На кончиках пальцев

AU, которое автор придумал, размышляя над отзывами на "Рассказ служанки" (если что, произведение он не читал, сериал по мотивам не смотрел, поэтому речи о кроссовере или полном заимствовании не шло) Его фамилия была Ритвельд, а имя — Джордан. Вчера учитель Дойерс сказал ей только это, сегодня, пока они ехали до церкви, добавил, причмокнув, как обычно, масляными губами: — Это его первый брак. Значит, молодой. Инеж посмотрела на свои руки в белых перчатках — стянутые кружевом, они будто и не принадлежали ей. Что надевала мама в день свадьбы? Инеж запретила себе думать об этом. У мамы была другая свадьба, она знала человека, за которого выходила замуж — он любил её. Инеж сжала и разжала пальцы, пытаясь успокоиться, не думать о родителях, их уютной квартире в Асхельфе, их выступлениях, их смерти. Её усилия разбивались о правду, о будущее. Инеж задыхалась. Учитель Дойерс покосился на Инеж и потёр нос. До этого он сидел напротив, закинув ногу на ногу, но теперь пододвинулся поближе к Инеж. Его палец с жёлтым ногтём обвёл её губы по контуру: — Ты красивая девочка, Инеж, и сосёшь хорошо. Если вдруг окажется, что рожать ты не можешь, я возьму тебя служанкой в свой дом. Инеж нервно сглотнула и едва выдавила: — Спасибо. Не хотелось снова попасть под тяжёлую руку, поэтому пришлось вытолкнуть из себя семь букв. Сегодня они особенно горчили, хотя Инеж казалось, что она привыкла ко лжи. Учитель приоткрыл рот, чтобы продолжить — «Неужели он действительно нарушил бы церковный запрет и трахался с бесплодной?» — но тут повозка остановилась. Как и полагалось, он вышел первым. Наверняка, отдавал документы на Инеж. Потом дверцу открыли, и учитель буквально вытащил Инеж из повозки. На мгновение его руки вцепились в её плечи, в белый свадебный шёлк, а потом он поставил её на землю и немного отодвинулся. Инеж вдохнула чистый осенний воздух и огляделась — помимо учителя, перед ней стояли двое мужчин, одетых в чёрные праздничные костюмы. Старший, наверное, был отцом её будущего мужа — высокий, с чёрной бородкой, в которой виднелись серебристые волоски. Второй — гораздо моложе — опирался на трость, его волосы напомнили Инеж о ночи, лишённой звёзд. Хотя мужчины и походили друг на друга, глаза первого были серыми, безжалостными, а у младшего — до крайности тёмными, взгляд их не сулил ничего хорошего. «Он?», — подумала Инеж с волнением. Мог ли этот молодой загадочный мужчина быть тем, ради кого Инеж привезли сюда? «Слишком юный», — решила она наконец. Инеж поняла, что права, когда учитель подтолкнул её к мужчинам: — Ты чего застыла, Инеж? Это отец и брат твоего мужа. Полагалось поклониться, и Инеж согнулась под пристальными взглядами двух Ритвельдов. За ними стояла церковь — серовато-белая одноэтажная, кажется, недавно построенная. Она не могла сравниться с высоким собором в Асхельфе, который так завораживал Инеж в детстве — массивные колонны, красочные барельефы. Инеж признавала только сулийских святых, но то сооружение было слишком прекрасным. Когда-то, не в этой жизни, она мечтала, что покорит его, заберётся на мощный купол, посмотрит оттуда на город. Нелепо было думать об этом сейчас на пыльной улице, усеянной маленькими домишками, явно сделанными на скорую руку. Город её мучений, Нью-Кетердам, кажется, и правда мог считаться роскошным, как твердили учителя, а этот его «брат»… такой серый, непрочный, будто случайно возведённый на чахлой земле… Неужели я буду жить тут? Интересно, как он называется? Инеж надеялась, что узнает это позже, сейчас же смотрела на кусты, окружавшие церковь, — тонкие и болезненные, как вся растительность, которую она видела под куполом. Листья уже пожелтели и частично опали на мощённую булыжниками дорогу. Когда старший из Ритвельдов кивнул, все они прошли мимо сухих кустов, придавили и без того пожухлые листья и оказались перед порогом церкви. Тут учитель велел Инеж расправить покрывало так, чтобы оно падало ей на лицо, а старший Ритвельд поморщился и посмотрел на сына. — Каз, ты поведёшь её к Джорди, — сказал он, никак не объяснив своё решение сыну, и вместе с учителем Дойерсом зашёл в здание. Инеж и этот парень — Каз — остались стоять на месте. Рукой, которую скрывала чёрная перчатка, он поглаживал набалдашник трости — голову ворона. Инеж сквозь белую ткань смотрела за тем, как движется его палец, в очередной раз тщетно пытаясь отвлечься. Это произошло. Всё то, о чём говорили в секции. «И мне пригодится всё, чему меня учили», — стоило этой мысли пронестись в голове Инеж, как к горлу подкатила тошнота. Почему они не убили меня, как маму и папу? Почему они привезли меня сюда? Кажется, играла музыка — удушливая, тяжёлая. Она наполняла церковь и вырывалась наружу, заполняя округу. Она уничтожала всё — пусть и чахлое, но живое, и Инеж не была исключением. Не хотела им быть. — Дай руку. Инеж услышала слова, сказанные грубым, слишком мужским голосом, но исполнить приказ не смогла. Рука висела бесполезной плетью и не подчинялась. Слова тоже оставили её. Она не могла вытолкнуть из себя ни звука. — Дай руку, — повторил он настойчиво. «Каз, его зовут Каз, — напомнила себе Инеж. — Сейчас он ударит меня за непослушание». Наверное, он использует трость. Может, даже набалдашник. Инеж приготовилась к наказанию, но Каз почему-то ничего не делал, только смотрел на неё внимательно. Что он видел за покрывалом? — Ты ведь Инеж? — спросил он. Она собралась с силами и смогла кивнуть. — Дай мне руку, Инеж. На этот раз она всё-таки вложила свои пальцы в его ладонь, чтобы он мог довести её до алтаря — до того места, где ждал его брат, её муж. Этот человек, которому Инеж досталась в порядке очереди и за определённую плату, принял её из рук Каза с лёгкой улыбкой — кажется, она относилась к Казу, а не к Инеж. «Глаза у него, как у отца, но так он на него почти не похож… этот Джордан Ритвельд», — думала Инеж, пока священник для порядка спрашивал у Джордана, точно ли тот хочет сделать эту девушку своей женой, и благословлял их. Всю церемонию Инеж казалось, что брат Джордана, Каз, продолжает изучать её, проходится по длинному белому платью и покрытым тканью того же цвета волосам внимательным взглядом. «Может, он просто представляет, как сам получит жену», — предположила Инеж, и её снова затошнило.

***

— За здоровьем дщерей нужно следить внимательно. Так говорил ещё святой отец… «Гомелий», — мысленно подсказал священнику Каз. Он слушал эту проповедь уже в третий раз за месяц. Она незначительно менялась, но главным оставалось то, о чём Единая Церковь в последнее время твердила особенно активно: нужно сделать так, чтобы девочки реже умирали во младенчестве. — Помни, что в дщери твоей друг твой обретёт жену, а через неё — детей, — продолжал седой священник, сросшийся с маленькой церковью в их до смешного провинциальном Нью-Тайсе. Можно было бы отстроиться и капитальнее за прошедшие сто пятьдесят с хвостиком лет. Каз покосился на отца — тот оставался безучастным к словам священника. Иногда Казу становилось интересно, вспоминал ли Гордон Ритвельд на таких проповедях о двух своих дочерях. Вряд ли. Разве что об уплаченных за их смерти штрафах. Каз перевёл взгляд с горячившегося священника — он опять говорил о великой истине и женском грехе — на маленькую дверь справа. Там хранились новые иконы, привезённые в церковь пару дней назад. Один парень из Нью-Кетердама, давний знакомый Каза, скупал такой товар. Пробраться в здание ночью, потом переправить краденое — это могли бы быть интересные, прибыльные дни, но согласится ли отец? В последнее время Казу всё чаще казалось, что тот не просто платит церковникам за возможность вести бизнес, что их отношения гораздо сложнее. Или это только домыслы, и отец не упустит хорошее дело? Или стоит рискнуть и провернуть всё самостоятельно? Привлекать ли Джорди? Он обдумывал это до конца проповеди, мысленно перебирая доводы за и против. В итоге Каз решил всё-таки поговорить с отцом и, возможно, Джорди за ужином, и как только священник закончил промывать прихожанам мозги, пошёл в клуб разбираться с делами. Крупье подворовывал, и Каз выставил его на улицу, а потом ещё долго сидел в кабинете и считал прибыль за прошедший месяц. Каз давно сроднился с клубом. На следующий день после того как маму увезли, отец привёл его в сложенное из серого кирпича здание с узкими окнами. В тот раз один из работников показывал Казу карточные фокусы — у мужчины были ловкие пальцы, и он коверкал имя Каза. Мальчик попросил научить его работать с тузами и королями, управлять девятками и шестёрками, и старый шулер согласился. По ночам Каз мысленно разбирал фокусы в голове, днём тренировался иногда с «учителем», но чаще — без него. Он хотел удивить маму, когда она вернётся. В те дни отец обещал, что мама скоро приедет, и улыбался. Отец обманул Каза — его мама исчезла навсегда, а девушка, появившаяся в их доме, не имела ничего общего с ней. Да и её вскоре не стало, но Каза это уже не особо волновало. Много позже, когда клуб практически отошёл ему — отец появлялся тут редко, Джорди вполне хватало подконтрольного ему борделя, — когда он уже не нуждался в учителях, Каз смог раздобыть сведения о судьбе матери. Она умерла в доме, в который её отдали работать после третьего брака — с отцом Каза. Она вроде не мучилась перед тем, как исчезнуть. Интересно, у женщин действительно нет души? Может, у некоторых она всё-таки появляется — например, у мамы или у Инеж? Каз не знал точно. Он посмотрел на столбики цифр — доходы и расходы, — потом проверил всё ещё раз и закрыл отчётную книгу. Отец их почти не проверял, так что Каз по большей части вёл записи для себя. Он любил порядок. Пока Каз шёл домой, начался дождь. Прозрачные капли скатывались по перчаткам, оседали на набалдашнике трости, сползали по шее и попадали за шиворот. Священники и учителя в школе говорили, что, создав купол, Бог подарил людям секрет изготовления туч, рассказал, как вызывать ветер. Чем дольше Каз жил, тем меньше верил в это. Особенно в ту часть, в которой говорилось, что настраивать купол могут только те, кого коснулась благодать. «Благодать — что за безумие?». Оказавшись дома, Каз сразу поднялся к себе. Там он снял плащ и перчатки, поправил галстук у висевшего на стене зеркала и смачно обругал опять разболевшуюся из-за погоды и ходьбы ногу — всё-таки тот прыжок во время ограбления нью-кетердамского банка обошёлся ему дорого. Расчесавшись, Каз прошёл в столовую, где уже сидели отец и Джорди. Инеж стояла у своего места и смотрела в пол. — Много работы? — спросил Джорди, поприветствовав Каза поднятым бокалом. — Нет. Просто увлёкся подсчётами, — сказал Каз, присаживаясь рядом с братом. Теперь их с Инеж разделяли два стула. Сколько она уже так стоит? — Слишком уж ты любишь цифры, — заметил Джорди и подмигнул ему. Каз знал, на что намекает Джорди. Он поморщился и снова покосился на Инеж. — Её сегодня осматривал доктор, — сообщил Джорди, который, видимо, проследил за взглядом Каза. — Конечно, не понесла. Каз слышал эту фразу столько раз, что уже сбился со счёта. И постоянно она проходила по его телу неприятным холодком. — Жаль, что надо ждать ещё месяц, — протянул Джорди, накалывая на вилку поджаренный гриб. — Я бы уже сейчас отдал её куда-нибудь. Правда, думаю, она всё равно не родит. Бракованная — наверняка, из-за того, что слишком чёрная. Инеж не была чёрной. Её кожа напоминала Казу молочный шоколад. Очень нежный. — Она долго стоит, — заметил Каз, глядя на пустую белую тарелку перед собой. Можно было бы положить себе жареной картошки с грибами, взять мясо или салат из помидоров, куриной грудки и какой-то зелени — Магда готовила хорошо и много, — но есть не хотелось. Каз кинул взгляд на брата. Джорди сделал вид, что не расслышал его. Отец вмешался в разговор: — Ты не прав. Вообще сулийки очень плодовиты, к тому же живучи. У Джека две жены были сулийками. Первая умерла только после десятых родов, вторая — после двенадцатых. По лицу Инеж пробежала тень. Казалось, она задела и Каза. Он смотрел на её неестественно прямые ноги, скрытые полупрозрачным малиновым платьем, на руки, которые она завела за спину. — Ты почему не ешь? — продолжил отец, обращаясь к Казу. В его голосе прозвучали знакомые Казу с детства угрожающие властные нотки. Каз не хотел раздражать отца перед важным разговором, поэтому взял с блюда немного жареной картошки. Он посомневался, а потом всё-таки отправил в рот пару картофельных ломтиков с корочкой. — Значит, у меня неправильная сулийка, — продолжил Джорди. — Почти два года потею с ней, а она по-прежнему пустая. Какая гадкая картошка. Каз сделал над собой усилие и проглотил её, а потом снова взглянул на Инеж. Теперь она скользила взглядом по стене. Школьный священник твердил, что у женщин нет чувств. Каз давно знал, что священники врут. — Инеж, садись, — произнёс Каз. Он видел, что Джорди был в «доброй» фазе опьянения, а отца вообще не волновало, сидит Инеж или стоит. Тем не менее Инеж не сдвинулась, она даже не посмотрела на Каза. Вместо этого продолжила изучать стену. Джорди рассмеялся и пригубил вино из своего бокала. — Инеж, ты оглохла? Каз велел тебе сесть. Или ты не помнишь, что должна слушаться его? То ли Инеж вздрогнула, то ли это Казу только показалось, но она наконец присела. — Ешь, — сказал Джорди. — Но побыстрее. Я хочу массаж. Каз заставил себя не смотреть на Инеж больше. Он отдавал себе такие команды постоянно с тех пор, как в первый раз увидел её, всю закутанную в белое, у церкви. Такая хрупкая — может, поэтому она и не смогла забеременеть за прошедшие годы. Казу вообще не удавалось представить Инеж в тягости — мысль о том, что Джорди наполнит её, что её раздует изнутри, заставляла его содрогаться от отвращения. Ещё более нереальным это стало в тот момент — год назад, — когда Каз узнал секрет Инеж. Тогда отец вместе с Джорди уехали по делам, и Каз остался в доме с ней. Он заглянул в комнату, где она проводила время, днём, как просил брат («Приглядывай за ней, мало ли что этой дуре в голову взбредёт») и от удивления едва не выронил трость. Инеж сидела на подоконнике и держала в руках книгу. Было похоже на то, что она читала про себя. «Ты умеешь читать?» — выдавил из себя Каз, встретившись взглядом с Инеж — она заметила, что за ней следят, и теперь явно волновалась. «Нет», — голос выдал её. Врала она бездарно. «Джорди знает?» «Нет». И это уже было правдой. Каз ждал, что Инеж начнёт умолять его, будет просить не выдавать её секрет. Он также хотел узнать, как это вообще возможно. Она читала — понимала буквы, составляла их в слова… Он опёрся на трость, скривившись от боли, которая пронеслась по его ноге. Разве женщины могут читать? Инеж молчала, будто ничего особенного во всём этом не было, и о снисхождении не просила. Она смотрела на Каза спокойно, и он чувствовал, что она не ждёт от него ничего хорошего. «Ты всё расскажешь Джорди, — говорили её чёрные глубокие глаза. — И он не простит мне того, что я могу читать, но ещё не принесла ему сына». И чувствуя на себе этот всёпонимающий взгляд, Каз вышел из комнаты. Он больше не задавал Инеж вопросов, он не раскрыл её секрет Джорди и отцу, только возвращался к нему мысленно время от времени, пытаясь осмыслить узнанное. Ничего не выходило. Из-за Инеж мир Каза усложнился. Сейчас эта странная тонкая женщина принесла маленькую табуретку, на которую Джорди поставил ноги, присела рядом и стала разувать его. — Будь нежнее, — одёрнул её Джорди. — Вот поэтому ты и не можешь стать матерью, уродина. Чем ближе подходил срок, в который Джорди мог заменить Инеж новой женой — Каз точно знал, что положенные два года истекали через двадцать девять дней, — тем больше жестоких слов он говорил ей. Каз отмечал это машинально. Двадцать девять дней, а потом Инеж исчезнет так, как когда-то пропала мать. Её заберут работники спецслужбы в чёрной повозке. Она прогромыхает по мостовой, и Каз не узнает, почему Инеж умеет читать, он больше её никогда не увидит, а в их доме поселится новая девушка — конечно, после того как Джорди подаст заявление, заплатит пошлину и даст обещания в церкви. Кому достанется Инеж? Куда она поедет? Джорди это не волновало. Он откинулся на спинку кресла, наслаждаясь массажем — Инеж своими аккуратными пальчиками разминала его ступни, поглаживала их. Каз поспешно перевёл взгляд на отца. — Надо поговорить, — сказал Каз, пытаясь сосредоточиться на деле с иконами, а не на движениях Инеж. Отец кивнул, и они прошли в его кабинет. Там Каз быстро изложил суть дела. Отец, как и сам Каз, любил конкретику. — Забудь об этом, — произнёс он, стоило Казу замолчать. Он сидел в своём любимом чёрном кресле и набивал трубку табаком. Каз стоял напротив, скрестив руки на груди. Он почувствовал, что ответ отца будет таким почти сразу. Неужели я был прав? — Почему? Каз не надеялся, что отец ответит. Это было не в его правилах, но неожиданно для Каза он отложил трубку в сторону и, потеребив в очередной раз отросшую бородку, заметил: — Ты ведь всё уже понял, разве нет? Каз молчал, ожидая объяснений. Вместо этого отец сказал: — Попробуй предположить. Опасное предложение. От него за версту несло подвохом. И всё-таки соврать было себе дороже. Каз выдвинул свою версию — ту, которую он обдумывал так тщательно в последние месяцы, ту, которая в первый раз подошла к нему, когда он только по-настоящему вступил в бизнес: — Ты не просто платишь церкви за то, что у нас тут клуб и бордель, за возможность грабить… Ты организовал всё это, поступаешь так по её заказу. Церковникам это выгодно, верно? — Не зря ты мой любимый сын. Значит, правда. Каз надеялся, что не выдал себя. — Людей надо держать в страхе, верно? — отец снова взял в руки трубку. — А ещё людям хочется трахать не только своих жён, выданных в порядке очередности, да и карты, сам знаешь, многих притягивают. Отлично знаю. — А как же церковное положение о том, что спать с бесплодными в смысле с неженщинами — грех? — поинтересовался Каз, чтобы спросить о чём-нибудь, чтобы смириться со всем этим. Отец не борется с системой, он работает на неё. И я тоже. Ещё немного и проклятая картошка точно полезет обратно. — Знаю, что ты у меня невинен, но не настолько же. Это была их с Джорди любимая тема для шуток. Каз нахмурился и ничего не ответил. Он жалел, что пошёл разговаривать с отцом без перчаток — казалось, они могли бы защитить его. Что за блажь. Я идиот. — Кстати, об этом, — отец взял трубку со стола и указал ей на Каза. — Ты бы мог попробовать ещё раз. Скоро придёт время брака, можно и выждать, конечно, но до двадцати трёх время быстро пролетит, а там уже придётся платить штраф. Да и, по правде говоря, не вижу смысла уклоняться от такого приятного дела и особо затягивать. Отвратительная тема. Она пришла к Казу в образе длинноногой Софии, к которой Джорди привёл его в одну из ночей полтора года назад. «Тебе понравится», — пообещал тогда Джорди, да Каз и сам хотел этого, хотел избавиться от горячей волны, пробегавшей по всему телу при взгляде на жену брата. Всё вышло ужасно — прикосновения Софии, как и любые другие после похищения, обернулись трупным холодом, запахом, который проникал под кожу и мутил разум. Каз упал в обморок, и Джорди приводил его в чувство, опрыскивая холодной водой. «Мог бы и потерпеть», — сказал славный Джорди, способный — как и все вокруг Каза — спокойно прикасаться к людям и к женщинам. Слова брата прозвучали у Каза в голове, а потом он снова вспомнил Инеж, массажировавшую ноги Джорди. Если он правильно помнил предпочтения брата, то сейчас она уже втирала в его ступни масло. Это не должно меня раздражать. — Что молчишь? — окликнул его отец. — Я понял насчёт икон. Понял, что ты не будешь обсуждать это со мной, что тебя намного больше волнует, когда я начну трахаться, как нормальный человек. Казу не терпелось уйти. — Подумай про бордель. Или попроси Джорди одолжить тебе Инеж. Я говорил с ним, он не против. — Как мило с его стороны, — пробормотал Каз, скрываясь за дверью. Это был слишком тяжёлый разговор. Каз прошёл в свою комнату, лёг на кровать, не раздеваясь, и долго смотрел в потолок. Инеж сливалась со святыми на закрытых за дверцей иконах, отец мял ноги Джорди, клуб превращался в церковь. Каз стоял посреди поля и не знал, куда ему идти — да и был ли смысл двигаться вперёд, если везде его ждал купол? Неужели за ним действительно нет жизни?

