***
Шло время. Валины увечья постепенно сходили на нет; правда, к моменту выхода на работу она все еще щеголяла свежим шрамом на брови и устрашающим желто-зеленым синяком на пол-лица, но с глаза отек полностью спал, а губа зажила. Немногочисленные коллеги поохали, но поверили, что она неудачно упала у себя дома, и дальше тему не развивали. Родители и вовсе оставались в блаженном неведении, так как звонили редко и возвращаться в Питер пока не собирались – оба они были историками с уклоном в археологию и расставаться с обожаемыми раскопами предпочитали только в случае крайней необходимости. Леша теперь приезжал по выходным, когда девушка была дома, либо заглядывал по вечерам в будни. Его визиты уже вошли у обоих в привычку. Леша обсуждал с ней некоторые свои творческие задумки, а его собеседница комментировала их, не отрываясь от толстого блокнота для набросков. Валя уже знала, какие Горшенев-младший предпочитает сигареты и сколько сахара кладет в чай, а музыкант, в свою очередь, мог с легкостью определить, сколько часов его чокнутая подруга спала на этот раз, увлекшись работой (два или все-таки три?), какой кофе ей предлагать не следует (ответ: растворимый) и почему она все время, даже в пасмурную погоду, носит на голове солнечные очки (вместо обруча для волос, зачем же еще?). Лешина жена, мудрая женщина, относилась к этим встречам спокойно – музыкант только диву давался. Правда, познакомить их с Валей пока так и не удалось – та никак не соглашалась встречаться, пока не выздоровеет полностью. Сам Ягода никак не мог этого понять, а вот Алла как-то раз сказала ему, что поступила бы так же. Ох уж эти женщины и их пунктики… Несмотря на отказ знакомиться с Аллой, пока синяки не сойдут, на репбазе «Кукрыниксов» Валя-таки побывала, и даже не раз. Вопреки ее опасениям, рабочему процессу ее присутствие никак не помешало – напротив, участники группы были рады снова видеть девушку и тут же вовлекли ее в то самое «веселое безумие», о котором еще давно говорил их солист. Именно на одной из таких репетиций Леша впервые услышал, как Валя поет – просто оказался поблизости, когда они с Ромой и Димой Гусевым забавы ради пели по ролям «Belle» из мюзикла Нотр-Дам де Пари. Рома, старательно хрипя и горбясь, изображал кривобокого звонаря, Дима – как неожиданно! – пел за сурового католического священника, ну а девушке пришлось играть гуляку-военного. К своей роли она подошла со всей ответственностью – иными словами, честно пыталась не ржать в процессе исполнения. Ягода не сразу понял, чего она так стеснялась, – у Вали оказался очень приятный для слуха альт, пела она от души, да и с чувством ритма проблем явно не было. Да, были в ее исполнении огрехи, как у человека, который никогда в жизни не обучался вокалу профессионально, но ведь и песню они выбрали сложную. Правда, когда он вошел, Валя тут же вспыхнула и больше петь не соглашалась ни за что, объясняя это опять же тем, что не хочет позориться перед профессионалом. Да какой из него профессионал!.. Смешно, право слово. Вот его товарищи-музыканты – да, а он сам считал себя скорее художником, автором в первую очередь идей. Проработкой деталей он в одиночестве не занимался.***
На дворе уже был июль, а Леша все никак не могли понять, кто они с Валей друг другу. Вроде бы и не пара, он ведь женат и любит исключительно Аллу, в этом и сомнений быть не может. Но при этом они сроднились так, что обоим уже очень сложно было представить свои жизни друг без друга. Самое интересное, что, когда Алла с Валей наконец встретились, они поладили прямо-таки мгновенно. В начале июля все трое собрались в небольшой кафешке и просидели там часа три, если не дольше, оживленно общаясь. Если поначалу между женщинами и была какая-то неловкость, то уже к концу первого часа от нее не оставалось и следа. Леша большую часть времени помалкивал и просто наблюдал за обеими. Они были совершенно непохожи друг на друга: Алла – очень