Университетские будни

Холодный декабрьский вечер не предвещал беды. Кэстрел безумно скучала по летнему теплу и, читая книгу в кресле, с тоской время от времени наблюдала за метелью за окном. Снежинки роем белых мошек вихрились в холодном воздухе, мелькая в бледно-жёлтом свете фонарей. Отчего-то становилось тепло на сердце, когда осознаёшь, что в настоящий момент, когда где-то там вовсю свирепствует ледяная буря, ты сидишь в тепле и уюте с любимой книгой в руках. — Тебе не холодно? Она настолько углубилась в собственные мысли, что совершенно забыла о том, что находится в комнате не одна. За письменным столом отец, надев очки, внимательно заполнял многочисленные университетские отчёты относительно посещаемости студентов и их предварительных отметок за семестр. Что ж, здесь исключений нет — будь ты преподавателем высшего учебного заведения или же рядовым учителем начальных классов, а отчёты — это бесконечная суета, уже ставшая неким символом современного педагога. Но сейчас Джонатан буквально впился взглядом поверх очков в уставшую и совершенно обессилевшую дочь — как он заметил, в последнее время Кэстрел чувствовала себя слишком измученной, хотя роды ещё только маячили на горизонте. И это не могло не тревожить, несмотря на положительные прогнозы. Протяжно вздохнув и едва сдержавшись, чтобы не закатить глаза, девушка отложила книгу и посмотрела прямо в глаза отцу: — Пап, если бы мне было холодно, я бы уже давно переселилась к камину, — она едва сдержалась, чтобы не напомнить ему, что она сидит сейчас в тёплом свитере, плотно укутавшись в колючий плед. — И всё равно мне неспокойно, что ты сидишь возле окна, — не унимался профессор, нахмурившись. Кэстрел вполне могла понять его тревогу — буквально на днях ей предстояло рожать, уже не раз она выла от тренировочных схваток (в такие моменты Крейна не всегда даже нашатырный спирт спасал от обморока), которые через определённое время проходили. Самой себе она уже признавалась: страх перед родами пересилила жуткая усталость от беременности, хотелось только, чтобы всё поскорее закончилось, потому что силы были на исходе. По изнеможённому бледному лицу девушки промелькнула едва заметная тень улыбки — как бы там ни было, а отцу она была безмерно благодарна за заботу, даже, казалось бы, излишнюю. — Если мне станет холодно, обещаю, что уйду от окна. Каждый снова приступил к своему занятию: Джонатан заполнял отчёты, искоса, тем не менее, поглядывая иногда на дочь; Кэстрел же продолжила читать с момента, где остановилась. Всё бы ничего, однако ещё днём она ощущала странные тянущие боли внизу живота и пояснице — хоть волком вой, однако же, пыталась терпеть, старательно игнорируя боль и делая тщетные попытки сосредоточиться на 16 главе книги. Что удавалось с трудом. Через какое-то время Кэстрел сдалась и с тяжёлым вздохом положила книгу на кофейный столик рядом с креслом — сдавалось ей, дойти до книжного шкафа и положить на место будет весьма затруднительно, учитывая усиливающееся плохое самочувствие. Кое-как встав с кресла, — боль почему-то усиливалась, до сбивчивого дыхания и потемнения в глазах — она завернулась наподобие мантии в полюбившийся плед и, потащив его края по полу, не торопясь направилась в свою комнату, однако остановилась, едва удержавшись на дрожащих ногах, позади отца и легонько, почти незаметно, погладила того по плечу, из-за чего Джонатан вздрогнул и встревоженно обернулся к дочери. — Я пойду прилягу, — обессилено просипела Кэстрел на его немой взгляд и поправила грозившийся сползти с плеч плед, — Немного неважно себя чувствую. Она лгала — явно не «немного», и Джонатан это видел по её побледневшему лицу и тяжело вздымающейся груди при вдохе. Профессор постарался взять себя в руки, хотя удалось это с огромным трудом, и учтиво кивнул дочери: — Хорошо. Если уж совсем станет плохо, немедленно зови меня, поняла? Еле заметно кивнув в ответ, Кэстрел скрылась за дверью, ведущей в её спальню, и легла на кровать, укрывшись пледом, хотя руки держала поверх одеяла. Боль накатывала волнами, и когда она наступала, то становилась с каждым разом сильнее и невыносимее. Кэстрел пыталась сосредоточиться на чём-то ещё, кроме болезненных ощущений, но это удавалось из рук вон плохо — перед глазами темнело, грудь будто налилась свинцом, а иногда девушка до побеления костяшек пальцев впивалась в колючее одеяло и прикусывала губу; что