Хаос: Наследник Ведьмы

      Я с трудом разлепляю глаза, пробуждаясь от тяжелой дремы.       Как раз в тот момент, когда мои словно бы налитые свинцом веки поднимаются, на стол передо мной с глухим стуком опускается миска с овсяной кашей. Поднимающийся от нее горячий дымок касается моего лица, сладкий приятный запах проникает в легкие с новым вдохом. Невольная улыбка искажает мои искусанные в кровь губы. Приятно на запах, на вид и на вкус.       — Как ты и просил, без орешков. — Лорел широко улыбается, не настойчиво нависая надо мной в ожидании похвалы. Он светится счастьем с самого утра, волшебник чертов.       — Спасибо. — ну, а я на слова сейчас как никогда скуп. Мозги еще толком не работают. Некультурный широкий зевок едва удается сдержать.       Но Лорелу хватает и этого неприлично короткого слова. Он растягивает губы в широкой улыбке. Глаза у него так и сверкают, но вместо того, чтобы стоять у меня над душой, он возвращается к готовке. Прежде чем пихнуть в рот первую ложку приятно пахнущей медом каши, я искоса наблюдаю за коротким, но однозначно насыщенным путешествием моего нынешнего соседа по дому от стола до плиты. Летящей походки у него как всегда не получается. Он не был бы собой, если бы не запнулся о ножку стола, не стукнулся бы рукой о столешницу и не посмеялся бы над собственной неуклюжестью. В первый день нашего соседства меня это напрягло. Сейчас уже стало привычным и даже обыденным.       Со смерти бабушки прошло чуть больше года. Приличный срок для четырнадцатилетнего подростка. Теперь мне уже пятнадцать, и вот уже как три месяца я живу в небольшом домике на окраине северного кладбища Сван Вейли, вместе с местным могильщиком Лорелом Грехемом.        Мы познакомились с ним… Крайне необычно, что тут еще можно сказать. В тот день я ночевал на могиле бабушки. Вечером я сбежал из дома — отец снова поднял на меня руку, на этот раз за то, что я получил тройку за контрольную по физике и за то, что опять писал домашку левой рукой. Скула ныла немыслимо. Идти мне было некуда. У всех моих друзей проблемы были похлеще, чем деспотичные родители, помешавшиеся на невозможном идеале ребенка. У Гейла в тот вечер, к примеру, батя обторчался и притащил домой дружков, а у Коста мамаша опять была занята «работой». Выбор был невелик — ночевать под мостом, подравшись за место у костерка с местными бомжами, которые меня, мягко говоря, недолюбливали, искать место в городе, рискуя нарваться на копов и быть возвращенным к родителям или идти к бабушке на могилку. В общем, в любом случае ночевать мне на улице. Конечно, если бы в тот вечер новенький могильщик Лорел Грехем не решил перед концом смены поухаживать за последними пристанищами усопших. Рядом с небольшой могилой бабушки как раз оказалась еще одна, полузаброшенная и напрочь заросшая травой. Кажется, похороненную там звали Лорой Янси. В общем, эта Лора Янси спасла меня от ночевки на голой земле в январе в одной толстовке и спортивных штанах с кедами.       Он там меня и нашел — у мраморного постамента креста, свернувшегося калачиком и шмыгающего носом от обиды, злобы и холода. Уж не знаю, чем я ему так приглянулся — он всегда говорил, что ему меня жаль стало, но я понимал, что за этим крылось что-то еще. В подробности, правда, не вдавался. Я был рад и тому, что он на меня посмотрел.       Он сначала шутил и посмеивался, угрожая позвонить родителям, но, приметив огроменный синяк на скуле, видно, понял, что я не от хорошей жизни тусуюсь ночью на кладбище. В общем, меня пригласили на чашечку чая. Я согласился — все лучше, чем ночевка на голом камне в сорок два градуса по Фаренгейту с возможностью к утру отморозить почки к херам. Серьезно, я готов был ему задницу подставить, только бы он дал мне переночевать в тепле, а не заставил с позором вернуться к родителям. Но Лорел оказался порядочным человеком — действительно напоил меня чаем, дал сменную одежду, разговорил. Я не стал ему выкладывать все и сразу, конечно же. Просто сказал, что попал в переплет и завтра уже уйду.       Как видно теперь, не ушел.       — Как на вкус? — он садится напротив меня со второй тарелкой, не отрывая пристального взгляда чуть прищуренных, темных янтарно-карих глаз от моего лица.       — Меда многовато, но мне нравится. — Не скажу же я ему, что его овсянка — единственная, которую я в своей жизни ем с таким удовольствием. Меня от овсянки обычно вообще блевать тянет — спасибо, мама, овсянка, прошедшая через мое горло и вернувшаяся обратно до сих пор вызывает у меня отвращение к этой еде. Но только не у Лорела. Его овсянка — лучшее, что случалось с овсяными хлопьями за все время существования каши.       — Значит, в следующий раз надо ложку класть, а не две, понятно… — он шумно бурчит себе под нос, активно шевеля верхней губой, которая нависает над нижней. Очередная порция каши встает поперек горла, но я быстро ее проглатываю. Черта отцовского хищного лица на острочертном, скуластом, смуглом лице моего спасителя до сих пор заставляет внутренне содрогаться, но уже не так, как раньше.       Ну, он меня приютил, скажем так. Я сначала не поверил. Думал, он от меня чего-то потребует. Но вместо этого он сказал, что очень устал от одиночества. Жены у него не было, детей тоже, друзей он в городе не завел да и не заведет при всей «любви» горожан к добродушным могильщикам. Попивая ромашковый чай, он рассказал мне, что очень одинок и хочет просто найти сожителя, чтобы не чувствовать себя так плохо без человеческого общения и присутствия. Мое бедственное положение отказаться не позволило. К тому же, у него был замечательный чай и не менее вкусная каша. А еще — красивое лицо и добрая душа, которые и заинтересовали меня в нем. Увы, но не его во мне.       Так я сбежал из дома под крыло местного могильщика. Господь, кто бы слышал, не поверил. Да и не верили. Друзья на меня по первости так косились, будто я ему всего себя с потрохами продал. Но, когда они поняли, что Лорел безобиден (и когда я это понял), все устаканилось. Так и жили — я наведывался к родителям, отчитываясь им о том, что живу с Гейлом и к ним не вернусь, а они и не требовали, считая, что в доме наркомана и работницы местной обувной фабрики я долго не продержусь и приползу к ним на коленях, умоляя принять меня на всех их требованиях. Ха-ха. Не дождутся.       — Хочешь, я тебя сегодня в школу подброшу? — Лорел лениво откладывает ложку с приглушенным стуком, левой узкой ладонью подпирает голову и тонкими пальцами зарывается в темно-каштановые растрепанные волосы. Короткие прядки топорщатся во все стороны, как иголки, добавляя его и без того умилительно-доброму образу потешности. Как герой детского мультика, ей Богу.       — Не, я сам доберусь. — Ему не стоит знать, что в школу я хожу набегами, раз в неделю, чтобы не столкнуться там с несущими свой конвой угрюмый родителями. — А ты собираешься в город?       — Да, до работы еще два часа, и за это время я планирую совершить набег на продуктовый, закупиться на неделю. Есть какие-то пожелания? — до сих пор диву даюсь, что в доме могильщика меня кормят, еще и пожелания спрашивают. Меня даже родители кормили только тем, чем сами хотели питаться, даже если я не любил мерзкую полужидкую и пересоленную мамину овсянку и тошнотворно-жирные и безумно острые папины рыбные блюда.       — Я бы не отказался, если бы ты купил мне пудинг. И сигареты, а то мои вчера закончились. — я мог бы стрельнуть сигарет у него. Но его были настолько крепкими, что меня с одной затяжки уносило в мир тошноты и покачиваний.       — Пудинг и сигареты, заказ принят! — он шутливо отдает честь, а затем тихо смеется. Смех у него приятный, заразительный — звонкий, как и его голос, чистый, задорный. Он вообще на могильщика мало похож был — скорее уж на актера какого. У могильщиков нет такого приятного добродушного голоса и яркой улыбки, а я их со смерти бабушки всех перевидал, что у нас в городе были.       — Спасибо, что заботишься обо мне. — я наблюдаю, как он обломанными ногтями почесывает крупную плоскую родинку на скуле и хмурит широкие темные брови, натыкаясь пальцами на колкую щетину. Впрочем, услышав мои слова, он бросает свое занятие и снова вперивает взгляд в мое лицо.       Я буквально чувствую, как по моим щекам расползается жар, а брови невольно подрагивают. Одним судорожным неаккуратным движением я нервно заправляю за большущее ухо и без того слишком прилизанную черную прядку. Я не люблю, когда на меня смотрят так… Добродушно и тепло. Особенно те, в ком я так или иначе заинтересован. Это смущает.       — Да ладно тебе! Считай, что я твой ангел-хранитель! — ангел, который позволяет мне курить и прогуливать школу. Самый лучший хранитель.       — И все же… — я медленно поднимаюсь из-за стола, чувствуя, как скованные сном мышцы напрягаются.       — О, нет-нет, я сам все соберу! Иди, переодевайся. — он останавливает мою ручонку своей прямо перед тем, как я поднимаю опустевшую тарелку со стола. Мозолистые пальцы слегка касаются запястья, а я только отмечаю, насколько его рука больше моей. Блин, несправедливо.       — Ну уж нет. Дай хоть так помогу, а то что я, как балласт на шее сижу даже в самых простейших делах. — я сбрасываю его ладонь со своего костлявого запястья и все же подхватываю тарелку.       Обходя стол, я нацеливаюсь строго на мойку. Кухня маленькая, большую ее часть занимают стол и два стула, потому, чтобы добраться до цели, надо иметь некоторую ловкость и тонкость. Я этим обладаю — мои ножки-спички и ручки-веточки в купе с узкой грудью и плечами легко входят в небольшой проем между столешницей и столом. Лорелу труднее — он выше, шире, крепче. Хоть когда-то от моей подростковой миниатюрности есть толк, ура.       Просто оставить миску в мойке я не решаюсь — совесть и благодарность по отношению к спасителю не позволяют. Когда совесть грызет, надо делать. Поэтому я хватаю миску и начинаю ее мыть. Лорел за моей спиной что-то бурчит, и я слышу, как он ногтем начинает колупать отваливающиеся куски белой краски, обнажающие штукатурку и герметик, которым залиты пробелы в рассохшейся раме окна. Верный признак того, что он стесняется, но противиться не решится. За три месяца я успел узнать о нем совсем немного в плане истории его жизни, но очень много — в плане привычек и особенностей характера.       Усмехнувшись, я сначала подтягиваю опять упавшую с плеча белую футболку Лорела, и только после принимаюсь за мытье миски. Все та же совесть не позволяет работать абы как. Потому я не останавливаюсь до тех пор, пока в стеклянном бочке миски не начинаю видеть свое отражение. И, Боже, у меня что, реально такие синяки под глазами? Надо больше спать, надо больше спать. А еще — чаще обрабатывать лицо, потому что прыщи у меня вылезают даже над верхней губой, что уж говорить про нос и лоб. Ну к черту это дело, надо заканчивать с мытьем посуды.       Оттряхнув миску от воды и протерев висящим рядом белым вафельным полотенцем, я лезу в шкафчик с посудой. Петли громко скрипят, отчего я морщусь. Я ставлю миску рядом с тарелками на нижнюю полочку, радуясь, что не придется вставать на цыпочки. Будь это кружка, я был бы вынужден сделать это, чтобы дотянуться до второй полки.       — Ну, вот теперь можно и пойти одеваться. — закрыв шкафчик, я легко разворачиваюсь, проскользив по полу на самых носочках.       Уходя с кухни, я чувствую на своей спине пристальный взгляд Лорела. Вот к чему к чему, а к этому я привыкнуть так и не смог. Потому, неестественно выпрямив всегда ссутуленную спину и вжав голову в плечи, я спешно выскользнул прочь из кухни.       Коридор встретил меня приятной прохладой, веющей из открытого окна чуть дальше. Шторка от майского ветра так развевалась, что протягивалась вуалью почти до самой двери в комнату Лорела. Я закатил глаза. Грехем был старше меня на двадцать лет, но это не мешало ему быть невнимательным и неосторожным. Подойдя к окну, я поднырнул под шторку. Холодный ветер пробрал до костей, я поежился, обхватывая голые тонкие плечи ладонями. Ну и холодрыга на улице. Серое небо низко нависло над миром, тучи так густо по нему стелились, что даже свет солнца едва пробивался сквозь их покров. Вертел я такой ласковый май на том, что ниже пояса. Впрочем, я здесь не за этим. Опустив взгляд на подоконник, я тяжело вздыхаю. Ну конечно. Закрепки на шторы все еще лежат здесь и шифоновая лента между двумя магнитами так и вьется на ветру кругалями.       — Лорел! — я хватаю слегка тяжелые штуки только для того, чтобы мастерски закрепить их на шторы. Естественно, предварительно уняв хаотичное движение тонкой ткани и собрав ее так, чтобы не мешала. — Кому я говорил — цепляй шторы, перед тем, как открываешь окно! — и здесь я имею права ругаться. Я на эту хрень свои последние карманные потратил, лишь бы жить удобней стало.       — Прости! — но он так и отговаривался вот уже как месяц, снова и снова забывая закреплять шторы.       Бог с тобой, спаситель мой. Мне надо в комнату.       