***

До сдачи Инеж в спецотдел оставалось двенадцать дней. Каз считал против своей воли. Каз всё время чувствовал её, даже сидя в своём кабинете в клубе и читая какую-нибудь книгу. Книги. Чтение. Всё это сводило его с ума. Можно было бы отвлечься, строя планы, обдумывая возможные ограбления, но каждый раз когда его мысли направлялись в это русло, вспоминался отец, правда. Мы просто средство церкви, чтобы держать прихожан в узде, чтобы удовлетворять их тайные желания. Мерзость. Это убивало всякое желание работать. Семейные ужины Каз тоже по большей части пропускал. Сегодня он специально просидел в клубе до трёх утра, чтобы не встречаться ни с отцом, ни с Джорди, ни с Инеж. Двенадцать дней. Только двенадцать дней. Забеременеет ли она во втором браке? А в третьем? И если нет, то куда Инеж попадёт потом, когда её признают неженщиной — в бордель, в какой-нибудь дом служанкой? Каждая следующая мысль на эту тему была хуже предыдущей, от каждого из вариантов у Каза сводило зубы. Чтобы отогнать мерзкие размышления, Каз пошёл вокруг собственного дома вкруговую — мимо конюшни, цветника с огородом, домишка Магды, сарая. Оказавшись рядом с последним, он услышал смех, ругательства — «Джорди с друзьями развлекается?» — и сдавленный крик. У Каза похолодели руки. Он узнал этот голос. Он так редко слышал его и всё же не мог не узнать. Каз побежал к кособокой постройке, которую всё никак не удавалось починить. Дверь была открыта. В темноте он различил несколько мужских фигур, обступивших что-то — стог сена? — на нём кто-то двигался, Каз видел неестественно вывернутую женскую ногу, кусок ткани, бывший когда-то юбкой. Каз знал, что следовало разработать план. Так учил его отец, это повторял и Джорди, хотя он, в отличие от Каза, был плох в тактике. У меня нет времени. У Инеж его нет. Поколебавшись мгновение, он отбросил трость, выхватил из-за пазухи клинок — тот, что купил две недели назад взамен потерянного любимого, — и уже через секунду стоял в самом центре — там, где над Инеж склонился один из дружков Джорди, специализировавшийся на мелких кражах. Карманники — вероятно, тоже способ устрашения. Урод засунул в Инеж свои кривые пальцы, а второй рукой стягивал с себя штаны. Он что-то приговаривал, но кровь, стучавшая у Каза в голове, заглушала его мерзкий голос и других — тех, что остались за спиной. Джорди, как ты мог? — Отойди, мразь, — скомандовал Каз, приставив клинок к его шее. Он бы сразу полоснул по ней, но не хотел, чтобы туша свалилась на Инеж. — Вытащи, пока не отрезал. Инеж… Как долго это продолжалось? — Эй, — парень обернулся, его пальцы выскользнули из Инеж. — Каз? — Каз, ты чего? — Что случилось? Они обращались к нему и даже хлопали по плечу. Каз на время убрал клинок, схватил парня за шиворот и оттолкнул в сторону — тот явно не ожидал подобного и тяжело бухнулся на пол. — Каз! Они кричали и наступали на него, а там сзади лежала Инеж, и Каз даже не мог оглядеть её толком, понять, жива ли она ещё. Я убью их всех и плевать на церковь, и на отца. Джорди… Джорди, покачиваясь, вышел вперёд, — сколько он выпил? — Каз тут же схватил брата за горло. Кто-то из его дружков заулюлюкал: — Тут у нас семейная драма. Может, подерётесь в стороне, а мы пока ещё поработаем с девочкой? Она не такая уж и уродливая, Джорди, и ротик у неё тёплый. Пальцы плотнее обхватили горло Джорди, он захрипел: — Каз, Каз, остынь. Что с тобой? — Джо, нужна помощь? Каз боковым зрением уловил, что кто-то подошёл к Инеж. — Скажи им, чтобы не трогали её, — сказал Каз, пытаясь привести мысли в порядок. — А потом поговорим. Поговорим. О чём тут можно было говорить? — Не трогайте её пока, младшенький бушу… — Джорди запнулся. — Подождите. Они послушались его, потому что почти все так или иначе работали на их отца, потому что никто из них не считал посещения неженщин грехом. Сколько тут было людей? Каз насчитал шесть человек вместе с Джорди. — Отпусти, — попросил Джорди, и Каз, помедлив, разжал руку. Джорди едва не упал, потом он попытался встать прямо, взглянул на Каза сердито и потащил его за двери. Каз остановился в проёме. Оттуда он мог наблюдать за тем, что происходило в сарае, за всё ещё лежавшей там Инеж. — Ты чего взбесился? — спросил Джорди. — Ты… это на тебя не похоже. Каз смотрел на Джорди внимательно, изучал его крупный нос, горбинку на котором так хорошо помнил, шляпу — они выбирали её вместе на прошлой неделе. Ещё минуту назад он хотел спросить, почему Джорди допустил это, зачем отдал им Инеж, но сейчас слова застревали в горле. Одурманенный алкоголем Джорди не считал случившееся чем-то плохим или даже важным. Каз видел это так ясно, что хотелось схватить трость с пола и отходить ей Джорди. Каз скрипнул зубами. Нужно было придумать оправдание своему поведению. Что-нибудь, вписывающееся в логику Джорди, что-нибудь, способное спасти Инеж. Если ещё не поздно. И, подыскав нужный вариант, Каз произнёс: — Отец сказал, что ты дашь её мне… потренироваться перед браком. Думаешь, мне приятно? Он закончил свою фразу красноречивым взглядом. Слова вязли в горячем августовском воздухе, в этой отвратительной душной ночи. Разве можно ненавидеть своего брата из-за женщины? Не из-за женщины или неженщины. Из-за Инеж. Тут Джорди расплылся в улыбке: — Ну да, был такой разговор. И ты решился? А чего молчал? И зачем сразу драться? — он потёр шею. — Больно, а мы ведь братья. И Каз, как когда-то в раннем детстве, с наслаждением подумал: «Сводные. Моя мама не мать Джорди». Пустая мысль. Джорди продолжал: — Хотя Джека ты хорошо спустил вниз. Было смешно. Джорди коротко рассмеялся. Каз надеялся, что его руки дрожат не слишком сильно. Ярость накатывала волнами, он задыхался. — Я подумал, может, кто-нибудь из них поможет ей залететь, — продолжил Джорди. — Но если хочешь сам… Хотя я думаю, что она всё-таки бракованная. — Ты уведёшь их? — Хочешь сейчас? Пришлось кивнуть. — Ладно, но ты смотри, нельзя так беситься из-за бабы. Или это годы воздержания? На этот раз Джорди смеялся дольше, Каз сжимал зубы покрепче, чтобы не сказать лишнего. Когда Казу было пять лет Джорди отдал ему свой игрушечный клинок («Будь с ним осторожен», — тихо говорила мама), в семь — учебники, в десять он передал ему дом на дереве. В семнадцать Джорди дарил Казу свою жену, перед этим поделившись ей со всеми желающими. Зубы готовы были стереться друг об друга. Джорди увёл их всех, хотя парни кидали на Каза злобные взгляды, а Джек норовил подраться. Напоследок Джорди похлопал Каза по плечу и пожелал ему удачи («Лучше бы, конечно, сходил к Бетси — она давно на тебя заглядывается»). Когда они наконец скрылись в ночи, медленно перетекающей в раннее утро, Каз подошёл к Инеж. Её глаза были широко раскрыты и казались стеклянными. Джорди и его дружки разорвали её платье, так что она лежала голая, но при взгляде на неё Каза не охватил привычный жар, только ярость. Почему я дал им уйти? Жалкий идиот. Инеж потряхивало от холода, но она и не пыталась завернуться в лоскуты полупрозрачной ткани или обхватить себя руками. Каз боялся, что она сошла с ума, и не знал, как развеять страшные подозрения. Надо было прикрыть её чем-то, и, не придумав ничего лучше, Каз снял с себя рубашку. Он пододвинулся к Инеж, протягивая ей одежду. Казалось, она только сейчас заметила его — вздрогнула, пробормотала: — И ты. Замолчала. Склонившись к ней, Каз понял, что Инеж потеряла сознание. «И ты»… что она про меня подумала?» Каз тут же догадался и, ругая себя, набросил на неё рубашку и пошёл на улицу к бочкам с водой. Он набрал её в ковш и принёс в сарай, но к тому моменту Инеж уже пришла в себя. Она всё так же смотрела в потолок и не плакала. Это пугало Каза, как и кровавые подтёки на её теле, не скрытом рубашкой. — Инеж. Она не отвечала. В их самую первую встречу она тоже откликнулась не сразу, не подала ему руку, пока он не назвал её имя. Каз не мог предположить, что дорога к алтарю, по которой он провёл Инеж в тот день, приведёт их к этому сараю. Думать о брате было больно. Каз снова посмотрел на Инеж: — Инеж, тебе холодно. Надо идти в дом. Ему пришлось повторить несколько раз, прежде чем она переспросила: — В дом? — Ты можешь поспать в моей комнате, я схожу за целителем. Поможет ли ей целитель? Каз не верил в них почти так же, как в церковников. Почему нашим купольным миром правят шарлатаны? Инеж попыталась встать. Это удалось ей не сразу. Наконец она приподнялась, с сомнением посмотрела на его рубашку, тут же скатившуюся с неё. — Надень её. Она старалась, но руки явно не слушались её. Каз бы помог ей, но боялся, что только напугает. К тому же если он случайно коснётся её, то, может, как тогда с Софией упасть в обморок. Каз не мог этого допустить. Инеж смогла всё же просунуть руки в рукава, но пуговицы не застегнула. — Я помогу? — спросил Каз осторожно. — Только не двигайся. Смерив его долгим взглядом, она кивнула. Каз справился с пуговицами, а потом подобрал трость с пола, и они медленно пошли к дому. Каз надеялся, что Инеж окажется в комнате раньше, чем проснётся отец. Так и оказалось, в коридоре они столкнулись только со старой Магдой. Каз велел этой тучной неженщине сбегать за доктором. Она кивнула и понеслась исполнять приказ. Если два следующих брака Инеж окажутся бесплодными, то она будет жить, как Магда. Каз не мог представить это — Инеж, вечно занятую уборкой, готовкой, стиркой. «Будто сейчас её жизнь намного лучше?» Он не успел поспорить с самим собой, заметил, что прихрамывающая Инеж сворачивает не туда. — Моя комната направо. Она застыла. — Пошли, я тебя не трону. Обещаю. По её глазам — уже не таким стеклянным, как в сарае — Каз понял, что Инеж не верит ему. — Я пойду к себе, — потом она добавила поспешно. — Можно? Это «можно» прошлось ножом по горлу Каза, по сердцу. Почему мне так больно? Почему мне так хочется остаться рядом с ней? Он искал в себе желание, но сейчас его не было, его заменило что-то, от чего Каза выворачивало наизнанку, и хотелось сторожить покой Инеж, просто смотреть на неё. Почему она должна так страдать? Церковь много говорила об этом. Каз бы с наслаждением её спалил. Не только из-за Инеж, но сейчас… сейчас… Если бы она только позволила. «Какой ты слабак, Каз Ритвельд, ты ждёшь разрешения женщины. Даже звучит смешно». Каза не тянуло на смех. Он выдавил: — Делай, как хочешь. И проводил её до комнаты, где она жила с Джорди. Брата не было, он, наверное, отсыпался в борделе. Каз же заперся у себя. Он думал, что сейчас разрушит там всё — перевернёт стол, выпотрошит шкаф, разорвёт подушку. Он ничего не сделал, только достал новую рубашку. Его ярость не помогла бы Инеж. Каз не знал, что вообще может ей помочь, но пообещал себе придумать.