угодно, лишь бы не закричать. Прошло неизвестно, сколько времени, — по ощущениям более полутора часов, а на деле, скорее всего, полчаса — когда к ней в комнату зашёл отец, проверить её самочувствие. — Ну, что? Как ты… — однако, стоило ему увидеть картину в целом, у Джонатана волосы на затылке встали дыбом, и спокойный будничный тон резко изменился на панический вопль: — Кэстрел! Крейн бросился к дочери, присев рядом с ней на постель и внимательно смотря в ещё более побелевшее лицо дочери. На лбу проявились мелкие капли пота, взгляд стал отстранённым, а одышка стала ещё глубже, к тому же Кэс время от времени сжимала одеяло, что могло означать только одно… — Кэстрел, посмотри на меня! — пытаясь унять дрожь в голосе, произнёс Джонатан, однако фраза не возымела должного результата, так как девушка продолжала отрешённо смотреть перед собой, будто не понимала и не знала, чего от неё хотят (по сути, так оно и было). Взяв дрожащую руку дочери в свою, — не менее дрожащую — он требовательно повторил, уже не так уверенно, как в первый раз. — Кэсси, где… где болит? Кэстрел издавала глухие полузавывания, полустоны, крепко зажмурив глаза и стиснув зубы, и, из последних сил стараясь не вцепиться в ладонь отца, прохрипела: — Внизу… очень… больно, — её тело будто прошил сильный разряд тока, Кэстрел пронзительно вскрикнула, прогнувшись в спине. Глубоко в душе Джонатан осознавал, что пришло время, но он даже представить не мог, что всё бывает настолько ужасно. А осознание, что он ничем не может помочь дочери, пока она воет от нестерпимой боли, только прибавляло сил стремительно нарастающей панике. По крайней мере, пока он окончательно не потерял способность рассуждать трезво и адекватно, Крейн, сбивчиво прошептав какие-то слова утешения Кэстрел, которые та явно не слышала, оглушённая болью, рванул в коридор, к телефону и дрожащими пальцами набрал номер «скорой помощи». Гудки, казалось, растянулись вечностью, пока на той стороне не ответили. — Алло, «скорая»? У моей дочери начались схватки. Приезжайте… срочно! — он спешно назвал адрес, из последних сил борясь с тревогой и пытаясь не сорваться — сейчас он запросто мог накричать на любого, кто попадётся под горячую руку, и это состояние сдерживалось остатками рассудка, как будто изголодавшегося Цербера держат на хлипкой ржавой цепи. По окончании разговора телефонная трубка выпала из дрожащей руки Крейна на пол, его бил сильный озноб. Дурманящая тревога занозой засела в сердце, которое замирало при каждом вскрике, доносившемся из комнаты Кэстрел, ноги подкашивались, казалось, ещё немного, и он лишится чувств прямо в коридоре. Из предобморочного состояния его вывел жалобный вой Кэстрел, на грани плача, от которого по коже пробежал неприятный холодок страха: — Папа… папа! Это отрезвило на раз. В угасавшем сознании вспыхнула яркой искрой мысль: нет, он попросту не имеет права поддаваться панике, по крайней мере, не сейчас; Кэстрел сейчас было в разы страшнее и уж точно больнее, и она рассчитывала на его поддержку и хотя бы какую-то помощь. Для неё всё было впервые, и это не могло не пугать, поэтому ей нужен кто-то рядом. Спустя мгновение Джонатан уже сидел у неё на постели, он по-прежнему весь дрожал — этот декабрьский вечер будет не вытравить из памяти, не выжечь. Кэстрел, тяжело и часто дыша, крепко сжимала одеяло в ладонях, уже не сдерживая крики; белое как полотно лицо перекосила гримаса боли, со лба градом лил пот, а светлые волосы разметались по подушке, потому что девушка в тщетной попытке спастись от адской боли вертела головой из стороны в сторону, словно не могла угадать более удобное положение. Стараясь не поддаться панике, Джонатан крепко сжал ладонь дочери в своей, второй рукой утирая ей пот со лба: — Тише, девочка… я с тобой, я рядом, — он сбивчиво прошептал, как молитву, одними губами, в ужасе взирая на её муки: «...