Найти счастье в аду

Прошло полтора года с тех пор, как я потерял силу вслед за Шурфом. И, как бы это странно ни звучало, я ни разу не пожалел о своём выборе. Мы жили по выведенной мной формуле: «Просто жить, просто любить». Это было время, наполненное счастливой обыденностью, действительно простотой и искренностью, которых у меня никогда прежде не было в таком количестве и качестве: ни в Ехо, ни в Шамхуме, ни где-то ещё. На работе я был душой компании, пока мы работали, но я не проводил с ними свободного времени ни в пабах, ни на квартирных вечерниках, как раньше с ребятами из Тайного Сыска. Я с присущей мне лёгкостью отбросил сожаления о неминуемом и несбывшемся и мечты о неосуществимом. Я, может быть, создал некий замкнутый мирок вокруг себя, наподобие панциря, но моё желание оставаться в этом панцире целиком и полностью поддерживал Шурф. Он обогащал наш мирок своим неиссякаемым исследовательским любопытством, уютом и заботой. Он странным образом всегда попадал в яблочко своей внимательностью. Именно в те дни, когда я бывал чем-то расстроен или утомлён, Шурф безошибочно мог утешить меня: принести мне цветы или фрукты, или просто парочку избитых, но так нужных мне в какой-то момент слов. В очередной раз, когда я взял машину на каршеринг, чтобы доехать до банка до закрытия, и попался на превышении скорости, я безумно разнервничался. Мне всего-то надо было заплатить за Интернет, а в итоге – штраф и ещё как минимум сутки без связи с миром, в которой, между прочим, Лонли-Локли нуждался не меньше меня! В таком настроении я поехал в редакцию, а вернувшись, упал спать, не споласкиваясь, не чуя рук и ног. Когда я проснулся, Шурфа дома не было, но на кухне лежала записка: «Не волнуйся, я встал пораньше, чтобы успеть по пути на работу оплатить и Интернет, и твой штраф. А это съешь за завтраком», – и плитка молочного шоколада с толстым слоем карамели и хлопьями. Я умилился. Моё сердце тут же оттаяло. Я проверил – связь действительно работала, а на вкус шоколад оказался именно тем идеальным антидепрессантом, в котором я нуждался именно сегодня и сейчас. Естественно, что я вечером повис на шее у своего любимого, рассыпаясь в благодарности. – Как ты понял, что случилось?! – наконец не выдержал я. – Ты всё время попадаешь в точку. – Ты, на самом деле, тоже постоянно, по твоему же собственному выражению, попадаешь в точку, только ты этого не замечаешь порой в силу своей легкомысленности. А я даю себе труд анализировать свои мысли и поступки. Но, с практической точки зрения, это совершенно неважно. Ведь и ты абсолютно выполняешь предназначение, данное каждому, кто обрёл своего бэо – утешать, защищать и любить так, как не может больше никто во всех возможных мирах. Так что считай, что я не сделал ничего особенного. – Неправда. Всё, что ты делаешь – всегда особенное, – сообщил я ему, всё ещё не расцепляя крепких объятий. – Хорошо, я могу доказать тебе, что то, что я делаю – обычное дело для бэо. – Как? – радостно отозвался я. Шурф не оценил моего лихорадочного энтузиазма и заблестевших глаз. – Это… пожалуй, не стоит. То, что я хотел предложить, весьма жестокий эксперимент. – Шурф, неужели ты думаешь, что теперь сможешь меня отговорить? Валяй. Я, конечно, трусливый, но только не тогда, когда делаю что-то вместе с тобой. – Хорошо. Ладно. Иди, пожалуйста, в комнату, я сейчас присоединюсь. Я пожал плечами и самоустранился. Присев на диван с подтянутыми к груди коленями, я стал дожидаться Шурфа. Не иначе, как наводит на кухне полный порядок, прежде чем уйти оттуда, я ж его знаю, так что это ещё минут пять-десять, не меньше… Ай!.. Моё запястье резко полоснуло болью. Я сначала инстинктивно накрыл вздрогнувшую кисть другой ладонью, пока острая боль не уступила место вполне терпимой пульсирующей, и только потом запоздало сообразил, что последние шестьдесят секунд сидел неподвижно и молча. Я отнял руку и поглядел на запястье: оно было абсолютно здорово. Никаких признаков боли, а между тем такое ощущение, что только что порезался обо что-то. И ведь я ничего не придумываю – болит-то оно по-настоящему! Нахмурясь, я вернулся на кухню как раз вовремя, чтобы заметить, как Шурф моет в кухонной раковине нож, испачканный чем-то тёмным и липким. – Шурф!.. – невольно вырвалось у меня. Я подбежал к нему, охваченный внезапной догадкой, и досадно и горько было видеть доказательства своей правоты. На том месте, где я ощутил боль, на руке у моего любимого красовалась неглубокая и явно рукотворная рана от ножа. – Грешные Магистры, Шурф… Он лишь покачал головой, слабо улыбаясь. – Понимаешь теперь? Вот так действует Связь, и она будет только укрепляться. Я обозвал себя парой ласковых слов за то, что позволил Шурфу поранить себя ради меня-тупицы. Я бы обошёлся и без таких жертв. Со вздохом я повёл моего отважного исследователя в комнату устранять последствия эксперимента – кровь в порядочном количестве сочилась из пореза. Это было чуть ли