***
Лорел высаживает меня прямиком у здания школы в Гордон-сайд. Старшая школа Сван Вейли не представляет из себя ничего особенного или необычного. Просто старое здание в три этажа, обнесенное по периметру ржавеньким забором из толстых чугунных прутьев. Кирпичные стены износились и начали разрушаться под собственной тяжестью, оконные рамы от ветра трясутся в пазах и шатаются туда сюда, а флаги штата и страны над входом посерели от старости и нескончаемых природных тяжб. Здесь не было ровным счетом ничего прикольного или хотя бы занимательного. Разве что недавно переоборудованный кабинет химии, в котором прибавилось реактивов и техники, но стены так и не отремонтировали. — Беги давай. Вон ребята все уже собираются. — Лорел улыбнулся и потрепал меня по волосам. Я подставился под его ладонь, наслаждаясь ее теплом. — Спасибо, что подбросил. До дома я сам после школы доберусь. — он за мной все равно не поедет. Работа не ждет. — Хорошо. Только не задерживайся. Ты все еще под домашним арестом, мистер. — я не прочь посидеть на таком домашнем аресте с год-другой. Но вместо этого я вываливаюсь на улицу перед воротами в школу. Гордон-сайд как всегда прекрасен — вокруг школы высятся приземистые старые многоэтажки с одинокого убогой планировкой и не менее убогими в своей старости стенами. Дорожка до школы располагается как раз в хитросплетении зданий, рядом с дорогой. И это — единственный плюс этого района. Лорел уезжает. Я же забрасываю за спину рюкзак и, высоко вздернув голову, бреду в школу. Уже на подходах к воротам на территорию школы чувствую, что на меня пялятся. Я в школе не частая персона, к тому же известен своими похождениями, потому все любопытные школьники косятся на меня, как на спустившегося с небес. Наверняка ожидают выходок. Но мне не до этого. У главного входа в школу я замечаю знакомую красноволосую макушку. — Гейл! — я несусь к другу, чуть ли не роняя кеды. Подошва высекает дробный стук о дорожку, ветерок треплет растущие на расположенных рядом клумбах цветы. Черные пряди старательно лезут в лицо, но я силюсь не обращать на них внимания, полностью отдавая себя радости новой встречи. — Дружище! — Мортем! — я взлетаю по широким высоким ступеням лестницы и останавливаюсь рядом с другом, переводя дыхание. — Что, Лорел таки заставил приехать? — А то! Годовые контрольные, все же, их не пропустишь. — Гейл поморщился, от чего желтоватый синяк на его скуле дернулся. — Умеешь ты все утро парой слов испоганить. — мимо нас проходит стайка второклассников. Они смотрят на нас и шушукаются между собой, хихикая над остроумными шутками своего главаря. — Погнали в школу. У меня первой — история. А мистер Монтгомери прощать не умеет. — я просто хочу побыстрее зайти в здание, что бы не видеть уже этого прекрасного мира, в котором погода такая прекрасная, а воздух такой великолепный, что хочется пропустить все и остаться здесь. — Он тебя и так не простит. Ты столько его уроков прогулял, что я вообще удивлен, как он тебя еще до годовых допустил, а не отправил на второй год сразу же. — но при этом Гейл соглашается со мной, и мы вместе идем в сторону тонких еловых двойных дверей. — Родители постарались. Не хотят упускать совершенство, которое наверняка скоро сдастся и вернется домой. — я ухмыляюсь, но внутри меня что-то екает от одной мысли о том, что скоро я снова увижу Долорес и Гордона. Холл старшей школы Сван Вейли — скучнейшее зрелище. Небольшая зала со средней высоты потолками и до смешного маленьким стендом с наградами прямо напротив входа. Там же висит портретная галерея наших лучших учеников — еще меньшая, чем стойка наград. И стенд для объявлений, почти всегда пустой и отталкивающе-неприятный. Коридор налево — к кабинетам естественных наук первого звена, направо — гуманитарным все того же звена. Второе звено учится на втором этаже, третье — на третьем. Хоть где-то в нашем городе соблюдена логика. Здесь нам с Гейлом расставаться. Но только после того, как мы переобуемся и возьмем вещи из шкафчиков. — Что, готов к контрольным? — мы с Гейлом сворачиваем налево. Там расположены наши шкафчики — среди множества таких же небольших гробиков из алюминия. — Мортем, заткнись про это. Ни слова боле. — Гейл встряхивает за спиной сумку, а затем лезет в правый карман брюк. Оттуда он выуживает связку ключей. — Окей-окей. Просто как мы с тобой гуляли… — мы останавливаемся у своих шкафчиков. Мой номер — четырнадцать, его тринадцать. Я достаю свои ключи из кармана худи, надетой поверх тонкой майки. Вообще у нас есть школьная форма, но я ее никогда не соблюдал. — Морте-е-ем. — Гейл открывает свой шкафчик парой умелых движений и залезает в него с головой. — Да ладно-ладно. — я повторяю те же действия, что и мой друг. Мой шкафчик, в отличии от шкафчика Гейла, довольно пуст. Нейлсон расклеил на внутренней стороне дверки наклейки и бумажные фигурки, а внутри все засыпал стащенными у племянницы блестками. Я же оставил все как было. Я вообще не часто заглядывал в шкафчик. Потому смысла обустраивать его не видел. Единственное, что у меня тут лежало — учебники, и тех немного. Надо бы вернуть те, что я домой утаскивал, кстати. — Как ты вообще можешь быть таким бодрым после нашей вчерашней веселухи? — голос Гейла из шкафчика доносится приглушенно, а затем и вовсе прерывается протяжным зевком. — Уметь надо! — эх, дружище, знал бы ты, как мне хочется спать сейчас. Не настолько, чтобы прям с ног валиться, все же это только первый день недосыпа, но желание лечь и поспать часика два имеется. — Чудовище. — у Гейла никогда не получалось держать в руках свое желание спать. — Сам такой. — учебник по истории — нахер. Тетради по истории — нахер. Все, я готов покорять Олимп неудач. И вместе с другом мы двинулись навстречу приключениям… Разным, потому что Гейл двинул на третий этаж, а я так и остался на первом у кабинета истории. Одноклассники прожигали меня ненавидящими взглядами все то время, что у нас было до звонка. Они — все разодетые в форму, в красивых отглаженных рубашечках и жилеточках с эмблемой школы — шептались друг с другом за моей спиной и косились в мою сторону. Самое забавное — многих из них я уже в конце недели встречу в соседних бандах подростков. Пьяными и, возможно, обдолбанными. Но пока мы в школе, никто из них, таких чистеньких и красивеньких, меня и знать не знает, а сами они — паиньки и чистенькие непорочные цветочки. Особенна Натали Грайлем. Первая давалка на районе, крепко сидит на алкашке и шляется до глубокой ночи с Закки и его корешами как их общая мадам. Но в школе она — звезда, самая красивая и самая прилежная девочка, красавица и умница, гордость учителей. Смотрит на меня с таким презрением, что на всю школу бы хватило. Шепчется с подружками так громко, что я слышу каждое ее слово так, как если бы она орала мне его на ухо. Поливает меня дерьмом с ног до головы, зная, что это сойдет ей с рук, ведь девушек я не бью. Именно за это я ненавижу школу. В ней самые хитрые становятся лучшими, а настоящие — отстойниками. Но вот звенит звонок и начинается урок. Будет не весело.***
Я. Ненавижу. Историю! Эта контрольная была тем еще кошмаром. Я вообще не думал, что в тесте может быть столько дат и столько незнакомых слов. Да что там говорить, я половину теста проотвечал наобум, в надежде на то, что что-то да угадал! Когда я выхожу из класса, в коридоре уже толпа. Не такая, как в сериальных школах, но приличная. Узкие коридорчики не сильно справляются с наплывом даже столь малого количества учеников. Но мне уже все равно. Контрольная сдана, больше на сегодня ничего не планируется. Я могу идти гулять. — Энджел! — блять. Конечно, родители уже здесь. Сегодня — Долорес. Очевидно, опять отпросилась со своего поста офисного работника мэрии. Как всегда со своим тупым «Энджел», как обычно одетая в узкую рубашку, подчеркивающую заплывшую жиром талию, и длинную строгую юбку, скрывающую слегка кривые тонкие ноги. Ничего не меняется из раза в раз. Мое отношение к ней — тоже. Бежать отсюда некуда. Этот коридор не оканчивается подъемом на второй этаж, отсюда есть путь только к закрытой пожарной двери. Единственные выходы — за спиной Долорес, и мне до них не добраться. — Сколько раз я повторял, не зови меня этим