***
Состояние Карла еле заметно улучшалось, и врач уговорил Норт не приезжать к нему так часто. Норт, хотя и перестала ночевать в больнице, всё же каждый день посещала отца, ничего не говоря Маркусу. Все вокруг считали, что ему сейчас будет лучше сконцентрироваться на подготовке к бою, потому что исход встречи с Леманом был важен не только для самого Маркуса, но и для Карла. Маркус, если уж на то пошло, был лучшим спортсменом, воспитанным Манфредом, это без зависти признавали и Норт, и Робин, и весь тренерский штаб. Когда Маркус проснулся, он чувствовал себя разбитым. Как будто бы за те восемь часов, что он пролежал на одном месте в своей гостиной, где никогда не спал, его тело разложилось и по ощущениям стало похоже на желейную массу. Вставать желания никакого не было. Единственное желание, которое у него появилось по пробуждении — это заснуть снова и больше никогда не просыпаться. Поймав себя на подобных мыслях, Маркус усилием воли поднялся и заставил себя позавтракать и сходить в душ. Чувство апатии и усталости не пропало, но Маркус снова, как будто бы толкая вперёд двухтонную плиту, переборол себя и отправился на тренировку. Это его, как минимум, должно оживить. В такие дни ему могли помочь только тренировки. Сначала он долго разминался, время текло как-то лениво и медленно, но постепенно его темп ускорялся, и несколько часов могли промелькнуть так же быстро, как несколько минут. Когда он стоял на тренировочном ринге, глядя на подпрыгивающую фигуру младшего тренера, который в этот момент переставал быть другом, который работает с Маркусом уже несколько лет. Он становился противником, над которым Маркус обязан одержать победу, очень часто Маркус забывался и бил сильнее, чем нужно. Многие спарринга с ним не выдерживали и их заменяли другие, но на тренировках ещё не было соперников, которые могли бы заставить Маркуса упасть, только по случайности. В Маркусе что-то просыпалось, он чувствовал себя неуязвимым и уверенность в собственных силах переполняла его. К нему нельзя было прикоснуться — руки, ноги, грудь нагревались как металл на июльском солнце, и в то же время они были влажными от пота, стекавшего по мускулам крупными каплями. Прошло два дня с того момента, как у Карла случился инсульт. Маркус только-только вернулся к тренировкам, его нерастраченные силы, которые теперь выливались сплошным потоком, пугали. Ему хотелось поскорее выйти на ринг. Он отразил несколько слабых ударов партнёра, стремительно обошёл его и ударил в грудь. Соперник отшатнулся, но тут же поменял позицию и атаковал. Маркус едва ускользнул от удара. — С обороной как обычно, — произносит знакомый голос, — плохо. Маркус восторженно вскидывает голову и пропускает удар от соперника. Он узнаёт голос, но у него нет точного осознания, кто стоит в проходе, только радостное чувство, которое он помнит ещё из детства. — Не отвлекайся, — тот же голос. Зашедший мужчина бросает рюкзак на гору матов в углу и, не отрываясь, следит за спаррингом. — Защищайся, я сказал! Держать удар! Маркус от этих указаний каменеет, отражает удары, скорее, на автомате, но это точно не то, о чём его просят. Соперник быстро бьёт в открытые зоны, Маркус, абсолютно сбитый со своего ритма, пытается отойти, но ему не позволяют этого сделать, противник следует за ним, не отставая ни на шаг. — Всё, закончили, — говорит, вздыхая, вошедший. — С тебя хватит. Ладно, что поделаешь… Будем работать. В голосе прозвучало плохо скрытое разочарование, которое больно резануло Маркусу самолюбие. Он срывает с рук перчатки, легко, будто бы он не провёл в зале больше трёх часов, соскакивает с ринга и идёт к старому знакомому, распростав руки широко в стороны и улыбаясь. Робин улыбается в ответ и обнимает Маркуса, не обращая внимания на смолистый запах мужского пота. Робин был высокий плечистый мужчина, заметно сбросивший из-за того, что давно не был на арене. Скулы у него выступали двумя острыми дугами на лице, заросшие густой рыжей бородой щёки приподнимались от улыбки. Длинные тёмные волосы его были забраны в хвост и тоже, как и борода, отливали рыжизной. Робин сильно изменился с последней их встречи, только в глазах — чёрных, блестящих, — горел всё тот же нетерпеливый удалой огонёк. — Из каких гор ты к нам пришёл? — смеётся Маркус, оглядывая взбесившуюся растительность на голове старого друга. — А что не так? — Ты похож на йети, дружище. Как будто бы ты не знал, что такое бритва, лет пять. — Да что же вам всем так не нравится моя борода! Робин был на целых десять лет старше него, но он понимал Маркуса как никто другой и стал в итоге для него тем человеком, дружба с котором не ослабнет никогда, даже если разговаривать они будут раз в несколько лет. От природы Робин был спокойным и мягким человеком, что в боксе нередко мешает спортсмену. Его характер, собственно, и загубил карьеру (на тот момент двадцативосьмилетнего) Робина. Он был неплохим боксёром, так же, как и Маркус теперь, обещал добиться удивительных успехов на арене. Робин, сам по себе умный и внимательный человек, ринг