стройная, с аристократичными чертами лица и короткой светлой стрижкой; Валя – ниже ее на полголовы, румяная, с длинными темными кудрями и не столь изящной, хотя тоже объективно красивой фигурой… Было безмерно интересно видеть, как два, казалось бы, таких разных человека находят все новые и новые точки соприкосновения и получают немалое удовольствие от общения друг с другом. А вечером того же дня, когда уставший за день Кирилл уже крепко спал, жена сообщила Леше: – Да, ты был прав, мне действительно не стоило ревновать. Совсем. Она замечательный человек. – А ты все-таки ревновала? – Алексей повернулся на бок и испытующе уставился на нее. – А ты сомневался? – Алла подмигнула и потянулась поцеловать его. – Но больше не буду. – Правильно. Я тебя люблю. – И я тебя… Она действительно окончательно перестала беспокоиться по поводу Лешиных визитов к Вале. После этой первой встречи женщины постоянно поддерживали общение – то перезванивались и часами что-то обсуждали, то выбирались погулять и пройтись по магазинам… С Кириллом художница тоже вскоре познакомилась. Мальчик как раз незадолго до этого освоил телефон, и «тетя Валя» тут же вошла в список тех, кому Кирилл регулярно названивал вечерами – первой в этом списке, кстати, красовалась его бабушка. Ягоде теперь самому впору было ревновать, и его останавливало только то, что он даже не мог понять: а кого тут, собственно, к кому ревновать-то?! В итоге рокер махнул рукой и сдался, предпочтя просто радоваться тому, как хорошо все сложилось.***
В один из жарких июльских дней кукрыниксяне сидели на репбазе, отдыхая после долгой репетиции и беседуя о всякой всячине. У Леши с собой была врученная женой коробка с домашней выпечкой. Он выставил ее на стол, и теперь ребята заедали теплое пиво обалденно вкусным печеньем с корицей. Не самое гармоничное сочетание, следует признать, но выбора особого не было, а идти в магазин никто хотел. Разговор, что в такой ситуации неудивительно, зашел о еде – в конце концов, не музыкой единой жив человек, а они тут весь день именно музыкой и питались. – Эх, и чего сегодня Валюхи нет… – тоскливо вздохнул басист, хрустя печеньем. – Она прошлый раз такое вкусное мясо притащила… Лех, не обижайся, Алла твоя шикарно печет! Просто сейчас хочется чего-нибудь посущественней. – А ты женись, и будет тебе посущественней, – предложил ему Ромка, растянувшийся прямо на полу за своими любимыми барабанами. – Представляешь, вернулся домой – а там еда-а-а есть! – Да ну тебя! – фыркнул Оганян. – Еда у меня и так есть, просто ее тут нет! – А жаль… – Ладно, ребят, я покурю пойду, – Ягода поднялся с места и цапнул со стола начатую пачку сигарет и зажигалку. – Кто-нибудь со мной? – Стой, барин, я тоже пойду, – Стас поспешно выбрался из дальнего угла комнаты, аккуратно переступая через многочисленные провода, и проследовал к выходу вместе с лидером группы. Дима Гусев хотел было присоединиться к ним, но раздумал и никуда не пошел. Вместо этого он просто пересел с пола, где до этого подпирал стенку, на освободившийся диван, и попытался продолжить размышлять о песне, аранжировку которой они пытались наконец доделать. Но в голове крутились совершенно иные мысли, и гитарист проклинал Оганяна, так некстати упомянувшего Валю. Все это время, когда девушка изредка появлялась на их репетициях, каждый раз притаскивая с собой что-нибудь вкусное, Диме удавалось игнорировать – или по крайней мере маскировать – свой растущий интерес к ней. Он чувствовал себя некомфортно, так как ничего не знал о Вале, а она, похоже, побаивалась его и к общению не стремилась. Чем он ее мог отпугнуть – он не знал наверняка, но предполагал, что, вероятно, имиджем сурового стоика а ля всем известный граф де ла Фер. Забавно: сценический образ Ягоды был в разы брутальнее, однако с их солистом Валя ладила без проблем – Дима бы даже приревновал, не знай он, как Алексей любит жену… Между тем басист и ударник продолжали о чем-то