Университетские будни

      Кэстрел терпеть не могла театры. В частности, оперы и балеты. Собственно, отец её никогда не спрашивал, хочет ли она посетить театр — просто ставил перед фактом, что «сегодня вечером идём в оперу», и всё. Будто это было чем-то обязательным и будто совершенно нет других мест для семейного времяпрепровождения — тот же кинотеатр или, скажем, тихая уютная кафешка, или каток… нет, известный профессор Крейн никогда не опустится до того, чтобы просто спросить собственную дочь, куда она хочет отправиться отдыхать и вместе с ней покататься на коньках — не соответствует статусу, чёрт бы его побрал!       Этот вечер был из тех самых, когда они в очередной раз поехали в оперу. Кэстрел, вынужденная соблюдать театральный дресс-код по умолчанию, надела длинное в пол чёрное платье — сколько бы отец ни ворчал насчёт «траурного» цвета. Она вообще не особо любила платья, предпочитая им классические брюки и рубашки с блузками (и сколько слышала в школе от некоторых учителей типичное «ты же девочка!» — уже не сосчитать).       Единственное, что её могло утешить, так это компания семьи Фриз на сей раз. И долгожданная встреча с одной из близких и немногочисленных подруг.       — Я смотрю, ты не особо рада походу в оперу, — проницательности Ники Фриз можно было позавидовать. Сегодня она надела белоснежное платье в пол с длинными рукавами и атласными перчатками того же цвета. Из-за её неконтролируемой способности замораживать всё, до чего она касается, Вероника была вынуждена всегда носить подобную одежду, по максимуму отгораживающую её от окружающего мира.       Кэстрел еле слышно фыркнула, помрачнев в тон собственного платья:       — Меня как будто хотя бы раз спрашивали, хочу ли я в оперу!       Ника задумчиво смерила подругу взглядом льдисто-голубых глаз, но ничего не ответила — только поджала и без того тонкие губы и отрешённо покачала головой, не зная даже что и ответить на такое заявление.       Взрослые — в лице профессора Крейна и четы Фризов — стояли слегка поодаль и что-то обсуждали. В отличие от категорически недовольной (что выражалось в мрачном лице и скованных и резких жестах) Кэстрел, Ника всегда с трепетом и нетерпением ждала походов в театр. Хотя некоторые особо бескультурные личности и таращились без зазрения совести на столь необычную гостью — оно-то и понятно: хоть внешне Вероника была точной копией матери, но цвет кожи она унаследовала от отца, чуть голубоватый, да и белые-белые волосы, как пушистые сугробы, мягко лежали на плечах. Кэстрел порой хотелось выцарапать глаза подобным людям, но сама Ника, казалось, уже привыкла к такому вниманию и нисколько не стеснялась собственной неординарной внешности.       — И скоро спектакль начнётся? — плохо пытаясь скрыть негодование, буркнула мисс Крейн, скрестив руки под грудью и с угрожающим прищуром наблюдая издалека за отцом.       — Через полчаса, вроде. А что?       — Чем скорее начнётся, тем быстрее кончится эта каторга.       На это Веронике нечего было ответить. Да и что толку разговаривать с человеком, который не разделяет подобный восторг и который воспринимает поход в театр как каторгу? Пусть Ника и не понимала этого, но искренне сочувствовала подруге, чувствовавшей себя далеко не в своей тарелке. Оно и было видно — Кэстрел то нервно поправляла подол чёрного платья, то раздражённо убирала выбившийся из причёски локон, то прикусывала губы… да что уж и говорить: по одному беглому затравленному взгляду можно было понять, что вся эта затея с оперой ей не по душе абсолютно.       Когда их запустили в зал, Кэстрел села рядом с отцом, старательно избегая встречаться с ним взглядом — по-прежнему сердилась на то, что, как говорится, «без меня меня женили», иными словами, что тот затащил её в оперу без её же согласия. Впрочем, может, Джонатан думал относительно развития культурного кругозора единственной дочери, да вот только он явно не интересовался толком, что же нравится самой Кэстрел.       