Черновики

      ...Над городом, упорно расталкивая дождевые облака, медленно поднималось солнце. От асфальта исходил тот самый, ни с чем не сравнимый запах земли после дождя. Но температура не спешила подтверждать календарный май, и ветер по-прежнему свистел между новых высоток, «хрущёвок» пятидесятилетней давности и ветхих полуразваленных трёхэтажных построек.       Четверо ребят неторопливо шагали по улице, то с жаром обсуждая что-то, порой переходя на спор, то смеясь шуткам друг друга. На перекрёстке компания разделилась — Саня, распрощавшись с друзьями и не преминув сказать им на прощание какую-то колкость, приобнял за талию девушку, и они направились вверх по узкой, кривоватой улочке.       — Вы такими темпами точно завалите всю сессию со своими репетициями, — без тени претензии или упрёка заметила девушка, наслушавшись разговоров закадычных друзей.       — До этого ведь не заваливали, — пожал плечами Саня. — Не волнуйся об этом. И вообще, давай хотя бы сейчас не об учёбе, и так от неё тошно…       — А я и не волнуюсь, — она шутливо фыркнула и перевела тему.       Они шли, делая шаги одновременно, чувствуя плечо и ощущая тепло друг друга. Разговаривали о сущей ерунде, о бессмыслицах, или вовсе молчали, не ища напрасно ненужных слов. Саня улыбался от того, что она попросту сейчас здесь, с ним, что они идут вдвоём, и мечтал только, чтобы эта улица тянулась как можно дальше. Чтобы она вообще не заканчивалась и не нужно было сворачивать во дворы… Но любая дорога в конце концов куда-то приводит, хочешь ты этого или нет. Они и сами не заметили, как оказались в удушливой полутьме переулка, вдоль которого громоздились покосившиеся дома-бараки, уже мало походившие на человеческое жильё. Эти приземистые старые домишки жались к земле, но каким-то образом умудрялись так давить своей затхлостью, грязью и сыростью, что ты сам чувствовал себя будто расплющенным по мелкому гравийному камню. Вонь, не выветрившаяся даже запахом мокрой земли, исходила, казалось, от самих стен, давным-давно прогнивших и державшихся в вертикальном положении исключительно на честном слове. Даже свет здесь был тусклее, чем только что на улице.       Счастливое выражение пропало было с лица парня, но он вновь взглянул на девушку и заставил себя слегка улыбнуться. Та в ответ лишь мрачно вздохнула, как и всегда, при виде этой картины.       — Давай я всё-таки тебя провожу, Ник, — в который раз предложил парень, кивая туда, откуда они только что пришли. Сане было страшно неудобно и противно от того, что выходило, будто его проводили до подъезда, хотя должно было быть наоборот.       — Брось ты всё это, в самом деле. Иди, тебя сестра ждёт, — Вероника быстро взглянула на дверь одного из домов, поскрипывавшую на петлях от залетавшего с улицы ветра. Саша нежно провёл ладонью по щеке девушки, убрал упавшую на лицо прядь тёмно-каштановых волос, посмотрел тяжёлым взглядом в её зелёные глаза, потемневшие то ли от окружающего освещения, то ли от тоски, охватившей девушку. Он иногда дразнил её ведьмой за эти прекрасные глаза, и она, начитавшись Гёте и Булгакова, никогда не обижалась, а почти гордилась таким прозвищем. Ника крепко обняла парня, прижавшись щекой к его шее, вдохнула любимый запах, перебивавший сейчас даже протухшую окрестную вонь.       — Я же всё понимаю. Ты же знаешь, — прошептала она, вновь заглядывая в лицо Саше. Тот лишь кивнул и поцеловал её, прикрыв глаза, искренне пытаясь не думать больше ни о чём, кроме этих минут, что они были вместе. Да, конечно, он всё знал и верил ей, и прекрасно знал, что она полностью доверяет ему. И тем гаже на душе было от собственного вранья, от постоянной вяжущей лжи. Конечно, он не мог иначе, но это оправдание перед самим собой всё упорнее сходило на нет.       — Знаю. Люблю тебя, — ответил он, напоследок вновь сжав её в объятьях, не желая выпускать из рук хрупкую фигурку, обтянутую кожей короткой куртки. — Иди. Поздно уже. То есть рано… — Саня невольно усмехнулся, отстранившись от девушки. — И пожалуйста, осторожней. Позвони, как…       — Буду, — Ника тоже улыбнулась через силу, желая ободрить парня. Она была здесь всего лишь в третий раз, но так и не могла свыкнуться с мыслью о том, каково это — оставаться в подобных условиях, жить здесь, пусть и временно. Отсюда хотелось сбежать и никогда не возвращаться по крайней мере для того, чтобы не слышать этого ужасного запаха. Вероника до сих пор удивлялась, как Сане удаётся избавляться от него.       — Я позвоню. Женьке привет, — она махнула рукой и, проговорив одними губами «Люблю тебя», быстрым шагом пошла к Никитинской, надеясь, что первого трамвая не придётся долго ждать.       