видел насквозь. Он замечал даже те ошибки боксёров, о которых они сами не ведали. Несколько лет он проработал под начальством Карла одним из младших тренеров и только недавно переехал в Нью-Йорк. Теперь, вернувшись в Детройт, он намеревался всерьёз взяться за работу и помочь Маркусу подготовиться к, возможно, решающему бою в его карьере. Дело в том, что Робин уже встречался с Леманом, немцем, который будет драться с Маркусом. Для Робина это отложилось унизительным и в то же время облегчающим событием его жизни — с одной стороны, его нокаутировали на четвёртом раунде в его весовой категории, а с другой — он вздохнул с облегчением, когда понял, что имеет полное право завершить карьеру. Ему нравилось наблюдать за рингом, нравилось выдумывать новые стратегии боя, наиболее подходящие для тех или иных спортсменов, но особого удовольствия от самого процесса он не чувствовал. Наверное, поэтому ему было так легко уйти с арены. Теперь он тренировал и консультировал спортсменов и, хотя он и не был настолько опытен, как Карл, он уже добился в этом поприще некоторых успехов. — Ты уже был у Карла? — Сразу же к нему поехал, только чемоданы успел закинуть. — Ты у Норт остановился? — Нет, решил Ральфа потеснить. Он так обрадовался, когда увидел меня. — Это же Ральф. Перед тем, как отпустить Маркуса, Робин ещё раз оглядывает его с ног до головы и, будто бы оставшись недовольным, говорит: — Приходи вечером на час раньше. Немного поменяем твой график. Тревога из-за неопределённости и в то же время предвкушение охватывают Маркуса. Они с Робином ни разу не говорили о плане тренировок, молодой тренер, судя по всему, решил держать часть своих мыслей в секрете до тех пор, пока Маркус не начнёт работать непосредственно под его руководством. Робин долгое время осматривает спортзал, спортивный инвентарь и разговаривает с тренерским штабом. На него, как и на любого чужака, смотрят косо и с насмешкой, ожидая, когда он проявит себя. Робин, даже если и замечает это, никак не реагирует и остаётся всё время равнодушным ко всему, что не касается его работы. Вечерняя тренировка, видимо, была пробной. Маркус послушно выполнял упражнения, хотя ему хотелось выйти на спарринг, Робин ему этого не позволял. Робин отмечал про себя, что Маркус не настолько быстр, как хотелось бы, понимал по его движениям, что либо Карл допустил несколько ошибок при воспитании Маркуса как спортсмена, либо сам Маркус игнорировал наличие прорех в своей обороне. Посреди тренировки в зал зашёл молодой симпатичный блондин, он немного нахально прошёлся по периметру спортзала и запрыгнул на «коня». Он элегантным движением оправил на себе одежду и махнул рукой, привлёк внимание Маркуса. Несмотря на то, что посторонних людей Робин на тренировках не терпел, он не стал его выгонять; во-первых, он ещё не обжился на новом рабочем месте и не стал его полноправным обитателем, во-вторых, в лице блондина было что-то обезоруживаще-весёлое, даже добродушное. Робин, не отвлекаясь, следил за Маркусом. Стоило незнакомцу появиться, как Маркус стал проявлять нехарактерные для себя черты: его движения стали более медленными и как будто бы автоматическими, было заметно, что, выполняя базовые упражнения, Маркус думал вовсе не о том, чтобы правильно их выполнить. В этот раз партнёром в спарринге для Маркуса стал сам Робин. Он чересчур вальяжно вышел на ринг под общий весёлый гомон. Высокий и худой, как спичка, он выглядел немного жалко по сравнению с крепким мускулистым Маркусом, хоть тот и был на голову ниже своего нового тренера. Все, кто был в этот момент в зале, с интересом наблюдали за Робином, ожидая, когда его опрокинут. У Саймона на губах замерла заинтригованная улыбка. — Долго ещё стоять и любоваться мной будешь? — усмехается Робин. Маркус делает несколько осторожных шагов, делает ложный выпад вправо. У Робина в ногах словно спрятаны две пружины; он подпрыгивает, как кузнечик, ловко и быстро уходит и от ложного выпада, и от настоящего удара Маркуса. Проведя ещё несколько атак, Маркус так и не задевает Робина. Те слабые скользящие удары, от которых, самое большее, останутся маленькие синяки, не в счёт. Робин постоянно оказывался на шаг быстрее. Маркус не был настолько медленным, но он привык к неповоротливым крупным боксёрам с тяжёлыми движениями и ударами, которые обычно тренировались в этом же спортзале. Ему пришлось ускоряться, но, измотанный длительной тренировкой, он не смог показать лучшего результата. Робину всё-таки пришлось немного потерпеть — два мощных удара пришлись ему прямо в корпус, остальные, хоть и не такие сильные, сбивали с его привычного ритма. — Понял свою ошибку? — спрашивает Робин. — Нет. — Тогда ещё. Робин быстро обходит противника, наносит несколько ударов, и Маркус отражает их. Маркус настолько вымотан, что не решается на контратаку. Он только заставляет Робина отойти несколькими выпадами. — Понял? — Чёрт возьми, Роб!.. — Маркус измотан круговертью, которую устроил Робин, и тренер замедляется. — Ладно, закончили. Подойди сюда. Маркус, чуть пошатнувшись, выровняв