трепаться. Валино имя заставило гитариста вынырнуть из раздумий и прислушаться. Оганян со смехом говорил: – …она-то? Красивая, конечно! Я только сейчас ни с кем связываться не хочу, нет у меня такого желания после… – ясно было, что басист имеет в виду свой недавний развод. – А так – грех было бы с ней не замутить! И готовит вкусно, и симпатичная, и веселая – чего тебе еще?.. Дима ощутил укол ревности – и тут же разозлился на себя: какое право он имеет ревновать девушку, которую почти не знает, к своему другу, который не собирается с ней встречаться? Что-то с ним не то… Разговор прервался с возвращением Ягоды и Стаса, и репетиция возобновилась. Но Дима и на следующий день не мог выкинуть из головы мысли о Вале. Как ни крути, а в чем-то Вагон был прав: девушка и впрямь была привлекательна. Да, может быть, ее внешность и была простовата, но мягкие очертания женственной фигуры и тонкость ловких рук, глубокий взгляд теплых серых глаз под широкими бровями и заразительная улыбка на полных губах, которые она никогда не красила... Валя была красива своей, неброской красотой, и Дима все чаще ловил себя на мысли, что вряд ли ему удастся держать фасад, если эта девушка и дальше продолжит периодически возникать в его жизни, пусть и на такие короткие промежутки времени.***
Жизнь концертная продолжалась, репетиции проводились по несколько раз в неделю. Близилось очередное НАШЕствие — в этом году его перенесли под Тверь и запланировали на начало августа. "Кукрыниксы" были приглашены выступать на первом дне фестиваля, в субботу, и Леша тут же позвал Валю, которая к тому моменту уже воспринимала группу как свою вторую семью, поехать с ними. Та с энтузиазмом согласилась и даже предложила свою помощь в чем понадобится. Алла, само собой, тоже ехала с ними, а вот Кирилла, к его вящему огорчению, непреклонные родители оставляли на попечение бабушки. От брата вестей не было – то есть, конечно, Ягода знал, где и с какой программой колесят "Король и Шут", но они с Мишкой уже давно не созванивались, не говоря уже о том, чтобы встретиться. Это, правда, у них считалось нормой: братья не любили отвлекать друг друга от творчества. И тем больше Леша изумился, когда в один прекрасный день на пороге их с ребятами студии воздвигся растрепанный Горшок, худющий, зато с радостным оскалом во весь рот: – Не ждали? – Миха! – кинулся ему навстречу Ягода. – Здорово, мелкий! – Михаил крепко обнял брата и от души взъерошил тому волосы, а пока Лешка пытался привести свою основательно запутанную шевелюру в некое подобие порядка, его старший брат уже успел обменяться рукопожатиями с обоими Димами – больше на базе никого не было. – Ну, как дела идут? Уже новый альбом кропаете, скоростные вы наши? – На твои темпы посмотреть, так мы вообще улитки, – фыркнул рокер, разминая затекшие от долгой неподвижности плечи – до прихода брата он сидел, склонившись над разрозненными бумажками, и третий час пытался довести до ума текст новой песни. Мысль все не шла, так что перерыв был как нельзя кстати. Горшенев-старший довольно ухмыльнулся, плюхаясь на освобожденный братом диванчик: – Не без того, не без того… Машка вон ушла, жаль, без нее не то – но мы ж обороты набираем, нам простаивать нельзя! Делаем тяжелый альбом, интересно, что выйдет. Расслабляться нельзя, понимаешь, да? Лешка кивнул и не удержался от улыбки. Кому и понимать, как не ему, лидеру стремительно набирающей все большую популярность группы – но уж больно комичное впечатление производил обмякший на диване Горшок, заявлявший, что расслабляться нельзя. Дима Гусев закончил убирать гитару в чехол и подошел попрощаться: – Ну что, капитан, отпускаешь? – Топай, – махнул рукой Ягода. – Сегодня уже все сделали, что могли. Сам скоро свалю уже, думаю. Гитарист кивнул и, пожав руки всем оставшимся, удалился. Оганян возобновил возню со своим басом: к концу насыщенной репетиции пришлось заменить аж две струны, – это на басу-то! – и