***

Каз нашёл выход через несколько часов раздумий. Всё было просто: через несколько месяцев ему исполнится восемнадцать, и он сможет получить жену. К этому времени Джорди уже вернёт Инеж в спецотдел, и надо будет договориться, чтобы её никому не отдавали. Все чиновники любили деньги, а Каз скопил их достаточно. К тому же, как Каз знал, тех, у кого за плечами один бесплодный брак, всегда берут менее охотно. Когда Каз заплатит пошлину и церковь одобрит их союз, они с Инеж уедут. Детей у них не будет, поэтому лучше жить подальше от отца и Джорди, чтобы эти двое не начали давить на него через два года. И так они проведут вместе всю жизнь — может, придётся платить штрафы за бездетность, но это не беда. Вариант казался идеальным, но хотя Каз считал, что стоит обнадёжить Инеж и рассказать ей обо всём, при ней план не желал облекаться в слова. Каз оставался с ней наедине не раз за те четыре дня, которые минули после той ночи, но находил в себе силы только для молчания. Инеж же стала ещё тише и скользила по дому тенью. В отличие от них двоих, Джорди говорил много. Он пару раз спросил Каза, как всё прошло, и пришлось сказать, что отлично. Джорди улыбался. Отец, узнавший о «случившемся», — тоже. Наверное, он не радовался так с тех пор, как увидел Каза после похищения. Живым, но дефектным. Может, поэтому его так и тянуло к Инеж — у них обоих были проблемы. Каз размышлял об этом, а ещё о том, что скажет Инеж о замужестве — пусть и неполном — с ним за очередным ужином. Сегодня всё государство праздновало 154-летие со дня великого спасения. Интересно, на той планете, которую покинули мои предки, церковь тоже сотрудничала с ворами и сутенёрами? Каз взглянул на Инеж — что насчёт женщин? Может, до катастрофы все они, как Инеж, умели читать? Фантастические домыслы и пустые рассуждения. Перед тем как все они отправились по кроватям, Инеж знаком попросила у Джорди разрешения говорить. Он кивнул: — Что такое? Хочешь извиниться за женщин, из-за которых мы потеряли Землю? Инеж покорно склонилась, а потом сказала: — Я могу принести всем подогретое вино со специями на ночь, как положено по ритуалу, раз Магде стало плохо. Отец скривился: — Лентяйка опять симулирует. Хорошо известно, что неженщины не болеют. Ладно, Инеж, принеси. Будем ждать тебя в своих комнатах. Полагалось помолиться, а потом выпить вина и уснуть. Каз попрощался с отцом и братом. Завтра вроде намечалось ограбление, но Каз планировал его без вдохновения. Мы оберём этого господина Сиворта, потому что так хотят церковники — властители. Может, жизнь женщин и неженщин не самая плохая, в конце концов, они хотя бы они ничего не понимают. Нет, Инеж понимала. И мама вроде тоже. Инеж принесла ему вина. Поставила кружку на тумбочку и хотела уже выйти, когда Каз остановил её. — Инеж, подожди. — Что? Поднос в её руках был пуст, значит, она, как и полагалось, обошла всех по старшинству и посетила его последним. Уже несколько дней Инеж ходила в платьях из довольно плотной ткани. Наверняка, чтобы скрыть следы, оставленные на её теле. Сейчас по её фигуре струился синий бархат. Довольно праздничный. — Я решил, что женюсь на тебе. Я… не буду обращаться с тобой так, как Джорди. На мгновение лицо Инеж исказилось, будто она хотела проклясть его, а не поблагодарить. Наконец Инеж сказала: — Как угодно. Потом она вышла, не дождавшись его ответа. Каз мог бы догнать её и наказать, но не хотел применять силу. Он вообще-то надеялся, что она обрадуется. Разве это не хороший выход? Разве он не спасёт её? Каз взглянул на вино, стоявшее на тумбочке, и не стал его пить. Вино — гадость, коньяк лучше. Каз сел за стол и вместо молитвы стал думать о том, что и кого он бы ограбил, если бы работал не по указке отца и треклятой церкви.

***

Спустя часа два Каз поймал себя на том, что думает не о деньгах, а о еде. Он немного поборолся с голодом, а потом всё-таки пошёл вниз на кухню. Может, Магда прежде чем свалиться от болезни, оставила запас съестного. Уже на подходе к помещению он услышал подозрительный звук, постарался идти тише, почти подкрался к двери и сквозь щель заметил фигуру — кто-то складывал в мешок свёртки. Не обращая внимания, на занывшую ногу, Каз подобрался к вору. Вдруг пришелец обернулся, и Каз замешкался на секунду — это была Инеж. Одетая в ту чёрную рубашку, которую он сам отдал ей, и, кажется, в его же брюки, но подкатанные она совсем не походила на себя. Волосы она связала в тугую шишку, хотя обычно они свободно струились по её плечам, и Казу нравилось смотреть на чёрную блестящую копну. Он удивился ещё больше, когда у его горла оказался клинок — тот самый, потерянный им не так давно. — Ты дашь мне уйти, и я не убью тебя, — сказала Инеж твёрдым голосом. На лице женщины читалась решимость, но Каз видел, что ей руководит отчаяние — в отличие от владельцев этого дома, Инеж не была убийцей. — Это не имеет смысла, — ответил он спокойно, понизив голос. — Если я дам тебе уйти, то уже к утру тебя поймают. Ты знаешь, как наказывают беглых. Ты умрёшь. Он не хотел угрожать ей, только привести в чувство, напомнить о расплате, но всё равно стало мерзко от собственно тона. — Если же ты убьёшь меня, то тебя всё равно поймают, только… Смерть будет страшнее. Он не хотел говорить этого вслух. Каз видел, как женщину наказывают за убийство человека единственный раз. Ему было десять, и их всем классом привели посмотреть на казнь. Её четвертовали. За побег просто вешали. Клинок в руке Инеж дрогнул. — Они не узнают меня, я обрежу волосы. — А документы? — он хотел отвлечь её, разговорить. — За крюге… — Так, ты украла не только одежду и оружие? Если бы на Казе были перчатки, он бы скрутил её прямо сейчас. А так… ударить её по ноге? Каза воротило от этого варианта. — Прости, — вдруг тихо сказала она. — Почему ты не выпил вино? Её извинения выбили из его головы все мысли. Он пробормотал: — Вино… ты убила отца и Джорди? — Нет-нет, — поспешно заверила его Инеж. — Только усыпила. Пусти меня, мне нужно идти. — Опусти клинок, и мы поговорим об этом. Вдруг по губам её скользнула усмешка, которой Каз у Инеж никогда не видел. Если подумать, он и улыбку её никогда не видел. Наверняка, она очень красивая. — И ты снова скажешь, что женишься на мне, что будешь неплохо со мной обращаться? Столько презрения. Столько боли. Они сковали Каза. Что дурного он ей предложил? Почему сейчас, когда она произнесла это, слова прозвучали так отвратительно? — Инеж, я… — её глаза были ещё глубже, ещё загадочнее, чем обычно. Каз падал куда-то на самое дно, где никто не мог спасти его. Оставалось только сказать правду: — Я хочу тебе помочь тебе. Как ещё я могу это сделать? Она опустила клинок — наверняка, от удивления, но он воспользовался этим и отодвинулся подальше. Каз взглядом нашёл на кухне подходящую тряпку. Он мог бы обернуть руку и забрать у Инеж оружие, но тогда она бы не поверила ему. И он остался стоять на месте. — Ты врёшь. — Если ты не доверишься мне, твоё зелье выветрится, и все усилия окажутся напрасными. Инеж молчала долго, прощупывала его взглядом. Наконец она спросила: — Почему там в сарае… ты не присоединился к ним? Открыться ей было слишком тяжело. Уязвимость пугала Каза, тем более — перед Инеж. Уж слишком эта перспектива казалась притягательной. Я не должен поддаваться. — Я не хотел тебя тогда, — он даже не соврал, но смотреть Инеж в глаза всё равно было трудно. — Куда ты собралась? Что она взвешивала, пока молчала? О чём думала? Женщины были куда сложнее, чем твердили учителя в школе и пресловутые священники. Куда сложнее, чем казалось Джорди и отцу. — Я сбегу к людям, которые выведут меня за купол. К моему дому. Каз ждал всего, чего угодно, но не этого. Наверное, он выглядел нелепо, потому что, кажется, раза два открыл и закрыл рот. Инеж больше ничего не объясняла, да и времени на разговоры не было. Он просил её довериться ему, но теперь она ждала от него того же, и это сбивало столку. «Женщины ничего не чувствуют, мало что понимают, не способны мыслить логично и совершать обдуманные поступки, если это не касается продолжения рода», — твердили учителя. Женщины, женщины… но Инеж. Инеж — то, как она говорила только что о браке с ним, так оскорбленно. И как мама прижимала к себе меня и как она не могла принять Джорди — сына другой женщины, умершей в родах. Ещё Инеж умела читать и украла все эти вещи так, что Каз ничего не заметил. Интересно, откуда у неё снотворное? Мысли путались. За куполом. Жизнь за куполом? Дом Инеж. Наверное, это всё объясняло. Впрочем, вдруг она помешалась? И как же отец? Отец отдал мать, потому что она стала рожать только девочек и хилых мальчиков. Отец создал бордель и клуб, чтобы церковники в своих до мерзости белых рясах были довольны. О Джорди Каз почти не думал — брат промелькнул в его сознании и исчез. Каз любил Джорди, но, кажется, не мог ему простить той ночи. Будто бы у него было на это право. — Ладно, я пойду, — и она, схватив свой мешок, в несколько шагов оказалась у маленькой двери, через которую в дом, прямо на кухню, заходила Магда. — Спасибо тебе. — Постой. Ради кого он её окликнул — себя, неё? — Я пойду с тобой, — и добавил, чтобы оправдаться. — Одна ты не выберешься из города.

***

Каз сбежал с ней. Инеж не могла поверить в это, пока они выходили из дома — он прихватил кое-какие вещи и, конечно, надел неизменные перчатки, — пока шли к гавани и садились на корабль, чтобы пересечь реку. В её плане такого не было, но Каз настаивал, а она просто хотела убраться подальше из Нью-Тайса. Что скажет Магда, когда узнает обо всём? Инеж сговорилась со старушкой почти случайно. Где-то месяц назад Джорди придумал новый способ унизить её: начал отправлять Инеж работать на кухне. «Ты не понесёшь ни от второго, ни от третьего мужа и всё равно окажешься у печки, так что тренируйся уже сейчас. Спроси у Магды, как это бывает». И Инеж спросила. Магда сначала отмалчивалась, но потом всё-таки стала говорить. Магда была доброй, только рожать не могла. «У тебя-то ещё есть шанс. Один муж не показатель, все это понимают, потому Единая Церковь и постановила, чтобы на каждую женщину было по три брака минимум по два года. Правила не дураки придумывают, — говорила Магда, раскатывая тесто. — Но я неудавшаяся, вот и вожусь у плиты». Когда Инеж попыталась спорить, Магда грустно улыбнулась: «Ты не знаешь, о чём говоришь, деточка. Мой третий муж очень старался, и друзья его старались. Так драли меня во все щели, что я ходить не могла, хотя, — от её смеха Инеж чуть не разрыдалась, как в свои первые дни в секции. — Можно было обойтись и одной дыркой, остальные для родов непригодны». В тот день Инеж не знала, что через пару недель окажется в сарае. Раньше она подкармливала там котёнка, в ту ночь никаких животных рядом не было. Только мужчины — голодные, пьяные, распалённые. Каз сказал, что не хотел её тогда, но она не знала точно, можно ли ему верить. Когда он снял рубашку, туман, застеливший её сознание, прорвался. «Если он сейчас залезет на меня, я попробую откусить себе язык, вроде от этого умирают», — решила она. Но Каз не тронул её. Может быть, поэтому она сидела сейчас с ним в каюте и смотрела на свои руки, думая о Магде, тех людях, имена которых ей назвала старая служанка, и родном доме. Папа и мама умерли давно, но может за их квартиркой кто-то следил? Может, Инеж удастся пройти по знакомым комнатам? Сердце замирало, когда она думала об этом. Нельзя надеяться. — Мы выйдем не в Нью-Кетердаме, а за две остановки до него, — сказал Каз. — Отец… терпеть не может огласку и не станет сдавать нас церковным полицейским, но он пустит по нашим следам своих людей. Он наверняка сделает ставку на Нью-Кетердам. У меня там много связей. Инеж знала, что он на самом деле хотел сказать. Мистер Ритвельд постарается сберечь сына от неприятностей. Конечно, за побег с женой брата Каза не казнят, но в любом случае накажут. Может, не разрешат вступить в брак. Это важно для Каза? — Каз, — позвала она. Сидевший напротив парень внимательно посмотрел на неё. Инеж стало неуютно из-за того, что он всё-таки уговорил её надеть одно из этих отвратительных платьев. Хорошо хоть не то, которое почти ничего не скрывало. «Женщина в одежде мужчины выглядит слишком подозрительно, — объяснил Каз. — Нам лучше выдавать себя за семейную пару». — Если мы теперь работаем вместе, не пытайся обмануть меня, пожалуйста. Тогда и я буду всегда говорить тебе правду. Это предложение явно удивило его, но, в конце концов, он кивнул. Инеж вспомнила, как он когда-то молчаливо пообещал ей никому не говорить о том, что она читала — так трудно было удержаться от соблазна проверить, не забыла ли она буквы, — сейчас в его кофейных глазах застыло то же выражение. Он хотел, чтобы она положилась на него. Странно. Не так давно он предлагал ей новое рабство — женитьбу. «Я хочу тебе помочь». Почему? И ещё Инеж знала уже не первый месяц, не первый год — Каз хотел её, трудно было не понять его быстрые взгляды, не различить правду. Тогда почему пожалел в сарае? Или побрезговал? А сейчас — ведь снова смотрит жадно, пусть и старается это скрыть. Она позволила себе вздохнуть, наслаждаясь хотя бы этим — возможностью расслабиться, не думать всё время разозлит ли это Джорди или мистера Ритвельда. Как и сказал Каз, они вышли за две остановки до Нью-Кетердама в маленьком поселении под названием Гласвейт. Если Нью-Тайс считался провинциальным городком, то Гласвейт был деревенькой — редкие кособокие домики из дерева, безлюдные улицы и тихие дороги без повозок. Иногда Инеж пыталась понять, действительно ли её дом, дом родителей, находился в удивительном городе, совершенно не похожем на Нью-Кетердам, где она училась, Нью-Тайс и тем более Гласвейт, действительно ли там строили здания в пятнадцать этажей, или она это только придумала. — Тут живёт один человек, преданный лично мне, — объяснил Каз, подходя к самому неказистому дому из всех. Подойдя к двери, которая, судя по виду, готова была вот-вот развалиться, Каз постучал в неё ровно три раза. Тут же на пороге возник человек, закутанный в чёрное. Они с Казом напоминали два осколка ночи. — Грязные руки, — сказал он. — Не ожидал. Этот человек изготовил Казу документ на Каза Бреккера, путешествующего с женой. — Почему ты не сменил имя? — поинтересовалась Инеж, когда они вышли от подручного Каза. В доме у загадочного мужчины, который оказался шуханцем по имени Мальтус, они провели добрую половину дня и успели поесть. — Во-первых, оно довольно распространённое, во-вторых, именно этого ждут отец и Джорди. Сейчас надо решить, куда идти. Инеж кашлянула: — Мы пойдём в Нью-Ос Альту. Каз остановился: — Почему это? Вариант, конечно, неплохой, но… Инеж поняла, что наслаждается его растерянностью. Столько лет мужчины говорили ей, как поступать и в какую сторону идти, и вдруг все карты оказались у неё в руках. Но она не собиралась по-настоящему злорадствовать. Она помнила про уговор. — Люди в Нью-Ос Альте могут помочь мне… нам, если захочешь, оказаться за куполом. Как и в тот раз на кухне при упоминании жизни за куполом, Каз посмотрел на неё так, точно она сошла с ума. Когда-то так же на неё глядели девочки в секции, пока учитель не выпорол её и не заставил молчать. Старик и сам ей не верил: «Меня предупреждали насчёт твоих опасных фантазий. Это всё от бесов, сейчас мы выбьем из тебя дурь». Потом он достал розги и велел своему помощнику читать молитвы. Больше Инеж не рассказывала девочкам о своём доме, но всегда вспоминала о нём по ночам, чтобы не забыть. Сейчас её волновала реакция Каза, его решение. Если бы он не поверил мне, то не последовал бы за мной, разве нет? — Нам надо поговорить об этом, как только остановимся. Сейчас нужно пройти через лес, чтобы запутать следы. Лесной прогулки от меня точно не ждут, — уголки его губ дрогнули, но вдруг он снова стал серьёзен и добавил. — Ты… не против? Сердце Инеж пропустило удар. Им обоим сложно давались эти новые отношения, это соглашение. Наконец она нашла в себе силы улыбнуться: — Да, не против. Я совсем не знаю местность. Спасибо. Секунду Каз казался очень довольным, но потом нахмурился, произнёс нажимом, точно каждое слово давалось ему с трудом: — Если… думаю, ты не должна благодарить за такое, понимаешь? Он был прав, и молча они пошли в сторону леса.