не первое соприкосновение Шурфа со здешней медициной. Вот уж чего я не ожидал, так это того, с каким восхищением он будет наблюдать за моими бесхитростными манипуляциями. Как я осторожно промыл рану ваткой с пузырящейся перекисью водорода, наложил сверху марлю и заклеил крест-накрест ленточным лейкопластырем. Теперь я стал внимательнее прислушиваться к своим ощущениям, стараясь отделить свои чувства и потребности организма от иных, не менее ярких, но мне не принадлежавших. Когда пару дней у меня активно чесалось в носу и голова горела, как раскалённая печь, я смог быстро понять, что Шурф простужен. Посадил его на больничный и снова стал знахарствовать, к восторгу Лонли-Локли. Мерял температуру ртутным градусником, натирал водкой с мёдом, поил ядрёным чаем с имбирём и лимоном, ну и противовирусные купил какие-то: ему – для лечения, мне – для профилактики. После этого Шурф признал, что у меня явные знахарские задатки, отчего я фыркал и отмахивался, мол, это стандартный набор «дедовских» методов, которые каждый ребёнок впитывает в этом Мире с молоком матери. «Дедовские методы» лечения простуды были тут же законспектированы в уже не знаю какую по счёту тетрадь, которую вёл Шурф о жизни в Мире Паука. Снова наступил ноябрь, мой самый нелюбимый месяц в году. Мы с Шурфом планировали отпуск на Новогодние праздники, первое наше совместное путешествие в новой жизни. Ещё не были куплены билеты или выбрана гостиница, а я уже желал отпуска как ничего другого на свете. На работе в редакции начался очередной «завал», и я уже четвёртую ночь подряд проводил под крики главного редактора о том, что за ноябрь мы должны сверстать сразу два выпуска: месячный, за декабрь, и новогодний спец-выпуск. Естественно, мы ничего не успевали, когда вдруг оказалось, что ещё и половину статей в спец-выпуске надо менять на новый лад. Только объятия Шурфа после моего возвращения домой могли меня успокоить, но и он не всё время мог быть рядом, поэтому нервно-издёрганное состояние на пару недель стало для меня в порядке вещей, а недосып – моим постоянным спутником. Однажды мы, как запряжённые в ярмо лошади, пахали дольше обычного. Вконец вымотанный, я вызвал такси, правда, попросил довезти меня только до Войковской, рассудив, что к половине шестого утра, то есть к открытию метро, мы как раз подъедем туда. Доберусь пару станций по зелёной ветке на север, прогуляюсь по свежей заиндевевшей тропинке по парку до дома, чтобы немного охолонуться. Совершенно не хотелось являться пред очи Лонли-Локли в растрёпанных чувствах. Он и так всё время ощущает это моё состояние и знает, что со мной происходит, не стоит ему ещё сверху навязывать свою кислую мину. Однако дороги были пусты, и уже в пять пятнадцать меня высадили у наглухо закрытых дверей метрополитена. Чертыхнувшись вслед улизнувшему такси, я побрёл в сторону Ленинградского шоссе: наземный транспорт ходит с пяти утра, и у меня есть шанс поймать 905 автобус или 43 троллейбус. Я плёлся, глубоко засунув руки в карманы, по тёмной унылой улице. Фонари с фотоэлементами тускло вспыхивали при моём приближении и быстро гасли, стоило отойти от них на пару шагов. Я почти не смотрел по сторонам. Идиот. Я забыл, что примерно там, где я шёл, незаметные в темноте, есть трамвайные пути. Резкий гудок оглушил меня на левое ухо и так же резко оборвался. Мгновение боли – и наступила тьма, ещё более кромешная, чем та, что расстилалась по улицам Москвы. …Когда я очнулся, темнота и боль продолжали сопровождать меня. Тело ныло так, будто затекли все мышцы разом. Трещала голова. Судя по ощущениям, я находился в замкнутом пространстве, причём незнакомом. Под ухом что-то неназойливо попискивало, где-то вдалеке раздавался звук, как будто что-то равномерно капало, и больше ничего не нарушало тишины. Я попытался думать и тут же поморщился: даже этот бесхитростный процесс сразу доставил мне дискомфорт, но я упорно продолжил этим заниматься. Я попытался вспомнить что-нибудь, например, кто я такой и как здесь оказался, и, если получится, понять, насколько давно. Я Макс. По паспорту Фрай, только вот почему-то мне казалось, что фамилия эта – фикция, а из настоящего у меня только имя. Я вспомнил две совершенно разных картины мира. В одной был яркий, красочный город, колдовство, интересная работа, и я был могущественным Вершителем и создателем миров… а во втором был обычный город, суетливый, серый и унылый, банальная работа в какой-то прессе, и это выглядело для моего воспалённого мозга более реальным и осмысленным. Вероятно, со мной что-то случилось, неспроста так голова болит. Упал, ударился, наверное, где-то, а теперь на этом фоне ещё и бред в виде фантазий о магии и других Мирах. Не может же этого существовать на самом деле. Успокоенный этой мыслью, я снова провалился в сон, чтобы проснуться в своём нормальном, обычном мире и забыть свои странные цветные галлюцинации о несуществующем Ехо и прекрасном Городе в Горах...