А новым домом мне служит небольшая комнатушка в конце коридора, прямо рядом с санузлом. Когда-то это была кладовка. Но Лорелу такая комната не пригодилась, потому он позволил мне поселиться в ней. Не стану и говорить, что это была «та самая комната из подростковых сериалов». Это была не она, однозначно. Бежевые обои, бетонный пол, на котором я расстелил свой потрепанный жизнью голубой коврик. По правую руку — кое-как застеленная кровать-раскладушка. По левую — платяной шкаф с моими не существенными пожитками и рабочий стол с подставкой под канцелярию. Вот и вся моя обитель, не считая распиханной куда попало мелочевки.       Не очень весомо, но мне нравилось. Здесь все было близко, на расстоянии вытянутой руки. Эта комната была совершенно не похожа на мою в родительском доме — огромную, обставленную всяким бесполезным дерьмом, но все равно пустую и холодную. Я вечно могу любоваться на это творение рук своих, но лучше бы мне сейчас уйти, пока Лорел не решил все же подбросить меня в школу.       Футболка и серые спортивки летят на незаправленную кровать, я же, сверкая голой задницей, подхожу к шкафу.       Сегодня я хочу надеть свободную футболку и зауженные джинсы. На первой есть принт с черепом, на вторых — множество карманов. Самое оно для еще одного дня, проведенного в тусовках по улицам нашего далеко не приличного городка. Поверх обязательно надо накинуть кожанку, иначе на таком ветру я быстро смерзнусь. О, а еще крестик, обязательно крестик. И нет, я не верующий. Просто этот простенький крестик на серебряной цепочке — мое наследство от бабушки. Я снимаю его только на ночь, пряча под ворохом одежды. Только он у меня и остался от бабушки после того, как родители продали всю ее недвижимость, чтобы я не дай Бог с восемнадцатилетием не смог сбежать от них туда. Ублюдки, кое-что вы проглядели. К черту память о них, я не хочу с утра пораньше злиться.       Ну, вот мой ежедневный образ неблагополучного подростка готов. Я заглядываю в висящее на двери шкафа зеркало и кривенько ухмыляюсь своему отражению. Ага, самое оно. Ну, почти.       Я посильнее растрепываю прилизанные волосы резкими и неаккуратными движениями ладоней. Зачесав длинную челку на левую сторону, я открыл миру правый выбритый висок, но скрыл чуть подбритый левый. Сама челка легла неровно, волоски магнитились и стояли дыбом, но мне именно этого и было надо. Вот теперь я похож на себя, да.       Ой, нет, чуть не забыл! Из самой нижней полки шкафа я торопливо вытягиваю шкатулку с украшениями. Ну, как с украшениями. С серьгами. Мои проколотые уши просят нацепить на них что-нибудь броское. Вот, теперь точно готов. Мрачный и с таким взглядом серо-голубых глаз, будто реально иду убивать. К черту линзы, с грозным прищуром я выгляжу куда круче и угрожающе.       Из под рабочего стола я достаю свой рюкзак, который выглядит как школьный, но на самом деле набит вовсе не учебниками, и выхожу в коридор.       — Все, я ушел! — по заведенной утренней традиции я кричу это Лорелу после того, как натягиваю на ноги свои потертые кеды, а на спину закидываю черный рюкзак.       — Удачи тебе! — прости, мой наивный спаситель. Знал бы ты, чем я занимаюсь вместо школы — давно бы выпер.       Тяжелая металлическая дверь закрывается за мной медленно, протяжно скрипя всеми своими составными частями. Но, как только она отделяет меня от Лорела, я могу позволить себе усмешку. Ну, мир, готовься, Мортем Ирвинг вышел на охоту!       Правда, для того, чтобы на нее выйти, я должен для начала добраться до города. Не оглядываясь на небольшой домик доброго могильщика, я по широкой плиточной дорожке выхожу за кованый забор, а оттуда спешу через растущие по обе стороны кусты сирени к повороту, за которым — дорожка к громаде магазина ритуальных услуг. Ну, как громаде… Опять же, один этаж да кусты вокруг. Но он больше домика Лорела, да. Как минимум, в нем есть одна огромная комната, в которой мистер Нейт изготавливает свои гробы. А так — не сильно-то магазин отличается от дома могильщика. Те же стены из камня, покрытые толстенным слоем штукатурки и выкрашенные в грязно-желтый, те же окна, только основательно зарешеченные во избежание краж. Дорожка до ворот кладбища как раз проходит мимо одного из этих окон. Я туда каждое утро заглядываю — оттуда на меня своим любопытным взглядом желтых глаз всегда смотрит местный талисман, черный котик Пуфик.       Сегодня он, естественно, все еще здесь. Я вижу его за решетками — он приложил лапу к окну и машет длинным хвостом из стороны в сторону. Невольно я улыбаюсь, пробегая мимо. Заряд хорошего настроения на весь день обеспечен, что уж тут говорить. Пуфик вообще чудо-кот. Ласковый мурлыка так и вился вокруг меня, когда я впервые с ним увиделся, и я не мог отказать себе в желании погладить его. С тех пор каждый раз, когда я захожу к Лорелу в магазин, Пуфик требует от меня ласки и объятий. И всегда их получает, потому что я очень и очень люблю животных, особенно таких милых пушистых котов.       Перед тем, как пойти на выход, я заворачиваю на небольшую полянку перед магазином. Там, напротив дверей в обитель ритуальных услуг, стоит бочка с водой и находится закрытый ящик с инвентарем. Инвентарь мне не нужен, а вот вода — очень. Я не буду ее пить, ни за что, она ржавая и грязная, да и вообще, хрен знает что в этой бочке есть. Вода мне нужна для химических опытов Гейла. Он каждый раз с ней магию творит, и постоянно разную. То взрыв какой, то кислоту, то еще чего. Не удивлюсь, если когда-нибудь он этой чудесной водичкой кого убьет. Но пока не убьет, пусть тешится. Нам это на руку — недоброжелателей его творения отгоняют только так.       Пока я набираю в литровую бутыль, вытащенную из рюкзака, воду, ветер успевает меня порядком потрепать. Холод пробирает до самых костей даже сквозь кожанку, и я было подумываю вернуться за толстовкой. Но, подумав о том, что Лорел тогда точно повезет меня в школу, передумываю и, зябко поеживаясь, прислушиваюсь к шороху листвы. Даже хорошо, что кладбищенская дорожка отделена от дорожки до черного хода и дома Лорела непроницаемой стеной колючего кустарника и калиткой. Другого пути нет. Потому там нет наплыва горестных родственников и их любопытных спиногрызов. Можно спокойно отдыхать, насколько это вообще возможно на кладбище.       О, а вот и вода набралась! Теперь точно можно идти. С полянки я выхожу на основную кладбищенскую дорожку, снова плиточную, и в считанные секунды добираюсь до ворот.       Очевидно, Лорел или мистер Нейт уже успели открыть их. Это хорошо, не придется возвращаться к магазину и стучаться в мастерскую к гробовщику. Я спускаюсь с небольшого холма, на котором и находится кладбище, и оказываюсь у дороги. Что ж, автобусы еще не ездят сюда, до города тридцать минут размеренного шага по обочине дороги, через густые сосновые леса.       Мне, честно признаться, только в радость!