***

Инеж знала, что Каз не повёл бы её в лес со злым умыслом — «Если бы хотел трахнуть меня, то мог бы сделать это в любой момент и не стал бы заманивать в чащу», — но ей всё равно было не по себе. Ступая под худые кроны, она забылась и не подумала о том, что здесь к ней вернётся давняя ночь, стоившая её родителям жизни, а ей — свободы. Неужели я действительно вернула её себе? Скоро совсем верну? Ей только исполнилось десять. И отец сказал, что нужно устроить пикник за городом. Мама беспокоилась, говорила, что купольщики могут схватить их, но отец настаивал. Инеж помнила, как он подошёл к большому окну — от пола до потолка, стоявшему у них на кухне — и беспечно улыбнулся: «Купольщики в нашем районе не появлялись уже больше пятнадцати лет, к тому же мы ведь не собираемся засиживаться допоздна». Они действительно не собирались, но тёмный, полный теней вечер подкрался незаметно, накрыл поляну, а потом Инеж услышала хруст сухих листьев. Люди в коричнево-зелёной форме выстрелили папе в голову. «Не смотри, Инеж», — отчаянно кричала мама, но Инеж не могла отвести взгляд от того, что когда-то было папиным лицом. А потом её тошнило всем, что она съела на праздничном пикнике, в голове шумело. Мама снова обращалась к ней, тянула руки, напрасно пытаясь оттолкнуть державших её мужчин, и плакала. Как она плакала. «Женщина старая, а девочка сгодится», — вот что услышала Инеж перед тем, как мир раскололся от боли. Она так и не узнала никогда, чем её огрели, но это было не важно. Теперь петляя между деревьев — Каз говорил, что однажды прятал тут одну банду, и шёл довольно уверенно, хотя его нога наверняка, как всегда, ныла, — Инеж всё слышала голос папы, видела его… Бедный, бедный папа. Если бы не тот пикник, мы жили бы втроём ещё много лет. Папочка. Мама. Инеж поняла, что по её щекам катятся слёзы, когда Каз смерил её пристальным взглядом, будто раздумывая, стоит ли задать вопрос. — Прости, — пробормотала она и наступила на ветку. Услышав хруст, Инеж испуганно замерла. Каз остановился: — Что такое? Вместо «ничего», подкравшегося к губам, Инеж, вспомнив об их уговоре, произнесла: — Расскажу во время привала. Каз взглянул на вечереющее небо. — Думаю, можно обустроиться тут на ночлег, а на самом рассвете встанем и пойдём дальше. — Я не буду ночевать в лесу. Люди в коричнево-зелёной одежде, мамины крики, папина кровь и не только кровь… — Инеж, это лучший вариант. Отец и Джорди не знают о Мальтусе и вряд ли идут в этом направлении, но лучше пока не показываться в гостиницах, — он осмотрел её. — А ты наверняка устала. Усталости не было, только страх. — Нет. Или ты устал? Конечно, он не признался бы ей, даже если бы умирал от истощения. Инеж понимала это. Мужчины под куполом не имели слабостей. Они пошли дальше, но вскоре Инеж поняла, что отдых нужен им обоим, а лес не заканчивается. Хлипкие дубы, берёзы, клёны с тонкими ветками, усеянными дрожащими листочками, обступали путников и будто бы множились по мере приближения к ним. — Теперь остановимся? — спросил Каз, когда вечер окончательно поборол день. Инеж сдалась и присела. Если бы она только могла сменить платье на штаны. Если бы мамины крики не звучали у неё в ушах. Чтобы отвлечься, она помогла Казу разжечь костёр, хотя он возражал и собирался всё сделать сам. Потом они достали взятый из дома плед. Инеж надеялась, что они не замёрзнут под деревьями. Разломив пополам хлеб и взяв по кусочку ветчины, они сели на плед, стараясь не касаться друг друга. Справившись с едой, Инеж обняла собственные колени. Зачем боги вообще придумали леса, тем более такие несуразные — умирающие? Почему никто ещё не уничтожил купол? Она обещала рассказать Казу, в чём дело, объяснить ему. Она начала с середины: — Я не люблю леса, потому что именно из такого места меня похитили. Правда, деревья там были более красивые, но в целом это не имело значения. — Что? — удивился он. — Так, ты действительно, ты уверена, что родилась за куполом? Каз не стал добавлять то, что Инеж так часто слышала от девочек в секции в то время, когда ещё пыталась говорить с ними об этом: за куполом есть только смерть, только он помогает остаткам человечества выживать на Безымянной планете. — Да, — подтвердила Инеж. — Слушай, ты ведь знаешь, как люди оказались здесь. Кажется, он немного смутился, и это позабавило Инеж. Она кивнула, взглядом попросив его о рассказе. Каз её понял. По телу пробежали мурашки, которые часто мучили Инеж в его присутствии. Очень глупые мурашки. — Более ста пятидесяти лет назад из-за женского греха Землю уничтожили, но праведные мужчины и не совсем порочные женщины спаслись на ковчеге. Несколько лет ковчег плутал в космосе, пока не остановился тут. Бог, — Каз поморщился, Инеж давно заметила, что он не жаловал Единую Церковь, — создал купол для людей и научил избранных управлять им. Именно они стали священниками и устроителями великого государства. — Да. Это купольная версия, — сказала Инеж. Она помнила, как удивилась, когда в первый раз услышала её, как не могла поверить, что все люди тут думают так. — Купольная? — Люди, живущие за куполом, рассказывают эту историю по-другому, хотя время указывают то же. Земля развивалась, люди создавали удивительные вещи — они могли летать по воздуху, говорить друг с другом на расстоянии, — во взгляде Каза явно читалось недоверие и желание пошутить, но он промолчал. — Но по-настоящему понимали эти механизмы лишь немногие, другие же стали говорить о том, что люди отвернулись от бога. Они создали своё сообщество, религию. Они… — следующие её слова могли шокировать Каза, поэтому она решила спросить его кое о чём. — Каз, как думаешь, женщины всегда жили как сейчас? Только ради продолжения мужского рода? Каз кивнул. Инеж не ожидала от него другого. — А что это был за великий женский грех? — Если верить церкви, их было два, — заметил Каз. — Сначала из-за женщины людей изгнали из Эдема, а потом из-за женского неповиновения мужчине, Земля разрушилась. — Не знаю насчёт Эдема, но если говорить о Земле, — Инеж скорее обращалась к пляшущим языкам пламени, а не к Казу. — Разве это не странно… женщина, которая была бесправна на протяжении тысяч лет, вдруг вышла из повиновения? С чего бы? И как думаешь, почему под куполом до сих пор существуют казни для женщин? Зачем их придумали, если женщины, по-вашему, давным-давно привыкли к подчинению? Каз пожал плечами. Казалось, ему была неприятна эта тема: — К чему ты это говоришь? — К тому что на Земле женщины работали наравне с мужчинами, они многое создавали, но к ним часто относились не совсем серьёзно… Каз посмотрел на неё, явно наслаждаясь своей правотой: — То есть всё-таки не «наравне»? Инеж захотелось ударить его: — Но и не как… не как… Инеж не могла подобрать верное слово. Перед глазами пронеслись уроки в секции — правила ублажения мужчин, законы послушания, способы самонаказания, практика на манекенах и с желающими учителями («Не увлекайтесь, господа, если они окажутся не девственницами, мужья запросят компенсации»). — Инеж, — позвал Каз, в его глухом голосе слышалось беспокойство. — Что случилось дальше? Она вздохнула — я не должна злиться на Каза, не должна, не должна, не должна — и продолжила — Эти верующие особенно ненавидели женщин, они говорили, что они… мы погубим мир, что женщина не должна забывать своё место. Голоса тут же пришли к Инеж, окружили её: «Принимай глубже в горло, иначе муж будет недоволен», «Когда ты уже понесёшь, отец хочет внука!». Она потрясла головой, надеясь избавиться от них, выходило плохо. В костре что-то будто щёлкнуло. — Верующие, фанатики, подрывали здания, выдвигали условия, их влияние нарастало, потому что люди боялись того нового, которое им предлагали учёные, в том числе женщины. Ночь была августовская тёплая, а Инеж знобило. — Тебе холодно? — спросил Каз. — Ты можешь не говорить дальше, если не хочешь. Инеж не хотела, потому что параллельно боролась с обступающими её воспоминаниями, с руками Джорди на своём теле, с членом одного из его дружков — парень пихался ей в рот и тянул её за волосы. А ещё рядом улыбался отец. «Мы не собираемся засиживаться допоздна», — говорил он, и его лицо теряло очертания. И всё-таки Инеж рассказывала Казу то, что так часто повторяла мама, и слышала себя, будто со стороны. Она говорила ему о первой катастрофе, когда верующие подорвали пару мест, в которые приземлялись эти штуки, носившие людей по воздуху. Инеж забыла их названия. Она расписывала вторую — сложную катастрофу. Инеж отчаянно жалела, что не выучила термины лучше. Она только знала, что к тому моменту верующие заняли много ключевых мест в правительствах разных стран, что взорвалось одновременно несколько сооружений, где люди получали энергию. «Может, это сделали верующие, может, учёные что-то не рассчитали. Мы никогда точно не узнаем, — вздыхала мама. — Но я думаю, это церковники, потому что у них к тому моменту была большая часть кораблей и они знали, на какой планете хотят оказаться. Они мечтали создать новое общество, что и сделали». — Презирали новое, но использовали его, — сказал Каз. — Знакомая история, — он казался взволнованным, уже несколько раз провёл по волосам, зачем-то почесал бритые виски. — Церковники сначала не знали, что забрали не все корабли. Потом уже когда другие переселенцы, не подчинявшиеся им, высадились тут, обнаружилась правда. — Но почему они позволили кому-то жить за куполом? Инеж пожала плечами. Этого она не знала. — Может, не могли сражаться. Не знаю, но за куполом меньше людей. По крайней мере, было меньше шесть лет назад. Они молчали. Инеж слышала, как тяжело дышит Каз. Верил ли он ей? Почему он пошёл за ней — только чтобы спасти её, по другим причинам? Инеж многое волновало. Когда Каз сказал, что посторожит, а она может поспать, ей стало не по себе. «Я не должна бояться Каза. Это глупо», — говорила она себе и не могла сомкнуть глаз. Инеж рассматривала ветку над своей головой — десять листьев, похожих на увеличенные дождевые капли, такие же изогнутые, но плавно-круглые. Тут раздался лёгкий шорох, Каз пододвинулся к ней, посмотрел в упор на Инеж одним из тех взглядов, которые она наблюдала так часто за последние почти два года. Сейчас вдали от дома Ритвельдов, от Джорди, Инеж вдруг поняла, что пугало её больше всего — ей хотелось узнать, как это было бы с Казом. Его звали Грязные руки, и она помнила разговоры о кражах и убийствах — обычное дело за столом семейства Ритвельдов, — но Каз оставался единственным, кто, кажется, видел в ней человека. Точно видел, раз пошёл за ней? В тот первый раз, когда он не стал бить её, а проявил терпение, потом — когда сохранил её секрет, и в сарае… В сарае она так боялась, что Каз окажется таким же, как все они. Он был слишком непонятным, каким-то опасно некупольным мужчиной. Это притягивало и пугало одновременно. — Почему ты не спишь? — спросил Каз. — Я же сказал… — Я знаю правду, — решилась Инеж. Каз взглядом прошёлся по её губам. Инеж редко целовали, разве что Джорди в начале их брака. Как бы это сделал Каз? Дурацкие мурашки вернулись. Инеж не дала им сбить себя с толку: — Каз, ты хочешь меня давно и сильно, я чувствую, и в то же время ты никогда не пытался получить меня, хотя мог бы. Я знаю, что Джорди разрешил тебе. Она не добавила: «Джорди всем разрешил». Эти слова повисли несказанные между ними. — Почему тебя это беспокоит, раз я хочу, но ничего не делаю? Инеж в первый раз слышала, чтобы его голос звучал настолько грубо. Потому что я, кажется, тоже тебя хочу? — Потому что я не знаю, в какой момент ты перестанешь отказывать себе в… удовлетворении потребностей. Надо забыть о мурашках, о слабостях, и идти вперёд. Каз станет её союзником, а не кем-то, кто повалит её на спину и начнёт командовать. — Вот как, — Каз молчал и всё смотрел на неё, потом указал взглядом на свои перчатки. — Без них я никогда не смогу тебя коснуться. Тебя или кого-то другого. Его слова резали воздух, разрывали ту нить, что протянулась между ними, но вместе с тем делали её крепче. Каз добавил: — Тебе нечего бояться. Чтобы он сказал, выбери я первый вариант? Инеж не знала. Это не имело значения. Важнее было другое: что-то случилось с Казом, что-то страшное. Инеж бы обняла его и расспросила обо всём, но Каз никогда бы такого не допустил. Он повернулся спиной к ней и, глядя на этот чёрной осколок в чёрной же ночи, Инеж уснула.

***

Магда направила Инеж к людям по фамилии Госхольф. Инеж рассказала ему об этом на третий день пути — точнее только фамилию, про Магду она обмолвилась уже позже, когда они оказались в Нью-Ос Альте. Судя по всему, погони за ними не было. Как и предполагал Каз, отец не хотел подставлять его под удар полицейских отрядов церкви. Наверняка, он думал, что Каз рано или поздно вернётся. Отец всегда считал Каза разумным, а разве не безумие сбегать в неизвестность с женщиной? На заставах им не задавали вопросов. Лишь иногда кто-нибудь окидывал Инеж слишком заинтересованным взглядом, что бесило Каза. Пару раз он пустил в ход трость — как муж он вполне имел на это право. Да и просто нужна была разрядка, нужно было как-то справиться с правдой, с тем, чем поделилась Инеж. Она очень жалела, что помнила и знала недостаточно, она улыбалась и тосковала, вспоминая о родителях, собственных выступлениях в цирке — трудно было поверить, что где-то женщины становились акробатами, что Инеж разрешали подниматься на высоту, постепенно перевязывать канат, — и Каз однажды сказал ей про маму. «Она кормила меня конфетами, когда отец и Джорди не видели. Сладкое тогда было запрещено в нашем доме», — вспомнил он. «Где же она брала конфеты?» «Ну, ты ведь где-то раздобыла снотворное». Инеж тогда ничего не ответила, но Каз ставил на Магду. Сейчас шагая к дому с вывеской «Госхольф и Ко», Каз думал, что мужчины недооценивают женщин и неженщин. Если хотя бы каждая третья из бесплодных ведёт себя, как старая Магда, то когда-нибудь они действительно могут взбунтоваться. Каз пока не знал, пугает его такой вариант развития событий или радует. Главное — Инеж больше не грозили новые браки, бордель или кухня. Нью-Ос Альта была достаточно большим городом, но почти полностью деревянным. Каз помнил, как познакомился с ней в свои четырнадцать — тогда он только окончил школу, вступил в дело и приехал сюда по заданию, — за прошедшее время Нью-Ос Альта не изменилась. Крикливые вывески ярких цветов, обереги над входом в дома, улочки, засаженные берёзами. У самого крыльца «Госхольф и Ко» разрослись ромашки. Каз едва взглянул на них и зашёл в лавку вслед за Инеж. Он уже знал, что будет делать, если Магда окажется сумасшедшей, пославшей Инеж к людям, ничего не знающим о жизни за куполом. Он воспользуется самым первым планом. Теперь Инеж знает, что он никогда не сможет дотронуться до неё — и из-за этого всё внутри покрывается льдом, — она не станет возражать. И они уедут уже законно, и Казу никогда больше не придётся работать на церковь, управлять для неё клубом, — как он любил раньше игорные столы и как презирал их теперь — грабить ради довольства святых отцов. И собственного отца. Полки в лавке ломились от банок со всевозможными травами, попадались тут и микстуры — Госхольфы содержали аптеку. Глядя на всё это, Каз думал о чудесах, о которых рассказывала Инеж. Не просто мифический ковчег, а корабли, преодолевшие пространство, машины, летающие над землёй, высотные дома, строившиеся людьми за куполом. Инеж не знала, почему в самом куполе не было ничего подобного. Она предполагала, что верующие специально скрывали открытия прошедших лет или что не были в силах повторить подобное. Каз соглашался с ней и всё чаще смотрел вверх на купол — он явно не имел ничего общего с божьим промыслом. За прилавком стоял крупный рыжий мужчина. Заметив их, он услужливо улыбнулся: — Здравствуйте, господин. Вывели жену погулять? Она в тягости? — Нет. Вы мистер Госхольф? Доброжелательный мужчина кивнул: — Именно так. Каз Госхольф. Каз и Инеж обменялись взглядами. Условный знак она ему так и не раскрыла, но он не очень настаивал. — Нам нужен мельчённый лютик, — сказала Инеж и достала из мешка, который тащил Каз маленький лоскуток ткани. Глаза мужчины округлились, показная доброжелательность оставила его. Лоб толстяка прорезали морщины: — Пойдёмте за мной. У Каза были кинжал и трость, он надеялся на них. Инеж закрепила на ноге нож, но Каз не знал, готова ли она использовать его по-настоящему. Лишить кого-то жизни. Лучше бы ей не пришлось делать этого. Госхольф завёл их в дверь, до того прятавшуюся за его спиной. Госхольф пытался пропустить их первыми, но Каз настоял, чтобы именно толстяк вёл его и Инеж. Не хотелось получить по затылку. И во что я вляпался? За дверью скрывалась небольшая комната, в которой тоже было полно всяческих трав. Тут Госхольф снова заулыбался, но по-другому, более тепло. — Что с Магдой? — Всё в принципе в порядке, — сказала Инеж. — Но в последнее время у неё сильно болят ноги. Значит, не симулировала. Госхольф покачал головой и, мгновенно растеряв всю жизнерадостность, тяжело вздохнул: — Неудивительно. Их же два раза ломали. Инеж кивнула: — Она рассказывала. Каз впервые слышал об этом. Вообще Инеж улыбалась старику слишком мягко. Казу такие улыбки не доставались. — Ой, — Госхольф хлопнул себя по лбу. — Забыл же! И вы так пошли спокойно, а вдруг я оказался бы из этих… церковных полицейских. Он взял стремянку, полез на одну из полок и достал точно такой же лоскуток, который был у Инеж. Они соединили их и снова обменялись улыбками. — Я Инеж Гафа. Каз повернулся к ней. Неважно, что там с Магдой, но откуда взялось это «Гафа». Инеж сразу же разгадала его взгляд. — У меня была фамилия, Каз, до того, как я стала Ритвельд. Моя настоящая фамилия. Его тёзка поспешил похлопать Каза по плечу — омерзительно. — Плохого человека Казом не назовут, — заявил толстяк. Как же вы ошибаетесь. Впрочем, сейчас Каза волновало не это. Он подошёл к Инеж: — Фамилия? Так, у женщин за куполом и фамилии есть до замужества? Порой ему начинало казаться, что Инеж всё это выдумала, но нельзя же нафантазировать сразу столько всего. Госхольфа волновало другое: — Ты рождена за куполом? Инеж кивнула и начала рассказывать. Почему она вот так сразу доверилась этой рыжей горе жира? Каз отошёл в сторонку и стал рассматривать надписи на банках — почему-то больше всего тут было ромашки. «Наверное, прям у крыльца и выращивает», — подумал Каз, прислушиваясь к разговору. Он не собирался особо общаться с Госхольфом, но тот мог и что-то полезное сказать. Так-то Каз был уверен, что вовсе не лавочник возглавлял заговорщиков.