Однако самое неожиданное и ужасное было впереди. Потому что, как оказалось, профессор Крейн выкупил места на балконе, причём их места находились на четвёртом этаже огромнейшего зала.       Кэстрел, оказавшись на своём месте и неудачно взглянув вниз, резко побледнела на несколько тонов и незаметно для остальных (но не для проницательной Ники) откинулась на спинку, словно пытаясь оказаться как можно дальше от без того низкой — сидящему те будут примерно по колени — перегородки.       Невзирая на начавшийся спектакль Ника не могла не заметить такую перемену в лице подруги, поэтому встревоженно взяла ту за руку — казалось, Кэс даже не заметила этого жеста, полностью сосредоточенная на чём-то своём, не особо приятном.       — Кэс, с тобой всё в порядке? — чуть нахмурившись, поинтересовалась мисс Фриз и отметила про себя ещё кое-что необычное — Кэстрел еле заметно подрагивала, как осенний лист на ветру.       — Д-да, — дрожащим голосом слабо произнесла та, старательно отводя взгляд куда-нибудь назад, уже не говоря даже о том, чтобы посмотреть на сцену. Кэстрел прикрыла глаза, стараясь отдышаться, что получалось из рук вон плохо. — Просто… голова кружится. Сейчас пройдёт.       Сидевшая по правую руку дочери Нора Фриз услышала обрывок разговора девушек и не могла оставить всё просто так, на самотёк, тем более, если человеку плохо. Хотя, что странно, до этого с Кэстрел всё было в порядке — почему же сейчас, ни с того ни с сего, у неё закружилась голова?       — Кэсси, может, тебе выйти? — шёпотом предложила Нора, встревоженно взглянув на побелевшую, как полотно, дочь профессора Крейна.       — Нет, — жёстко отрезала та, вовсю отворачиваясь от того, что открывалось перед ней. Она не хотела мешать остальным наслаждаться представлением только из-за того, что ей стало плохо и прямо в начале спектакля. — Я… я дотерплю до антракта.       Джонатан, старавшийся быть на два фронта, — и слушать оперу, и одновременно с этим пронаблюдать за дочерью, — внезапно осознал, что с ней произошло конкретно. Все эти симптомы — головокружение, одышка, бешеное сердцебиение, резкое побледнение кожных покровов — он видел и раньше, много лет назад, когда жертвы его прославленного токсина оказывались в цепких лапах ужаса и страха. И как бы ему не было тревожно за дочь, сейчас как раз ему следовало сохранять ледяное спокойствие — как бы сложно это ни было. Таков закон: если один в истерике, другому ни в коем случае нельзя поддаваться панике, иначе к рациональному решению не придёт никто.       Крейн приобнял Кэстрел, которая по-прежнему закрывала глаза и старалась уползти куда подальше, успокаивающе поглаживая ту по плечу и уткнув её лицо в свою шею — лишь бы она не смотрела на сцену. Она мелко подрагивала, во всём её теле чувствовались напряжение и скованность, тем не менее, Джонатан спокойно произнёс ей на ухо:       — Ты уверена, что сможешь дотерпеть до антракта? — она теснее прижалась к отцу, как утопающий цепляется за спасательный круг, из последних сил держа себя в руках и стараясь не поддаваться всепоглощающей силе паники. Тем не менее, Кэстрел пробурчала что-то типа «угу», даже не удосужившись поднять взгляд. Джонатану оставалось лишь успокаивающе поглаживать её по плечам и волосам, дабы успокоить хотя бы своим присутствием.       Кэстрел даже ни разу не взглянула на сцену, поглощённая собственными мрачными мыслями.       И страхом.       В последнем Джонатан не сомневался ни капли.       Когда пришло время получасового перерыва, он сразу же, придерживая болезненно побледневшую дочь, отправился вместе с ней в коридор. Кэстрел, оказавшись в безопасном, по её мнению, месте, едва ни лишилась остатков чувств, голова закружилась, как чёртово колесо, но Джонатан вовремя успел её перехватить и усадить на один из диванов.       — Держись, всё уже позади, — сам он присел вплотную к ней, крепко держа её за дрожащие руки. — Воды дать?       