который одним ударом может уничтожить его. И всё же это быстро проходило. На утро он просыпался, звонил Норт и долго говорил с ней о пустяках. Но у Саймона, как понял Маркус, не было друзей в Детройте. Он говорил, что иногда его одолевает тоска. Маркус понимал это чувство, но он не мог представить, как оно может усиливаться, в пустой тёмной квартире, когда ты знаешь, что утром ничего не пройдёт. Когда ты помнишь, что тебе некому позвонить и не с кем встретиться.       Маркус был одинок по-своему, но одиночества Саймона он не понимал. Он чувствовал, что это порой приносит невыносимую боль, но всё же он этой боли не знал в том проявлении, в котором её ощущал Саймон.       Маркус садится рядом на диван, и Саймон неожиданно выпрямляется и облокачивается на него. Маркус не против; ему хочется обнять Саймона, но он боится, что снова всё испортит. Они долго молчат, и Саймон успевает задремать. Маркус думает всё это время о чём-то своём, продолжая вертеть в руках пустую кружку из-под вина. Он думает о Норт, Карле, Пьере, но все его мысли полны радостного умиротворения. Сейчас у него на душе как никогда легко; это не может быть влияние алкоголя, потому что Маркус уже протрезвел. Может, это присутствие Саймона его успокаивает.       Саймон вздрагивает и приоткрывает глаза. Он садится ровно и наконец встаёт.       — Я принесу тебе подушку и одеяло, — говорит он сонным голосом, — и одежду. Ты же не будешь спать в этом, правда?       Волоча ноги в тапочках, он ходит по коридору от коробки к коробке, вытаскивает из их недр вещи, он чуть шатается, всё для него происходит как во сне. Маркус быстро переодевается в поданные ему штаны и футболку, ничуть не смущаясь Саймона. Тот, в свою очередь, не подглядывает, взбивает ему подушку вялыми слабыми движениями.       — Саймон.       — Да? — Он оборачивается и смотрит на Маркуса в ожидании.       — Спасибо, — он расслабленно улыбается, — за вечер.       Саймон улыбается в ответ, бросает подушку на диван и подходит к Маркусу. Он медленно тянется к нему, Маркус на мгновение паникует, но Саймон только легко целует его в щёку, тут же отстраняясь. В отличие от первого их поцелуя, это выходит настолько органично и правильно, что Маркус даже не жалеет о том, что за поцелуем не следует ничего.       — Спокойной ночи.       — Доброй ночи.       Маркус ещё долго не может заснуть. Какое-то приятное тепло разливается в груди, а он не может перестать улыбаться. В этот вечер они, казалось, разложили всё по местам, оба нашли то направление, в котором им и следовало двигаться с самого начала.

***

      Утро для них обоих наступает очень поздно. Маркусу не хотелось подниматься, он ещё долго лежал на диване, зарывшись лицом в подушку, пока не услышал осторожные неуклюжие шаги Саймона. Он был рад, что Карл позволил им отменить утреннюю тренировку, хотя он и беспокоился о том, что это может сказаться на его физической форме. Это мало что могло изменить, скорее, это сбивало боевой настрой.       Саймон был просто счастлив. Впервые за долгое время он просыпался без мысли о том, что нужно куда-то срочно бежать, потому что иначе его одолеет скука и грусть. Его радовало то, что этим утром он позавтракает в компании Маркуса.       Маркус проверяет телефон, замечает один пропущенный вызов от Норт. Его бы мало смутило это, если бы он не заметил время — она звонила в шестом часу утра. Это был первый признак, который заставил Маркуса поднять тревогу.       Норт так и не ответила; в трубке послышался голос Пьера.       — Маркус? Ох… Норт сейчас не может ответить.       — Что с ней? — напрягается Маркус. Он садится, и всё его тело походит на сжатую пружину, готовую вот-вот выпрямится. Саймон оборачивается и внимательно наблюдает.       — Не с ней, — смущённо говорит Пьер. Видимо, ему неудобно от того, что приходится разговаривать с Маркусом. — Карлу плохо. Вроде бы инсульт правой стороны, но я не уверен, в палату пустили только Норт.       — Почему мне не позвонили? — сердито спрашивает Маркус, вскакивая и начиная ходить по комнате. Он с неуверенностью взглядывает на Саймона, тот в ответ хмурится, будто бы поняв, о чём идёт речь.       — Звонили, но ты не ответил. Всё в суматохе. Ты приедешь? Я скину адрес по СМС.       — Да, я скоро буду, — едва отложив телефон, он растерянно смотрит вокруг себя и вполголоса шепчет: — господи…       Внезапно он срывается с места и поспешно переодевается.       — Что случилось?       — Карл в больнице.       — Я могу отвезти тебя, — говорит Саймон, и непонятно, просьба это или предложение.       Маркус быстро, но дрожащими от страха руками затягивает ремень на брюках.       — Только быстрее…       Саймон нервничает, но это не мешает ему сохранять спокойствие за рулём. Он переключает скорость и крепко пожимает безвольно лежащую руку Маркуса. Он чувствует, что Маркус сначала хочет выдернуть ладонь, но, будто бы узнав в себе потребность прикосновений, Маркус сжимает в ответ белые длинные пальцы Саймона.       В палату Саймона не пускают, даже самому Маркусу позволяют зайти под предлогом краткого и тихого посещения. Саймон не хотел оставлять одного Маркуса, который всё это время шёл, еле сгибая ноги, у которого в выражении лица не было ни единого блика эмоций, кроме одной напряжённой линии бровей. Но Саймону пришлось остаться в коридоре рядом с Пьером. Они хмуро и в то же время растерянно посмотрели друг на друга, сели рядом и не заговаривали во весь свой визит в больницу.       В палате сумрачные коричневые тона и слабые жалкие жёлтые лучи, еле пробивавшиеся из-за занавесок, хранили в себе удушливый воздух, пахнувший болезнью и лекарствами. От него мутило, виски сдавливала головная боль.       У кровати и множества приборов, неестественно мигавших в сумраке комнаты зелёными и голубыми огнями, сидела изогнутая, как вопросительный знак, фигура Норт. Она, кажется, даже не дышала, настолько неподвижно держалась на мускулистой красивой шее голова; плечи слишком медленно раздвигались во вздохах. Было настолько тихо, что за толстыми бетонными стенами слышались коридорные шумы.       Дверь еле скрипнула, а Норт, оживившись, поднялась с кресла и обернулась. Её дыхание участилось, лицо, доселе неподвижное, вдруг приняло выражение крайней тревоги, но это было вызвано не состоянием отца. Норт уже осознала и приняла случившееся, но во всём хаосе, что её окружал несколько последних часов, она напрочь забыла о Маркусе. Она приняла на себя всю ответственность за уход за Карлом, и её внутренний стержень заставил её изгнать из мыслей всё лишнее и несущественное на тот момент. Маркус, оказавшийся так далеко в экстренный случай, не составлял такой важности, как жизнь отца. Но теперь, когда он, никем не осведомлённый, медленно зашёл в палату, Норт поняла, как жестоко было с её стороны не позаботиться о его чувствах. Ничего сказать теперь она уже не могла. Да и был ли в этом смысл? Он уже тут.       Маркус рассеянно взглядывает на неё, подходит ближе к кровати. Он как в тумане оглядывает сначала медицинские приборы, кресло, затем и тело, лежащее в подушках на кровати. В первую очередь его поражает мертвенная желтизна кожи Карла, его лицо, казалось бы, спящее, но живое и подвижное. Было непонятно, в сознании он или нет. Его лицо то и дело выражало какую-то эмоцию, которую Маркус не мог понять. Когда он прикоснулся к левой руке Карла, она резко дёрнулась, несколько пальцев согнулись вокруг пальцев Маркуса. Но Маркус сразу же понял, что его не узнают. Более того, это пожатие было не более, чем жалкой остаточной работой нервов.       Старик весь сжался и уменьшился, и Маркус ясно увидел, какое слабое и изношенное тело перед ним. Когда Карл, потрясая кулаками, въезжал на коляске в гостиную, он совсем не выглядел жалко. Наоборот, в нём чувствовалась ещё энергия молодости и сила, но теперь ещё заметнее стали тонкие сухие руки и торчащие кости. Наконец Маркус понял, что смутило его в выражении лица Карла. Лицо старика внезапно приобрело детские черты, он казался беспомощным, беззащитным существом, коим теперь он, похоже, и являлся. На ум Маркусу пришло предположение. Что будет с Карлом, когда он придёт в себя?       От этой мысли Маркусу стало плохо. Не от вида болезненного старческого тела, не от больничных запахов и даже не из-за осознания того, что он мог потерять дорогого ему человека. Ему пришло на ум, что он уже потерял отца, потому что Карл больше не станет таким, каким был до инсульта. Карл был сильным и гордым; что с ним будет, если он перестанет контролировать своё собственное тело? Что он будет чувствовать, когда осознает своё бессилие?       Маркус… Маркус, наверное, не смог бы этого вынести. Он осторожно пожимает руку Карла, у того немного приоткрывается левый глаз, и в этом коротком взгляде мелькает что-то знакомое. Норт тут же замечает это, подходит ближе и склоняется над кроватью.       — Папа?..       Кажется, Карл даже шевелит губами, при этом заметно, что правый кончик губ не поддаётся и остаётся неподвижен, в итоге слышится только тихий хрип вместо слов.       — Он узнал тебя? — в улыбке Норт мелькает и сомнение.       — Может. Карл, — Маркус наклоняется так, чтобы его лицо было прямо перед лицом старика. — Карл, ты слышишь? Карл.       Он зовёт негромко, но настойчиво; чем дольше он называет отца по имени, тем больше удостоверяется в том, что Карл, даже если и понимает, кто перед ним, всё равно не может ничего им сказать. Норт искренне верит, что Карл так реагирует на неё и Маркуса, но Маркус себя так не обманывает.       Внутри у Маркуса — сосущая пустота, скорбь и немой ужас, ворох мыслей не дают ему покоя. Он как будто погружён в воду, все предметы вокруг него в мягком коричневом свете, движения Карла и Норт медленные и вязкие, как трясина. Он не помнит, что спрашивала у него Норт, и что он отвечал, но он точно что-то говорил. Голоса тихие и при этом утробные, басистые. Карл двигается на кровати, Норт пытается с ним заговорить, Маркуса кто-то держит за плечи и уводит, наверное, это врач, на нём что-то белое, похожее на халат.       — Маркус, ты меня слышишь? — голос Саймона вдруг вытаскивает его на поверхность сознания, он смотрит Саймону в глаза и удивляется, как громко и тонко звучат голоса вокруг, как ярко светит солнце, не занавешенное шторами, как быстро проносятся мимо медсёстры и визитёры.       Саймон крепко держит Маркуса в объятиях, пока он приходит в себя. Тело его практически безвольно облокотилось о грудь Саймона, глаза словно смотрели сквозь него.       — Ты в порядке? — Саймон с нежностью кладёт ладонь на щёку Маркуса, замечая про себя, какая она горячая.       — Да, — бормочет Маркус, беря себя в руки и выпрямляясь. Саймону становится легче, но, что удивительно, Маркус не пытается высвободиться из объятий, кажется, он не до конца понимает, что они не одни в коридоре.       — Что с Карлом? — спрашивает Саймон.       — Вроде бы очнулся, но… но ничего не может делать. Даже говорить.       — Это инсульт?       — Да, наверное, — рассеянно отвечает Маркус, — я не знаю, как это выглядит.       — Маркус, тебя под руки вывел врач, — Саймон отстраняется, но по-прежнему с беспокойством следит за движениями Маркуса, — ты точно в порядке? Может, присядешь?       Маркус молча садится на кушетку в коридоре рядом с Пьером. Пьер всё это время лицезрел от начала и до конца их разговор, но не сказал ни слова, на его лице не промелькнуло даже улыбки. Наоборот, он с пониманием относился к ним и чувствовал, что, как только Норт выйдет из палаты, он не захочет её отпускать так же, как и Саймон Маркуса.       Весь оставшийся день Маркус пробудет в больнице, не выходя никуда, оставаясь как можно дольше в палате. Он только на некоторое время уедет, чтобы привести себя в порядок и наскоро позавтракать, но потом сменит Норт на посту у кровати Карла. Норт и Пьер уедут и будут отсыпаться, но ближе к вечеру Норт всё равно приедет. Саймон, несмотря на уговоры Маркуса уехать, оставался рядом с ним и приносил ему обед и ужин, кофе, чтобы согреться (под вечер Маркуса колотила дрожь). Маркус больше не давал себе поблажек, стойко выносил каждое предупреждение врача и каждое неловкое движение Карла. Ему казалось, что теперь он не имел права проявлять слабость. Об этом его попросил Пьер. Он сказал только, что Норт очень сильно переживает, что было, конечно, естественно с её стороны, но… Маркус понял то, о чём Пьер умолчал. Взглядом он как будто бы просил Маркуса держать себя в руках, как это делала Норт, прося об этом, он думал только о её благополучии. И Маркус понял. Именно в тот момент, глядя Пьеру в глаза, он понял, что они подружатся. По крайней мере, у них есть одна общая черта — они любят Норт.       Саймон счёл своим долгом остаться рядом с Маркусом. Тот никак не отвечал ему, редко вообще заговаривал с ним в тот день, но иногда он протягивал руку и клал её на загривок Саймона. Этот немного грубый, но в то же время приятный для него жест, делал Саймона немного счастливее и напоминал, что чувства Маркуса к нему не охладели, что-то, что было между ними ночью не было случайностью или пьяным видением. Саймон записал в блокноте: «…любит свою семью и заботится о ней, даже если самому ему тяжело. Уверенный в своих чувствах к близким, но неуверенный в самом себе».