шаг, подходит к Робину. Тот начинает быстро объяснять ему: — Леман — черепаха. Он в другой весовой категории, поэтому он будет помедленнее. Когда я с ним дрался, я постоянно в атаку лез, а ему мои удары — комара укус. У него защита в начале боя вообще непробиваемая, потом, когда подустанет, начинает пропускать удары. В общем, единственный шанс у тебя — взять его измором. Ты у нас выносливый, но думаешь и бегаешь долго. Сколько у нас есть? — Робин задумывается, подсчитывая в уме дни. — Почти месяц… Ладно, что-нибудь мы с тобой сделаем. Дома посмотри его бой с Вебером, это его единственный проигрыш. — Подожди, — перебивает Маркус, — я сейчас ударить тебя не мог, даже перегнать. А ты хочешь, чтобы я от Лемана по рингу бегал? Недовольный непонятливостью своего нового подопечного, Робин морщится. — Во-первых, я был быстрее него. Да и ты точно быстрее, девяносто кило, думаешь, он как колибри порхать будет? — Робин понимает, что из-за эмоциональной усталости начинает злиться и несколько раз вздыхает, кладёт руку на плечо Маркуса в успокаивающем семейном жесте. — Нужно сделать скидку на то, что ты устал. Выйди ты свеженьким, я бы тебя не обскакал. Робин взглядывает сверху вниз на блондина, который всё это время покорно ждёт, когда Маркус освободится. — Парень твой? — полушёпотом произносит Робин. Так уж вышло, что он стал первым, кто узнал о тайных пристрастиях Маркуса. Кажется, Маркус даже некоторое время был влюблён в него, когда был подростком, но Робин строго очертил рамки их отношений. Да и юношеские увлечения — слишком переменчивое явление, чтобы вспоминать о нём. Маркус вот думать об этом не любил. — Нет, — конфузится Маркус. — Познакомишь, может? Маркус дёргает плечом, строит недовольную физиономию, но всё же оборачивается к Саймону и делает шаги к нему. Робин спрыгивает вслед за ним с ринга, становится напротив блондина. — Саймон, это Робин, мой новый тренер, — говорит, смутившись, Маркус, — Робин, это Саймон. — Приятно познакомиться, — улыбается Робин, протягивая Саймону узкую красную ладонь, освобождённую от перчатки. Саймон крепко пожимает Робину руку, с лисьим интересом смотрит ему в глаза. — Мне тоже. Они знают друг о друге только как их зовут, но всё же у каждого из них появляется чувство, что они поймут друг друга. Никаких надежд на крепкую дружбу или симпатию никто из них не питал, тем не менее, им двоим внезапно стало приятно от встречи с человеком, кто может отнестись к нему с пониманием. Друг от друга они были явно не в восторге. Робин не оценил залихватских манер Саймона с первого взгляда, а Саймон опытным взглядом приметил их с Маркусом близость и невольно взревновал. Маркус же внезапно почувствовал, что находится между двух огней. Он поспешил спастись от этих людей в раздевалке. Пока он стоял под душем, намыливая шею и грудь расслабленными движениями, он думал о Робине как о тренере. Ему указали на его главные ошибки, о которых он, конечно, всегда знал, но не спешил исправлять. Теперь ему приходилось работать вдвое больше, чем обычно, потому что ту работу, которую можно было сделать в размеренном темпе за полгода, он оттянул до последних месяцев. Но Маркус не отчаивался. Наоборот, его надежда на достойный бой укрепилась в нём, а ожидание изменений — столь захватывающих и в то же время пугающих, — пробудило в нём азарт.***
Прошла почти неделя с приезда Робина. Карл находился в стабильном состоянии, он даже узнавал родных и пытался говорить. По началу, ему это давалось особенно тяжело, но Норт почти не отходила от него в часы посещений (Пьер просил её чаще бывать на свежем воздухе), она разговаривала с ним и, кажется, поднимала ему настроение. Неожиданно для самого себя Карл стал очень чувствителен; иногда, глядя на лицо Норт, чуть округлевшее в щеках, или лицо Маркуса, на котором сияли светлые печальные глаза, он начинал плакать, бормоча что-то несвязное, коверкая непослушными губами имена детей. Он крепче сжимал в своих цепкой испещрённой морщинами руке ладони Норт, тянулся к Маркусу, который так же пытался подставить под его ладонь свою руку, тянулся и трепал по голове. Маркус бывал у него каждый день. Ему было тяжело видеть Карла таким, недоброе предчувствие угнетало его, но всё же у него появились надежды на выздоровление отца. Маркус представлял, какую силу проявит Карл, когда ему придётся заново ходить, говорить. Маркус гордился им. Он знал, что, если Карлу выпадает шанс сделать что-то, он обязательно это сделает. Маркус восхищался отцом, он был его кумиром. Теперь Маркус ясно видел, что кумир его вовсе не безупречен, часто он не соглашался с Карлом, но всё же он видел в нём сильного человека, которым и сам бы хотел быть. Что касается Робина, то с того момента, как они с Норт только заговорили о переезде Карла, Маркус всегда знал, что Робин будет его тренировать. Робин трудился вместе с ним, поддерживал как на тренировках, так и в те моменты, когда Маркус, только покинув больничную палату, садился на стул и скрючивался, как замёрзший зверёк. Робин исправно исполнял роль