***

Каз убедился в своей правоте тем же вечером, когда Госхольф привёл их в дом высокого молодого человека, попросившего называть его просто Георгом. Они собрались в комнате у камина — Каз, Инеж, Госхольф, его брат — второй Госхольф, сам Георг и горбатый молодой человек, представившийся Орсеном Ортом. На стол подавала молодая женщина с непропорционально большими, но очень добрыми, коровьими глазами. — Это моя хозяйка, — представил её Георг Казу и Инеж. Судя по выражению лица Инеж, она тоже не совсем поняла, что имел в виду Георг. Тот заметил их общее — бывает же — недоумение и уточнил: — В смысле моя жена — Лесли. Каз смерил Георга долгим взглядом. Он походил на учёного — в Нью-Тайсе такие типы почти не водились, но в Нью-Кетердаме Каз как-то раз встречал парочку. Бледный светловолосый Георг носил очки и то и дело поправлял их пальцем, испачканным в чернилах. Когда Лесли заметила этот след, то сразу же принялась оттирать его. Георг поцеловал руку, в которой она держала платок. Непонятная нежность, учитывая, что Каз видел, как эта женщина — жена, а, значит, способная родить, накрывает на стол и, судя по разговору, она ещё и готовила. Джорди — воспоминание о брате не улучшило настроения Каза — отправлял Инеж на кухню в последний месяц, потому что она злила его, но тут сначала унижение, обращение как с бесплодной, а потом поцелуй. Тоже мне глава заговорщиков, революционер. Никто из присутствующих ничего не сказал на этот счёт, а Каз не хотел спрашивать. Он устал задавать вопросы и чувствовать себя учеником, он давно распрощался со школой. Лесли села рядом с Георгом, точно любимая жена, и весь ужин они неприятно ворковали, а потом она встала и куда-то исчезла. — Я рад, что Магде удалось убедить тебя бежать, Инеж, — сказал Георг, закончив есть курицу и накладывая себе ещё салата из огурцов. — Кто такая Магда, — вмешался Каз, — ваш тайный агент? Он помнил, как по заявке отца им предоставили эту неженщину. Кажется, она пришла к ним года три назад, когда прежнюю работницу поймали на краже. Без рук та неженщина больше не могла заниматься домашним хозяйством, но в борделе, по словам Джорди, прижилась. — Нет, — ответил вместо Георга Каз Госхольф. — Она была второй женой нашего брата. Я влюбился в неё, как мальчишка, но к тому времени уже имел жену, она исправно рожала, да и вообще ничем мне не мешала. У Каза возникло идиотское желание взять за руку сидевшую рядом Инеж, но он сдержался. — Мы просто общались, и потом я специально подружился с её третьим мужем, чтобы видеть её иногда. Он был жестоким. Тогда-то я и стал думать… ну что это того не совсем справедливо выходит к женскому роду, — Госхольф зачем-то подмигнул Инеж. — Я напился серьёзно да сболтнул это кое-где. Повезло, конечно, что не кому-то, причастному к церковникам, я, конечно, уже тогда их на дух не выносил, но всё же вот закрадётся такая змея. — Каз, — перебил его брат. — Ты отвлёкся. Если кратко, то один друг Госхольфа — Питер, такой обаятельный фьерданец, вы с ним не познакомитесь, потому что он сейчас в Нью-Кетердаме… «Ну, хоть не умер», — подумал Каз, предположивший именно такой вариант. — Оказался причастным к движению по освобождению женщин и снятию купола. Он проверил моего брата, потом тот присоединился к движению, я тоже пошёл за ним. Я, — усатый человек, имени которого Каз не помнил, вдруг покраснел, — любил свою жену, она у меня первая была, такая смышленая, но слабенькая. И постоянные роды. Ведь не придумали ещё ничего, чтобы точно без детей. Умерла, умерла. Вот тогда я и вступил в движение и жён больше не брал. Каза переполняло отвращение к усатому, а тот, кажется, ждал сочувствия. Вместо этого Каз посмотрел на Инеж, переодевшуюся в одно из платьев жены Георга — необычное, выше колена из голубого ситца. Что бы Каз делал, если бы Инеж умерла в его доме в родах? Простил ли бы за это Джорди? Будто это важно. Её бы не было — вот, что имеет значение. За последние дни Каз окончательно убедился в том, что Инеж была ничем не хуже любого мужчины, которого он знал. Только лучше. Перестав бояться и соблюдать церковные правила, она начала острить и даже дразнить его. Умная, ловкая, добрая — даже слишком. У неё не просто были чувства — вопреки всему, чему его учили, Инеж, кажется, досталось самое большое сердце на свете. Иначе как объяснить, что она — вроде — искренне начала доверять ему, Казу, будто не помнила всего, сделанного его братом. Могло ли оказаться, что все женщины хотя бы немного такие, как она? Каз не знал точного ответа. Инеж верила, что стоит им выйти за купол, как тайное станет явным, не будет больше вопросов без ответа. А, может, она просто хотела, чтобы он в это верил. Каз бы не удивился. Инеж — как нелепо — пыталась оберегать его. Вот теперь пока он тонул в своих размышлениях, она что-то сказала возникшей из неоткуда Лесли и загородила тарелку Каза рукой. — Что случилось? — тихо спросил Каз у Инеж, пока Госхольфы говорили, что смогли привлечь к движению и Магду, а та, в свою очередь, превратившись в служанку, как могла, работала на благо организации. Инеж наклонилась к нему, и Каз уловил аромат, который раньше не исходил от неё — апельсин. Он мешался с привычным запахом её кожи, и Каз надеялся, что она останется в такой позе подольше. — Я сказала Лесли, что ты не ешь десерт на ужин. Она хотела тебе положить. Каз едва сдержал улыбку. Логично, что она помнила, и всё же — это нравилось ему. Джорди с годами стал сладкоежкой, Каз ел конфеты или пирожные очень редко и чаще всего — по утрам. Сладости всегда напоминали о матери, а Каз не хотел впадать в сентиментальность. — И сколько вас в этом движении? — спросила Инеж, отстраняясь от Каза. Он стал изучать лицо Георга — ничего примечательного. — Около ста человек, — ответил человек с непримечательным лицом. — К сожалению, некоторых людей, входящих в движение, мы не знаем, их ведь вербуют на местах. Инеж кивнула. Каз видел — её что-то беспокоит, но она не хочет смущать людей неловкими вопросами. Да у него тоже их хватало. Каз вздохнул про себя, пододвинулся к Инеж на полсантиметра и позволил себе один вечер не думать о делах.

***

Движение по освобождению женщин и снятию купола быстро разочаровало Каза (хотя он никогда особо и не очаровывался). Пусть эти люди и сумели связаться с некоторыми из жителей закуполья и даже располагали картами (Георг показал Казу и Инеж, где хранит их на всякий случай), чёткого плана у них не было. Каз понял это почти сразу. Судя по паре слов, Инеж пришла к тому же выводу. Все члены движения много говорили, но никто не знал, что точно делать, а стоило кому-то развернуть свой план, как его принимались критиковать. Если Орсен Орт и его сторонники высказывались за террор и даже собирали оружие, то Георг и сочувствовавшие ему хотели бороться гуманными путями. Идеалисты особенно утомляли Каза. Возможно, ещё и из-за того, что они с Инеж жили в доме Георга, и тот в свободное от лекций время — он работал в Нью-Ос Альтском университете, месте которое посещали любители протирать штаны, а не действовать — без конца разглагольствовал. На пятый день их пребывания здесь он позвал Каза в свой кабинет. Шкафы там были до отказа набиты книгами, стол ломился от рукописей. Георг подошёл к окну, взял папиросу и предложил вторую Казу. Тот оказался. Сначала Георг действительно сказал кое-что дельное. С ним виделся Орсен Орт, имеющий связи в криминальном мире. Отец потихоньку прощупывал каналы, искал Каза. Про Инеж не говорилось ни слова. Значит, отец по-прежнему пытался обойтись без скандала. Возможно, я и правда его любимый сын. Слова «любимый» и «отец» не уживались рядом. Потом Георг стал ругать Орта. Он называл это «изобличать», но разницы не было никакой. Каз, конечно, с трудом понимал, что такой тип как Орт — мошенник, делец, игрок — делал в движении, но, в конце концов, он и сам с трудом походил на борца за справедливость. Я просто хочу покоя для себя и Инеж. Георг, не пытаясь узнать мнение Каза об Орте, продолжал: — Я вступил на этот путь ради жены и дочери. Лесли и Элис — прекрасные люди, да-да, люди, я не побоюсь этого слова. Каз почти не слушал его. Он уже давно знал историю о том, как великий — простофиля — Георг полюбил Лесли, как у них родилась дочь, и он «ужаснулся, подумав о её судьбе». Сейчас Элис было почти два года, и её прятали ото всех в подвале, выводя на улицу в редкие ночи. Внизу девочке обустроили комнату — стены сделали так, чтобы они не пропускали плач Элис, — там почти всё время пропадала Лесли. С помощью друга-врача Георгу удалось составить акт о том, что ребёнок, рождённый Лесли, был мёртвым. Так маленькая Элис не попала в списки и протоколы. — Их ведь с этого года стали забирать из домов в шесть лет, а чему их учат! — Георг рубанул рукой по воздуху. — Ты, наверное, слышал от Инеж. Каз не ответил. Инеж ничего не говорила о своём обучении, но он был хорошо знаком с политикой Единой Церкви и её глав по этому вопросу. — Мы уйдём все вместе, — переключился Георг на следующую тему. — Я и Лесли с Элис, ты и Инеж. Я управлюсь с делами через неделю, и мы исчезнем за купол. Там, говорят, есть эти изобретения — абсолютно удивительные. — Машины, позволяющие людям говорить друг с другом на расстоянии, — вспомнил Каз. Надо же было хоть как-то поучаствовать в разговоре. К тому же Георг на мгновение замолчал — наверное, горло пересохло. Утомился — бедняга. И как Лесли его выносит? Тут по губам Георга пробежала такая улыбка, что Каз предпочёл отодвинуться. — Не только они. Там есть вещи, позволяющие женщинам не беременеть во время… акта. Поразительно, правда? И как полезно. Ведь ладно пять-шесть детей — с такой нагрузкой женщина просто обязана справляться, но десять-двенадцать ведь варварство. Каз посмотрел на свои перчатки. В доме было жарко, и руки уже спотели. Он был уверен, что для той же Инеж, такой хрупкой, и пять-шесть детей — это слишком. «Может, она рождена для чего-то другого», — подумал Каз. Кажется, многое на это указывало. Втайне он хотел посмотреть на неё, покоряющую высоту, но ей бы никогда в таком не признался. — И я ведь люблю Лесли, я хочу любить её больше и чаще, но не хочу, чтобы она приносила в год по ребёнку. Ты должен понимать меня, Каз, ты же любишь Инеж. Это было уже слишком. Искренне жалея, что нельзя избить Георга тростью, Каз скривился, кинул: — Я тебя не понимаю. И вышел за дверь. Подумав, он поднялся в ту комнату, которую выделили им с Инеж. У Георга вечно кто-то останавливался, поэтому развести их по разным спальням хозяин не смог, но Инеж, кажется, уже привыкла отдыхать в одном помещении с Казом. Он сел на кровать и стянул перчатки, потом снял галстук и расстегнул две первые пуговицы рубашки — хорошо, что в доме у Георга вещи удалось постирать. Каз думал об этом и не заметил, как провалился в сон. Разбудил его скрип двери. Он открыл глаза и увидел входящую в комнату Инеж. — Ты спал? Прости, — сказала она, села рядом и стала расплетать косу. — Ничего. Её волосы блестели, и Казу отчаянно хотелось притронуться к ним. Неужели дней через десять всё это исчезнет, и мы окажемся за куполом? Кем он будет для неё в том, непонятном, пугающем, свободном мире? Захочет ли она видеть его? — Я помогала Лесли с Элис, — сказала Инеж. — А ты чем занимался, пока не уснул? Каз поморщился. Так себе тема для разговора: — Разговаривал с Георгом. Потратил массу времени просто так, — он повернулся, чтобы лучше видеть Инеж, спросил, пользуясь моментом. — Георг говорит, что каждой женщине точно нужно пять-шесть детей, но не больше, а ты, Инеж? Ты жалеешь, что у вас с Джорди их не было? Рука, которой она до этого вела по волосам, застыла. Каз мог бы прикоснуться к ней, если бы не та ночь восьмилетней давности. — Я не жалею, — наконец сказала она. — Если бы я и хотела детей, то только от любимого человека. И пять-шесть… — Инеж попыталась улыбнуться. — Это как-то много, нет? Вряд ли бы Георг сам хотел родить столько. Каз коротко хохотнул, потом он зацепился за важное: — Любимого? Хочешь встретить кого-нибудь? Инеж пожала плечами: — Не знаю. Я хочу за купол, хочу узнать, почему люди там ничего не делают для тех, кто живёт здесь, — она помолчала, её плечи, всегда такие прямые, вдруг опустились, Инеж сгорбилась, точно под тяжёлым грузом. — А любимый… это как-то странно, Каз. Странно сейчас говорить об этом. — Ты ненавидишь Джорди? — ещё один давно назревший вопрос. Чем там занимался его брат? Злился ли он на Каза? Перешёл ли к нему клуб? Джорди никогда не любил его. — Нет. Просто… — она вытянула вперёд свою руку и посмотрела на неё внимательно, будто видела в первый раз. — Например, разве я виновата в том, что моя кожа чернее, чем его или твоя. И если я такая страшная, зачем он… Наверное, что-то промелькнуло на лице Каза. Инеж замолчала. Что он мог сказать ей, кроме правды? — Мне нравится твоя кожа, Инеж. Она цвета кофе с молоком. Я думаю… она ведь нежная, да? — Ты бы хотел коснуться её? После всего, после того, что со мной сделали? — она задавала эти вопросы его рукам, а не самому Казу. Говорила быстро, сбивчиво. — Очень. Он боялся, что испугал её своей откровенностью, но Инеж внезапно улыбнулась. — Спасибо. Спасибо, Каз. Это ему стоило благодарить её за всё — за то, что доверилась, взяла с собой, посвятила в свою тайну и сейчас позволяла быть рядом, говорить такие вещи. — Как так вышло? — спросила она, и Каз знал, что её интересует. Он ждал этого вопроса и боялся его. Раньше бы он промолчал, попытался отшутиться, но теперь ему хотелось, чтобы эта искренность связала их ещё крепче. «Так нельзя, Каз», — сказало то лучшее, что в нём, кажется, было. Может, это Инеж его пробудила. Я не буду привязывать её к себе, я просто поделюсь. И он заговорил. Инеж внимательно слушала, как его похитили враги отца — он заигрался после школы, потому что не хотел идти домой, — как они держали Каза в подвале вместе с ещё одним мальчиком по имени Том. Том много плакал. Каз никогда до того не встречал такого нытика. Том просил отпустить его и твердил, что «папа заплатит за него большую сумму». Отец Тома молчал. Они сидели в разных углах подвала, напротив друг друга, скованные цепями. Из трубы над Казом мерно капала вода, а Том всё шмыгал носом и плакал, и звал папу. Каз говорил только, когда его спрашивали — да и то не всегда. Он не знал, придёт ли за ним отец. За день до похищения он разозлился на Каза за то, что тот вспомнил маму. «Она была добрая», — сказал Каз. «Тебе разве не говорили в школе и на проповеди, что у женщин нет чувств? Она была не доброй, а просто ластящейся самкой». Его мама не имела ничего общего с загадочной самкой, которая виделась Казу огромной, бесформенной и склизкой. «Священники врут», — уверенно заявил Каз. Отец выпорол его. «Ингрид на сносях. Она родит мне нового мальчика — лучше, чем ты». Каз вспоминал об этом в подвале. Ингрид — новая жена папы, не мама. Наверное, она родит мальчика с таким же носом-картошкой, как у неё. Вот Казу от его мамы достались глаза. «Они цвета горького кофе, ночи и несчастья», — грустно говорила мама и гладила его по волосам. Мама приходила к нему в подвале и помогала не заплакать. «Ты такой храбрый», — твердила она. Дни шли. Кормили их редко, и у Каза всё время болел живот, но он молчал. И Том вдруг тоже притих. «Скончался малец, не дождался», — сказал охранник. «Хочу есть», — решился Каз, живот которого сегодня особенно крутило. «Вот же беда, а твой отец пытается нас обмануть, задерживает деньги, пускает своих людей по нашему следу. Бесит, — охранник снова посмотрел на похожего на сломанную куклу Тома. — Может, тебе его скормить?» Каз отчаянно замотал головой. Зачем он только заговорил? «Ладно, может, позже. Пока поддержи своего друга». И, посмеиваясь, мужчина сначала расковал труп, затем Каза, и после связал их вместе. И потом все последующие дни Каз чувствовал, как Том разлагается, Каз боялся, что ему принесут еду, а в ней окажется палец Тома. Он по-прежнему не плакал, но мама больше не приходила. Он сократил эту историю для Инеж. Он не хотел слишком пугать или давить на жалость. Когда он рассказывал о том, что отец окружил тот подвал и перебил всех людей, державших Каза взаперти, Инеж, видимо, устав сидеть, вытянулась напротив него на кровати. Теперь они лежали и смотрели друг на друга, их разделяли считанные сантиметры. — Мне жаль, что это случилось, Каз. Он постарался ответить, как можно более спокойно: — Мне жаль, что тебя похитили, что тебе вообще пришлось пережить всё это. Наша жалость ничего не меняет. Она не отвечала ему. Смоляные волосы Инеж рассыпались по подушке, Каз ласкал взглядом чёрные пряди. — Хочешь дотронуться до моих волос? — спросила Инеж. — Да. Она тут же приподнялась и перекинула волосы так, чтобы ему было удобно. Он медлил, и Инеж провела по блестящим прядям пальцами. Соблазнительно и мило. Каз бы не поверил до этого, если бы ему сказали, что подобное может сочетаться. Наконец он коснулся волос Инеж, поцеловал несколько прядок. Они забивались ему в рот, но Каза всё устраивало. Инеж не пыталась остановить это безумие. Инеж казалась очень счастливой.