***

      В город я добрался ближе к девяти. Я специально шел по узкой полосе обочины как можно медленнее, наслаждаясь почти полным отсутствием машин на совершенно не популярной и очень старой дороге. Дышал свежим лесным воздухом и просто всячески расслаблялся. Вокруг меня шелестели ветви сосен и пели пташки, в воздухе пахло хвоей и влагой, а жизнь обретала наконец светлые краски. Не париться о школе, об обязанностях, о времени — вот он, мой рай. Медленно прогуливаться по живописным лесным просторам, поднимать глаза к серому, но все еще прекрасному небу — ну разве это не счастье? Единственным недостатком сегодняшнего утра было разве что-то, что каждый раз, когда по лесу эхом разносился рев мотора машины, мне приходилось спешно нырять под защиту сосен и кустов, боясь попасться на глаза Лорелу. Впрочем, уже через минут двадцать моего пути его старенькая черная тойота проехала мимо и скрылась за поворотом, облегчив мне дальнейший путь и позволив расслабленно выдохнуть. Дальше я шел уже без всякого волнения, пиная камушки под ногами, загребая мысками кроссовок мелкий песок и землю и напевая себе под нос незамысловатые мелодии.       В общем, добрался я до города. Как только закончился сосновый лес и пошли первые, пока еще частные небольшие участки района Лэмстед, я достал из кармана куртки свой старенький телефон-раскладушку с потертой кнопкой восклицательного знака и треснутым экраном и сбросил Гейлу короткое сообщение «Я в городе». Ответ себя ждать не заставил. Я даже не успел дойти до банка, что находился почти на окраине города, а Гейл уже звонил мне.       — Гел, дружище! — естественно, трубку я поднял. Я шел мимо низких заборов, звучно впечатывая ребристую подошву в растрескавшиеся плиты тротуара. Ждал, пока из-за какого-нибудь ограждения донесется раздраженное шипение хозяина дома, недовольного производимым мной шумом.       — Мор-мор, гони давай к Галаверскому мосту. — Вот так сразу, без всяких приветствий! А-та-та, дружище, как неприлично. Но при этом Гел звучал восхищенно, а на фоне я слышал крики и вопли.       — Нахер? Это же территория Водосточных Крыс. — Вот и шипение. Я подленько захихикал и рванул скорее, пока из-за низкого и хлипкого забора не вылетели ругать меня на чем свет стоит.       Водосточные крысы — это подростковая банда, наши главные враги во всем, начиная споров за территорию и заканчивая кодексом и нормами морали. Мы с ними вечно грыземся за самые лакомые кусочки городских строений, не занятых бомжами, наркопритонами и алкоголиками. Два года назад их лидер мне даже нос сломал так, что он до сих пор кривой. А год назад нож в левый бок всадил, да так, что меня спасло только его знание анатомии на уровне пропускаемых уроков биологии и скорость Гейла и ребят, оттащивших меня в больницу. У меня после этого даже шрам остался, мелкий, но яркий. Так что я предпочитаю с ними не пересекаться, если не хочу снова вляпаться в неприятности. Сегодня — не хочу, но может завтра…       — Больше нет. Закки вчера знатно обосрался в карточной дуэли с Ронгой, ну и… Теперь это наша территория. — Я сначала ушам своим не поверил. Чтобы Зак Монкрестор, сын известной в наших краях мухлевщицы Аделаиды Монкрестор, проиграл в карты?!       — Да ладно?! Как?! — на очередной развилке я свернул налево, перебежав с одной стороны на другую через узенькую дорогу на красный свет. Хрен с ним, у меня тут великая радость!       — Вот Ронгу и спросишь, когда придешь. — Чей-то дикий ор на фоне заставил меня чуть отстранить телефон от уха. — А, кстать, у тебя деньги есть?       — Ну, найдется баксов двадцать. А что? — за телефонным разговором я совсем не заметил, как старенькие, но достаточно ухоженные маленькие домики резко закончились, сменившись уродливыми разваливающимися на глазах пятиэтажками. Проектировщики города знатно обдолбались, построив столь контрастно части одного района.       — Зайди, купи торт. Мы хотим отпраздновать успех Ронги с выпивкой и сладким. — голос Гела звучал так напыщенно и гордо, что я едва сдержал смешок. Семнадцать лет человеку, а все такой же, каким был в семь.       — А выпивку кто купит? — я как раз прохожу мимо громады банка, еще закрытого, но уже готового раскрыть свои двери посетителям.       Из открытого окошка на фасаде потрепанного временем двухэтажного здания на меня смотрела молодая девушка в белой рубашке. На фоне покрытых пылью и сколами буро-красных стен она выглядела богиней, не меньше. Она курила, и серый дым поднимался в серое же небо, не сносимый утихшим ветром. Красивая. Я помахал ей рукой и улыбнулся, надеясь, что это вызовет ответную симпатию, но девушка только закатила глаза, выбросила сигарету и закрыла окно с ржавыми металлическими рамами. Мда, конечно, этого стоило ожидать.       — Мортем! — Гейл так заорал в трубку, что у меня в ушах начало звенеть.       — Что?! — я ему ответил тем же, останавливаясь у какого-то богом забытого подъезда на пару минут. Они тут все однотипные, серые, пустые и убогие, отличаются только номерами на постоянно срываемых на металлолом табличках. Этот, к примеру, был тринадцатым. О, как хорошо, прям муа, выбрал так выбрал!       — Ты меня вообще слушаешь? — Гел цыкнул в телефон, и я представил, как он, в своей манере, потирает тонкими пальцами виски и хмурит широкие светлые брови, от чего по высокому лбу его расходятся морщинки. — Я говорю — у нас выпивка уже есть, тебе только торт купить.       — Ага-ага, обязательно. — тут как раз булочная через пару кварталов, самое оно.       — Не задерживайся, иначе мы все без тебя выпьем. — и отключился. Как всегда, не прощаясь.       Так, окей, магазин так магазин. Не зря, ой не зря я пару дней назад листовки по городу расклеивал. В рюкзаке, в боковом кармашке, как раз завалялись деньжата. К успеху иду.       Я оторвался от потертой кирпичной стены подъезда, на которую оперся во время разговора, и поспешил вперед — в такой еще пока далекий магазин. Сегодня у нас праздник!