старшего брата и наставника. Он пересматривал раз за разом бои Лемана и бои Маркуса, комбинировал упражнения, уйму времени он тратил на то, чтобы облегчить Маркусу задачу. За новую работу он принялся с небывалым энтузиазмом; он заряжал Маркуса и Норт позитивной энергией, в которой они всё это время нуждались. Тренировки выматывали Маркуса сильнее прежнего. Если бы он захотел, он бы не смог, как раньше, позволить себе поход в «Рай», потому что каждый вечер он приходил домой и засыпал прямо в гостиной. Его кошка была очень недовольна тем, что хозяин совсем не обращает на неё внимания и отказывает ей в ласке, поэтому каждый раз ложилась к Маркусу на грудь или под бок, громко утробно мурлыча. Маркус, не любивший подобного, даже не обращал внимания на тяжесть на груди или животе. Как и любому другому здоровому и молодому мужчине, Маркусу приходилось снимать сексуальное возбуждение довольно часто. Но эротических снов ему не снилось уже давно. Когда он просыпался, он не помнил сна в мельчайших подробностях, он не мог вспомнить, что и в какой последовательности он делал. Только одна картина постоянно стояла у него перед глазами, забыть её он был не в состоянии, как бы стыдно не было. Во сне все действия были резкими и пошлыми, утрированными до невозможности сексуальной фантазией Маркуса. Маркус не видел да и не запомнил бы лица своего партнёра, но во сне он отчётливо осознавал, кто перед ним, он понимал, кого он так сильно желает видеть обнажённым. При встрече Маркусу было сложно смотреть в глаза Саймону. Когда тот так беззаботно улыбался и, ни о чём не думая, приближался к Маркусу слишком близко или обнимал его при встрече, Маркусу становилось невыносимо жарко от стыда за свои собственные мысли. Они с Саймоном стали видеться реже. Саймон понимал, что ежедневная работа над собой и своим мастерством требует у спортсмена нечеловеческих усилий и большую часть времени, знал, что любовь к отцу не позволяет задуматься ни о чём другом. Но всё же его что-то глодало. Саймон понимал, что он лишний и на тренировках Маркуса, и в больнице. Он мог бы продолжать везде шататься за Маркусом под предлогом сбора информации, но врать Саймон не хотел. С появлением Робина он более остро ощутил свою ненужность. Если бы он захотел, он бы уже отредактировал и отправил бы готовую статью в печать, лишь бы отвязаться от такого настойчивого внимания. Но Саймон решил позволить себе первую непростительную привилегию. Он игнорировал звонки начальства, не притрагивался к работе и отдыхал. Нетбук уже несколько дней лежал в сумке, ни разу не раскрытый. Саймон вновь пристрастился к чтению. Просыпаясь по утрам, он принимал душ, завтракал и садился читать. Прерывался он только на сон и еду, из дома выходил редко. Маркус ему не звонил, а навязываться было не в характере Саймона. — Ты… не хочешь встретиться? — Саймон еле заставил себя ответить на звонок. Он перебирает рукой листы с «сырой» статьёй. Наверняка он напишет её в самый последний день. — Хочу, да. Саймон не совсем понимает, чего хочет. Раньше, когда дело касалось Маркуса, он принимал решения быстро, не колеблясь. — Всё в порядке? — спрашивает Маркус. Саймон сидит перед ним, уставившись в экран нетбука. Он поднимает холодный взгляд из-под бровей на Маркуса, и от этого взгляда становится неуютно. — Да, почему ты спрашиваешь? — Ты ведёшь себя странно. — Странно? — Ты не звонишь мне. — Ты занят. — Ты знаешь, когда я занят, а когда — нет. — Всё равно не хочу мешать. Маркус опешил. Он неловко постукивал пальцами по пластиковому стакану с чаем. — Саймон, я не понимаю. — Я не хочу вмешиваться туда, куда не просят, — тихо выдавливает из себя Саймон. Он замечает, что вызывает уже второй конфликт между ним и Маркусом, но ничего поделать с собой не может. — Из-за этого мы не виделись почти неделю? — Разве тебя это так потревожило? Никто из них не повышал тона, но в голосе Саймона слышалось столько невыраженной обиды, он выплёскивал столько яда, что Маркус не знал, как себя вести с ним. — Да, — отвечает Маркус, — я скучал по тебе. Саймон поднимает взгляд, чуть поджимает губы, хотя он собирался что-то сказать, что-то едкое и неприятное. — Я думал, тебе будет некогда скучать. — Некогда. Подожди, ты, — Маркус внезапно понимает, — ты думаешь, у меня нет на тебя времени? — Нет, просто… — И что я не звонил тебе? Тебя задевает это? — Маркус наклоняется над столом, приближая своё лицо к лицу Саймона. Он мягко улыбается ему. — Извини, я не думал, что это тебя обидит. — Ты привык, что я постоянно рядом, да? — нейтрально отвечает Саймон. — Да. Но в этом я точно не виноват. Саймону нечего сказать на это. Он смотрит куда угодно, но только не на Маркуса. — Всё в порядке? — снова спрашивает Маркус. Саймон снова ничего не отвечает. — Теперь я буду звонить тебе каждое утро. Обещаю. Саймон улыбается смущённо и посмеивается. Как так можно? Пара слов Маркуса — и Саймон уже не может злиться. Переживания Саймона можно было бы назвать выдуманным конфликтом, может, оно на самом деле было так, но, если человека что-то