Саня не сводил с неё глаз до тех пор, пока девушка не скрылась за поворотом перекосившегося забора, затем хрипло вздохнул, хотел было закурить, но вспомнил, что ни спичек, ни зажигалки у него не осталось. Краем глаза заметив в окне второго этажа неусыпно бдящую бабку-соседку, парень пересёк двор, в грязь раскисший после дождя, и вошёл в дом, огласив пространство режущим уши скрипом двери. Дом, если это можно так назвать… Похожая на общагу халупа со множеством комнат, занимаемых соответствующим окружающей обстановке контингентом жильцов. В кои-то веки здесь было тихо, лишь раздавался откуда-то приглушённый храп, бормотание и неясная возня. Уже не обращая внимания на кислый запах, Саша прошёл по тёмному загаженному коридору до самого его конца, остановился и сунул руку в карман, чтобы достать ключ, но успел заметить, что дверь приоткрыта. Нахмурился, опять перевёл дыхание. Значит, отец сегодня дома. Сжав в кулаке ключ, парень вошёл, плотно и нарочито громко притворив за собой дверь.       Квартира состояла из кухни и комнаты, тесных до невозможности, но относительно чистых, благодаря усилиям Сани и его маленькой помощницы — девятилетней сестрёнки Жени. Но никакая чистота не могла скрыть бедности и обветшалости помещения, с трудом называемого жильём. Узенькая прихожая сливалась с кухней безо всякого коридора, и Саня, заглянув в пустую спальню, посмотрел туда. Лампочка Ильича, повисшая над столом на паре проводов, горела, периодически подмаргивая и потрескивая. За столом, привалившись боком к стене, с которой осыпáлась последняя штукатурка, сидел сгорбившийся, взлохмаченный человек. Повесив куртку на заржавленный крючок и оставив в углу гитару, Саня подошёл ближе. Человек поднял на него заплывшее, опухшее лицо и не сразу сфокусировал взгляд на лице парня.       — Ты зачем пришёл? — громко, но максимально сдержанно спросил Саня, презрительно глядя на то, что было когда-то его отцом. Стакан, бутылка, нож и отрезанные от буханки ломти хлеба на столе. Странно, что ещё додумался взять хлеба. Спортивный костюм, давно потерявший свой первоначальный цвет, весь в пятнах, природу которых Саня не желал даже предполагать. Страшнее всего было лицо, промямлившее в ответ что-то несуразное, и глаза, в которых, кажется, не осталось ни капли сознания.       — Я спрашиваю, ты зачем припёрся? — повторил парень уже жёстче. — Я тебе сколько раз говорил, чтобы бухим не смел сюда соваться? — на полу виднелись осколки разбитой кружки и рассыпанная из разорванного пакета крупа. Саня заставил себя вновь посмотреть отцу в лицо.       — А-а-эт-то мжду про..чиим... дом, — наконец выговорил тот. — Мой… дом. И.. им-мею прао... — он хотел, видимо, стукнуть по столу кулаком, но лишь махнул рукой и сшиб гранёный стакан. Тот с оглушительным грохотом, как показалось Саше, разлетелся вдребезги. Парень, уперев руки в столешницу, навис над мужчиной и проговорил злобно:       — Права свои по подворотням с бомжами своими качай, — он схватил не пустую ещё бутылку, за которой потянулся было отец, и вылил остатки водки в раковину. — Женя где?! — рявкнул, вновь обернувшись к столу.       Взгляд мужчины, замерший в районе раковины, медленно встретился с яростным взглядом Саши и тоже стал озлобленным.       — Щенок! Ты чё.. ты чё творишь, скот-тина… — он попытался было подняться, но не удержался на ногах и снова осел на стул. Саня взял отца за грудки, встряхнул и опять повторил:       — Женя где? Говори!       — П-пшёл ты... вместе с ней...       — Говори, гад, где она?! — сестры не было в комнате и кухне, двери в ванную тоже распахнуты настежь. Саня боялся даже предполагать, что могло случиться.       — А ты шляйся ночами побольше… Где ты хоишь, а?.. Тоже мне, нашёлся… — это было слишком. У Сани потемнело в глазах от злости и ненависти, он замахнулся и смазано, неточно ударил по лицу, отчего голова отца мотнулась в сторону, на губе показалась кровь.       — Не смей!.. Заткнись, ты!.. — на столе лежал нож, в сознании бессвязно метался лишь гнев. Но в этот момент от двери раздалось испуганное «Сашка!», и что-то маленькое, худенькое метнулось через кухню, обхватив парня у пояса. Сестрёнка прижалась к нему, смотря снизу вверх округлившимися глазами, но парень не успел ещё ничего осознать, как послышался второй, более пронзительный возглас:       — Ой, убивают! Это что ж ты делаишь, совсем с ума сошёл! — в кухню вскочила соседка. — С ножом! На человека! Да ты ж идиот сумасшедший! — отец опять захрипел оскорбления и поучения, Саня дёрнулся было, но Женька, всё не выпускавшая его, взвизгнула: «Не надо, Сашка! Пожалуйста, Сашка, не надо!», тёть Вера с силой оттолкнула парня, и тот, отступив на пару шагов, наткнулся на стол, инстинктивно взмахнул рукой и всадил нож в столешницу.       