***
Они стоят кверху задницами около двадцати минут, потому что тот отдел, где лежат сервизы, расположен в самом низу одной из высоченных полок. У Тодороки с непривычки затекает шея и ломит спину, Мидория же, видимо, уже привык. — Посмотри на этот, тут красивые цветы на окантовке, — говорит он, поднимая большую тарелку, больше похожую на блюдо. — Вот именно, из красивого тут только цветы на окантовке. Посмотри на дно: оно потрескается при малейшем столкновении с другой тарелкой. — Ой-ой, Шото-кун, ты заботишься о том, чтобы твои тарелки не побились? — улыбается Мидория во все тридцать два. Тодороки слегка смущается этого «Шото-кун». — Печальный опыт заставляет. В конце концов, они выбирают идеальные белые тарелки с рифленой поверхностью и сине-голубыми полосками в виде перекрывающих друг друга крестов. Мидории понравился дизайн, Тодороки оценил качество. И когда они собрались идти к кассе, по спине Шото начали скопом ползти мурашки. Это напоминает знакомство с родителями. Ему очень стремно, потому что от его волос немного воняет рыбой, от него самого — потом, а еще красные уши так легко не спрячешь. Мидория оборачивается, заметив, что Тодороки встал на месте, словно врос там в землю, и зовет к себе: мол, чего ты там торчишь, иди скорее! Он медленно подходит, чувствуя, что скоро ноги окончательно откажут. К такому его никто не готовил, а было бы лучше если готовили. — Мам, пробьешь? — и у Тодороки отказывают ноги. Он облокачивается руками о квадратный стол, за которым, чуть согнувшись, сидит Мидория-сан, и смотрит в ее зеленые глаза, точно такие же, как и у ее сына. Копия — не различишь, если не присматриваться. Только у Мидории-младшего они чуть зеленее, чуть ярче и светлее. Удивительно. — Вы в порядке, молодой человек? — спрашивает Мидория-сан, вскочив из-за стола и помогая ему подняться. У-ди-ви-тель-но. — Тодороки-кун, ты как? — беспокойно вторит чужому голосу Мидория. Шото делает глубокий вдох: кажется, пора лечить нервы. — Простите за беспокойство, жарковато у вас тут. Мидория-сан ойкает и убегает за мини-вентилятором, пока Мидория говорит о том, что его мама сама по себе теплолюбивая, поэтому не различает больших температур. Тодороки кивает после каждого слова и берет из его рук пластмассовый стакан с холодной водой. После выпитого становится гораздо легче. К сожалению, только до того момента, как приходит Мидория-сан. Шото вдыхает-выдыхает. — Мам, это Тодороки Шото, — говорит Мидория. — Мой друг. В глазах его матери так и сквозит: «видно, какой друг». Тодороки просто надеется, что его не запалят раньше времени. — Мам, — Мидория напоминает о своем присутствии легким прикосновением к пухлой руке. Женщина ойкает и улыбается сыну, берет из его рук товар и пробивает через кассовый аппарат, что-то пересчитывает в ноутбуке и оглашает цену — вполне приемлемую, Шото почему-то думал, что выйдет намного больше. Быть может, из-за того, что фарфоровые тарелки стоят дороже, и их Тодороки обходил за метр, зная способность растрачиваться на красивенькое. А то, что фарфоровые тарелки окажутся красивыми, он не сомневался; проблема в том, что это сувенирный магазин, а в сувенирных магазинах вещи в основном продаются вперемешку. За спиной Мидории-сан, приглядевшись, он может различить бижутерию и подарочные наборы в виде раковин морских обитателей. А приглядевшись к самой Мидории-сан, можно с легкостью различить: «я все видела, ты, говнюк». Возможно, Тодороки преувеличивает, и это все просто та аура, витавшая вокруг затемненного угла, где расположилась продавщица, но он думает, что при желании Мидория-сан запросто смогла бы навести на него какую-нибудь порчу, от которой волосы комками лезут или зубы выпадают. Когда они выходят из трехэтажного здания на свежий воздух, первой посетившей Шото мыслью стало то, что мать Мидории его наверняка ненавидит, и основная часть знакомства прошла просто отвратительно: первое впечатление всегда важнее всего остального, а он оплошал тут, да еще и сам себе на шею навесил камень с этим едва ли подъемным грузом: «Изуку Мидория» называется. — Тебе в какую сторону? — спрашивает Тодороки, как только спасательная свежесть воздуха пробивает тугие легкие. Он замечает, что Мидория идет чуть позади него. — Туда, где банковские автоматы. Надо снять несколько сотен, чтобы купить мелочь на ужин. А потом Мидория улыбается, и Тодороки теряет всякие стимулы жить. — Буду рад проводить, Мидория, — он даже склоняет голову, повинуясь внезапному порыву. — Называй меня по имени, пожалуйста, — и опять эта смущенная улыбка. Тодороки кажется, что он сейчас взорвется — непонятно откуда взявшиеся слезы лезут наружу вместе с булькающими в горле словами (почему-то благодарности). — Хорошо, Изуку. Изуку Мидория — то самое солнце, зеленый цвет на светофоре, яркое пятно на небосклоне, и у Шото не возникает сомнений, что за него стоит бороться, идти хоть в пламя, хоть в воду. Он улыбается и продолжает путь. Ладони Тодороки назойливо чешутся. Вокруг них — темное синее небо, залитое плотным слоем акварели.***