***

Будь на то воля Инеж, она бы ушла за купол сразу, как Георг показал им с Казом карту, но тот хотел решить свои дела. И время шло, играя с нервами Инеж, скручивая их в тугой узел, расслаблялась она только с Казом за дверью их комнаты, когда он с таким наслаждением в очередной раз перебирал её волосы, когда отвечал на её вопросы. В такие моменты она даже забывала о том, что когда-то была женой его брата, что их столько всего разделяло. Каз становился её, точно она оформила на него документ в одном из безумных ведомств купольного мира и даже заплатила пошлину. Инеж не говорила об этом Казу, он, наверное, и без того всё понимал. По ночам она смотрела на него, лежащего на матраце, и хотела поцеловать в лоб этого человека, известного как Грязные руки. Инеж накрывала его одеялом, если он скидывал его во сне, а потом странно скукоживался, точно мёрз. Иногда Инеж не спалось особенно долго, и она открывала тайную дверь в их комнате — ту, что вела в подвал. Она спускалась к Лесли, если там не было Георга, и они разговаривали. Инеж любила общаться с другими женщинами. Ей не хватало старой Магды — Инеж надеялась, что с ней всё в порядке. Лесли много смеялась, вспоминала, как влюбилась в Георга — «Он такой серьёзный у меня, такой умный. Он научил меня читать, представляешь?» — и мечтала о жизни за куполом. Она хотела свой одноэтажный дом, хотя Инеж и рассказывала ей о преимуществах квартир, и чтобы Элис смогла каждый день проводить на солнце. Лицо Лесли в такие моменты становилось решительным, но глаза по-прежнему светились добротой. Ей нужна была лучшая жизнь для дочери. Лесли часто повторяла это. Ещё она обожала рассуждать об Инеж, пытать её невозможным. «Каз так любит тебя», — говорила Лесли, проводя по лобику спящей Элис, — бледного, болезненного ребёнка, и Инеж смеялась, но тихо, чтобы не разбудить девочку. Любить — это слишком. Каз Ритвельд, или Бреккер, как он себя называл теперь, не признавал таких чувств. Возвращаясь по той же лестнице, она входила в комнату, стараясь не разбудить его, но обычно Каз просыпался и ворчал: «Опять не выспишься». Инеж жалела, что не может юркнуть к нему под одеяло. Как странно — единственный мужчина, касаний которого ей хотелось, не мог притронуться к ней. Инеж решила про себя, что там, за куполом, они поборются с этим. В любом случае она не оставит его. Главное — чтобы он не передумал, не исчез. Инеж улыбалась, когда слышала мерное дыхание Каза, оглашавшее комнату. В последнее время ему почти не снились кошмары.

***

Инеж нездоровилось с самого утра. Она не хотела тревожить Каза, поэтому храбрилась до обеда, но, едва не пронеся ложку мимо рта, поняла, что дело плохо. Наверное, простудилась. — Иди в комнату, отлежись, — сказал Каз. — А я собиралась устроить пробежку по крышам. — Если за куполом все женщины так препираются с мужчинами, то я не уверен, что хочу туда идти. — Отлично. Доберусь одна, — и, улыбнувшись ему, Инеж поднялась в их комнату. Она надеялась, что отоспится, и к завтрашнему дню будет здорова. Вечером у Георга собирались участники движения, но Инеж не хотела их видеть. Эти люди не особо ей нравились — они не понимали женщин, они не делали ничего полезного, они слишком много говорили. Инеж как-то пыталась объяснить им, что в плане того же деторождения программа борьбы должна сводиться не к уменьшению количества младенцев, а к тому, чтобы женщина сама могла решать беременеть ей или нет. Её немного поддержал только Каз Госхольф. Он сказал, что есть ещё люди, придерживавшиеся тех же принципов, но где они были? Может, поэтому те, кто живут за куполом, не сильно сотрудничали с заговорщиками? Но почему тогда они сами ничего не делали? Им было всё равно? Инеж каждый раз приходила к одному и тому же выводу и каждый раз отшатывалась от него. Их людей похищали — вряд ли только с ней случилось такое, — а они сносили это? Принимали? Но почему? Инеж как-то обсуждала это с Казом, но что они могли вдвоём? Куда логичнее было дождаться настоящих ответов, дождаться, когда они переступят черту. Сердце Инеж билось в ожидании полной свободы. Она заснула с мыслями об удивительном мире, о своём родном Асхельфе — городе, полном высотных домов. Инеж проснулась от криков, от шума, который напомнил ей о чём-то. Выстрелы. Руки и ноги тут же похолодели, Инеж быстро надела платье, прислушалась. Внизу кто-то дрался. Где Каз? Что с остальными? Она почти подбежала к двери, когда та внезапно открылась, и Инеж оказалась прямо за ней, выглянув, она увидела Каза. Он вернулся за мной. За Казом несся преследователь в серой одежде с белыми крестами на плечах. Инеж закрыла рот рукой, чтобы случайно не вскрикнуть. Церковный полицейский. Их сдали? Кто мог их сдать? Полицейский сбил Каза с ног, выхватил из его рук нож и отбросил в сторону. Кажется, у преследователя не было пистолета, но в руке блеснул клинок. Они катались по полу, и Каз уворачивался от лезвия. Полицейский был мощнее Каза, он сдавил его, он собирался убить Каза. — От таких, как ты нужно избавляться сразу, — сипел он. Каз что-то ответил, Инеж не услышала, занятая своим решением. Нужно было сделать выбор, сделать то, что она грозилась совершить ещё тогда — на кухне ритвельдовского дома. Каз не верил, что она убьёт его, но она могла убить за него. Нож Каза быстро оказался в её руке, а уже через секунду она вонзила лезвие в шею громилы. Рассечь плоть, увидеть кровь… Мать закричала, отец печально улыбнулся. Инеж попросила у них прощения, воспользовалась замешательством полицейского, вытащила клинок из его шеи и вонзила его вновь. Он же пытался ударить Каза, развернуться к Инеж — и всё это сразу. Напрасно. Каз уже успел высвободиться. Он добил полицейского его же оружием. Они бежали вместе к потайной двери, закрыли её и остались стоять там, прислушиваясь, прижавшись друг к другу. У Инеж тряслись пальцы, она видела собственную руку — разящую, уничтожающую, несущую смерть. Она уткнулась в жилетку Каза, а когда попыталась отстраниться, он не дал ей сделать этого. Каз гладил её по спине, но ничего не говорил. Инеж закусила губу, пытаясь не заплакать. Каз коснулся её волос: — Поплачь, — сказал он. — Поплачь, Инеж. И она послушалась его, потому что сдерживаться было трудно почти невозможно, она доверила жилетке Каза своё горе, своё отчаяние. Я так боялась потерять тебя, но оправдывает ли меня это?

***

В подвале они обнаружили плачущую Элис — то ли им просто повезло, что полицейские её не услышали, то ли пол действительно, как утверждал Георг, не пропускал звуков — и карту. Видно, движение сдал кто-то, не знавший про дочку Лесли и Георга, а, значит, и про это помещение. Новичок? Каз и Инеж обсудили это, как и то, кто именно успел перенести сюда карту с выходом к нужной границе купола. Инеж ставила на Лесли. Она боялась больше, чем Георг. Он знал, что ждёт их дочь в секции, Лесли, как и Инеж, прошла через это. К тому же она была там дольше. Инеж не хотелось отпускать Каза, но он настоял на том, чтобы всё-таки осмотреть дом — вдруг кто-то из движения выжил. Инеж понимала: это необходимо, и с удовольствием бы пошла с Казом, но нужно было следить за Элис. Теперь девочка молчала и растеряно оглядывалась. — Что с мамой? — тихо спросила она. — Не знаю, — ответила Инеж. Она не хотела врать. Её трясло то ли от пережитого, то ли от болезни. Судя по охватившему тело холоду, чудесного исцеления не произошло. Как не вовремя. Ответ на вопрос Элис принёс Каз — он вернулся мрачный, отвёл Инеж в сторону: — Тело Лесли лежит наверху. Её изнасиловали, а потом убили. Или наоборот, — очевидно Каз тоже не собирался врать. Вот что меня ждёт, если нас поймают. Это или четвертование. — А мужчины? — спросила она, стараясь не дрожать при Казе. У них не было времени на её болезнь. — Георг тоже мёртв. Лежит рядом с Лесли, а остальных я не видел. Их могли увести. Когда полицейские ворвались в дом, они сразу закричали, что всех, кто сдастся, может ждать помилование. Губы Инеж дрогнули в слабой улыбке: — Ты не сдавался. Он промолчал, но сжал её руку в своей. Инеж начинала привыкать к этим касаниям сквозь перчатки.