Соседка продолжала причитать и последними словами ругать «сумасшедшего, тюрьмы захотевшего», Женька, выплакавшая, похоже, уже все слёзы, просто теребила Саню за край кофты и всё говорила: «Пошли, Сашка, не надо, Сашка, пошли, пожалуйста». А Сашка несколько секунд стоял, невидяще глядя перед собой на сползшего по стене мужчину и худощавую женщину, склонившуюся над ним, на захламлённую кухню и пробивающийся сквозь грязное стекло свет. Затем отступил ещё на несколько шагов, погладил по голове сестру, но так и не сводил глаз с лежащего человека. Он и не осознавал до конца, что произошло только что и что могло произойти, не вмешайся тёть Вера и Женька.       — Иди! Ох, иди лучше отсель! — подняв голову, замахала руками соседка. — Женька, отведи его к нам! Ну, чего встала! — звуки доносились как из-под воды, глухие, расплывчатые, сердце по-прежнему дико стучало где-то в ушах.       — Пошли, Саш, — уже умоляюще проговорила сестра. Саня наконец очнулся, посмотрел на заплаканного, испуганного ребёнка, кивнул и, по-прежнему пятясь, вышел за дверь. На автопилоте сделал ещё несколько шагов до квартиры напротив, где было отворено настежь и, прислонившись спиной, сполз по стене в такой же тесной, но чуть более светлой прихожей. Саня запустил пальцы в волосы, зарычал от злости, бессилия, боли.       Он ненавидел каждый сантиметр этих гадостных комнат и кривых стен. Он не мог позвать домой друзей или девушку, потому что сам не мог спокойно жить в этом доме. Он ненавидел алкоголь, превративший его отца в отдалённое подобие человека. Ненавидел отца за его слабоволие, за всё, что он сделал с их семьёй. Он ненавидел самого себя за то, что не мог ничего с этим поделать. Они с сестрой не жили — выживали здесь на его стипендию, а эта мразь… Говорить ему, что он шляется ночами, когда сам… Парень сжимал кулаки, силясь сдержаться, но дыхание всё равно предательски перехватило, слёзы невольно подступили к глазам, задрожали от беззвучных рыданий плечи. Саня сидел, уткнувшись лицом в колени, в пыльной маленькой квартирке полуразвалившегося дома и не мог больше крепиться. Женька села рядом, обняла за шею и гладила брата по сгорбленной спине и взъерошенным волосам.       Тот самый, вечно весёлый, неунывающий Саня, гитарист, музыкант и поэт, собиравший вокруг себя компании, как было и сегодня в парке. Всё, произошедшее ночью, казалось теперь давним, далёким сном… Сашка Суворов, мечтающий собрать группу, записать альбом и выступать по-настоящему, достающий всех знакомых музыкантов своей мечтой. Саня, за которым таскались девчонки со всего курса, влюблённые в его голос, песни и хитровато-задумчивый взгляд синих глаз, которому завидовали из-за этого парни. Который никогда не позволял никому из друзей входить к нему домой. Никто из них, конечно, никогда бы, ни за что бы и подумать, и предположить не мог… А он сидел и вздрагивал от злых слёз, впервые позволив себе слабость. И видела его таким только сестра, и никто больше никогда не увидит.       Какая к чёрту группа, какие песни, какие концерты? Отец алкаш, сестра полуголодная, сам нищий… На завод работать, по специальности, если доучится, и все концерты… Сашка понял, что бормочет это вслух, когда Женя тихо сказала в ответ:       — И ничего я не полуголодная. А песни свои ты не бросай. Я же знаю, ты не бросишь. Ты же хочешь, как эти твои… ну как их… дипёрплы! А раз хочешь — то не бросай.       Сашка взглянул на сестрёнку, говорившую так искренне и уверенно, и вдруг усмехнулся сквозь слёзы. Он обнял Женьку, покрепче прижал к себе, а она всё гладила его по голове и что-то говорила, пытаясь успокоить, ободрить, утешить, хотя и сама дрожала от страха и напряжения последних часов.       В окно пробился яркий солнечный луч. Брат и сестра сидели, обнявшись, на полу чужой прихожей, окружённые скрытыми за тонкими стенами чужими жизнями чужих людей.       Разрезав тишину, в кармане Сашкиных джинсов завибрировал телефон, и оба вздрогнули от неожиданности. Саня, не сразу сообразив, достал мобильный, спешно ткнул на кнопку, молча приложил трубку к уху и стал слушать.       — Я дома, Саш, у меня всё хорошо, — послышалось с другого конца. — Ты не спишь ещё? Если не спишь, то ложись, слышишь, мог бы вообще не ждать, пока я доеду… Саш? Ты меня слышишь? У тебя всё нормально? Саш? — Ника говорила уже с беспокойством и тревогой, слыша в трубке хрипящее дыхание.       — Я. Тебя. Люблю, — медленно, с паузами меж слов проговорил парень. В ответ — вздох облегчения, смех и несердитые упрёки о том, что нельзя так издеваться и пугать. Она говорила, но он не предавал значения словам.       Он слушал голос. Родной голос.