***
Когда время едва переваливает за шесть, Тодороки уже при параде, собранный и весь на нервах дожидается Асуи — та редко когда опаздывает и, очевидно, сегодня тоже должна прийти вовремя. Ему очень повезло, что район, где находится супермаркет, граничит с центральным, где располагается здание торгового центра. Здесь идти всего-то десять минут от одного до другого — и Шото идет не спеша, прекрасно зная, что времени у него еще вагон и маленькая тележка. Пешеходный переход ложится у ног торгового центра и рябит своими черно-белыми полосами. Он стелется на несколько метров вширь и вдаль — и люди тоже, переступают по нему, толпятся, шагают то по черной горизонтали, то по белой. Окружающие лица куда-то спешат, сливаются в одно расплывчатое пятно, и Тодороки уверен, что он тоже является частью этого пятна. Тоже спешит, увиливает от грязи под ногами, толкается локтями и руками, бедрами и ногами, недовольно сопит — вечерняя толпа сжимает и вжимает в себя, еле отпускает из своих лапищ. Мидория стоит напротив Шото, зачем-то прикасается к фонарному столбу: Тодороки уверен, что он грязный и пыльный, и миллионы других людей тоже прикасались к нему своими руками. У Тодороки внутри щебечет страх, съедает внутренности и стопорит кровообращение в мозгу — он чувствует себя глупым и ничего не понимающим мальчиком, задает себе единственный вопрос: «зачем я тут?», получая вполне себе аргументированный ответ: собственный взгляд на Изуку. — Йо. Он действительно говорит это после двух дней игнорирования, самокопания и деградации, язвительных комментариев и мысленного доведения до комы. Говорит так, будто со всеми здоровается этим непринужденным «йо», да еще и ладонь поднимает в приветственном жесте, машет ею слегка. Мидория притрагивается к своим волосам (признак нервозности?) и посылает ему ответное «привет». Они идут на последний этаж торгового, где располагаются пункты быстрого питания. На Изуку зеленые штаны свободного покроя и рубашка желтого цвета в тон им, волосы — гнездо, где при желании могли бы поселиться воробьи-сороки какие-нибудь. Тодороки думает, что было бы неплохо взять мороженого, пока Мидория набирает себе картошку и котлету — извиняется взглядом и говорит, что сам после смены, поэтому голоден. Шото кивает и заказывает бургер и колу. Его желудок не скажет ему спасибо, но они, в принципе, никогда особо и не дружили. — Я просто хочу сказать, что мне нравится общение с тобой, — начинает Мидория, перекладывая чек из руки в руку и потирая плечом щеку. — Но я уже не уверен, что тебе необходима именно дружба. Он поднимает свои глаза — ядовито-зеленые, просвечивающие позднее лето, листья и траву — и сканирует ими Тодороки. А Тодороки, конечно, редкий мерзавец, что за словом в карман не полезет, но он не настолько мудак, чтобы врать прямиком в честные глаза напротив. — Да, — говорит и думает о том, как бы помягче, как бы подступиться. Все же, с людьми сложно разговаривать, как бы ему ни хотелось обратного. Каждый индивидуален, и в этом есть своя прелесть. Он замолкает на несколько секунд, кусая нижнюю губу и обдумывая. Потом медленно, тихим голосом, словно боясь спугнуть, произносит вслух: — Из меня никудышный друг, на самом деле. Семь пятниц на неделе, я сам себе зачастую не доверяю. Но, знаешь, твои глаза, — он делает паузу, изнутри сама по себе лезет улыбка, и хочется отвести взгляд от точки на столе, куда он с таким усердием смотрит, но нет — если отвлечется, все забудется, мысль уплывет, и опять останется только эта пустота в голове. — Они вселяют в меня желание выходить из собственной зоны комфорта. Это звучит очень сумбурно, но я стараюсь разложить все по полочкам, чтобы ты понял. И я, если честно, не уверен, чего именно ты боишься… — Тодороки. Как гром среди ясного неба — он поднимает свои глаза и встречается с изумрудными напротив. Если бы человек смог придумать хоть одно слово, которое опишет то, что чувствует сейчас Тодороки, он бы отблагодарил его от души. Словами, поступками — хоть как, но дайте это чертово слово, чтобы ему стало легче, чтобы не ломило так ребра от судорожного «а» в грудной клетке. Изуку смотрит прямо на него, и голос его нежнее некуда, а еще губы — эти губы пытаются не улыбнуться, не сказать чего-то такого, что может