тревожит, даже его собственные мысли, значит, это важно. И это нужно исправить, даже если это требует всего нескольких незначительных фраз. — Я нарвался, да? — Да, ты нарвался, — смеётся Маркус. Он быстро оглядывается и, убедившись, что они не привлекают внимание, обхватывает пальцами предплечье Саймона. Тот вздрагивает от неожиданности, но переворачивает руку и в ответ пожимает запястье Маркуса. У Маркуса пальцы как гладкая покрытая лаком древесина — твёрдые и тёплые с круглыми подушечками на концах. — Что ты пишешь? — спрашивает Маркус, кивая на нетбук. Внезапно Саймону хочется сказать правду. — Это дневник, личный дневник. — Что ты туда пишешь? — Свои мысли. Иногда о событиях, но в основном о том, что происходит у меня в голове, — усмехается Саймон, — странно звучит? — Нет. А там есть про меня? — с любопытством взглядывает на Саймона Маркус. — Есть немного. — Врёт. Около пяти последних страниц было посвящено именно Маркусу, но показывать это кому-то, да даже ему самому, Саймон не хотел бы. — Правда? — Маркус быстро перехватывает нетбук, Саймон даже не успевает ничего предпринять. — Маркус, нет, — просит Саймон. Он растерянно поводит бровями и тянется за собственностью, глядя Маркусу в глаза. Этот взгляд производит на Маркуса тот же эффект, что и взгляд змеи на жертву, хотя Саймон совсем не выглядит опасным. Маркус вспоминает свои сны и одну маленькую деталь, которая, впрочем, поразила его гораздо больше, чем само эротическое содержание сновидений. Во сне у его партнёра глаза сияли мягким светом, сквозь золотистые лучи пробивались голубые всплески цвета. Свет не ослеплял, а грел. То ли свет так падал, то ли Маркус захотел увидеть в глазах Саймона этот свет. Он опускает руки и отдаёт нетбук Саймону. — Извини. — Всё нормально. Может, я когда-нибудь дам тебе почитать, — предполагает Саймон. — Просто не сейчас… Как на тренировках? Есть успехи? — Нормально, — Маркус не против перевести тему на предмет более обыденный, хотя он всё ещё находится под впечатлением от неожиданной параллели яви и сна, — у Робина есть план. Теперь у меня точно есть шанс. Я знаю, что ты так не считаешь, но давай не будем говорить об этом, — он тихо посмеивается. — Хорошо. Вы с Робином давно знакомы? — пытаясь скрыть интерес, спрашивает Саймон. — С детства. Он же тоже тренировался с Карлом. — Между вами ничего нет? — вырывается у Саймона. Он мгновенно теряет всю свою тактичность и умение вести диалог, поэтому ненавязчиво расспросить Маркуса не выходит. — Нет, — щурится подозрительно Маркус. Он вертит в руках остывающий чай и подносит к губам, отпивает пару глотков, чтобы скрыть улыбку. — А что? Ты ревнуешь? — С чего бы мне ревновать? — усмехается Саймон. — Да и было бы кого. — Я был влюблён в него, — провокационно заявляет Маркус. — Но он меня отшил. — Я так и думал. — Мне было шестнадцать, и единственное, что во мне было привлекательно, — задумывается Маркус, — боже, да ничего. — Ему тогда было, получается, двадцать шесть? — Да. — Знаешь, будь я на его месте, я бы тоже тебя отшил. — Ну спасибо, — смеётся Маркус. — Но теперь мы только друзья. Так что ты можешь не беспокоиться. Саймон бросает на Маркуса двусмысленный взгляд и улыбается уголками губ. С Маркусом Саймон стал понимать, что самое главное в любых отношениях — это умение говорить с человеком даже тогда, когда обида и злость не позволяют тебе этого делать. Он думал о том, что, если бы Маркус не заставил его говорить, он бы ничего и не сказал. И, возможно, они бы больше не встретились. Самым глупым путём развития отношений может быть только умолчание и игнорирование проблем, которые будут копиться месяцами, годами, а потом каждый вдруг почувствует отвращение от присутствия другого. Такое у Саймона было с его бывшим любовником. Саймон никогда не рассказывал ему о том, как обидно для него его собственное положение, его роль в том спектакле, который они разыгрывали. В конце концов, Саймон ещё тогда понял, что такой человек в его жизни не нужен, но, тем не менее, он почему-то отчаянно за него цеплялся. Казалось, что он теряет смысл жизни, а на самом деле он избавлялся от балласта. Теперь Саймон искренне надеялся, что у них с Маркусом что-то получится. Он смутно представлял себе, во что это всё выльется, но ему было довольно того, что сейчас он не чувствовал себя одиноким. Саймон уже многое пережил, чтобы безошибочно определить — он влюблён в Маркуса.***