теперь музыкант, вдохновенно матерясь себе под нос, настраивал многострадальный инструмент. Новые струны ползли и не слушались, и приходилось раз за разом отстраивать гитару заново, но Дима не сдавался. Леша только посмеивался, наблюдая за его усилиями. – Видел вас в списке участников Нашествия, – внезапно сообщил Миха, садясь ровно и вперившись в брата взглядом. Тот кивнул: – А, да, планируем. Слышал, они его в новое место перенесли? Интересно, что там за площадка… – Урод этот Козырев, – нахмурился Мишка и полез за сигаретами. Лешка мысленно покачал головой: он отлично знал, что ссора Горшка и Князя с генеральным продюсером «Нашего Радио» автоматически означала отсутствие «Короля и Шута» не только в эфире основной рокерской радиостанции, но и на рок-фестивале, который эта радиостанция организовывала. Горшок досадливо поморщился и добавил: – Понимаю, что вас это не касается, а только урод он, и все тут. Я бы ему в морду дал. Ну да черт с ним, и без того уже мы нервов на него поистратили… Лех, спички есть? Рокер кивнул, роясь в кармане плаща: – Ща, погоди… Во, держи, зажигалку нашел. Слушай, Мих, пошли лучше на крыльце покурим? Самому хочется, а в помещении дымить не люблю – окон нет, хрен проветришь, а мне тут потом еще петь… – И это говорит курильщик? – хмыкнул панк, но с дивана встал. – Неужто за голос боишься? – Да уж вроде нечего бояться-то, – пожал плечами Ягода, направляясь к черному ходу. Задняя дверь выходила в тесный дворик, куда ребята обычно бегали во время репетиций, кто покурить, а кто просто подышать свежим воздухом: ЗОЖевцев в группе было мало, – а если точнее, ровно ноль, – но курили не все, зато алкоголем баловались поголовно. Вечер был прохладный, и Леша порадовался, что сообразил накинуть свой излюбленный плащ. По низкому питерскому небу ползли тучи, но дождя пока не было, а ветер в маленьком закутке, где они сейчас стояли, попросту не ощущался. Горшок глубокомысленно дымил и общаться, похоже, не стремился. Так прошло несколько минут. Ягода, прислонившись к косяку двери, тоже курил и молча наблюдал за братом, ожидая, пока тот заговорит. За то время, что они не виделись, Миха как-то осунулся, под глазами были темные круги... На людях панк мастерски держал лицо, но его младший брат прекрасно видел все следы его пагубного пристрастия к героину – и мог только молчать, потому что все возможное уже было сделано. Развод с наркоманкой Анфисой давно был позади, популярность «Короля и Шута» стремительно росла... Теперь все зависело только от самого Горшка и его силы воли. Казалось бы, о какой можно говорить силе воли у наркомана, но Леша в брата верил. В детстве тот всегда казался ему сильным, смелым, решительным – хотя почему «казался», когда он и был таким? Вот и сейчас Горшенев-младший отказывался думать, что Миха может с чем-то не справиться. Это же Миха, черт возьми, это же Горшок!.. Должен же он понимать… Поймав на себе взгляд брата, рокер как-то горько ухмыльнулся: – Что смотришь? Не нравлюсь? Понимает. Все он понимает, этот чертов панк. – Как ты, Мих? Вопрос сорвался с губ сам собой. Мишка, ходивший до того взад-вперед по тесному дворику, резко остановился и посмотрел на младшего: – А ты, бля, как думаешь?.. – огрызнулся он, но тут же снизил тон. – Ничего, братишка, прорвемся. Я подшивку опять сделал недавно. – Серьезно? – Леша выпрямился, оттолкнувшись от косяка, и тут же зашипел: забытая им сигарета, дотлевая, обожгла ему пальцы. – Ах ты ж черт, зараза! – Вижу, одобряешь! – фыркнул Горшок. – А вообще да. Спасибо Оленьке… Выправлюсь – сделаю предложение. – О, – отметил Леха, откидывая волосы со лба, – это уже серьезно… – Ты даже не представляешь насколько, – отозвался его брат. Ягода уже давно не видел на его лице такого мечтательного и вместе с тем печального выражения. И это могло значить только одно: Мишка возвращается к нормальной жизни. Если повезет – навсегда. И Леша очень надеялся, что так оно и будет.