именем. — несмотря на всю злость, что бурлит во мне, отвечаю я спокойно. Подхожу к ней нагло, широкой походкой, и замираю рядом, дерзко смотря снизу вверх в ее прищуренные серо-голубые глаза. — Я буду звать тебя этим именем столько, сколько я буду жить. — а вот она едва сдерживается. Шипение прямо-таки прорывается в ее спокойном тихом голосе. Когда я был маленьким, это было безумно страшно, но сейчас уже не работает. — Энджел, Филли мне все рассказал. С каким чучелом ты спутался? — Она не чучело, мам, ее зовут Ева. . — надеюсь, Ева простит мне упоминание в разговоре с родителями. А еще надеюсь, что они ее никогда не найдут, чтобы высказать все претензии. — И она — мой друг. — А Филли по-другому говорил. — о, мамуль, знала бы ты, сколько всего Филли говорит, когда не со взрослыми. У тебя бы уши завяли. — Мам, кому ты веришь больше, мне или Филу? — ответ так-то очевиден. Они никогда не доверяли мне и ставили под сомнение любые слова, даже если они являлись чистой неприукрашенной правдой. — Энджел, мы с отцом спустили тебе с рук уход из дома к Гейлу. Мы позволили тебе обособиться от нас! Мы дали тебе знания и умения, мы одевали тебя в лучшую одежду и кормили лучшей едой! Мы все сделали для того, чтобы ты был счастлив. Мы даже не заставляем тебя вернуться домой, что, определенно, сделали бы любые родители, если бы их пятнадцатилетний сын ушел из дома. А нам в подарок ты что делаешь? Прогуливаешь школу и шатаешься с какими-то содомитами! — о, ну конечно, вы как всегда лучшие, а я как всегда отвратительный ничего не ценящий эгоист! И ни слова про то, что ты не веришь мне, что ты ненавидишь меня, что ты убиваешь меня! — Мама, не начинай. Я сдаю все контрольные на хорошие оценки. — если бы дома меня не ждали удары папиных кулаков, я бы и там бывал. А так она начинает играть на старых струнах и ездить по больному. — И Ева не содомит. Она приехал сюда ненадолго. Она вообще подруга Коста. — Ох, Энджел. Ну скажи, почему ты так поступаешь с нами? Разве мы плохо постарались, воспитывая тебя? — возводи глаза к небу, давай, начни причитать. Ты знаешь ответ, Долорес. — Нет, мам, что ты. Папа просто с детства выбивал из меня все дерьмо, дважды мне сотрясение набил за то, что я не хотел читать классиков, и за волосы таскал за незнание теории струн в семь лет. А ты ему все это позволяла! — отец-педант проделывал большую часть физических наказаний. Он был главным домашним тираном, не Долорес. Но она ничего не сделала, чтобы прекратить это. Потому она тоже виновата. — Вы отличные родители, которые просто хотели сделать из меня то, чем не смогли стать вы. — Не преувеличивай. Мы хотели как лучше! Мы хотели, чтобы ты не гнил в этом городе, а со своими знаниями выбрался в Лос-Анджелес или Вашингтон! — начинаются оправдания. Не люблю их. Они всегда звучат тупо и неестественно. — Ага, ага. Говорю же, вы отлично постарались. — она вся аж надулась — морщины на лбу и веках проступили так четко, что аж мерзко становится. — Лишили меня детства и пытались ограничить общение с единственным человек, который считал меня ребенком, а не игрушкой для выполнения всех мечтаний. — Мы не считали тебя игрушкой. Мы любим тебя. — я чувствовал это. Шрам от разбитого об угол шкафа плеча, на который папа меня толкнул в порыве гнева, навсегда станет напоминанием о том, как вы меня любили. — Действительно, мам. Я знаю, вы любили меня. Так сильно, что никак не могли поверить в меня и понять, что я человек. — ненавижу вспоминать их. Они — самое черное пятно на моем детстве. — Как там говорится — благими намерениями вымощена дорога в ад? Вот вы и постарались. — Энджел! Вот как ты говоришь с матерью, как? Разве я не люблю тебя? Ангел мой, ну, мы же действительно любим тебя. А ты нас чудовищами делаешь! — она отдергивать меня пытается сейчас? О, ну не-е-ет! Скажи спасибо, что я на крик не перехожу, старая карга! — Все, закончили разговор. Я пошел на урок. — я обхожу ее, стремясь убраться от этого начавшего мне приедаться разговора. — Пообещай мне, что не будешь прогуливать уроки! И с этой Евой больше дел иметь не будешь! — ага, конечно, бегу