только держись». Кэстрел, ощутив новую волну боли, истошно взвыла, мёртвой хваткой вцепившись в отцову руку так, что тот зашипел от боли — правду говорят, в определённые моменты даже самый хрупкий и эфемерный человек может проявлять силу. Тем не менее, покачав головой и дождавшись, когда Кэс утихомирится, Крейн тихо прошептал, стараясь не выдать ничем дрожь в голосе и поглаживая дочь по голове: — Постарайся кричать поменьше — тебе силы ещё понадобятся. — Я… я не могу, — скуля от боли, прохрипела Кэстрел и перевела на него взгляд, полный боли и страха, и от этого взгляда кровь стыла в жилах, — Слишком… больно… — Знаю, — обречённо прошептал Джонатан, скорее, обращаясь к самому себе, чем к кому-либо ещё. Самым ужасным во всей этой ситуации было то, что он абсолютно ничем не мог ей помочь на деле — оставалось только дожидаться приезда врачей. — Потерпи немного, доктор скоро приедет. По крайней мере, он сам на это очень надеялся, потому что уже не мог видеть страдания дочери — а ведь это только начало! В любом случае, если уж ей станет совсем плохо, анестезию в клинике никто не отменял. — Это надолго?.. — обречённым и совершенно бесцветным голосом поинтересовалась Кэстрел. Джонатан знал, что первые роды могут длиться более суток, но ему стало безумно не по себе, когда до него медленно стало доходить осознание, что никогда бы и ни за что не пожелал единственной дочери испытывать подобные мучения так долго. Хотя, учитывая слабое здоровье Кэс, кто знает, сколько это займёт времени. — Нет, милая, — пересилив себя, постарался как можно уверенней ответить Джонатан. Что уж греха таить, он и себя пытался уверить, что эти мучения не продлятся слишком долго, однако где-то на краю сознания понимал, что в первый раз быстро вряд ли получится. Дрожащими губами, Крейн поцеловал дочь в похолодевший лоб, вблизи слыша её хриплое сбивчивое дыхание и застывший в груди очередной стон боли — лишь бы не поддаться панике, не сейчас! — Но потерпеть придётся, — Кэстрел снова закатила глаза, зажмурившись, и, скрепя зубами, едва сумела подавить новый вопль от очередной схватки. — Дыши глубже и не зажимайся — так будет легче переносить боль… Легко, однако же, было давать советы, когда такое происходит не с тобой. Сердце Джонатана изнывало от переполнявшего страха за дочь, — сумеет ли она вообще выжить после такого?.. — тем не менее, он старался держать себя в руках, как бы это ни было сложно. Ради Кэстрел. Которая сейчас нуждалась в нём больше, чем когда-либо. — Папа, мне страшно, — взвыла Кэс, которая вся подрагивала от повторяющихся судорог, по щекам молча текли слёзы — ей было по-настоящему невыносимо больно. — Я не смогу! Мне больно! Кожу Джонатана будто опалили огнём — он понимал, что Кэстрел сейчас не в себе и не отдавала отчёты в собственных действиях и словах, однако она в точности повторяла его опасения. Уж кого, а её он не хотел и не мог потерять. Только не так. Только не сейчас. — Кэсси, всё будет хорошо, — хрипло произнёс Крейн, до конца сам не веря в правдивость собственных слов и продолжая лихорадочно поглаживать её сухие русые локоны, — Ты справишься… только потерпи. Он плохо помнил, как её забирали на «скорой» — в голове роилось множество мыслей, и одна была ужаснее другой. Как бы там ни было, он помочь Кэстрел больше ничем не мог. Оставалось только подождать. Только вот как не поддаться всепоглощающей силе ужаса, когда минуты длятся вечность, а в сознании настойчиво звенит одна мысль: Кэстрел сейчас уже где-то там, по-прежнему воет от боли, с которой помочь справиться ей никто, увы, не в силах — сейчас всё зависело от неё самой. Но парадокс: чего от неё можно было ожидать, когда она сама по себе была такой нежной и хрупкой? Разве можно требовать, чтобы она сносила всю эту боль в несколько часов (если не в сутки)? В конечном счёте, когда Кэстрел увезли в больницу, он, наконец, сорвался — со всей силы снёс мгновенно разлетевшиеся со стола бумаги, отчёты и мелкую канцелярию, воя от злости. Джонатан злился на собственные бессилие и беспомощность, когда близкому человеку рядом неимоверно плохо. Он уже готов был отринуть все эти многочисленные годы богоборчества и поверить во Всевышнего… да хоть в кого! Готов был молиться любым богам, кому угодно, лишь бы с его девочкой ничего плохого не случилось. Отчего-то душу скребло тупыми когтями дурное предчувствие. Ему надо было, требовалось, как воздух, чтобы Кэстрел пережила это испытание… он попросту не перенесёт её смерти. Не помня себя от бурлящей паники, Крейн выскочил из дома, наспех надев пальто, и, не разбирая дороги, — метель свирепо била в лицо миллиардами игл, но ему сейчас было всё равно — ринулся по направлению к дому фон Келиусов. Он не сможет сидеть дома сложа руки и в то же время направиться вслед за дочерью не мог. Поэтому решил переждать бурю — в прямом и переносном смысле этого слова! — в доме старого и самого верного друга.