***

Они покинули дом следующей ночью, внимательно изучив карту. Граница находилась за Нью-Тейдом — городом, где в основном жили гриши (недавно Инеж удивила Каза тем, что за куполом среди гришей были и женщины). Каз подозревал, что у них были свои договорённости с Единой Церковью. — Мы возьмём Элис с собой, — сказала Инеж, когда они определились с планами. Её пальцы дрожали. Каз не спорил, но это всё усложняло. У него в документе не была прописана дочь — могли возникнуть проблемы. Оставалось только надеяться на удачу, а Каз этого не переносил. Впрочем, им действительно повезло. Утром выяснилось, что примерно четверть города скошена неизвестной болезнью. Всем было не до странных путников. — Дяде плохо, — пролепетала сидящая у Каза на руках Элис, взглянув на мужчину в костюме, которого тошнило прямо в канаву. Элис было страшно выходить на улицу утром, она плакала и звала маму с папой, жалась к Инеж, хотела, чтобы та понесла её, но Каз забрал девочку. Слишком тяжёлая. Она отревелась, но всё ещё посекундно вздрагивала из-за звуков. Смотрела на прохожих глазами-блюдцами, и её пухлые губки тряслись. Наверное, от страха. Инеж научила её называть их «мама Инеж» и «папа Каз», на просто «папу» и «маму» они претендовать не могли. Элис всё время спрашивала о своих родителях, и Каз отмалчивался, чтобы не испугать ребёнка — он отвечал пару раз, но Инеж постоянно возмущалась и обвиняла его в жестокости, — а Инеж говорила о каком-то великом царстве и духах предков, встретивших их на небесах. — Что это за сказки? — поинтересовался Каз, когда они уплывали из Нью-Ос Альты на пароме. Поездка едва не сорвалась из-за того, что Элис не значилась в документе Каза как его дочь, но, к счастью, местный проверяющий всё-таки купился на крюге. Каз был уверен: если бы не бродившая по государству болезнь, их бы давно вычислили. Инеж соглашалась и украдкой растирала ладони. Каз присматривался к ней в прошедшие три дня, и ему казалось, что она будто становится всё тоньше, его беспокоил озноб, который она пыталась от него скрыть. Сейчас, кутаясь в покрывало, которое он для неё достал, Инеж пробормотала: — Это не сказки. Это в то, во что верят сулийцы. Когда мы умираем, нас встречают духи предков. — Её родители не были сулийцами, — тихо возразил Каз. Инеж пожала плечами. — Не надо забивать голову ребёнка сказками, — продолжил Каз. Его очень злили эти разговоры о смерти, и вертящаяся Элис, которая, осмелев и расшалившись, норовила нырнуть вниз головой с парома, и то, что Инеж тряслась от холода, но продолжала твердить своё: «Всё хорошо». — Это не сказки, — упрямо повторила она. — Не сказки, Каз. Они не говорили ещё полдня, а когда оказались на плохоньком постоялом дворе в Нью-Фее, Инеж присела в кресло, и Каз увидел, как мелко задрожали её ноги. Элис потянула её за юбку: — Мама Инеж, мама Инеж… Каз отодвинул девочку в сторону: — Не трогай её. — Ты зой, папа Каз, — всхлипнула Элис. — Я… — Я очень злой, — подтвердил Каз, а потом присел на колени рядом с Инеж, больше не обращая внимания на плачущего ребёнка. — Инеж, тебе нужно к врачу. Ты болеешь так же, как люди в Нью-Ос Альте и везде… Действительно везде. Каз видел, как потряхивало хозяина постоялого двора. Кажется, пришла одна из тех болезней, которые, как утверждали его школьные учителя, возникали под куполом раз в пятнадцать-двадцать лет и уносили с собой слишком много жизней. — Сначала надо покормить Элис, — возразила Инеж. — Тебе плохо. Я пойду за целителем, — её истончившаяся рука дрожала в его перчатке. Каз чувствовал — ещё немного и его затрясёт, но не от болезни. — Элис, — слабо начала Инеж. — Мне плевать на Элис, — не выдержал Каз. Девочка всё поняла и тут же снова захныкала. Дурной ребёнок. Неужели к этому все они под куполом так стремились — к сопливым, вечно голодным, дерущим глотку детям. Инеж вцепилась в его руку: — Покорми её, пожалуйста, Каз. Каз не мог ей отказать, он окинул Инеж внимательным взглядом, а потом спустился вниз по шаткой лестнице, — может, она тоже была больна — и заказал мясо и картофель у закутавшегося в шерстяной платок хозяина двора. Спросил у него про целителя. Мужик, у которого из носа торчали чёрные волоски, нахмурился: — Целитель? Зачем тебе целитель, господин? Ты же здоровый. Каз не собирался перед ним отчитываться, он повторил свой вопрос и оглядел зал. На постоялом дворе сегодня было мало народу — только парочка бродяг, которые цедили пиво и посмеивались. Тут хозяин шмыгнул носом, привлекая к себе внимание Каза: — Постой, ты что, к жене хочешь целителя позвать? Ты того не дури, господин хороший, не отвлекай целителя от работы — у нас тут много людей болеет. — Попридержи язык, образина. Хозяин нахмурился, но ничего не ответил — всё-таки Каз платил ему деньги. Каз же жалел, что пришлось ограничиться этим. Он бы с удовольствием достал клинок и научил жизни идиота, но руки ему связывала Элис. Если сюда нагрянут церковные полицейские, то своё право на Инеж он докажет легко, а вот Элис, скорее всего, заберут, к тому же начнут задавать вопросы. Не надо было брать с собой хнычущую обузу. Из-за неё Инеж была под ударом. Каз велел хозяину двора отнести блюда наверх, а сам побежал по городу — тут, как и в Нью-Ос Альте, почти все здания были деревянными. Каз вспомнил рассказы Инеж о высотках, блестящих на солнце. «На Земле почти все города были такими, — говорила она. — И пахло в них куда лучше, чем, например, в Нью-Кетердаме». Инеж, Инеж, если бы не ты, кто рассказал бы мне о том, что жизнь может быть другой? Что бы я делал, узнав правду о нашем семейном деле? Он не знал точно. Он петлял между домишек, спрашивал у всех о докторе. Кто-то отвечал, кто-то шарахался в сторону. Где здесь врач в этом Нью-Фее, больше похожем на деревушку, чем на полноценный город? Каз наступил в лужу, выругался и наконец оказался у дома, на который ему до этого указывал старик в широкополой шляпе. Каз постучал, и ему тут же открыл мальчик лет десяти. — Где здесь целитель? — спросил Каз вместо приветствия. Времени на любезности не было — в гостинице его ждала Инеж. Надеюсь, она смогла лечь в кровать. Почему я не проследил? Мальчик смотрел на Каза и глупо хлопал глазами. — Целитель тут? — повторил Каз, огибая мальчика и заходя в кособокую лачугу, которая явно собиралась упасть ему на голову. Малец наконец пришёл в себя: — Куда? Туда нельзя! — он отчаянно дёрнул Каза за руку, вцепился в перчатку, и тот с удивлением обернулся. — Целитель лечит маму. — Лечит? — бессмысленно переспросил Каз, останавливаясь. Мальчик робко кивнул, всё ещё не ослабляя хватку. Каз, поморщившись, освободил руку: — Зайди потихоньку и спроси у целителя, не может ли он выйти ко мне. Давай же! После окрика мальчик всё-таки зашевелился, он побежал в комнату, а Каз остался стоять в узкой прихожей. Как медленно текли секунды. Что там с Инеж? Не мешает ли ей Элис? Каз тёр руки друг о друга, жалея, что не взял трость. Нога тянула и болела, напоминая о давнем деле. Как же тогда всё было просто. Тогда он ещё не знал Инеж. Целитель показался в коридоре. Он вышел со свечёй, держал её перед собой и почти ткнул в лицо Казу. — Что случилось, молодой человек? — спросил целитель, который был совсем не стар. В неровном свете Каз окинул взглядом строгое, состоящее из угловатых линий лицо собеседника и сказал: — Я Каз Бреккер, — он давно привык к этой выдуманной фамилии. — Моя… жена заболела, и мне очень нужна ваша помощь. У меня есть деньги. В последний раз он пополнил свои запасы на пароме — там было полно простофиль. Каз ожидал, что целитель будет возражать, заявит, что никуда не пойдёт, но тот только вздохнул, провёл по волосам рукой и кивнул: — Хорошо. Потом целитель собрал свои вещи в небольшую сумку, и они не пошли, а скорее побежали, потому что Каз не мог медлить, а его высокий спутник — и как он только поместился в той лачуге — не отставал от него. По пути целитель задавал Казу вопросы о состоянии Инеж. Он отвечал настолько подробно, насколько мог и злился на себя: почему он не настоял на приходе целителя раньше? Надо было изловчиться и позвать кого-нибудь ещё в Нью-Ос Альте. Идиот. Бесполезный идиот. Они вбежали в гостиницу. Хозяин попытался что-то сказать целителю — они, видно, были знакомы, но Каз ему не позволил, потащил спутника наверх, к Инеж. Она перебралась на кровать и лежала, закутавшись во все найденные одеяла. Элис спала на кресле: что-то лепетала во сне и пускала слюни на обивку. Целитель почему-то сначала сделал шаг к ней, и Каз быстро указал ему на Инеж. — Туда-туда. Он и сам оказался около неё — Инеж лежала, закрыв глаза, кажется, спала. Нашёл руку — холодная, горячая? Сквозь перчатку Каз не мог понять. Может, стоит? Он засомневался и тут целитель отодвинул его, спросил: — Могу осмотреть? — Конечно. Каз отошёл и стал наблюдать за действиями целителя. Вот он коснулся рукой её лба, отодвинул в сторону одеяла, склонился над Инеж, видимо, прислушиваясь к её дыханию. Целитель кинул взгляд на Каза: — Что-то не так? Всё не так. — Нет-нет, продолжайте. Пришлось отойти к креслу, чтобы не мешать ему. Каз стал смотреть на Элис. Тёмно-каштановые волосы девочки были заплетены в маленькие косички, но теперь они совсем растрепались. Губки Элис смешно выпятила вперёд. Неужели когда-то раньше и где-то сейчас людям не приходилось прятать своих дочерей от секций и учителей? Инеж росла в таком мире — наверное, поэтому она была необыкновенной. Каз взглянул на целителя, который как раз подходил к нему. Лоб мужчины прорезали три глубокие морщины. — Мистер… — он помедлил. — Бреккер, — подсказал Каз. — Что с ней? Целитель изучал лицо Каза — что он там увидел? — Она так дорога вам, мистер Бреккер, — он указал рукой на Элис. — Это ведь не её дочь, только ваша. У вас нет детей? — Что с ней? Если целитель сейчас не ответит Казу, то тот просто вцепится ему в горло и не будет жалеть об этом. Целитель откашлялся, помолчал и только потом, когда непроизнесённые слова выбили из Каза всю душу, сказал: — У неё та самая болезнь, которую мы пока не можем толком диагностировать. Вы видите, что происходит в Нью-Фее, — он обвёл комнату рукой. — От неё нет лекарства, а у миссис Бреккер запущенная стадия. — Но… — У всех сейчас запущенная стадия, честно говоря. Целитель казался безумно уставшим. Он спросил: — Не возражаете? А потом сел прямо на пол. Казу было всё равно. Он дёрнул целителя за руку. — Вы должны вылечить её. — Я не знаю как. Каз бы ударил этого жалкого человека, выдающего себя за врачевателя, целителя, если бы от такого поступка Инеж стало легче. Каз подошёл к ней — каждый шаг скручивал его, лишал слов и дыхания, — сел на краешек кровати. — Инеж, — позвал он тихо. Она не откликалась. Лежала и даже во сне тряслась от холода. Надо было согреть её. Он подбежал к шкафу — нога не понимала, как важно делать всё быстро и пыталась помешать ему, — достал одеяло с самой верхней полки. Последнее. Наверное, Инеж не смогла до него дотянуться. Каз принёс одеяло на кровать и стал укрывать Инеж. — Инеж, Инеж, Инеж, — её имя распалось на череду звуков, он повторял каждый из них снова и снова. Она не отвечала и по-прежнему дрожала. — Инеж. — Мистер Бреккер, — целитель положил руку ему на плечо, и Каз тут же стряхнул его ладонь. — Вы не согреете её. Это что-то внутри, понимаете? — Уходите, — процедил Каз. — Если, если только… Он обернулся к целителю. — Если внутри, то мы можем… дать какую-нибудь настойку, и алкоголь ведь греет… Целитель покачал головой — Каз не знал, кто более жалок: он сам или этот человек. — Ничего не поможет, — сказал целитель, оставив настойки на столе. — Можете смешать их или попробовать поить её ими по очередности. Надеюсь, вы не заболеете, мистер Бреккер. Он снова кашлянул и наконец исчез за дверью, отказавшись взять с Каза деньги. Целитель выглядел опустошённым и несчастным, но шагал всё так же решительно и быстро. Каз никуда не двигался, он всё вглядывался в Инеж. Почему это случилось с ней? Почему не я?

***

Целитель сказал, что Инеж умрёт, но Каз всё равно надеялся. Инеж была не такой, как все. Она столько пережила, она не могла уйти вот так. Он твердил себе это следующие два дня, пока она лежала на кровати, накрытая одеялами, спрятанная в них. Каз не спал. Стоило ему задремать на секунду, как казалось — Инеж очнулась, зовёт его, ей нужна его помощь. Он вскакивал и видел, что ничего не изменилось. Всё та же дрожь, скручивавшая её тело, всё то же спокойное исхудавшее лицо. Элис крутилась рядом, цеплялась за брюки Каза, то и дело просила есть. Он заказывал ей что-нибудь, ставил тарелку перед крикливой девчонкой и в очередной раз приказывал замолчать. Элис кидала на него сердитые взгляды, а потом пыталась забраться на кровать к Инеж, и Каз сгонял её. — Уйди отсюда, брысь. Она сдавалась, уходила в уголок и там хныкала. Каз почти не слышал её, он ловил дыхание Инеж — всё более слабое. К концу второго дня он решился и, стянув перчатку, осторожно коснулся лба Инеж. Он испугал Каза — такой ледяной. Потом, всего через секунду, пришёл другой холод — трупный, далёкий, утягивающий Каза в подвал. Каз задыхался, он чудом не упал на Инеж. Запах разлагающегося тела пробирался в нос, обволакивал Каза. Запах прошлого. Каз лежал на самом краю кровати и не мог встать. Он не помнил, когда ел в последний раз, в голове стучало, а Инеж была такой холодной. Всё путалось. К нему тянул руки наполовину сгнивший Том, и отец читал проповедь в церкви, а потом из ниоткуда возникал Джорди и насиловал маму Каза, разрывая её одежду и похабно смеясь… Вдалеке стояла Инеж и звала Каза — снова и снова. Она повторяла слабым детским голосом: — Папа Каз, папа Каз… Он открыл сначала один глаз, потом второй. Кажется, Элис собиралась оторвать ему руку. Может, она была права. — Папа Каз, папа Каз, не умилай. Хотя бы ты не до…дожен умилать. Хотя бы я. Ты уверена, Элис? Он присел, а потом сполз с кровати и теперь смотрел на Элис. — Сулийцы верят, что после смерти их встретят духи предков. Думаешь это так, Элис? — Да. Вот как. Каз потрепал девочку по голове, а потом поспешно встал — едва снова не упав — и склонился к Инеж. Она не дышала.

***

Дни расплылись, сплелись, исчезли. Они с Элис шли всё дальше и дальше — к Нью-Тейду, к той самой границе купола. А, может, это и не Каз шёл с Элис, а кто-то другой. Кто-то другой хоронил Инеж на быстро разрастающемся кладбище в Нью-Фее, всё никак не мог закрыть крышку гроба, смотрел на неё и не понимал. Ничего не понимал. Кто-то другой убил слишком дотошного полицейского на подступах к Нью-Тейду. Он сделал это с наслаждением, потому что слишком долго сдерживался. Он убил того коренастого мужчину за всё сразу — за Джорди, хозяина гостиницы, целителя, за Каза Бреккера. Кто-то другой. Этот человек нёс на себе Элис, кормил её и изредка отвечал на её вопросы. Почти на все. Этот человек, кое-как заснув, просыпался и каждый день заново узнавал: Инеж больше нет. Гафа-Ритвельд-Бреккер. Где она? Может быть, это он в той гостинице беззвучно плакал, тряс её за плечи и гладил по волосам, и звал-звал-звал. А Каза не было. Каз не знал, где он, и будет ли он. Каз всё ждал Инеж, потому что она не могла его оставить, не могла так просто сдаться, уйти, исчезнуть, но она не появлялась даже во снах. Она и правда ушла, но он не мог поверить в это.

***

Казу пришлось приглядеться повнимательнее, чтобы увидеть границу купола, но он всё-таки заметил прозрачную стену. У земли она слегка синела. Интересно, нас не разорвёт во время перехода? Каз ждал, что тут будет застава, полицейские, другая охрана, но они никого не встретили. За куполом шумел лес, на стороне Каза задыхались чахлые кустарники. «Как тебе, Инеж?», — спросил Каз мысленно. Наверное, безумие, охватившее его однажды — в день встречи с ней или в день побега, — разрослось и поглотило его. Каз вроде бы снова был собой, но он уже не мог с уверенностью сказать, кто он. Сын своей матери. Наследник. Вор. Беглец. Предатель. Неженатый муж. Человек, не нашедший в себе силы, чтобы сказать Инеж правду. Я люблю тебя. Ты бы хотела это услышать? Купольное небо голубело, а то — за чертой — хмурилось. Элис, до того крутившаяся рядом, подбежала к кустам. Судя по звуку, упала, но почему-то не разрыдалась. Прогресс. Надо было подойти к ней, поднять, отряхнуть, объяснить, что сейчас они будут переходить границу. Или просто толкнуть вперёд и посмотреть — выживет ли она после пересечения купола. Каз подошёл к кустам. Почему это место не охраняли? На его карте были отмечены все точки, где границу стерегли, но пустот хватало. «А ты бы сам полез через купол, прекрасно зная, что за ним нет жизни, нет воздуха, что там есть только смерть?», — спросила Инеж в его голове. Каз на всякий случай огляделся и только потом шагнул вперёд. Тут впереди крикнула Элис: — Папа Каз, папа Каз! Ты где? Когда он раздвинул кусты, то обнаружил, что девочка звала его из-за черты. Значит, всё было правдой. Он верил в это — иначе бы не шёл сюда, — но сейчас, на мгновение, снова удивился так же, как тогда на кухне. Инеж, ты ведь так хотела оказаться здесь. Если он не уберёг Инеж, то должен был присмотреть хотя бы за Элис. Поэтому Каз велел ей ждать и стоять смирно, а потом широко открыл глаза и прошёл сквозь купол. Он думал, что стена завоет, что охрана всё-таки появится, но ничего не произошло. Мир плевать хотел на Каза Бреккера или Ритвельда — неважно. Причём любой мир — как свободный, так и окружённый куполом. Дальше карта заканчивалась, поэтому оставалось брести наугад, надеясь выйти к какому-нибудь из тех чудесных городов, о которых говорила Инеж. Каз вспомнил о заговорщиках, о Георге — пусть он и был раздражающим, но умер за Лесли. Встретились ли они после смерти? Церковь учила, что в загробном царстве каждого послушного человека ждёт тысяча жён. Каз не нуждался в тысяче, но если бы он встретил Инеж… Каз шёл по дороге среди деревьев, следил за Элис и вспоминал первые дни их с Инеж побега. Если бы они не скрылись от отца и Джорди, если бы Каз настоял на своём плане и, выждав, официально взял Инеж в жёны, спасло ли бы это её жизнь? Она бы меня возненавидела, но была бы жива. Утопая в своих мыслях, он отстранённо отмечал, что воздух за куполом был слаще, и от него немного кружилась голова, а деревья казались более сильными, здоровыми, крепкими. Инеж не говорила об этом. Забыла? Тут Каз услышал шорох — кажется, кто-то шёл им навстречу — и, быстро поймав Элис за грязнющее платье, притянул её к своим ногам. Девочка вроде поняла, что стоит насторожиться, и притихла. Она вцепилась в его брючину. Как он будет сражаться, если к его ноге буквально прирос ребёнок? Сражаться не пришлось. Каз заметил движение и увернулся от чего-то маленького, летящего прямо в него. Пуля или всё-таки нет? Он пригнулся, и в этот миг другой, точно такой же снаряд вонзился ему в шею. — Э… Он пытался позвать девочку, но не мог. Деревья слились с небом, а потом исчезли вовсе.