разрушить все. Шото знает, чего боится он сам. — Тодороки, я боюсь только того, что меня оставят. Теперь Шото знает, чего боится его солнце. Солнце боится одиночества, но хочет счастья и боится подступаться, чтобы самому не впасть в анабиоз. Если бы Шото Тодороки умел передавать по ИК-порту свои чувства, как Мик и Кьека, он бы сделал сейчас именно это. Но он не умеет, и ему остается только открыть рот, набрав воздуха и не до конца понимая, что хочет сказать, но осознавая, что сейчас все случится. То, чего страшился и чего хотел одновременно — сейчас все вывалится из него, и он не знает, чего ожидает от себя: слов ободрения и действий осторожной поддержки или всплеска чувств и непредвиденной ситуации. В конце концов, выходит ни то, ни другое. — Мне не нравится это. — Тебе ничего не нравится, — улыбается Мидория одними глазами и опускает их обратно; время едва заметно приостанавливается, чтобы в следующее мгновение возобновиться со скоростью течения в три раза быстрее. — Мне нравится сон, — он тоже опускает глаза, и одна до безумия дурацкая мысль посещает его голову. От нее кружится квадратный стол и порхают салфетки на его поверхности — они часом не бабочки? — И ты. Тодороки не поднимает глаз. И не двигается. И вообще сразу же берет все свои слова обратно про то, что он адекватный, и вообще. Никто так не поступает. — Ты каждому встречному такое говоришь, Тодороки? — Шото видит какое-то движение боковым зрением, а голос Изуку кажется будто приглушенным. Он что, действительно приложил руку ко рту для того, чтобы скрыть улыбку? — Только особенным. Изуку смеется в кулак, отмахивается от него, говорит что-то наподобие «ладно, ты победил», а потом враз становится серьезным, и Тодороки клянется, что лучше бы он был таким, каким казался мгновение ранее. Его собственные веки наливаются свинцом — сказывается напряжение всего дня. — Значит, я особенный? Тодороки, а что это значит для тебя? У Мидории глаза змеиные, хмельные, хитрющие, подозревающие. Ему бы лампу в руки — и прямиком в кресло отделения пыточных. Тодороки задумывается. — Не поддающийся логике, — он тушуется, взмахивает рукой и устремляет взгляд за спину Мидории: там несут их заказы. — В хорошем смысле. Вальяжно покачивая бедрами, к ним подходит миловидная низенькая девушка; в каждом ее ухе блестит по три серьги, еще две — в левой брови. Восемь — перевернутый символ бесконечности. Они прерываются на то время, пока она не поставила на стол поднос с заказанным, и Изуку задумчиво смотрит ей вслед. После переводит взгляд на Шото и тянется к своей картошке, попутно вытаскивает сырный соус из пакетика, вскрывает его и с улыбкой запускает картофельный ломтик в него. Тодороки смотрит на его рот, раскрыв свой собственный, и время едва ли не останавливается (опять). У него живот бурчит: тоже желает пищи. — Тогда, — слышит он, когда поднимает руку, желая сгрести с подноса свой бургер. — Тогда ты тоже особенный для меня. И хвала небесам за то, что Шото еще не брал в руки колу, потому что она тогда точно уже была бы в лучшем случае на полу. А в худшем… В худшем — на самом Изуку, который теперь невинно смотрит на него и мигом показывает большой палец в знак одобрения: да, картошка вкусная, Тодороки и не сомневался. Нервная система Шото летит к чертям, пока он сам раскрывает бумажную обертку бургера и вгрызается в сверкающую горчицей булку: есть хочется так, словно он не кушал неделю.***
Тодороки всегда знал, что лучший способ расслабиться — это ванна, наполненная теплой ароматной водой, с живительной солью и соком неподалеку. Может быть, прогулка в теплый погожий день с любимым человеком или чтение книги у себя дома под мягкий желтоватый свет настенной лампы. Но явно не Катсуки, кричащий в караоке, и Каминари, завывающий ему на бэкграунде. Кажется, что это сон — но Катсуки так крепко сжимает-держит чужую лапку в своих руках, что становится не по себе: это действительно сон, потому как ну не мог тот Бакуго, которого знает Шото, привести кого-то, кто ему нравится, знакомиться с ними. В теории, возможно, такое и могло было случиться, но сейчас-то практика, реальная жизнь, да и Тодороки не психолог, чтобы размышлять о мотивах и поступках. Каминари тоже в шоке. Он сидит слева от Киришимы и покрикивает изредка