Он приходит домой с перепачканными штанинами, потому что умудрился попасть под летний дождь. В руке андроид, и быстрые пальцы шустро печатают сообщение. midori (22.12): все ведь отлично прошло, чего ты нервничал? cold. (22.12): это ведь не я захотел привести тебя на работу матери cold. (22.12): что дальше будет — отец, братья? midori (22.13): мой отец на заработках за границей, а братьев и сестер нет. midori (22.13): реагируешь так, словно для тебя это важно cold. (22.13): для меня это важно cold. (22.14): мне не хочется оплошать перед родителями моих знакомых cold. (22.14): а cold. (22.14): я же уже оплошал cold. (22.14): ;) midori (22.16): но ведь тебя судят не родители, а я. не вижу смысла в том, чтобы обижаться на то, что ты сделал собственными усилиями. ни к чему притворяться и делать из себя не себя midori (22.16): разве не так? Тодороки слышит, как хлопает дверь соседней комнаты. В коридоре его встречает Мик, полуголый и расслабленный, в очках-авиаторах и с высоким хвостом, некоторые пряди небрежно вытянуты и образуют петухи. Он облокотился о дверной косяк и сложил руки на неприкрытой груди; свет в комнате едва различим. — Чего сидишь? — спрашивает и приподнимает подбородок. Тодороки явственно ощущает их разницу в возрасте — чувствует себя ребенком, которого засекли на горяченьком. Улыбка с уст легко сходит. Он бурчит «ничего» и уходит к себе, включает светильник в углу комнаты и плюхается на кровать. Та немного пружинит, спина жалостно хрустит, напоминая ему о том, что он, вообще-то, не присел ни разу за день. Развалившись звездочкой, он снова берет смартфон. От резкой вспышки экрана его глаза пощипывают и зудят: зрение начнет падать, если он будет продолжать по полночи не спать. cold. (22.21): ладно cold. (22.21): ты прав cold. (22.21): но мне все равно дико не понравилась твоя затея midori (22.22): это был сюрприз! midori (22.22): на самом деле, это ведь к лучшему! мы смогли купить тарелки, да еще и за такую смехотворную цену! cold. (22.23): да cold. (22.23): спасибо тебе на этом cold. (22.23): я могу как-то отплатить? Статус «онлайн» пропадает на пару секунд, а потом его экран вспыхивает уведомлением о входящем вызове, а динамик сотрясается от мелодии, установленной на номере Изуку. — Мы могли бы вместе отнести их Ииде и побыть немного у него! Я знаю, что у него есть прислуга, но не помню, как ее зовут, и, в принципе, это не так уж и важно! Так вот, она готовит превосходное жаркое! Если мы попросим его принять нас, я уверен, что никто из нас не останется в долгу! — Мидория заканчивает с глубоким выдохом и последующими тремя секундами тишины. У Тодороки в голове крутятся фразы покрасивее назревшего на языке «что за бред», но ничего лучше не находится, не складывается в одно предложение, поэтому он старается хотя бы обобщить. — Подожди, я не это имел в виду, — хорошо, Шото, продолжай в том же духе. Думай мозгами, а не как обычно. — Мы… могли бы сходить куда-нибудь вместе. Без Ииды, твоей мамы и супермаркета. Просто… прогуляться? Изуку молчит, а Тодороки слушает, как за окном стрекочут сверчки, мерно считая биение собственного сердца. — Хорошо, — голос по ту сторону трубки медлительно выдыхает слова, будто боясь их сказать вслух. — Мы могли бы сходить прогуляться. — Тогда на выходных? Изуку угукает тихо так, что Тодороки начинает думать, что он действительно мог сказать что-то не так. Или дело не в словах, а в интонации, с которой они были сказаны? Быть может, он слишком настырен? Мидория отключается первым, взгляд Шото бродит по потолку и останавливается на лампочке — перевернутом несъедобном яблоке из тех детских загадок. Глаза наливаются свинцом, и голос с подкорки сознания говорит, что Шото разберется со всем остальным завтра. Зеленоволосое солнце тоже входит в список «всего остального» и даже умудряется возглавлять его. Его мобильный до утра так и лежит на подушке с горящим экраном возле самого лица.Мидория пищит тихонько как мышенька, прикусывая палец до крови, откидывая телефон подальше от себя и погружая голову в подушку глубже и глубже, будто слиться с ней желая.