и падаю. Вместо ответа я показал Долорес красноречивый средний палец. А услышав за спиной ее визг и стук ее каблуков, рванул по коридору как заправский спринтер, прямиков в туалет. В мужской туалет Долорес, естественно, не пошла. Зайдя в небольшую темную комнату с одним окном и тремя косыми кабинками, я смог разве что подойти к раковине и тяжело опереться на нее. Достали. Оба. Мать еще ничего — эта хоть говорит и от нее можно убежать сюда. Эта хоть действительно любит меня, пусть и в своей изощренной манере «подавляй и властвуй». Отец же полный кошмар. От него не спрятаться и не скрыться, от его рук не уйти, его взгляда не забыть. Каждое воспоминание о Гарольде, смотрящим на меня с недовольством, вызывает внутреннюю дрожь. А каждое воспоминание о его занесенной для удара руке и дикой злобе в глазах и вовсе заставляет трястись как листок под штормовым ветром. Единственное мое счастье в том, что лицом я пошел в мать, а не в отца, и в зеркалах я не вижу его отражения. Они пытались сделать как лучше. Они хотели, чтобы я выбрался из Сван Вейли в большую жизнь, чего не смогли сделать они. Но из этой затеи ничего не вышло. Вместо этого они воспитали ужасного сына, который, смотря в зеркало, не может отделаться от чувства злости и желания перекроить себя, лишь бы не быть похожим на родителей. Они пытались, но ступили на ту дорожку, которая ведет в ад. Молодцы. Я тоже пойду туда с ними. — Просто зашибись. — хорошо, что у нас в школе у раковин нет зеркал. Я не хочу видеть своего лица сейчас. Вместо ни к чему не ведущих размышлений, я включаю холодную воду. Чуть ржавая, она льется из скособоченного крана в растрескавшуюся керамическую раковину. Я набираю ледяной воды в ладони и окунаю в это воду лицо. Холод обжигает горящую кожу Волосы липнут к мокрому лбу. Но мне как-то наплевать. Я отфыркиваюсь и забираю мокрую челку назад, продолжая держать глаза закрытыми. Запах ржавчины со мной теперь до вечера. Но воспоминания о не самых лучших днях моего детства покинули меня вместе с утекшей в слив водой. Звенит звонок. Я могу идти. Из туалета я выбираюсь как из бункера — осматриваюсь по сторонам, ступаю медленно и осторожно, прислушиваюсь к любому шороху. Долорес не обладает хитростью Гарольда, она не станет прятаться, но эта привычка все равно не покинет меня до тех пор, пока родители не останутся здесь, а я не окажусь где-нибудь подальше от них. Естественно, в коридорах никого не оказывается. У нас в школе не так много персонала, потому наблюдателей нет и можно вполне удачно уйти. Все ученики, которые не разбежались, сейчас сидят на занятиях, родители ушли заниматься своими делами. Так что — самое время топить отсюда на всех порах. — Мортем. — я едва успел выйти за дверь школы, как меня уже шепотом окликнул Гейл. — Гел! — друг стоит у лестницы, нервно дергая лямки своего синего рюкзака. — Чувак, я видел твою маму. Она опять к тебе приставала? — мне оставалось только кивнуть, двигаясь к другу. — Ну и надоедливые они у тебя. Неужели настолько не понятливые? Прости, что не оказался рядом. — Хэй, дружище, ты о чем? Проблемы с родителями — это мои проблемы, не твои. — и это ты знаешь только о том, как они меня морально удавить пытаются. О физических наказаниях тебе лучше не знать. — Я сам решу эти проблемы. Не волнуйся. — не решу, на самом-то деле. Просто сбегу от них. — Если что — обращайся. Я всегда готов помочь. — Гейл широко улыбается, а затем обнимает меня за плечи и тащит вперед. — Ну так… Мы двинем на Галаверский мост или еще куда? — Наши уже там? — у ребят тоже начались годовые, и у многих они выпускные перед старшей школой, потому им надо приложить больше усилий. — Конечно нет. Но кто мешает нам их подождать? — Ахахах, ты как всегда прав. — я не могу не смеяться рядом с Гейлом. С ним все проблемы — ничто. — Двинули, пока еще чего-нибудь не случилось. И пусть весь мир подождет. Ева с ее занятиями, школа с годовыми, родители с их «ты должен быть идеален, а кто ты сейчас?». У меня есть занятия поважнее, чем предаваться размышлениям о происходящем в моей жизни. К примеру, уделять внимание моей банде.