— Маркус, потом, — сипло вымолвил дрожащий голос Норт. — Маркус, ты можешь приехать? — обеспокоенный, но всё же ровный голос Пьера. — Тут Карл, он… Пьер так и не договорил. — Сейчас приеду. У него не дрожали руки, он не плакал и не метался по квартире. Не спеша он оделся, застегнув каждую пуговицу на рубашке, которая раньше его раздражала огромным количеством этих самых крошечных золотистых пуговиц. Он стоял под стеклянным навесом на улице и наблюдал, как ветер с силой гонит по небу тяжёлые буро-серые тучи. Такси опоздало на семь минут из-за пробок, но он ни слова не сказал водителю и сел на заднее сиденье, укутавшись в плащ. Всё было так обычно, неприметно, но почему-то Маркусу запомнилась каждая деталь, будто бы его внимание было полностью сконцентрировано именно на повседневных мелочах. В палате, где раньше всегда царили сумерки, нараспашку было открыто окно, проветривали комнату, и ветер, резкими порывами взметывающий занавески, злобно бил в лицо заходившему Маркусу. Над кроватью всё ещё суетилась медсестра, отсоединяя все приборы от жёлтого остолбеневшего тела, а рядом, всё в том же кресле, согнувшись пополам, сидела Норт. Её спина крупно дрожала от беззвучных рыданий, Пьер, преклонив колено, сидел рядом и держал её за руки. Маркус медленным спокойным шагом прошёл к постели, бросил взгляд на неподвижное лицо Карла. Впервые Карл выглядел настолько спокойным, но, как это всегда бывает с трупами, казалось, что лицевая мышца вот-вот дёрнется и распахнутся глаза; тело выглядело вполне по-живому, кожа ещё сохраняла розовый оттенок на щеках, даже казалось, что грудь чуть поднимается во сне. Маркус подошёл, скорее, чтобы убедиться. Его как будто бы уже не интересовало это распластанное на простынях щуплое старческое тело. Перед ним был труп, не более того. Он развернулся, остановился перед Норт. Пьер поднялся и отошёл, а Маркус обнял плечи Норт, не наклоняясь. Она вскинулась всем телом и уткнула макушку ему в грудь, с силой давя на него. Маркус чуть качнулся и накрыл её голову твёрдой рукой. Своеобразный предохранитель сработал в то время, когда Маркус услышал впервые неуверенный голос Пьера. Холодный разум мгновенно всё осознал и принял, но чувства внезапно исчезли. Он вёл себя совсем не так, как следовало в сложившейся ситуации. Даже далёкие родственники, которые Карла ненавидели, выглядели более печальными, чем он, а рядом с Норт, хоть и успокоившуюся за несколько часов, он казался и вовсе застывшей глыбой. Под окнами больницы толпились журналисты, Саймона среди них не было. Вокруг кончины тренера Манфреда собирались сделать небывалый цирк с предположениями, расследованиями и многочисленными версиями причин смерти, начиная от суицида и заканчивая обвинением всех родных Карла в его убийстве. К тому же, скоро у Норт свадьба. Наверняка это как-то обыграют. Робин звонил священнику, работнику похоронного агентства, договаривался о церемонии. Отвлечённый суетой, он игнорировал своё собственное горе и выглядел собранным и равнодушным. Норт под конец дня молча сидела в объятиях Пьера, иногда вставая и прохаживаясь по комнате. В глазах у неё стояли слёзы, но она держала себя в руках и пыталась помочь Робину. Тот отнекивался и говорил, что сделает всё сам. Маркусу там было нечего делать. У выхода он с силой оттолкнул от себя журналиста, который едва ли коснулся его самого. Маркусу вдруг стало страшно от такого скопления людей вокруг него; у него появилось ощущение, что он стоит перед ними полностью обнажённым, горькая смесь стыда и страха обожгла ему сердце. Он не собирался выходить из квартиры в ближайшую неделю. Когда он остался наедине с самим с собой, чувства к нему не вернулись. Он начал стыдить себя, укорять за то, что не может испытывать боли. Впервые он напился до тошноты. Он ненавидел водку и почти не пил её, но, когда он покупал её, ему казалось это хорошей идеей. Когда его замутило, он, ударившись несколько раз о предметы интерьера, добрался до ванной и понял, что это была отвратительная идея. Из-за опьянения он мало понимал, что вообще происходит. Водка, призванная пробудить в нём хоть какие-то чувства, по крайней мере, хотя бы симулировать их, не помогла. Наоборот, Маркус, насколько он мог помнить, ни о чём не переживал под воздействием алкоголя; он бегал по квартире за Бастет, которой пришлось запрятаться от него под кровать. Он рисовал, но трезвым такие рисунки хотелось только сжечь. Раза два у него мелькали мысли об отце, Норт, но он будто бы откладывал их в долгий ящик, мгновенно забывая о том, что ему важно. Может, алкоголь так и должен работать, но Маркусу хотелось явно не этого. Когда алкоголь немного выветрился из организма, Маркус поблагодарил высшие силы за то, что никому не пришло в голову прийти к нему в эту ночь. Он даже не смог бы выразить словами тот стыд, который чувствовал наедине с самим собой, наклоняясь над унитазом, поэтому, если бы пришёл Саймон или Робин, ему было бы вдвойне сложнее забыть этот позор. Ему было стыдно вовсе не из-за того, что он не умеет пить. Проблема заключалась в том, что он позволил себе подобную слабость, как самый отчаявшийся человек на свете, хотя, он знал, он им не был и не имел права быть. На утро он чувствовал себя отвратительно. Он только-только проснулся, когда услышал, что входная дверь приоткрылась и хлопнула замком. — Маркус? — Хозяин квартиры притих на месте и поглубже зарылся лицом в диванные подушки, потому что, что-то ему подсказывало, выглядел он не лучшим образом. Мягкие шаги Саймона раздались в гостиной и затихли совсем рядом с Маркусом. Он повернул лицо к свету и зажмурился. — Привет. — Привет, — На журнальном столике элегантно возвышалась бутылка