что-то от себя в их песню, поглядывая на него самого. На алые короткие волосы и брови, сведенные в общую точку на лбу от яростного быстрого чтения едва ли знакомого текста. На пальцы одной руки, зажатые между ляжек Катсуки, и на пальцы второй, обхватывающие массивный микрофон-галделку. Когда песня заканчивается, они смотрят баллы (ха, всего 68, Тодороки стопроцентно сможет больше), и Бакуго снова кричит на Эйджиро, что тот недостаточно много старался, чуть ли не убить собирается. На это Киришима просто улыбается и говорит, что будет стараться, а Шото думает, что на его месте послал бы засранца сразу и куда подальше. Но у них, видимо, любовь. Она читается в жестах. В том, с какой нежностью Катсуки старается налить (читай: не пролить) гранатовый сок в высокий бокал, потому что эта страхолюдина, вообще-то, не пьет, в отличие от вас. В жестах и во взглядах, когда Эйджиро пытается незаметно подглядеть за Бакуго, когда тот слишком сосредоточен и не замечает этого. В жестах, во взглядах и в словах, когда Катсуки говорит: «я знаю все о нем», и действительно знает, будто считывает с книжки дату рождения, любимый цвет и цитаты, песни и фильмы (Тодороки со странной периодичностью замечает, что их вкусы совершенно различны). (но что же их тогда связывает?) (наверное, руки под столом, стянутые и перетянутые друг другом, переплетенные, словно лианы, и завернутые через три пальца, словно пакетики) Тодороки думает о том, как выглядели бы его руки в ладонях Изуку, и неожиданно для себя замечает, что слишком невинно и нежно. Все же, объятия и держания за ручки, наверное, не для него.***
cold. (21.46): хей cold. (21.46): ты не спишь midori (21.46): не cold. (21.46): хорошо cold. (21.47): я просто хотел сказать тебе спасибо за то что ты выслушал меня и дал шанс. постараюсь не доставлять тебе проблем cold. (21.47): и мне действительно хочется быть для тебя чем-то большим чем просто другом midori (21.49): я понимаю тебя и не возражаю ;з midori (21.52): знаешь, ты намного интереснее, чем мне сначала показалось. (тут могли бы быть ваши откровения) когда я увидел тебя в доме у Ииды-куна, подумал, что ты какой-нибудь холодный мудак с непробиваемым лицом cold. (21.56): разве это не так midori (21.57): тОДоРокИ, КОНЕЧНО, НЕТ cold. (21.57): у меня рябит в глазах от капса что ты сделал midori (21.58): ЭТО ЭМОЦИИ midori (21.58): ВПИТАЙ ИХ, ТОДОРОКИ ШОТО cold. (21.58): НО Я НЕ ХОЧУ МНЕ И ТАК НОРМАЛЬНО midori (22.00): ого midori (22.00): твой лед раскололся, теперь я твердо уверен, что ты не каменный мудак cold. (22.03): специально для тебя побуду обычным cold. (22.03): а на самом деле cold. (22.05): я хочу сказать что ты — это лучшее в моем дне cold. (22.05): и в сегодняшнем и во вчерашнем и в завтрашнем cold. (22.06): и я не хочу обнадеживать себя и быть посмешищем для тебя cold. (22.06): так что скажи как ты сможешь принять решение cold. (22.07): пожалуйста midori (22.08): да midori (22.10): ну, а теперь у нас по программе вылазка в скейтпарк на выходных, да? midori (22.10): я проверещу тебе все уши, потому что не умею держать чертово равновесие! cold. (22.11): тогда я обязан научить тебя! midori (22.13): (прикрепленный документ) midori (22.14): мне тут 14 и я не умею кататься midori (22.14): сейчас мне 23 и мало что изменилось cold. (22.16): господи а как на велосипеде? или ролики? midori (22.17): ты будешь смеяться, но нет cold. (22.17): боже за что cold. (22.17): теперь-то я обязан cold. (22.26): прихвати с собой на всякий наколенники и налокотники midori (22.39): ГОСПОДИ НЕТ ПОЖАЛУЙСТА ЭТО ЖЕ ГЛУПО cold. (22.42): я еще молчал про шлем................... midori (22.42): ладно наколенники и налокотники так наколенники и налокотники cold. (22.43): отлично cold. (22.44): тогда до завтра? midori (22.44): нет, стой midori (22.45): я буду ждать завтрашнего утра, чтобы первым пожелать доброго утра midori (22.45): ;;;;;;;;;;;;;ззззззззз midori (22.46): теперь спокойной ночи! Тодороки глупо смотрит в потолок. Если это не сон, то что еще? В груди расцветает то чувство, которому огласки не придают, про которое знает только Шото и описать которое едва ли слов хватит. А, быть может, Тодороки просто не гуманитарий и не имеет достаточного запаса слов для такого? Черт его знает.