***

      На торт я потратил все имеющиеся у меня сейчас деньги. Зато он был шоколадным и большим настолько, что хватит всем четырнадцати участникам нашей группки.       Из булочной я выходил, крепко прижимая к груди розовую непрозрачную коробку со сладостью. В рюкзак она не вместилась, потому идти придется так. Благо, не далеко. Галаверский мост — первый из шести своих собратьев, связующих одну половину города со второй. Он находится в самой широкой части реки Сван, в районе Гринери. Когда-то в ту часть реки слетались все лебеди округи, но когда в Гринери открылась фабрика по пошиву одежды, а город стал расширяться, все лебеди успешно перекочевали на озеро Сванхаус на юге города, где и раньше были их гнездовья. В целом, Галаверский мост — вполне уютное местечко. Там не много граффити, прямо на соседней от него улице на левом берегу находится KFC, а на правом — средняя школа, в которой все еще учатся некоторые наши ребята. То, что Ронга смог отжать такое место в картишки — просто чудо-расчудесное.       Бредя по улицам в район Гринери, я наблюдаю, как город постепенно оживает. Дети, еще не обремененные школьными занятиями, выбираются из своих подъездов поиграть в мяч; офисные клерки, начинающие работу позже любых других работников города, садятся в машины или бредут по улицам, добираясь до своих офисов; старые жители города выходят растрясти кости, а заодно — поругаться на нынешнюю молодежь. Я не спешу, проходя мимо людей так, чтобы их плечи, локти и ладони находились подальше от меня. Торт в моих руках привлекает чужие взгляды — все с интересом смотрят мне вслед, наверняка думая, куда это школьник намылился с тортом во вторник в девять тридцать утра. Но я лишь гордо вздергиваю голову и вышагиваю еще медленнее.       На пересечении Гринери и Лэмстеда — внутригородской дороге Шевелет, меня ожидает толпа. Во вторник это не удивительно. Светофор тут всегда дольше работает для машин, чем для пешеходов, и народ, что работает в офисах Гринери, вынужден по полторы минуты ожидать, пока загорится зеленый. Перейти на красный так просто не получится — прямо у перехода стоит офицер МакКриди, молодой, но очень дотошный коп, патрулирующий улицы. И он не оставляет незамеченными даже такие мелочи.       Я встаю в самом хвосте толпы, опасаясь за безопасность своего тортика. Мне везет — я подхожу в последние тридцать секунд. Но уже на другом конце дороги удача меня оставляет.       — Ауч! — не успел я отойти от перехода и на метр, как за руку меня хватанула девушка. Она огляделась, а затем затащила меня в подворотню-тупик между двумя высотными домами. Я едва торт не выронил! — Мисс, вы что вообще делаете?       Она, стоит признать, красотка еще большая, чем та, которую я увидел в окне банка в Лэмстеде. Золотистые волосы волнами спадают на узкие плечи, пышную грудь и прямую спину, светлая кожа как раз того самого благородного оттенка, вызывающего немое восхищение своей красотой, а светло-голубые глаза такие яркие и чистые, что невольно в ступор встаешь от их невероятного цвета. При всем при этом она еще и выше меня на полторы головы, что не может не задеть моего самолюбия. Слегка, уже привычно, но все равно обидно.       — Ты! — ее нежный голос оказывается невероятно приятным и мелодичным. Чем-то он мне напоминает голос Лорела. Возможно, переливчатостью и звучностью своей? — Ты ведь ведьмак, да? — но весь выстроенный в голове образ прекрасной девушки в моей голове с треском разбивается об непреодолимую стену действительности.       — Что? — я смотрю в ее глаза, стараясь не опускать взгляда на глубокое декольте короткого кроваво-красного платья, из которого пышная грудь почти вываливалась. Декольте это настолько глубокое, что я могу увидеть кружевные оборки ее черного лифчика и небольшую родинку, что расплывается темным пятнышком на светлой коже почти у основания груди.       — Ты — ведьмак, не прикидывайся! — ее красные ногти больно впиваются мне в запястье. Глаза лихорадочно блестят, пухлые алые губы трясутся, а все ее благородное лицо с впалыми щеками, острым подбородком и высокими скулами то кривится, то хмурится. — Мне очень нужна твоя помощь!       — Простите, но вы меня с кем-то перепутали. — жаль, что такая красивая женщина — всего лишь еще одна городская сумасшедшая. Их у нас тут много — психдиспансера нет, в другой город их не отправляют, вот они и бродят, неприкаянные, по улицам.       — Нет-нет, я вижу твою ауру! Ты же точно он! — ух, ну и стальная у нее хватка. Надо бежать, пока ее еще сильнее не заклинило. И почему в такой момент никто не обратит на нас внимания? — Понимаешь, я — Селина, Богиня Луны. Я пришла в ваш мир на поиски своего брата Харона, и мне очень нужна твоя помощь! Я знаю, вы скрываетесь под личинами обычных людей, и я очень извиняюсь, что впутываю тебя в эту историю, но я должна эта сделать. Обещаю, если ты мне поможешь, я щедро тебе заплачу!       — Мисс, простите, но я вас нихера не понимаю. — я осторожно вытаскиваю свою руку из цепких пальцев и торопливо начинаю отходить спиной вперед. Уверен, выражение моего лица крайне комичное — я как-то кривился в зеркало, строил рожицы в него, и рожица смятения у меня получалась хуже всего. Тонкие губы искажала ужасная кривенькая ухмылочка, глаза прижмуривались так, что короткие ресницы выглядели просто комично, узкие брови так высоко вздергивались, что это было даже не забавно. Бе, фу, какая дрянь — если без патетики и сравнений. Так, о чем я там? Ах да, психованная! — Давайте поступим так — вы свалите от меня нахуй, а я пойду по своим делам куда подальше.       — Стой… Тебя что, еще ничему не научили? — она внезапно вздергивает тонкие брови и прищуривается. Ее красивое лицо принимает растерянное выражение. Ба, да у нее даже оно красивое! Самооценка, ты куда? А, на дно, окей, туда тебе и дорога. — Тебе еще не объясняли, кто ты?       — Да-да-да, конечно. — так, надо отойти еще чуть дальше, и еще чуть дальше. Вернуться в поток людей, выйти из подворотни…       — Подожди, не убегай! — еще чего!       — Иди нахуй, сумасшедшая! — пусть это сработает, ну пусть!       Из подворотни я почти вылетаю, тут же вклиниваясь в поток работяг и теряясь в нем. Я слышу цокот каблуков за спиной, но недолго — по мере того, как я убегаю все дальше, он становится тише и отдаленнее. Замедляюсь же я только тогда, когда он становится совсем неслышим в шуме ожившего города. Вот я везучий, а. Еще только утро, а я уже вляпался в такую веселую историю. Хорошо хоть торт все еще со мной!