Кэстрел резко кивнула, рвано дыша. Даже бумажный стакан с водой подрагивал в её ослабшей дрожащей руке, поэтому профессору приходилось даже в таком простом деле ей помогать. Тем временем, чета Фризов вместе с дочерью отправились в буфет — Ника пообещала принести подруге любимый латте, чтобы та не особо расстраивалась.       — Лучше? — Кэс повторно кивнула, не в силах отдышаться. — А теперь давай начистоту, что произошло? Я уже понял, что ты перепугалась до полусмерти, — увидев, как та хотела запротестовать, Джонатан более жёстко и требовательно добавил: — И даже не думай отнекиваться.       «Уж не мне ли знать все симптомы страха…» — невольно пронеслось у бывшего Повелителя в голове, тем не менее, он постарался не зацикливаться на мыслях о прошлой жизни — не для того он покинул Готэм вместе с ребёнком, чтобы заново проходить одно и то же, а для того, чтобы начать жизнь с абсолютно белого чистого листа.       Кэстрел задумчиво молчала пару минут, пытаясь окончательно прийти в себя, после чего облегчённо выдохнула и покачала головой:       — Ты не предупредил, что наши места будут на балконе, тем более, почти на последнем этаже. Да и я не ожидала, что у меня голова так сильно закружится, стоит посмотреть вниз… — по её телу пробежала мелкая дрожь, но Кэс вовремя взяла себя в руки. — …перегородка очень… очень низкая… кажется, одно неловкое движение — и всё, ты летишь с огромной высоты, пересчитав все кости!       — Ты мне не говорила об акрофобии, — укоризненно нахмурился Крейн, на что Кэстрел перевела на отца затравленный взгляд, по которому он понял нечто важное — даже не стоило говорить об этом, он без лишних слов всё понял.       — Я и сама не знала, что до потери пульса боюсь высоты… — прохрипела она, особо сильно вздрогнув от ужаса и нервно погладив себя по плечам. — Прости… но ещё одно такое «приключение» я не переживу — и так еле до антракта дотянула…       Да и он сам не хотел вынуждать родную дочь заново переживать и чувствовать этот прошибающий ужас каждой клеточкой тела. Каким бы злодеем и самозваным Повелителем Страха он ни был в прошлой жизни, но собственного ребёнка через подобное он бы никогда и ни за что не заставил пройти. На остальных плевать, но не Кэстрел…       — Ничего страшного, — он прижал дочь к себе, положив её голову себе на плечо и прижавшись щекой к её макушке, — Сейчас тогда поедем домой.       — Нет! — едва ли не вскричала Кэстрел, отшатнувшись, что несколько удивило Джонатана. — Я… ты столько денег потратил на это, я… я не могу тебя вынуждать…       — Кэстрел, — сурово отрезал он, видя, что если её вовремя не остановить, она займётся самоедством и самобичеванием. — Ты для меня важнее любых денег, поняла? Мне важнее твоё самочувствие, чем какой-то там спектакль. Тем более, в таком состоянии я домой тебя одну не отпущу, — когда она виновато опустила голову, он мягко приподнял её за острый подбородок так, чтобы их взгляды встретились — и увидел в её светло-голубых глазах страх вперемешку со стыдом, виной и отчаянием, после чего покачал головой, поцеловав дочь в лоб. — Запомни: в страхе нет ничего постыдного.       Когда Ника принесла подруге капучино, — латте в буфете, к сожалению, закончились — Джонатан спешно распрощался с Виктором и Норой, не до конца раскрывая настоящих причин — пусть думают, что Кэстрел просто стало плохо, необязательно всем подряд знать, что она до смерти перепугалась высоты.       — А всё же прости за всю эту суматоху… — уже на улице, когда они шли, переодевшись в пальто — серое у Джонатана и чёрное у Кэсси — Кэстрел виновато отводила взгляд, неспешно попивая горячий кофе.       — Тебе не за что извиняться — все мы люди, каждый чего-то боится, — Джонатан ободряюще приобнял её за плечи. — И не всегда наверняка знаешь, чего именно.       С тех пор Кэстрел люто возненавидела театры, а если и брала билеты, то исключительно в партере — пусть дороже, зато не придётся заново переживать тот зверский парализующий ужас.