***

— Очухался? Странно — голос был женский, а слово, интонация — мужские. Каз скривился, а потом вспомнил всё за мгновение и едва не застонал. Сколько всего. Он открыл глаза и увидел над собой те же багряные листья. Повернул голову и встретился взглядом с женщиной в мужском костюме — слишком приталенном, обтягивающем из странной переливающейся серой ткани. Женщина сидела на камне, неприлично широко расставив ноги, но, кажется, её это совсем не беспокоило. «Её муж… точно, у неё может не быть мужа». Незнакомка казалась ему нереальной — вместо нормальных длинных волос у неё на голове был ёршик вульгарного фиолетового цвета, она только что сплюнула себе под ноги, к тому же в руке она держала сигарету. — Чего молчишь? Или под куполом теперь не учат калякать? Омерзительный тон. — Сбавь обороты. Женщина хохотнула, блеснув белыми зубами, а потом повернулась так, что Каз смог увидеть рубец на её щеке. — Ну-ну. Расскажи лучше, кто ты, что ты и зачем полез за купол. Мы нашли при тебе карту, но не помню, чтобы инфа о тебе поступала. Как ты связан с этим идиотским движением? Она добавила пару крепких слов, и Казу стало противно. Она слабо походила на женщину и даже на неженщину. — Почему он так морщится? Из-за спины грубиянки показалась еще одна женщина — она была в таком же костюме, но сидел он на ней как-то приятнее, мягче. Тёмно-русые волосы женщина уложила в косу, как иногда делала Инеж. В руке она, правда, держала что-то похожее на пистолет — только больше и сразу с двумя дулами, но оружие в её руках смотрелось не так уж плохо. Почти хорошо. Прежде чем пришедшая сказала что-то ещё, Каз спросил о важном: — Где Элис? Женщины переглянулись. — Я покормила её и оставила со Стефанией. Это буквально в двух шагах. Лу хотела поговорить с тобой отдельно, — сказала только что пришедшая женщина. Скорее — допросить. Та, которая очевидно звалась Лу, скривилась: — Зачем ты так сюсюкаешь с ним, Джен? Джен улыбнулась и села рядом с Казом на землю. — Не обижайся на Лу. Она, конечно, хамовата, но с ней можно иметь дело. Лу метнула на Джен быстрый взгляд, та повернулась к Казу. — Меня зовут Джен. Мы с Лу и Стефанией — жительницы Асхельфа и солдаты. Охраняем границу. Кажется, они играли в хорошего и плохого полицейского. Каз попытался незаметно прощупать карманы — конечно, эти женщины — солдаты — забрали все его ножи, да и трость прибрали к рукам. Поняли, что он не безобидный калека? В любом случае теперь они могли забавляться и задавать вопросы. Каз был не прочь ответить, главное понять — что можно говорить и как. Лу выругалась. Видно, хотела поторопить его. Она явно напрашивалась. Будь у Каза хоть какое-то оружие, он бы с удовольствием ей врезал, и плевать, что она вроде всё-таки женщина. Потом раздались чьи-то шаги, и Каз, обернувшись, замер. На секунду он лишился дыхания, все мысли исчезли. Там шла, шла… Нет, конечно, не Инеж. Она умерла. Умерла. Как она вообще могла умереть? Из-за деревьев показалась сулийка — тонкая, облачённая в такой же костюм, что у Лу и Джен, но с синими звёздами на плечах. Каз пригляделся и обозвал себя идиотом: сулийка была гораздо старше Инеж, на лице её уже обозначились морщины. При виде сулийки Лу приняла более приличную позу — поставила ногу к ноге, но курить не бросила. Джен слегка поклонилась. Сулийка улыбнулась: — Бросьте-бросьте. Так пока я проведывала наших вы нашли кого-то интересного? Она подошла к Казу — быстро и легко. «Не думай, не вспоминай, не сравнивай сейчас», — велел себе Каз, пытаясь сосредоточиться на другом: там, за куполом, сулийцы поддерживали связь друг с другом. Некоторые даже были в курсе судьбы своих дочерей. Могла ли эта женщина знать родителей Инеж? Его гордая сулийка была уверена, что её мать убили, но, кажется, она не знала наверняка. Она бы точно спросила. Каз изучил взглядом усталое лицо стоявшей перед ним женщины и решился: — Здравствуйте. Меня зовут Каз Бреккер… — Вот нам свезло: он раскрыл своё имя, — скверно сострила Лу, но никто не улыбнулся её шутке. Каз продолжил: — Я пришёл из-за купола, и ничего не затеваю, — «По крайней мере, пока», — и обещаю ответить на ваши вопросы, но, — он обращался только к сулийке. — Есть кое-что важное, о чём мне нужно узнать. Вы когда-нибудь слышали о семье по фамилии Гафа? Сулийка вздрогнула. Её глаза расширились. Она знала? — Гафа, — повторила она. — Акробаты? Каз кивнул и добавил, хотя это далось ему с трудом: — У них ещё была дочь Инеж. Сулийка спросила взволнованно: — Ты знаешь Инеж? Где она? Что… Она осеклась, и в её глубоких чёрных глазах Каз прочитал: «Я всё поняла. Скажи мне, что это неправда». Каз проглотил комок, собравшийся в горле. Сейчас он скажет это, произнесёт так, будто ничего нет страшного в правде, будто их Безымянная планета продолжает крутиться. — Инеж… — «Кем она ему приходилась? Почему всё так сложно?», — была моей женой… в каком-то смысле. И она умерла.

***

Сулийку звали Марта, и она хорошо знала родителей Инеж. Марта расспросила Каза, и он рассказал ей почти всё о своём путешествии с Инеж, а потом стал слушать сам. — Я обожала их выступления. Пару раз видела и Инеж на канате — ужасно боялась за неё, — вспомнила Марта и улыбнулась, но Каз не смог ей ответить. Он сидел и автоматически запоминал то, что, наверняка, хотела бы узнать Инеж. Это бы ранило её, но Инеж бы справилась с правдой. Она всегда справлялась. Её мама выжила в ту ночь и с помощью Марты пыталась найти свою дочь, но всё было тщетно. Марта отвела взгляд, когда говорила об этом, Лу сплюнула на и без того захарканную землю вокруг своего валуна. В итоге через год мама Инеж, — Ада — измученная, но не отчаявшаяся («Она всё повторяла мне: «Они не убивают девочек, они там нужны, Инеж должна быть жива»), заболела и умерла. — Почему ей не помогли? — спросил Каз. — Всем тут безразлично, что ваших дочерей похищают и отдают за купол. Он не спрашивал, скорее утверждал. Он ещё не решил, какой мир хуже — его родной или этот. Лу скривилась: — Говори проще — подкладывают под мужиков, чтобы они рожали им без остановки. Каз промолчал, он смотрел на Марту. Они с Джен теперь сидели рядом и выглядели одинаково печальными, а Лу злилась и, встав с валуна, то и дело пинала дерево. — Это сложно, — наконец сказала Джен. Марта смерила её сердитым взглядом, но потом кивнула: — Да, сложно. Ты ведь уже знаешь о разных кораблях? Каз кивнул. — А Инеж говорила, что наши корабли были оснащены куда лучше? Наши предки взяли с собой как можно больше разработок, чертежей. Мы подозреваем, что они понимали, чего добиваются фанатики, почему они изучают эту планету… — Изучают планету? — Да. Ты ведь не думаешь, что бог вывел их к ней во время скитаний? Каз уже не знал, что думать и во что верить. — Не знаю, кто нашёл Гастольф первым, — продолжила Марта. — В любом случае наши предки были готовы к катастрофе и спасли всех и всё, что могли. Очевидно, предки Каза не отличались такой предусмотрительностью. И Гастольф… вот как здесь зовут Безымянную. — Но кораблей у них было меньше, — продолжала Марта. — К тому же, если судить по дневникам, они всё-таки узнали о готовящейся катастрофе недостаточно быстро. Они спасли всех, кого могли, — повторилась она. — Но под куполом оказалось больше людей. Марта так смотрела за спину Каза, точно там и происходили все эти небывалые события. — Нас и сейчас больше, верно? — заметил Каз. — Да, но у вас меньше женщин, меньше девочек, и в моменты, когда их не хватает, вы приходите к нам. И наше правительство, — тут все три женщины сморщились почти одинаково. — Считает, что лучше не доводить дело до серьёзных конфликтов. Конечно, у нас есть технологии, но их далеко не так много и они совсем не так убийственны, как принято считать. Я знаю — мои сестра и брат входят в Совет. Каз провёл пальцами в привычной перчатке по земле. Что бы сказала Инеж, если бы услышала всё это? Что бы почувствовала, если бы поняла — ей пожертвовали, не желая развязывать «серьёзные конфликты»? В Казе поднималась ледяная, холодящая изнутри ярость. Он пока не знал, как её применить. Женщины говорили ещё — в основном Марта и Джен. Они рассказывали о своей стране, состоящей из нескольких крупных городов, в которых действительно были те самые удивительно высокие дома («Ты скоро их увидишь, Каз»), а по улицам ездили не повозки с лошадьми, о переселенцах, отважившихся поехать на другой континент («Они основали там колонию, говорят, что им хорошо, но всё-таки это пока довольно дикое место»), о мелочах. Лу вставляла комментарии и всё время ругала мир под куполом, досталось и заговорщикам. — Я как-то вела с ними дела, — сказала Лу. — Они сумасшедшие. Они, например, думают, будто женщинам будет лучше, если их начнут выдавать замуж насильно не после первых месячных, а хотя бы лет в семнадцать. Да какая разница? Попробовал бы кто-то отдать замуж меня. — На тебя бы никто не позарился, — заметил Каз. «Но ты бы всё равно досталась какому-нибудь несчастному в порядке очереди», — добавил он про себя, на секунду представив, что Джорди привёл бы в их дом Лу, а не Инеж. Эта шутка должна была рассмешить его, но настроение только стало ещё хуже. Лу, видимо, припомнила услышанное от него: — А ты бы не задирался, церковный воришка. У Каза не было сил препираться с ней. Он так устал. Он оказался за куполом, перешёл границу, он вроде бы даже что-то узнал, но не чувствовал радости. Не чувствовал лёгкости. «Тебе бы всё это не понравилось, Инеж, но ты ведь просто обязана была услышать, понять… Почему ты, а не я?» Когда Джен ушла, чтобы проведать Элис и потом привести её к нему, а Лу по заданию Марты отправилась связаться со штабом, сулийка спросила Каза: — Так, за куполом опять эпидемия? Каз кивнул. «Не думай о тех днях на постоялом дворе. Не вспоминай… какой же она была холодной, почему мне не удалось согреть её?» Марта кашлянула. — Каз, ты ведь знаешь, почему случилась эпидемия? В своём вопросе она подчеркнула каждое слово, а потом стала сверлить Каза взглядом. Он старался уловить её намёк, перебирал их разговор с Мартой, вспоминал то, что знал об эпидемиях. Они приходили раз в пятнадцать-двадцать лет и уносили с собой сотни, а то и тысячи жизней, а потом внезапно исчезали, точно их и не было никогда. Так говорили учителя в школе, тоже как-то рассказывал отец. Болезни напоминали тучи, всегда появлявшиеся в самый неожиданный момент, прорывавшиеся дождём и растворявшиеся без следа. Тучи… тучи. А что если? Мысль возникла, разрослась в уверенность, и Каз удивился только тому, что не сообразил раньше. Это ведь было так очевидно, так отвратительно просто. — Купол, — тихо сказал он. Он почти хотел, чтобы Марта не кивала, но она подтвердила его догадку мягким движением головы. Предки Каза мало что взяли с собой из достижений цивилизации. По словам Марты, те люди считали, что технологии развратили человечество и стремились опроститься, но они — как мило с их стороны — не побрезговали кораблями и куполом, явно изготовлённым заранее. Каз сжал руки в кулаки. — Я могу пройтись? — спросил он. Ему не хотелось сражаться с Мартой за возможность хотя бы на несколько минут остаться в одиночестве — эта сулийка нравилась ему, — и всё же Каз не знал точно свой нынешний статус. Считают ли они его пленным? Что будет с ним и Элис дальше? Каз пообещал себе позаботиться об этом чуть позже. Всё равно он не сбежит от вооружённых солдат. Да и куда ему идти? — Да, — кивнула Марта, потом она указала рукой направо. — Там небольшое озерцо. Мне нравится там думать. Мне в последнее время не нравится думать, но приходится. — Спасибо. Каз пошёл к озерцу и действительно увидел его, разлившееся среди деревьев, очень маленькое. Они с Джорди играли в таком, когда были совсем детьми. Мама Каза потом вытирала ему голову полотенцем, ласково вела по волосам и что-то шептала. Каз едва не улыбнулся, но потом вспомнил, чем это закончилось — мама отказалась ухаживать за Джорди, и тот наябедничал отцу… Нет, Каз больше не хотел вспоминать. Он стоял у озерца, скользил взглядом по сероватой водной глади. В ней отражалось темнеющее небо, из-за ветра картинка слегка подрагивала. Дрожь. Каз обещал себе не вспоминать, но снова видел трясущуюся от холода Инеж. Так, её смерть была частью плана, составленного скрывающими свои лица главами Единой Церкви, которым Каз — какая гадость — одно время даже служил. Они убили её, потому что… Легко. Это легко. Голос отца — Каз иногда жалел, что не спросил у него, как же он пошёл по своему пути, как начал сотрудничать с церковью — зазвучал в его голове, заглушая тихое болезненное дыхание Инеж. «Удобно контролировать определённое количество людей, разве нет? Удобно твердить, что людей недостаточно и наказывать непослушных, лишая их возможности взять жену. И чтобы всё удалось, нужно проводить чистки, разве неясно, Каз? И почему ты раньше не догадался, ты ведь мой любимый сын». Любимый? Это вряд ли. Каз отогнал от себя мысли об отце и Джорди. С ними жил другой Каз — тот, что носил фамилию Ритвельд, и зачем-то привёл Инеж к алтарю. Каз Бреккер не хотел иметь с ним ничего общего. Ветер разошёлся, швырнул Казу в лицо охапку жёлтых листьев. И хорошо. Он вдохнул сладкий пьянящий воздух — тот, которым так хотела дышать Инеж. Он не спас её, он не понял, он был бессильным, маленьким и глупым, но он знал, чем займётся дальше, чего добьётся, куда пойдёт. Ему будут нужны люди, всё потерявшие и отчаявшиеся, но готовые бороться, готовые мстить. Каз найдёт их, вытащит, где бы эти бойцы не прятались, а потом вернётся под купол и не оставит там камня на камне. Они заплатят. Обязательно заплатят. — Папа Каз! Он обернулся — к нему бежала Элис. За ней шли очень высокая женщина, которую Каз не видел раньше — Стефания? — и Джен. Каз не успел сам подойти к Элис — надо было взять свою трость, — девочка уткнулась ему в ноги, как делала это обычно, прошептала возбуждённо: — Ты как? Каз наклонился к ней. Элис хлопала своими слишком длинными ресницами, обрамлявшими большие наивные глаза. Он знал — девочка тоже скучала по Инеж. И не только по ней. — Лучше, чем могло быть, — признался он. — А ты? — Как ты. Значит, ужасно, но терпимо. Бывает. К ним приблизились женщины. Джен выступила вперёд: — Нам нужно выезжать. Перед въездом в город тебе нужно пройти опрос, его проведут в штабе. Элис меньше трёх лет, так что она может проехать в Асхельф сразу. Мы позаботимся о ней. — Хорошо, — Каз погладил девочку по голове, стараясь делать это так же, как Инеж. — Ты можешь не забирать её, — добавила Стефания. — Мне всё объяснили, а моя мама содержит дом… Дом для девочек? Это ещё что такое? Каз не стал спрашивать, вместо этого ответил: — Я заберу её, — потом он снова наклонился к Элис. — Или ты хочешь, чтобы я тебя оставил? В этом доме, наверное, неплохо. — Это лучший дом для сирот, — вставила Стефания, скрестив руки на груди. Элис обхватила ноги Каза. — Я с тобой. С тобой, папа Каз. Вот как. Не стоило забирать Элис. Она была вредной, плаксивой девчонкой, вечно норовящей помешать Казу и испортить всё дело, а он ничего не смыслил в воспитании детей. Но Инеж бы не оставила её, не простила бы Каза, если бы он отодрал девчонку от своей ноги и вышвырнул прочь. Да и, по правде говоря, он не хотел этого. Каз кивнул Стефании и Джен: — Позаботитесь о ней, пока меня будут допрашивать, а потом я приду. Женщины переглянулись, Стефания хотела возразить, но всё-таки промолчала. Каз сдержал торжествующую ухмылку и прежде чем уйти обернулся к озеру — водная гладь качалась, по ней шла худенькая сулийка в длинном белом платье. Она улыбалась Казу. Тот моргнул, и видение исчезло. Исчезло, чтобы срастись с Казом, захватить его. «Я отомщу за тебя, Инеж. И, может, сулийские духи расскажут тебе об этом».