***

      К счастью, до нужного моста я добираюсь без новых приключений. Проулками обойдя среднюю школу во избежание встречи с мистером Люком Торнеги, моим учителем физкультуры во времена средней школы, я достигаю места назначения.       У канала почти никого нет. Над рекой поднимается тяжелый мерзкий душок городских отходов, зеленоватая вода шумит у подпорок и бьется волнами о помосты. Низенькие грязно-желтые небоскребы нависают над мутной гладью воды. Их неприятные убогие фасады и рассыпающиеся в прах стены, изрисованные кривыми и непрофессиональными граффити, навевают тоску. Древний асфальт и еще более древние крупные плиты пешеходной дороги бугрятся под ногами, и реденькая жухлая трава пробивается в сколах и плиточных швах. Мост приветствует меня мраморными фигурами лебедей — они вросли в несущие опоры, раскрыв крылья и вздернув точеные головы на тонких шеях. Когда-то они наверняка были белыми, но теперь мрамор потускнел, оброс метровым слоем грязи и стал скорее серым, нежели белым. У левого лебедя вообще не хватает куска клюва, — какой-то умник сколол его или же просто время постаралось — а у правого грудка изрисованная похабными надписями и автографами местной «элиты общества». Терпеть не могу таких умников. Одно дело разукрашивать дома, которые давно пора одарить косметическим ремонтом, и совсем другое — творения искусства. Поднимающуюся волну гнева я в себе гашу. Не хватало еще вспылить без веской на то причины. Я поднимаюсь на мост, пару раз запнувшись о мелкие выступы дорожки, которые почему-то никто так и не переделал за много, очень много лет.       — Гейл! — встав в центре моста, я перегибаюсь через железные перила, крепко вцепившись в зеленоватые прутья.       — Мортем! — ответом мне становится крик, прозвучавший из-под моста с правой стороны.       — Ебть, ну вы и забрались, конечно! — до спуска на ту сторону нужно пройти по набережной еще некоторое время. Можно спустится на левую сторону — спуск прямо тут — но что-то идея поплавать в холодной грязной водичке мне хорошей не кажется.       — Ну ты уж разберись как-нибудь! — о, а вот и знакомая алая макушка появилась. Гейл выбрался на узкую платформу у подпорок моста из разлома в кирпичной стене. Этот разлом — путь в убежище Водосточных крыс. Вернее, в бывшее убежище. И как их там только не затапливало в весеннее полноводье?       — Иди ко мне! — я перехожу поближе на правую сторону. Гейл, наблюдая за моими движениями, идет следом, вставая прямо там где нужно. Умница, понятливый мальчик. — Лови давай!       — Воу! — торт он хватает мастерски, не зря ходил в секцию по волейболу. Рюкзак, правда влетает в платформу чуть в стороне от него. Надеюсь, бутылка с водой не лопнула. — Ты что удумал, содомит проклятый?       — Сейчас и узнаешь. — до платформы с этой части моста в высоту метра два-два с половиной, не больше. А идти к лестнице мне лень. Вот сейчас и проверю, насколько я устойчивый.       Под крики возмущения лучшего друга, я перелезаю через перила. Повернувшись к воде спиной и к мосту лицом, я сел, цепляясь руками за железные прутья на уровне моих стоп. Так, надо быть как можно более осторожным. Самая ответственная часть — я опускаю ноги вниз одну за другой. Они болтаются в воздухе и Гейл кричит все громче, подстраховывая меня и матерясь одновременно. Сердце бешено колотится в груди от восторга и чувства опасности, в легких все спирает и воздух врывается в них с трудом через холодное давление страха. Инстинкт самосохранения голосит, чтобы я не и думал делать столь безрассудное действие, но я забиваю на него. Задержав в груди холодный воздух и крепко зажмурившись, я резко отпускаю руки, не давая себе времени задуматься о том, что ждет меня внизу. Ветер проникает под футболку, вздымая ее и холодя живот и спину. Полы куртки развеваются. Челка закрывает обзор, черные волосы лезут в рот. Я лечу вниз…       — …Дебил, ебанутый, пидор грязный… — вместо того, чтобы столкнуться задницей с мокрой платформой, я влетаю в руки Гейла Нейлсона. Тот возмущенно кряхтит и пыхтит, но крепко держит меня, словно диснеевскую принцессу. Лицо у него все красное, а круглый нос тяжело раздувается, когда он шумно вдыхает холодный воздух.       — Спасибо за комплименты! — руки у него крепкие, а сам он очень теплый, пусть и легко одет. Я, как героиня какого-нибудь тупого фильмеца для девочек, обхватываю лучшего друга за крепкую шею и смачно чмокаю в пухлую смуглую щеку. Картина выглядит неправильно, особенно учитывая мою бисексуальность. — Я знал, что ты меня поймаешь, дружище.       — Фу бля, Мортем! — он рычит, раздвигая пухлые губы и обнажая зубы, его серые, с зеленцой глаза просто пышут злобой. Но при этом он не отпускает меня до тех пор, пока я не встаю на платформу достаточно твердо, чтобы не упасть. — Ненавижу тебя, мразь! У меня чуть сердце в пятки не ушло, когда ты вниз полетел.       — Да тут не высоко! Я бы не разбился. — рюкзак снизу мокрый, но бока его сухие. Значит, бутылка цела. Фьюх. — Ты же знаешь, я живучий таракашка.       — Еще какой! — Гейл, который выше меня на две головы и сильнее раза в два, дает мне смачный такой подзатыльник. Бьет он, правда, как можно мягче. — Вот крякнулся бы ты тут башкой об камень и что бы мы делали без лидера?       — Ой, да возвели бы тебя в лидеры и дело с концом. — я плетусь за ним к разлому в стене, наблюдая за тем, как под тканью старой обтягивающей темно-серой водолазки ходуном ходят крепкие мышцы его спины и плеч. Мы вместе с ним занимались разными видами спорта и качались на тренажерах, но такая ярко выраженная мускулатура проявилась только у него, тогда как у меня фигурка так и осталась тощей, жилистой и несерьезной. Ну вот и кто тут лидер? — К тому же, ты на эту должность больше подходишь.       — Ага, особенно со своими мозгами. Я ж тупой как желудь. — чтобы влезть в широкую и высокую дыру, Гейлу приходится пригнуться, вжав свою лохматую голову с красно-золотистым ежиком волос в плечи. А, ну и, конечно, съежиться, чтобы его косая сажень плеч и широкая грудь вошли в проем.       — Хочешь сказать, я умный? — мне же для этого действия приходится разве что переступить через нижние кирпичики. Преимущество, еее! Но, серьезно, это продолжает задевать.       — А ты думаешь? Ты еще и рисковый до ужаса. — Гейл протискивается в узком коридорчике, в конце которого яркий свет, тогда как мне все еще никаких препятствий мир не ставит. — Вот кто еще додумался бы сигануть вниз с моста спиной вперед на каменную плиту только потому, что ему лень идти в обход?       — Только очень глупый, но жадный до приключений человек. — за спиной друга мне ничего не видно кроме света. Но шум своей банды я все равно слышу отчетливо. Чувство радостного предвкушения поднимается в груди, все еще стиснутой тисками отгоняемого страха.       Гейл только шумно вздыхает и наконец вылезает в просторное помещение. Выходя за ним, я впервые понимаю, насколько же хорошее место мы отхватили. Оказывается, Водосточные крысы все это время гнездились в… Собственно, водостоках. Хотя, скорее, канализационных системах. Впрочем, я не знаю, как это называется на самом деле, так что просто придумываю названия на ходу. Больше всего зала похожа на комнату где-то в канализационных системах города — особенно если учитывать те трубы, что уходят в глубь земли прямо напротив лаза в это место. Потолки здесь достаточно высокие, чтобы Гейл не упирался в них головой. Стены же достаточно чистые, завешанные тут и там плакатами, но явно не раз мытые и плесенью не заросшие, несмотря на ощущающуюся влажность. Эта комната не то что бы большая. В ней нет размаха и едва ли наша банда смогла бы уместиться здесь вся. Но есть здесь и вторая комната. Проход в нее не затруднителен, несмотря на то, что он довольно узкий и низкий.       — Гейл, Мортем! — Кост — Коул Стакадо — поднимается с потертого синего дивана, стоящего по правую руку от лаза, ближе к переходу во вторую комнату. Сидящие рядом с ним Нейтан Палмс и Родриге Андер взмахивают руками с зажатыми в них пластиковыми стаканчиками. — Что там за крики были?       — Да Морт у нас решил проверить, насколько он крепкий. — Гейл обходит Коста и валится на диван, тут же отбирая у Родриге его стаканчик и залпом выхлебывая все его содержимое.       — И? — это уже Томас Каста. Вылез из-за спинки дивана прямо за спиной Гейла, за что тут же получил от него локтем в высокий лоб и утек обратно. Впрочем, его светловолосая макушка все равно торчала из-за дивана.       — Он сиганул с моста. — под по-детски тоненькое шипение Тома Гел откидывается на спинку дивана и опускает голову.       — Серьезно? — сесть на стоящий рядом с диваном пустой коричневый пуфик мне уже не дают. Том и Гейл начинают что-то обсуждать, но послушать я это не смогу, как бы не хотел.       Кост подхватывает меня под руку, пока остальные переговариваются, и утаскивает в соседнюю камеру. Перед тем, кам пройти через проходик, низкий даже для меня, что уж говорить про достаточно высокого Коста, я успеваю кое о чем вспомнить.       — Гейл, а торт ты куда дел? — я встаю прямо перед проходом, из-за чего Коулу пришлось согнутся в три погибели в проходике.       — В рюкзаке посмотри! А, ну и ты подумай, прыгнул же… — отвлекся буквально на секунду, а потом снова вернулся к разговору с Томасом, каре-зеленые глаза которого просто сверкали от счастья все то время, что Гейл обращал на него хоть какое-то внимание. Бедняга, совсем по любви истосковался, мамаша опять, видать, в загул ушла, а уж его старшим братьям и сестрам на него глубоко насрать, им бы самим выжить…       — Ка-а-ак?! — все это время я лез в рюкзак, да. И не верил в слова Гейла до последнего. Но вот он, бок розовой упаковки, торчит из рюкзака, а рядом с ним стоит бутылка воды. — Как ты это делаешь, сволочь?! — я десять минут пытался запихнуть эту упаковку в рюкзак, а он вот так просто, пока я висел на прутьях моста.! Ух, меня опять рвет. Думать о лесе, думать о небе, все как учила бабушка, только не взрываться…       — Уметь надо. Короче, я его поймал… — еще и на два фронта разрывается. Умелая сволочь. Ну чем не лидер, а?       Косту, похоже, надоело торчать в проходе, потому что он меня туда буквально втянул. В соседей комнате оказалось попросторнее — там был более высокий потолок, более широкий размах стен, по углам стояли диваны, в центре торчал широкий новенький стол, но самым удивительным было то, что по левую руку от меня на тумбочке возвышался телевизор. Старенький, еще с антенками, побитый временем, но телевизор! Это было не просто удивительно — невероятно.       — Вот мажоры! — я аж чуть рюкзак с тортом не выронил.       — Ага. Но теперь мажоры мы. — герой дня сегодняшнего — ушастый Сэм Ронга — сидел прямо в центре самого большого дивана, потертого кожаного гиганта черного цвета.       