беленькой. Саймон, пренебрежительно приподняв бутылку двумя пальцами, поморщился. Он присел на корточки перед Маркусом. — Сегодня похороны, ты помнишь? — Я не забыл, — хмурится Маркус. Саймон опускает голову, потирая ладонью затылок. Он явно не ожидал увидеть Маркуса в подобном состоянии, поэтому был немного удивлён. — Я знаю, что это тяжело, — говорит Саймон, — но, наверное, тебе лучше пойти на похороны. — Зачем? — Поддержать Норт. Ты сейчас нужен ей. Маркус медленно садится. У него перед глазами всё плывёт поначалу, но потом становится лучше. Он фокусирует взгляд на Саймоне, который с выражением печали и робости на лице смотрит куда-то за его плечо. Они пересекаются взглядами. Саймон протягивает руку к Маркусу, а тот внимательно наблюдает за его действиями без тени страха или настороженности. Саймон прислоняет ладонь к чужой твёрдой горячей после сна груди. — Я никогда никого не терял, — признаётся Саймон, — но я представляю, насколько это больно. — Мне не больно, — тихо отвечает Маркус. Но он всё же не решается отнять руки Саймона от себя. — Нет?.. — Я ничего не чувствую. — Может, ты просто ещё не осознал… — Может, — пожимает смущённо плечами Маркус. — Если не хочешь, ты можешь не ехать на кладбище, — предлагает Саймон. Его ладонь плавно перемещается на предплечье Маркуса. — Но я должен. Ты же сам сказал, что Норт я нужен. Ты поедешь? — Да, конечно. Пока Маркус приводит себя в порядок, Саймон выливает остатки водки и выкидывает бутылку в мусорное ведро. Вокруг его ног начинает крутиться Бастет, она требовательным писком оповещает его о том, что её миска слишком долго пустует. Он насыпает ей корма, и кошка тут же забывает о его существовании. Только когда они с Маркусом уже уходили, она подошла к ним и потёрлась о ноги Саймона, хотя потребность в ласке проявляла редко. На улице покрапывал дождь. Тучи свинцово нависали над городом, на кладбище грубыми взмахами бушевал ветер. Священник придерживал страницы книжонки, чтобы те не шевелились из-за порывов воздуха. Все присутствующие с серыми постными лицами оглядывали чёрный гроб с гладкой лакированной поверхностью, по которой червями сползали мелкие капли дождя. — Брайан, — кивает Маркус незнакомым Саймону людям, — Кейт. Замужняя пара брезгливо отвечает на приветствие, косится на Саймона с плохо скрываемым подозрением. Саймон в то же время разглядывает Брайана — чернокожего мужчину лет пятидесяти, утончённого и элегантно одетого, чертами лица напоминающего Маркуса. Но, несмотря на то, что сходство было, Саймон с трудом смог бы назвать их родственниками. Что-то неуловимое — осанка, взгляд, походка, — разительно отличало Маркуса от этого чопорного холодного человека. — Они меня ненавидят, — говорит тихо Маркус. — И Карла они тоже не переваривали. Какого чёрта они пришли… — Не обращай внимания, — просит Саймон. Он перехватывает его плечи и ведёт ближе к вырытой могиле, от которой свежо пахнет влажным чернозёмом. Папарацци заставили покинуть территорию кладбища. «Я тоже был таким же бестактным?» — думает Саймон. Маркус пропускает мимо ушей все слова священника, как это всегда бывало, когда он сталкивался со священнослужителями. Кейт была очень религиозна, поэтому каждое воскресенье они ходили в церковь. За тринадцать лет жизни с родственниками Маркус понял многое. Не было такого дня, когда бы его не называли отвратительным ребёнком и не отчитывали за самую мелкую оплошность. Его каждый месяц водили на исповедь, хотя исповедоваться ему было незачем. У него были свои судьи, которые беспрестанно наказывали его уже за то, что он живёт с ними. Он не мог перестать думать о Брайане и Кейт. Внезапно он понял, что ему холодно. Одна лишь рубашка и лёгкое пальто теперь не спасали от холода. Он взглянул на Саймона, державшего его за руку. Тот, казалось, о чём-то задумался, задержав взгляд на недалёком леске, шумевшем мокрой по-праздничному жёлтой листвой. Маркус крепче сжал его руку и придвинул к себе. Наконец измождённое жизнью тело, заколоченное в чёрный футляр, опускают в могилу на веревках. Наёмные рабочие, красные и потные, в грязных ватных перчатках, тихо переговариваются между собой. — Да что вцепился, опускай… — Подожди, мешает. — Эд, твою же… Маркус не придаёт никакого значения их разговору, хотя каждое слово отдаётся эхом у него в голове. Большая часть похоронной процессии, едва гроб касается земли, расходится, проговорив что-то утешительное Норт, Маркусу и Робину. Маркус подходит к Норт, обнимает её и прикасается побледневшими от холода губами к её лбу. Она выглядит спокойной. Только платок, сложённый вчетверо, неровно подрагивает в её руке. Саймон тоже осторожно касается плеча Норт, и они недолго разговаривают. Её голос ровный и густой, как смола, хоть и немного хриплый. Саймон удостоверяется, что с ней всё будет хорошо. Пьер хмуро поводит глазами выше их голов; он не выказывал никаких эмоций за всё то время, что они были на кладбище. Единственное свидетельство того, что он живой, были его неловкие движения рядом с Норт: он поправлял воротник её пальто, обнимал