Рядом с ним было одно свободное место, на которое я и плюхнулся, силясь вытащить торт из рюкзака. Ребята по правую руку от него — толстяк Джим, дылда Питер, Дэнис-самая-красивая-улыбка-округи и Алекс-я-всех-сейчас-перепью — таращились на меня во все глаза.       — О! — наконец мне удалось исправить дело рук Гейла. Коробка, правда, порядком смялась, но торт в ней, думаю, пострадал не сильно. — Сэм, это тебе, как лучшему игроку в карты. Чувак, ты даже не представляешь, насколько я счастлив.       — Да ладно тебе, Мортем. Я всего лишь выиграл партию в картишки. — но его загребущие широкие ладони уже потянулись к коробке, а светло-зеленые, с оттенком серого глаза засверкали. — Ты для нас куда больше сделал, лидер.       — Надеюсь, ты не загребешь весь тортик себе. Он все-таки на всех. — я смахиваю длинную каштановую прядку его волос со своего плеча, но тут же хватаюсь за тощее узкое плечо. — Но ты правда восхитителен. Серьезно, у меня нет слов и описаний тому, насколько ты нам жизнь шоколадом намазал, чувак.       — Не смущай меня. Я могу принять это за флирт, ты же знаешь. — усмешка искажает его тонкие губы, все лицо с высокими скулами и длинным острым носом принимает счастливое выражение, а по впалым щекам даже проходит румянец. Редко он у него появлялся — особо не порумянишься, если всю жизнь будешь жить в вагончике с родителями-алкашами, которые еду в последний раз покупали еще когда сами детьми были.       — Спасибо за похвалу. Я правда старался. Это была очень, очень напряженная битва.       — Но ты вышел из нее победителем. И теперь мы должны отпраздновать это по полной! — я выхватываю еще не распечатанный торт, вскакиваю с дивана, который противно скрипнул от того, что медные пуговицы на карманах моих джинс проскользнули по коже, и несусь к столу, где все уже готово к празднеству.       Бутылки с дешевым виски и бренди меня не интересуют. Среди бутылок и стаканчиков я нахожу карманный нож — по гравировке на ручке я узнаю вещь Алекса — и хватаю его покрепче. Сегодня я буду их официантом. Каждому по кусочку, но Сэму чуть больше! Розовая крышка летит в сторону — я чувствую, что все находящиеся в комнате обступили меня, а толстяк Джим и сладкоежка Боб так и вовсе чуть ли не слюни пускали, тараща свои одинаково-карие глаза на чуть смятый торт. С него только шоколадный крем съехал, а так все просто зашибись!       — Ну, ребятушки, хватайте тарелки. По кусочку в одни руки, не больше! — кто-то расстроенно сопит — я почти на сто процентов уверен, что это Джим. — Никаких возмущений! В очередь, в очередь!       Первым, конечно же, оказывается Джим. Чего и стоило ожидать. Он строит самую милую свою мордашку, раздувая пухлые щеки и дуя пухлые же губы, но разжалобить меня ему не удается. Один человек — один кусочек. Сладкоежка Боб этого правила тоже придерживается. Алекс, Питер, Денис, Винс, Кост — каждый в пределах нормы. Только Ронге я отхватываю кусочек побольше, подмигивая ему правым глазом. Стая рассаживается по диванам, довольно жуя свой тортик, а я подхватываю четыре пластиковые тарелки, кладу на них еще четыре кусочка из пяти оставшихся и несу тем, кто сидит в соседней комнате.       — Доставка торта! Жрите, не подавитесь! — Том, получив свою порцию, широко улыбается и довольно жмурит глаза, Родриге благодарит, отпивая своего алкоголя, Нейтан сразу же набрасывается на бедный кусочек шоколадной сладости.       — Спасибо за моральную компенсацию. — и только Гейл как всегда в своей манере.       — Ага, ага, он с шоколадным соусом. Люби меня во всех позах. — я знал, что Гейл недолюбливает шоколадный соус, но взять этот торт мне это не помешало.       — Да шоб ты подавился. — взгляд мрачнеет, губы поджимаются. Терпи, дружище, сам виноват, что стал моим первым и лучшим другом.       — Ошибаешься, я-то есть не буду! — честно, я и не собирался. Этот кусочек уйдет кое-кому другому.       — Опять Лорелу понесешь? — Гейл догадливый засранец. А еще очень внимательный, потому что я вижу, куда направлен его взгляд.       — Ага! Он заслужил его больше, чем я, не думаешь? — я отдергиваю рукав кожанки повыше, закрывая ссадинки на руке. — Предупреждая всякие пошлые шуточки — нет, это не его рук дело. Просто на улице я встретился с очень красивой местной сумасшедшей, которой я, почему-то, очень понравился.       — Ну как бы такому красавцу и не нравится местным красивым психам. — отомстил так отомстил. Том, сквозь набитые щеки, мычит что-то неразборчивое, но получает парочку непонимающих взглядов и не повторяет.       — Иди ты, Гейл. Пойду сторожить кусочек тортика, пока Джим или Боб не решились забрать себе добавку. — в большой семье клювом не хлопают, это главное правило. Иначе хрен чего получишь.       Это будет очень веселый день, в который я хорошо повеселюсь. Я в этом более чем уверен. Запасы виски и бренди говорят как раз об этом, хотя надираться я не собираюсь во избежание лишнего напряга нервов Лорела. Эх, Грехем, знал бы ты, что делаешь меня лучше. Я уже третий месяц не больше стаканчика пью, хотя до этого мог всю бутылку вылакать. И домой возвращаюсь не под утро, а как можно раньше. А все ради того, чтобы добрый могильщик не расстраивался! Сердечко у меня к нему неровно лежит. Благо, никто кроме Гейла о моих двояких вкусах не знает. А то это было бы проблемно — засматриваться на движения тридцатипятилетнего мужчины и не палиться о не совсем дружеских к нему чувствах.       Ну, да бог с этими чувствами. Они не настолько сильны, чтобы я отвлекался от веселья со своими братанами!