сзади и прижимал к груди, когда видел, что дождь усиливается. Робин, всё это время молча слушавший священника, хмурился и часто закрывал глаза рукой, кривил рот, пытаясь сдержать слёзы. У него это получалось довольно удачно, поэтому, сколько бы раз Саймон не бросал на него взгляд, Робин всё время оставался спокоен, хотя было понятно, что ему тоже трудно переживать смерть Карла. Когда Саймон обернулся, он понял, что Маркус давно отошёл к машинам. Маркус стоял у автомобиля Саймона. Рядом у припаркованного катафалка мельтешили рабочие, которые теперь громко переругивались, не стесняясь в выражениях. Маркус, услышав отрывки их разговора, обомлел и тут же вспыхнул от возмущения. Как они себе позволяют такое? Они хоть понимают, как невежественно выглядят? «Никакого уважения к чужому несчастью», — подумал Маркус со злостью. Ему хотелось прервать этот похабный неуместный на кладбище разговор, ему было трудно дышать от желания крикнуть. Но внезапно он осёкся. К нему в голову пришла очень простая правдивая мысль — всем плевать. Этим людям плевать на чужое горе, потому что оно их не касается. У них жизнь продолжается, такая же однообразная, с такими же заботами, как и раньше. Всем людям во всём мире плевать. В их жизни не поменялось ровным счётом ничего. Сейчас эти рабочие поедут на обед, потом, наверное, на другой заказ, а потом по домам, и там их ждут жены, дети, еда, алкоголь, праздники, поездки, выходные, счета, кредиты, похороны, покупки, потом такой же маленький чёрный гроб, в котором они сгниют. У них столько планов, столько всего ещё их ждёт в этой жизни. Маркусу казалось, что его уже ничего не ждёт. Когда он подумал, как он приходит домой, он не вспомнил ничего, что могло бы быть важным. Казалось, что он зайдёт в свою квартиру, скинет ботинки и пальто, а что дальше… Невыразимая пустота поглотит его, он останется совершенно один. Маркус понял, что они с Норт и Робином одиноки в своём горе. Ему стало больно от этого, он подумал о Карле. Карл прожил долгую наполненную событиями жизнь. Учёба, триумф, нокаут, операция, инвалидное кресло, Норт, развод с женой, Маркус, ученики, потом инсульт. Он испытал так много, но в итоге он так быстро будет забыт всеми, потому что никому нет дела до человека. Разве что его близкие будут иногда вспоминать о нём, но даже они когда-нибудь умрут. Норт сейчас уедет домой, и она вспомнит, что скоро у неё свадьба, что нужно делать УЗИ и принимать витамины для беременных, а Маркус и Робин снова окажутся в спортзале, где каждый вечер будут работать до изнеможения. Как будто бы и не было человека — Карла Манфреда, — и мало кто заметил, что он умер. — Маркус, — тихий голос Саймона раздаётся совсем рядом, — пойдём в машину. Начинается сильный ливень, внедорожник Пьера уже отъезжает от широкого поля кладбища. Рабочие, как муравьи, быстро перебирают ногами, запрыгивают в катафалк и уезжают. Саймон стряхивает с плеча дождевые капли, заводит машину, дворники едва успевают сгонять со стекла крупные ручьи дождевой воды. Он поворачивается к Маркусу. Тот сидит, опустив голову к коленям, сжав её с двух сторон ладонями. Раздаются глухие жалкие стоны, затем спина его сотрясается, мурашки волнами проходятся по всему телу. Наконец, он садится ровно и ударяется лбом о стекло сбоку. Он закусывает губу, но успокоиться он не в состоянии; он плачет навзрыд, закрывая рот рукой, чтобы не издавать постыдных для него жалобных всхлипов. Предохранитель внезапно исчезает, все чувства, доселе спрятанные где-то глубоко в душе, всплывают на поверхность и разрывают Маркуса изнутри. Даже когда он зажмуривает глаза, слёз меньше не становится, к Саймону он старается не поворачиваться. Саймон опускает глаза, с немой печалью глядя на напряжённую руку Маркуса, опущенную рядом на сиденье. На ней выступили крупные зеленоватые вены, пальцы крепко сжимают обивку сиденья. Саймону и самому внезапно хочется заплакать, но он понимает, что это не его истинные чувства, а лишь участие и искреннее сожаление. Он накрывает ладонь Маркуса своей ладонью, с нежностью пожимает её. Он не знает, как может поддержать Маркуса иначе. — Домой? — чуть погодя спрашивает Саймон, поняв, что Маркусу легче. — Нет, — выдыхает Маркус, голос его дрожит, — ты не против заехать… в кофейню или… — Не против, — прерывает Саймон, видя, что Маркусу сейчас довольно сложно говорить о чём-то. — Я знаю место, где варят очень вкусный кофе. Ты там ещё не был. Ветер гонит тучи дальше по небосклону, приоткрывается лоскуток синеющего неба, ливень утихает. Внезапно влажную замёрзшую почву освещает слабый золотистый луч солнца. Деревья шелестят жёлтой и оранжевой листвой, раздаются робкие вскрики птиц. Саймон выключает дворники и обгоняет еле плетущуюся впереди них учебную машину. Маркус вытирает почти высохшие щёки рукавом пальто, чувствует, как к глазам снова подступают слёзы, но в этот раз он не пытается сдержать эмоций. Слёзы быстро сбегают по коже серебристыми рыбками, блеснув робкими бликами в упавшем на лицо луче и исчезают под подбородком. Жизнь продолжается.